«Черный человек» Сергея Есенина: мотивно-образные константы и художественная генеалогия (мистический аспект)

Писаренко Алёна Юрьевна аспирант, кафедра Истории журналистики и литературы, Московский университет имени А.С.Грибоедова 111024, Россия, г. Москва, шоссе Энтузиастов, 21 Pisarenko Alena Yur'evna Graduate student, Department of History of Journalism and Literature, Moscow University named after A.S. Griboyedov 111024, Russia, Moscow, higway Entuziastov, 21 kadiya@mail.ru Другие публикации этого автора

Творчество Сергея Есенина привлекает внимание читателей и исследователей. Масштаб дарования поэта позволил ему «перерасти» рамки литературных направлений, определяющих культуру рубежа веков. В его судьбе и творчестве немало загадок, что определяет актуальность исследований в этом направлении. В настоящей статье изучаются традиции средневековой мистики в поэзии Есенина на примере поэмы «Чёрный человек». Статья опирается на работы О.Е. Вороновой ^[2], Л.В. Соколовой ^[9] Н.И. Солнцевой ^{[10; 11; 12]} и М.А. Соловьёвой ^[13]. Также методологически были полезны научные работы, посвящённые транс-литературным традициям в поэзии русского модернизма, в частности, исследования Л.Г. Кихней ^{[4; 5]} и А.М. Ламзиной ^[6].

Поэма С.А. Есенина «Чёрный человек» вызывает множество споров и толкований со времён её публикации. Поэма была впервые напечатана в первом номере журнала «Новый мир» за 1926 год, то есть практически сразу после гибели поэта. Вследствие этого произведение сразу стало восприниматься как некое предчувствие, предсказание, скрытое послание, открывающее завесу тайны над обстоятельствами смерти Есенина. Соответственно, вопрос о времени фактического создания поэмы имеет в этом случае первостепенное значение, поскольку позволяет уточнить, насколько обстоятельства, представленные в тексте, имеют отношение к реальным событиям последних дней жизни поэта.

Предполагается, что замысел поэмы возник у автора задолго до рокового 1925 года. По воспоминаниям современников, Есенин читал поэму в августе-сентябре 1923 года, однако документального подтверждения этого факта не обнаружено. По другим данным, замысел произведения возник ещё в период американской поездки. Опора на это предположение позволила литературоведами выдвинуть ряд версий об интертекстуальных связях «Чёрного человека» с творчеством Т.С. Элиота, в частности, поэмой «Бесплодная земля» ^[8]. Однако само предположение о преемственности образов строится на достаточно шаткой основе – воспоминаниях свидетелей о впечатлениях, которыми делился со знакомыми Есенин после поездки в Америку. Эти воспоминания, представленные уже после смерти поэта, то есть спустя несколько лет после реальных событий, могут представлять собой искажение реальности.

Единственным достоверным источником, позволяющим судить о содержании и смысле поэмы «Чёрный человек», выступает сам текст. Однако и в отношении текста возникает множество нерешённых проблемных вопросов. По понятным причинам автор не мог осуществить окончательную редакцию текста перед его публикацией. Вопрос о правильной трактовке рукописного черновика остаётся открытым, в особенности в отношении «тёмных мест» поэмы.

Одно из таких «тёмных мест» - загадочный образ шеи ноги:

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь ^{[1, с. 288]}.

Этот образ, хотя и может быть трактован в контексте поэзии эпохи, является нехарактерным для творчества Есенина. Неоднократно высказывалось предположение о неправильном прочтении рукописи, в которой вследствие характера написания букв г и ч имеется в виду шея ночи. Однако убедительных доказательств такого прочтения до сих пор не было представлено, поэтому текст поэмы традиционно печатается в том виде, в котором она была представлена в первой публикации. Любой из образов произведения может быть рассмотрен в качестве ключевого для понимания текста. Однако центральным является образ, представленный в заглавии и многократно повторённый в тексте – образ Чёрного человека.

Явная аллюзия, которая очевидно прочитывается в этом образе – отсылка к «Маленьким трагедиям» А.С. Пушкина, к «Моцарту и Сальери». Таинственный чёрный человек, заказавший Моцарту Реквием и не явившийся за заказом, в контексте последовавшей за этим смерти композитора воспринимается как вестник смерти, гость из потустороннего мира. Хотя сам сюжет произведения предполагает двойственную трактовку, поскольку в пушкинской версии смерть Моцарта стала результатом отравления, устроенного завистником Сальери. Чёрный человек мог быть плодом воображения, воплощением тёмных предчувствий, мыслей о неизбежности конца. Тем не менее, образ творца-пророка, способного предугадать в своём творчестве грядущее, представлен в этом произведении, как и в творчестве Пушкина в целом.

Этот образ – Поэт-пророк – был близок и Есенину, в особенности в отношении реализации связей с творчеством Пушкина. Самопрезентация Есенина в поэтическом творчестве происходила, как известно, за счёт представления образа Поэта-хулигана, принимающего черты концепта. Однако постепенно в художественном мире Есенина возникает и образ Поэта-пророка, который также становится концептуальным. Эти два основных образа-концепта в поэзии двадцатых годов образуют в творчестве поэта смысловую оппозицию ^[9].

Образ Поэта-пророка связан в сознании Есенина с пушкинской традицией, с осознанием себя частью литературной национальной традиции. В этом случае можно говорить о преемственности в русской поэзии. Преемственность эта реализуется прежде всего в конкретных чертах поэтической картины мира. Однако картина мира, представленная в творчестве Есенина, отличается сложностью и неоднозначностью.

Сергей Есенин на портретах предстаёт как весёлый русский красавец с копной золотых волос. Он вырос в крестьянской семье, что не помешало Есенину тонко чувствовать мир и реагировать на малейшие перемены. Есенин известен как «московский озорной гуляка», пьяница и дебошир. В то же время в реальной оценке личности поэта трудно отделить правду от вымысла. Действительно, имели место скандалы и проблемы с милицией, но в разговорах реальные происшествия обрастали слухами, как и история болезни.

На фоне всего многообразия направлений и объединений в русской поэзии начала ХХ века можно выделить основное – стремление осознать особую миссию России в мировой истории и культуре. На творчество Есенина повлияли и символисты, и авангардисты – поскольку нельзя было существовать вне поэтической атмосферы. Однако Сергей Есенин, восприняв традиции литературного окружения, сумел создать собственное поэтическое пространство.

Анализ творчества Есенина начался ещё в дореволюционный период, когда отмечалась высокая духовность его стихов. Поэта активно приняли славянофилы, именуя «народным златоцветом». В стихах молодого поэта критики увидели образ русской деревни в идеальном воплощении и природы в качестве храма пантеистических верований.

После революции отношение к Есенину уже не было таким однозначным. Пролеткультовцы, среди которых были В.Львов-Рогачевский и Н.Асеев, резко выступали против религиозных мотивов в стихах Есенина, упрекая в реакционности как его самого, так и близких ему новокрестьянских поэтов.

Эта тенденция обострилась после смерти Есенина. Его стихи стали восприниматься как символ кулацкой идеологии, деревенской отсталости, закоснелости, упрямо противостоящей прогрессу.

В то же время в русском зарубежье появляются работы, в которых творчество Есенина рассматривается в одном ряду с русской классикой. Если эмигрантские литературные круги приветствовали религиозность стихов Есенина, то в Советской России, наоборот, ратовали за отход от церковности к реальному миру.

Образ Пророка в пушкинской традиции является религиозным по своему обоснованию. Однако репрезентация мотива пророчества неизбежно вызывает к жизни мотив лже-пророчества. Если Пророк говорит словами, что вложены в его уста Высшей силой, то лже-пророк говорит от имени противоположной силы.

Для поэзии Есенина в целом характерно представление бинарной оппозиции: «своего» и «чужого» пространства. Одновременно возникает тема освоения пространства, когда «чужое» воспринимается как своё. Соответственно, перед лирическим героем встаёт проблема разделения, различения пространств. «Москва кабацкая» – пространство Поэта-хулигана. В то время как Поэт-пророк существует в ином пространстве – тихого покоя природы. Разрыв со «своим» пространством и существование в «чужом» мире характеризуют героя как бродягу, гуляку, сорванца.

Все проявления природы – принадлежность своего пространства. Это поля, леса, ветер, травы, пурга. Чужое пространство – город. Это чугун и сталь, шоссе и телеграф. Но и в городе есть элементы своего пространства: животные. Соответственно, окружающие люди выступают как представители враждебного чужого пространства. Но человек, поэт вынужден жить среди людей. Именно этим объясняется его обречённость на существование в чуждом враждебном пространстве. Своё пространство, пространство природы обладает не только горизонтальной, но и вертикальной перспективой. В небо стремятся деревья, как люди, сутулятся и выпрямляются дома.

Поэма «Чёрный человек» подтверждает, что проблема разграничения «своего» и «чужого» пространства не была однозначно решена лирическим героем. Оба образа – Поэта-пророка и Поэта-хулигана – были в равной степени близки и свойственны ему. Однако их влияние и восприятие было различным.

Традиционно в литературоведении принято связывать образ Пророка, репрезентованный в образах природы, с традициями русской духовной культуры. Но эти традиции в творчестве Есенина представлены были не только фольклорными компонентами. Поэт в полной мере воплотил в своём творчестве своеобразие духовной русской культуры, которое не было однозначным.

Прежде всего, для русской духовности характерно двоеверие: христианская традиция прочно утвердилась в контексте славянского язычества. Традиции двоеверия проявляются в элементах крестьянской обрядовой культуры, свойственных ранней поэзии Есенина. Однако в поэме «Чёрный человек» они также присутствуют – в фитоморфных образах деревьев, которые отчасти проявляются и в образе лирического героя.

Ещё один мотив, обусловленный связью с духовной культурой – странничество-паломничество. В концепции двоемирия, обнаружении грани между Пророком и хулиганом странник становится бродягой, чья цель не определена. Но это бродяжничество имеет тесную связь с другим духовным образом – образом неузнанного Христа ^[2]. Встреча в пути может нести благо и зло, которое и определит суть бродяги. Есенин в своём творческом развитии приходит к определённой трактовке образа хулигана-бродяги как блудного сына, который в контексте архетипических связей активизирует мотив покаяния ^[2].

Однако это покаяние ставит перед лирическим героем проблему адресата. Сам характер поэзии Есенина и принятая традиция публичного исполнения стихов предполагают трактовку покаяния как показательного акта, в котором заблудший гуляка кается перед народом. Однако поэма «Чёрный человек» предлагает иной вариант осмысления этого процесса. Возвращение и покаяние блудного сына – это попытка взглянуть в лицо самому себе. Но поиск себя представляет собой сложный путь. Этот духовный путь репрезентуется в поэтических текстах через мотив перехода от образа Поэта-хулигана к образу Поэта-пророка. Такой переход связан с принятием доли Пророка, готовностью к служению.

Тема пророческого служения имеет библейское обоснование. Актуализация этой темы в поэзии начала века обусловлена эсхатологическими настроениями, свойственными духовным исканиям конца предыдущего столетия: исканиям, которые определили философский контекст Серебряного века. Образы пророков, связанные с эсхатологическим мотивом конца света, объединяют новозаветные и ветхозаветные мотивы ^[13]. Сам мотив конца света имеет строгую хронологическую соотнесённость: эта тема роднит начало ХХ века с периодом тысячелетней давности, то есть ранним Средневековьем. В этом случае историко-культурная обусловленность определяется не столько русской, сколько европейской традицией.

Начало второго тысячелетия – период установления христианства на Руси. Новая духовная традиция ещё не заняла в общественном сознании лидирующего положения. Кроме того, различия в летосчислении не предполагали сакрального восприятия новой эпохи. Эсхатологические настроения в этот период были свойственны европейской культуре. Соответственно, традиция такого восприятия реальность укоренена в средневековой европейской культуре, притом в её мистической сфере.

Широкое распространение эсхатологических настроений в обществе на рубеже столетий предполагало обращение к опыту, который могла представить только европейская культура, в которой каждая смена века вызывала всплеск пророчеств и тревожных ожиданий. Поэты Серебряного века в поисках ответов обращались к культурной традиции, которая наиболее тесно взаимодействовала именно с мистическим культурным опытом – романтизму. Духовно-философским поиском объясняется обращение символистом к Лермонтову, а Есенина и Маяковского – к Пушкину.

Однако русские поэты не были романтиками по своим мироощущениям. Романтическая культурная традиция реализовывалась в полной мере в мистических произведениях Бестужева-Марлинского и А. Погорельского. И заимствована эта традиция была из английского и немецкого романтизма, основой которого является восприятие действительности в свете романтического двоемирия.

Проявлением двоемирности является образ Двойника, который возникает и в текстах русской литературы. Но наиболее полно он представлен в ключевом образе немецкого романтизма как Доппельгангер – двойник, проявление тёмной сущности. Тот самый Чёрный человек, который искажает все замыслы и действия оригинала, придавая им зловещий оттенок и разрушительный смысл. Одним из воплощений Доппельгангера в немецком романтизме выступает гофмановский Крошка Цахес, который присваивает все достижения окружающих. В уродливой трансформации таланты Творцов оказываются пагубными по своей природе достоинствами уродца.

Тот же мотив проявляется и в поэме Есенина. Его чёрный человек искажает смысл поэтического таланта, представляет красоту мира в искажённом, болезненном виде. Есть талантливый человек – а есть прохвост, присвоивший себе чужие заслуги и пользующийся плодами чужих дарований. Лирический герой, наделённый поэтическим даром, считает себя талантливым творцом. Однако Чёрный человек сеет в его душе сомнения: возможно, он – просто двойник, Доппельгангер, надевший маску чужого дарования:

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то ^{[1, с. 290]}.

Мотив двойничества в его традиционном понимании предполагает противостояние между героями-антагонистами. Однако в русской литературной традиции двойничество предстаёт как переосмысление романтической модели, которое принимает черты пародийности. Двойников часто связывают пародийные отношения, разорвать которые они, тем не менее, не в состоянии. В русской литературе мотив двойничества выступает как репрезентация архетипической модели борьбы Космоса и Хаоса, которая происходит в душе отдельного человека ^[3].

Именно такое взаимодействие представлено в поэме, причём элемент пародийности реализуется на вербальном уровне. Использование нарочито грубой лексики и образов способствует десакрализации представленного сюжета. Однако приём десакрализации в то же время используется как оружие Чёрного человека-антагониста. Он подвергает осмеянию сам процесс творчества, а следовательно, пророческий дар Поэта:

Тайно придёт «она»,

И ты будешь читать

Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!

Забавный народ.

В них всегда нахожу я

Историю, сердцу знакомую,

Как прыщавой курсистке

Длинноволосый урод

Говорит о мирах,

Половой истекая истомою ^{[1, с. 291]}.

В этом сюжете кроется возможность различной трактовки, определяющим моментом которой является само-восприятие, само-оценка лирического героя. Если он – Поэт-пророк, то Чёрный человек, подвергающий сомнению поэтическое Слово – враг, представитель тёмной сущности. Однако если лирический герой говорит от лица блудного хулигана, то его антагонист использует сильные средства воздействия, чтобы добиться покаяния. Фактически это путь искупления.

В этом контексте основной проблемой становится познание сути – и лирического героя-Поэта и Чёрного человека. Способом такого познания в поэтическом тексте становятся образы. Это прежде всего колористические образы, свойственные художественному миру Есенина в целом. С этой точки зрения Чёрный человек выступает как представитель тёмного мира. Однако противопоставление чёрный / белый как символика дьявольского / Божественного не может быть трактовано однозначно, поскольку в самом тексте есть маркировка иной соотнесённости:

В декабре в той стране

Снег до дьявола чист ^{[1, с. 289]}.

В своих противоречиях мир един, чёрное и белое, Космос и Хаос взаимозависимы и трудно разделимы. Однако необходимость такого разделения очевидна для лирического героя поэмы. Отсюда возникает мотив поиска ответов, проявления, персонализации Чёрного человека как носителя сакрального знания.

Мотив вызова Дьявола как носителя знаний характерен для искусства Серебряного века. Технология обращения к тёмной силе описана в романе Брюсова «Огненный ангел» и заимствована из средневековых текстов. Это древний мотив чёрной мессы, которая является зеркальным отражением традиционного католического богослужения. Элементом мотива поиска становится пространственная соотнесённость:

Тих покой перекрёстка ^{[1, с. 290]}

Тишина и покой в поэзии Есенина – характеристики мира родной природы, того пространства, в которое герой-гуляка стремится вернуться в поисках душевного равновесия и источника поэтического дарования. Однако перекрёсток – это не устойчивый мир, а символ грани между мирами. Перекрёсток является традиционным местом встречи с Дьяволом, местом проведения чёрных мест. Здесь, на грани миров происходит встреча с потусторонним. Здесь все символы обладают двойственной обусловленностью: мирная дневная птица становится зловещей ночной, а деревья в саду – мрачными всадниками Апокалипсиса.

Реалии родной природы, которые всегда служили для лирического героя ориентиром, также подвержены двойственности, они могут быть истолкованы по-разному. Необходимость познания возрастает многократно, тем более что герой уже рядом с перекрёстком. Фактически – на распутье.

Но и мотив поиска ответа решён в поэме неоднозначно. Само присутствие лирического героя у перекрёстка в ночи указывает на то, что инициатива встречи с Чёрным человеком принадлежит ему. Именно он задействовал элементы ритуала вызова потусторонней силы. Однако сюжетная канва произведения указывает на совершенно противоположное положение вещей – это Чёрный человек ищет встречи, это он активно идёт на сближение. Через сюжет красной нитью проходит аллюзия на пушкинские строки о постоянно преследующем чёрном человеке, который существует лишь в воображении.

Есенинский Чёрный человек постоянно в действии, его присутствие агрессивно и навязчиво настолько, что герой вынужден решительно от него избавиться – чтоб обнаружить, что противостоял своему зеркальному отражению. Мотив зеркала как границы между мирами также рождён в культуре романтизма, и тоже имеет давнюю историю. Борьба с собственным двойником, с отражением – зеркальное отображение мотива саморазрушения, самоистязания, которое является проявлением борьбы с тёмным началом в собственной душе. Опыт самоистязания в средневековой монашеской культуре был частью экзорцистской практики. Монахи, искореняя собственные пороки и низменные страсти, видели в них проявление дьявольской силы. И, увлекаясь борьбой с дьявольскими проявлениями, постепенно начинали видеть дьявола в себе самом ^[7]. Отсюда возник постулат средневекового богословия о том, что самый главный враг человека – он сам. Телесность и духовность в этом понимании разделяются, но провести границу можно лишь разделив дух и тело. Естественным разделителем выступает физическая смерть, но при жизни достичь такого разделения можно либо праведной жизнью либо магическими практиками. Отзвук такой практики присутствует в поэме «Чёрный человек».

Сюжетным воплощением, реализацией такой практики выступает особый жанр средневекового искусства – мистерия. В мистерии драматизируются сюжеты Ветхого и Нового заветов и непременно присутствует комический компонент, маркирующий двойственную природу мира, в котором сакральное и профанное едино. Ритмика магической мистерии маркирована в тексте поэмы, где основная характеристика героя-антагониста «чёрный» употребляется ровно 13 раз.

В композиции поэмы С.А. Есенина «Чёрный человек» представлены элементы мистерии, которая в изначальном понимании выступает средством реализации магических практик Средневековья.