Цитатное "эхо" Дж. Китса в поздней лирике Анны Ахматовой

Белоусова Ольга Геральдовна кандидат филологических наук преподаватель, кафедра английского языка, Военный университет МО РФ 105066, Россия, г. Москва, пер. Токмаков, 13-15, кв. 8 Belousova Ol'ga Geral'dovna PhD in Philology English teacher, Department of English, Military University of the Ministry of defense 105066, Russia, Moscow, lane. Tokmakov, 13-15, sq. 8 gero@myrambler.ru

Анна Ахматова в своем позднем творчестве воплотила тот вектор «тоски по мировой культуре», о котором в 1933 году говорил Осип Мандельштам: «22 февраля 1933 г., выступая в ленинградском Доме печати, Осип Мандельштам назвал акмеизм «тоской по мировой культуре» ^[2]. Отсылки к многочисленным феноменам мировой культуры, иногда – потаенные и зашифрованные – присутствуют в творчестве Ахматовой после 1930-х гг. Тема «английского следа», составляющего важную часть этого спектра аллюзий, рассмотрена в ряде современных исследований отечественных ученых. Имплицитные и эксплицитные отсылки к Эдгару По рассматриваются в исследовании ^[12], «шекспировский след» - в работах ^[6],[11]. Также автором настоящего исследования разработана тема связи текста «Поэмы без героя» со стихами Роберта Браунинга ^[15] и Джорджа Байрона ^[17].

В отношении многоступенчатых аллюзий, представленных в текстах Ахматовой, действует эксплицитно обозначенный самим автором принцип «зеркального письма» («зеркальным письмом пишу…» ^{[9, с. 207]}, «зеркало зеркалу снится» ^{[9, с. 173]}): в использованной цитате, как в зеркале, отражается еще один (и еще один) культурный слой – автор сравнивает это с «зеркальным коридором», характерным для дореволюционной архитектуры. Так, отсылки к Китсу содержат в себе отсылки к Боккаччо и Данте, а через них – к Вергилию.

В статье в продолжение темы «английского» слоя позднего творчества Ахматовой рассматриваются скрытые и явные отсылки к творчеству Джона Китса. По свидетельству Валентина Берестова, «Ахматова всюду возила с собой «Божественную комедию» Данте. Но с некоторых пор она не расставалась и с томиком Китса. Она говорила, что в поэзии давно не было такого звука, как у Китса: в каждой строке голос как бы взлетает» ^[14]

Отсылки к творчеству Китса присутствуют в эпиграфе к циклу «Из сожженной тетради»: “And thou art distant in humanity” (в переводе Ахматовой из ее записных книжек – «А ты среди живых, в толпе людской» ^{[5, с. 194]}). Это цитата из стихотворения Китса «Горшок с базиликом», в свою очередь отсылающего к другой культурной традиции - «Декамерону» Боккаччо. Китс создает стихотворное переложение пятой новеллы четвертого дня, посвященной умерщвленному возлюбленному – знатная девушка Изабелла была влюблена в слугу Лоренцо, которого, узнав об этой любви, убили ее братья. Лоренцо является Изабелле во сне и сообщает, где он похоронен, после чего Изабелла выкапывает его голову и помещает ее в горшок с базиликом, который отныне становится ее единственным другом. Фразу, вынесенную в эпиграф, Лоренцо произносит во сне, обращаясь к Изабелле: явившись к ней, он сообщает, что стал духом, тенью, и теперь он одинок, а его окружают звуки жизни и жужжание пчел, улетающих в поле. Пчела упоминается в стихотворении Китса дважды: сначала как символ притяжения любви:

And Isabella’s was a great distress,

Though young Lorenzo in warm Indian clove

Was not embalm’d, this truth is not the less -

Even bees, the little almsmen of spring-bowers,

Know there is richest juice in poison-flowers ^[1].

Любовь сравнивается здесь с пчелой, летящей к самому сладкому нектару самого ядовитого цветка. Обратим внимание на слово “embalmed” – Изабелла страдала от любви, а Лоренцо отнюдь не был «забальзамирован», то есть живо откликнулся на ее любовь, и возлюбленную тянуло к нему, как пчелу к цветку. Второй раз пчелы упоминаются уже тогда, когда они кружатся над мертвым Лоренцо – он по-прежнему приравнивается к цветку и превращается в цветок – горшок с базиликом, который орошает слезами Изабелла. Цикл «Из сожженной тетради» посвящен, как считается, Исайе Берлину – человеку, с которым Ахматову связывали короткие встречи и сила притяжения любви, несмотря на существенную разницу в возрасте [Соловьев]. Разделение «железным занавесом» было не менее безвозвратным, чем разделение смертью в новелле Боккаччо, и, обращаясь к своему дальнему гипотетическому другу, Ахматова использовала эпиграф, содержащий сложную систему отсылок к различным культурным пластам.

В тексте Китса присутствует также отсылка к известным культурно значимым историям любви: Изабелла и Лоренцо сравниваются с Тезеем и Ариадной, Дидоной и Энеем, а отрезанная голова отсылает к контексту христианского мифа об усекновении главы Иоанна Крестителя.

Также эпиграф из Китса, связанный с Боккаччо, взаимодействует с эпиграфом к последнему стихотворению цикла, «Через много лет»: “Men che dramma / Di sangue m’e rimasa, che non tremi” ^{[2, с. 36]}. Это цитата из 30й песни «Чистилища» «Божественной комедии» Данте: слова, которые произносит Данте, встречающий в мире мертвых Беатриче. Как правило, при отсылке к этой сцене цитируется следующая строка, не внесенная Ахматовой в эпиграф – “Conosco i segni dell’antica fiamma” («Следы огня былого узнаю») ^{[2, с. 328]}, которая является в свою очередь цитатой из «Энеиды» Вергилия – и тем самым замыкает тему Энея и Дидоны – Данте и Франчески – Лоренцо и Изабеллы – автора цикла стихотворений и его адресата.

Слово “embalmer” – «бальзамировщик», однокоренное к эпитету “embalmed”, использованному Китсом в «Горшке с базиликом», в свою очередь, является ключевым в «Поэме без героя». Цитата из стихотворения Китса “To Sleep” («Ко сну») представлена в контексте 5 строфы из 2 части:

А во сне все казалось, что это

Я пишу для кого-то либретто,

И отбоя от музыки нет.

А ведь сон — это тоже вещица,

“Soft embalmer!” Синяя птица,

Эльсинорских террас парапет ^{[9, c. 174]}.

Перечисляются отсылки к трем значимым произведениям, два из которых – пьесы («Синяя птица» Метерлинка и «Гамлет» Шекспира). В одном ряду с ними стоит небольшой сонет Китса. Об этом пишет Валентин Берестов в своих воспоминаниях об Ахматовой: «О том, что значил для нее Китс, сказано в «Поэме без героя». … «Нежный утешитель» (Soft embalmer), промелькнувший в 14 строках сонета, с помощью Ахматовой, вошел в семью великих романтических героев, а сонет стал равен целой пьесе, такой как «Синяя птица». ^[14]. Об образе «бальзамировщика» пишет и Григорий Кружков, отмечая его важность в контексте прочтения темы бессмертия: «Но embalm, в отличие от balm, означает не «лечить раны» и не «утешать», а «бальзамировать»; embalmer — «бальзамировщик» или «бальзамирующее средство»; в переносном смысле «то, что хранит от распада, от уничтожения». По-английски можно сказать: «The lines ought to embalm his memory» — «Эти строки должны сохранить память о нем». … Тут стоит иметь в виду, что все последние, зрелые стихи Китса посвящены одной теме — бессмертию. В творческом воображении Китса сон и поэзия всегда рядом. Сон вырывает поэта из шума будней и соединяет с огромной тишиной вечности.

Полночь и тишина окружают героиню и в «Поэме без героя». Эта вещь Ахматовой тоже сон — управляемый, люсидный сон, сверхцелью которого было сохранить, сберечь от забвения мир, в котором она когда-то жила, людей, которых она знала «в те баснословные года», - расточившихся, погибших, исчезнувших» ^[10]. В таком прочтении embalmer резонирует с эпиграфом “Deus conservat omnia” и указывает на сохранение «консервацию» образов умерших людей через строки поэмы. В. Берестов упоминает о восхищении Ахматовой звуковой стороной слова “embalmed” – заинтересовавшись образом «бальзамировщика» из оды «Ко сну», Ахматова перенесла этот интерес и на «Горшок с базиликом», использовав эпиграф из него в более позднем цикле.

В текст «Поэмы без героя» проникают и ключевые образы оды «Ко сну». Ода Китса посвящена противопоставлению света и тьмы, причем свет мыслится как отрицательный, а тьма – как благо: лирический герой мечтает уснуть, забыть о дневных заботах. Причем сон в таком прочтении может быть приравнен к смерти, и эту тональность задает именно процитированное в «Поэме без героя» словосочетание: “soft embalmer”: сон «бальзамирует» тело героя, закрывает его залитые светом глаза. Герой дважды эксплицитно просит закрыть ему глаза, что вновь отсылает к образу умершего, которому кто-то закрывает глаза, так как он не может сделать этого сам. Сон осыпает лирического героя маками – тут присутствует не только отсылка к усыпляющим свойствам мака, но и образ мертвого тела, усыпанного цветами. Последние две строки – просьба «повернуть ключ и запечатать ларец души» героя, то есть сон убаюкивает и запирает героя (закрывает гроб) – использованное Китсом слово “casket” обозначает не только шкатулку/ларец, но и гроб.

Интересно, что авторские переводы эпиграфов как в «Поэме без героя», так и в цикле «Из сожженной тетради», скорее затемняют, чем обнажают эти смыслы. В «Поэме без героя» Ахматова использует слово «утешитель», а в переводе эпиграфа к «Из сожженной тетради» ею элиминировано слово “distant”, ключевое для смысла фразы: мертвый Лоренцо упоминает, что его возлюбленная далека, отдалена от него.

Также в тексте «Поэмы без героя» присутствует завуалированная отсылка к творчеству Китса через взаимодействие с одой «Ко сну» и образ «английской дамы».

Ода Китса «Ко сну» обладает оригинальной формой, не позволяющей признать ее в полной мере сонетом, хотя в ней 14 строк. В первом четверостишии представлена перекрестная рифмовка midnight – light и benign – divine. То же наблюдаем в следующей строфе: close – throws, eyes – charities. Затем присутствуют две незарифмованные строки Then save me, or the passed day will shine / Upon my pillow, breeding many woes – они не рифмуются друг с другом, в первой представлена рифма к словам benign – divine, во второй – к словам throws-close. Последнее четверостишие вновь имеет перекрестную рифмовку lords – wards и mole – Soul. Таким образом, стихотворение имеет следующую схему: abab cdcd bc efef. Думается, таким способом Китс хотел отмежеваться именно от формы сонета, то есть показать, что не каждое стихотворение в 14 строк следует прочитывать как сонет. В его сонетах, как правило, представлены одинаковые рифмы в двух первых четверостишиях, с перекрестной или опоясывающей рифмовкой (то есть abab abab или abba abba), далее рифмуются терцеты в вариациях cde cde, либо cdcdcd. Использованная в оде «Ко сну» схема рифмовки практически лишает возможности считать эту форму как сонет – Китс подводит читателя к идее «сонета – не сонета». То же видим в «Поэме без героя» - «поэма – не поэма»:

«До сих пор самым условным, самым приблизительным образом, только увеличивающим чувство досадной неудовлетворенности, истолковывалась строфа, в которой Поэма говорит о себе, не игриво «отступая и закрываясь платочком»,

Но она твердила упрямо:

«Я не та английская дама

И совсем не Клара Газуль,

Вовсе нет у меня родословной,

Кроме солнечной и баснословной,

И привел меня сам Июль».

То есть не английская романтическая поэма начала XIX столетия, в которой автору не без оснований виделось ее происхождение, и не драматические пьесы Проспера Мериме, которые он написал от имени актрисы странствующего театра Клары Газуль, а - ?.. Ответить на это "а?" Ахматова оставляет читателю» ^[13].

Комментаторы видят в образе «английской дамы» не только типичную английскую поэму – но и вполне конкретную даму из другого стихотворения Китса, “La belle dame sans merci”, посвященного любви прекрасной дамы и рыцаря. Это небольшое произведение, как и «Горшок с базиликом», было популярно в живописи прерафаэлитов, иллюстрировавших Китса. «Прекрасной безжалостной дамой», по мнению комментаторов, является сама смерть ^{[4, с. 563]}: не случайно после встречи с ней рыцарь бледен, увядает и бесцельно скитается, не находя себе места. В таком прочтении присутствует связь с главным сюжетом «Поэмы без героя» - встреча с умершим возлюбленным, встреча живого и мертвого. Эта же тема через рамочный текст эпиграфов просматривается в стихах цикла «Из сожженной тетради».

Таким образом, цитирование стихотворений Джона Китса «Ко сну» и «Горшок с базиликом» в текстах «Поэмы без героя» и цикле «Из сожженной тетради» связывает два текста воедино через тему встречи живого и мертвого. У Боккаччо и Китса живая Изабелла встречает мертвого Лоренцо, у Данте – живой поэт мертвую Беатриче, в балладе Китса о Прекрасной Даме – фея встречает рыцаря, причем из контекста поэмы неясно, кто из них жив, а кто мертв. Через систему встроенных в эпиграфы отсылок к другим текстам любовь лирической героини цикла и его адресата встраивается в ряд «Ариадна – Тезей, Дидона – Эней, Беатриче – Данте». Тексты Китса становятся инструментами подключения к системе образов мировой культуры, а намеренно неточный перевод – ключом к тому «запечатанному ларцу», в котором Ахматова укрывает эти смыслы для посвященного читателя.

Анализ эксплицитных и имплицитных отсылок к творчеству Джона Китса позволяет прояснить, таким образом, декларированный Ахматовой принцип «зеркального письма»: прямые цитаты и неявные отсылки создают многослойность смысла произведения, углубляя уровни его понимания. Стихотворение из феномена отечественной литературы превращается в феномен мировой культуры, своеобразную «точки сборки» различных мотивов, образов и цитат.