Фольклорный интертекст романа С. Г. Чавайна «Элнет» (паремиологический уровень)

Кудрявцева Раисия Алексеевна доктор филологических наук профессор, кафедра финно-угорской и сравнительной филологии, Марийский государственный университет 424002, Россия, Республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола, ул. Кремлевская, 44, каб. 503 Kudryavtseva Raisiya Alekseevna Doctor of Philology Professor of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology at Mari State University 424002, Russia, respublika Respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, ul. Kremlevskaya, 44, kab. 503 kudsebs@rambler.ru Другие публикации этого автора

Беляева Татьяна Николаевна кандидат филологических наук доцент, кафедра финно-угорской и сравнительной филологии, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования "Марийский государственный университет" 424002, Россия, республика Республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола, ул. Кремлевская, 44, каб. 504 Belyaeva Tatiana Nikolaevna PhD in Philology Associate Professor at Mari State University. 424002, Russia, Republic of Mari El, Yoshkar-Ola, 44 Kremlevskaya str., room 504 beljaeva1978@rambler.ru

Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда в рамках научного № № 22-28-00388 «Марийский роман: история и поэтика»

Объектом исследования в данной статье является роман основоположника марийской литературы С. Г. Чавайна «Элнет» ^{[14; 15]}, относящийся к этапу формирования марийской национальной литературы и отмеченный яркими признаками художественного фольклоризма.

Как отмечает Д. Н. Медриш, «в молодых национальных литературах обычно преобладают те жанровые тенденции, которые доминировали в фольклоре» ^{[8, с. 243]}. И, действительно, первые четыре десятилетия ХХ века в истории марийской национальной литературы характеризовались сильной ориентацией на фольклорные традиции, жанры, образы, мотивы и стилистику. Заметим также, что и само историческое время, приметой которого была попытка не только социального раскрепощения, но и национального самоутверждения народа, усиливало интерес марийских писателей к фольклору и мифологии, ибо именно в них «крылись» истоки национальной самобытности этноса, истоки «нравственных убеждений народа», его «нравственных идеалов добра и зла» (Ф. И. Буслаев). Отсюда обращение исследователя к фольклорно-мифологическим истокам марийской прозы, способам художественного освоения фольклорного материала на начальном, а также и на последующих этапах развития марийской литературы может стать хорошим подспорьем для определения специфики национального мировоззрения и художественно-эстетического сознания марийского народа.

Фольклорные традиции в становлении и развитии национального романа в настоящее время являются актуальной темой исследований [см., например: 3; 5; 13]. В марийском литературоведении данная тема затрагивалась, главным образом, в работах советского поколения исследователей [см., например: 1; 4; 12]; на современном этапе их усилия почти не нашли продолжения, и до настоящего времени нет специального исследования фольклоризма как художественного феномена ни применительно к роману, ни в рамках изучения истории марийской литературы, в целом.

В романе Чавайна «Элнет» достаточно много фольклорных текстов, вставленных в произведение без всяких трансформаций и модификаций («полнотекстового цитирования» фольклорного материала) и реализующих те или художественные задачи автора. Среди них – многостраничная легенда «Нӧнчык-патыр», разнообразные по тематике и стилистике народные песни, а также пословицы и поговорки, составляющие паремиологический уровень фольклорного интертекста романа «Элнет» и занимающие значительное место в его художественной структуре.

Пословицу обычно характеризуют как «жанр фольклора, афористически сжатое, образное, грамматически и логически законченное изречение с поучительным смыслом в ритмически организованной форме» ^[10], а поговорку – как «оОбщеизвестное выражение, обычно образное, иносказательное, не составляющее, в отличие от пословицы, цельного предложения и не имеющее назидательного смысла» ^[9].

Марийскими исследователями пословицы и поговорки не различаются, по-марийски оба явления объединены одним словом «калыкмут» – «народное слово» – и рассматриваются как единый жанр марийского фольклора. Приведем, к примеру рассуждения известного марийского ученого-фольклориста А. Е. Китикова об этом жанре: «Калыкмут – калык ойпого аршашын ик посна ужашыже. ˂…˃ Калыкмутышто айдеме илышын чыла йыжыҥлаже коеш: еҥын куан ден ойгыжо, воштылмыжо да шортмыжо, туныктен ойлымыжо да каргымыже, вурсымыжо. Но тудын чумыр шӱлышыжӧ поро да ончыл шонымашан, ончык ӱжшӧ, чоным тарватыше. ˂…˃ калыкмут – калыкын эртыме илыш корныжо, пашаже, илыш-йӱлаже да уш-акылжын, йылмыжын шӧртньӧ поянлыкше. ˂…˃ Калыкмут – илышым иктешлен да сылнын каласен пуымо ойпого жанр» ^{[6, с. 3–4]} (Пословицы и поговорки – одна из составляющих фольклорного наследия. ˂…˃ В пословицах и поговорках отражены все стороны человеческой жизни: радость человека и его горе, его смех и слезы, его поучение и проклятье, ругань. Но общий его дух – с добрыми и передовыми мыслями, зовущий вперед, затрагивающий душу. ˂…˃ пословицы и поговорки – это путь, пройденный народом, его труд, быт и золотое богатство его разума и языка. ˂…˃ Пословицы и поговорки – жанр, в котором обобщена и в художественно-словесной форме отражена жизнь» [Перевод всех марийских цитат на русский язык здесь и далее везде наш. – Р. А., Т. Б.]). Соответственно важность изучения паремий во многом обусловлена тем, что они «интересны не только как средство общения, но и как средство познания национального характера народа, проникновения в систему его ценностей, в хранилище разнообразной культурологической информации. Именно паремика заключает в себе совокупность мнений, выработанных народом как лингвокультурной общностью, даёт возможность обнаружить наиболее значимые ценности, сложившиеся в этническом сознании, отражающие философию и психологию народа» ^[11]

Будучи способом репрезентации концептуального содержания (как отмечает Л. Б. Савенкова, «способствуют обращению к общеэтническим и даже общечеловеческим ценностям» ^[11]), пословицы и поговорки предупреждают человека, воспринимающего их, подытоживают народный опыт, высмеивают те или иные явления, их свойства, комментируют внешний вид или характер человека, могут иметь дидактический смысл (дают советы, учат жизненной мудрости), содержат в себе философствование коллективного автора.

В романе Чавайна «Элнет», посвященном, главным образом, дореволюционной жизни народа мари (хронологические рамки повествования в романе – это 1912–1918-е годы; роман заканчивается пробуждением народного сознания в период октябрьской революции и гражданской войны), пословицы и поговорки, в основном, подытоживают народный опыт («Мераҥым шеҥгел йолжо пукша» – «Зайца кормят задние ноги»; «Икшыве тыйын укетым ок шинче, еҥыным мом ужеш, эре йодеш» – «Детям неведома бедность, всегда просят, что у других видят»).

Также встречаются, но значительно реже, пословицы и поговорки, которые учат жизненной мудрости («Шортын, ойгырен, нимомат ышташ ок лий» – «Слезами ничего не добьешься») и содержат философствование народа («Жап ала-могай черымат паремда» – «Время лечит любую болезнь»).

При этом в каждом конкретном случае их художественная функция в тексте специфична.

Изучению функций паремий в художественном тексте посвящено достаточно много исследовательских работ, но почти все они основаны на русском [см., например: 2; 7; 11; 16] или зарубежном [см., например: 17] литературном материале. Среди основных функций пословиц и поговорок называются в них такие, как «средство организации повествовательного текста» ^{[2, с. 32]}, средство индивидуализации характеров персонажей и повествователя (средство речевой характеристики), способ выражения авторской позиции в художественном тексте, способ репрезентации концептуального содержания, средство эстетического воздействия на читателя, «одно из средств, создающих творческий почерк отдельного автора» ^[11].

Выделим основные художественные функции пословиц и поговорок в романе Чавайна «Элнет».

1. Паремика как способ репрезентации концептуального содержания и авторской аксиологии

Опкын клат гыч мардежла лектын кая, но клатыш пурен, ӱдырым солалта, кӱшкӧ кӱзен каен, умбаке чоҥешта. Марий нимоланат ӧрын кодеш. Теве тыланет ӱдыр, теве тыланет сӱан!

Шортын, ойгырен, нимат ышташ ок лий. Марий ӱдырын вӱтаж гыч эн чапле имньым луктеш да опкын почеш кая ^{[14, с. 334. Курсив и жирный курсив здесь и далее везде наш. – Р. А., Т. Б.]} (Людоед, словно ветер, вылетает из амбара, но, вернувшись в амбар, крадет девушку, поднявшись ввысь, улетает вдаль. Мари остается в удивлении. Вот тебе девушка, вот тебе свадьба!

Слезами ничего не добьешься. Мари выводит из хлева самого красивого коня и отправляется вслед за людоедом).

Указанный паремический оборот взят нами из включенной Чавайном в текст романа сказки о трехглавом людоеде, обманом укравшем у мари невесту (ее рассказывает Григорию Петровичу Чачи, образ которой в романе облачен множеством фольклорных текстов). Пословица фиксирует решимость сказочного персонажа во что бы то ни стало вернуть свою невесту, что, собственно, он и делает, но его настигает смерть от людоеда, после которой его оживляет сестра с помощью живой родниковой воды, а в конечном итоге, мари спасает и сестру, и свою невесту, и весь марийский мир от семьи людоедов: Имне-влак опкыным йӧршеш тошкен-чумен, лаштыртыл пытарат...

Тылеч вара опкын тукым мланде ӱмбалне пытен.

Марий ден акажым да чапле ӱдырым имне-влак чодыра нерашышке конден шуктат. ˂…˃ Чапле ӱдыр марийын ватыже лиеш. ˂…˃ Тыге марий опкын деч утлен… ^{[14, c. 341]} (Лошади, пиная-давя, полностью раздавили людоеда…

После этого на земле не стало рода людоедов.

Мужчину, его сестру и славную девушку лошади довезли до лесного уголка. ˂…˃ Славная девушка стала женой марийца. ˂…˃ Так мари избавился от людоеда…)

Пословица с дидактическим содержанием (никогда не сдаваться перед трудностями и идти до победного конца) вставлена в эпизод размышлений главного персонажа о современной социальной жизни. Со сказочными людоедами Григорий Петрович Веткан соотносит тех, кто физически и морально угнетал до революции его родной народ: Тиде йомакым колмекыже, Григорий Петрович чот шонаш тӱҥале: «Кузе опкын-влак деч утлаш?.. Вет земский начальникше, становой приставше, Панкрат Иванычше, Чужган кашакше – опкын огытыл мо?..» ^{[14, с. 341]} (Услышав эту сказку, Григорий Петрович глубоко задумался: «Как избавиться от людоедов?.. Ведь и земский начальник, и становой пристав, и Панкрат Иваныч, и толпа Чужганов – не есть ли людоеды?..»).

Смысл пословицы становится идейным лейтмотивом дальнейших действий и мыслей персонажа. Григорий Петрович обсуждает с Иваном Максимовичем судьбу мари в ненужной народу царской войне, о возможной спасительной революции и о пробуждении марийского населения на фоне общих протестов: Россий мучко кресаньык пудыранымаш шарла. Марий калыкат ӱмыр мучкыжо лӱдын илымыжым кудалтыш, шуко чытымыже кӱрльӧ. Мый Элнет олыкысо пашам ойлем. Кеч-кузе гынат, Элнет олыкеш марий калык кугу протестым ыштен ^{[14, с. 345]}. Соответственно пословица оказывается напрямую соотнесенной с художественной концепцией романа – с идеей освобождения народа из неволи, с авторской аксиологией, основанной на идеях самоуважении, мужества, свободы и значения волевых усилий человека.

Репрезентация авторской аксиологии содержится и в следующем фрагменте романа, содержащем паремию:Макарын сарышке кайымыже ок шу. Чужган кува межнеч эргыжым пеш чаманен. Ава кумыл тыгае: шыдыж годым вурсен пытара, шыдыже пушланымеке, икшывыжым адак чамана. Макарым аваже моло икшывыж дечат чот йӧрата. Туге огыл гынат, могай аван шке икшывыжым сарышке луктын колтымыжо шуэш: тушечын мӧҥгыжӧ ала толман, ала уке? ^{[14, с. 352–353]} (Макару не хочется в армию. Жена Чужгана очень жалеет своего младшего сына. Сердце матери таково: когда сердится, поругает сильно, рассеется злость, опять жалеет своего ребенка. Макара мать любит больше других своих детей. Даже если не так, какой матери хочется выпроводить своего сына на войну: то ли вернется он оттуда, то ли нет?).

К марийской поговорке о «мягкости» и доброте материнского сердца, распространенной в марийском фольклоре в разных вариантах (см, например: Аван шыдыже шошым вочшо лум гае: шуко возеш, вашке шула ^{[6, с. 20]} – Сердце матери как весенний снег: выпадает много, быстро тает), Чавайн обращается в эпизоде получения Чужган Макаром повестки в армию. Если в других эпизодах мать Чужган Макара (жена Чужган Осыпа) почти всегда выступает как социально ориентированный персонаж (жена сельского богача-тирана), практически слитый с мужем (этноспецифическое свойство женских образов в традиционной марийской прозе) и соответственно обозначен негативной авторской коннотацией, то в данном эпизоде автор представляет ее как характер общечеловеческого типа и смягчает свое отношение к ней, акцентируя внимание на важнейших универсальных ценностях (материнское сердце, материнская душа, человечность, самоотверженная доброта и забота о детях).

Концептуальный смысл заложен и в пословице «Жап ала-могай черымат паремда» («Время лечит любую болезнь»), использованной автором в размышлениях Чачи о Сакаре, который напомнил ей марийского богатыря (Нӧнчык-патыра), о своей первой любви и о своих переживаниях, связанных с ней: Чачи гын, «Нӧнчык патыржым» ужаш тыге йӧн лиеш манын, шоненат огыл. Чодыраште вашлиймыжат ынде кок тылзе коклаште мондалташ тӱҥалын, омо ужмыла веле чучеш. Тудо первыйракше самырык сонарзым ятыр марте шонен коштын. Но мом ыштет, илыш тугай, жап ала-могай черымат паремда. Чачиат чодыраш вашлийме марийым эркын-эркын мондаш тӱҥалын ыле, но вот тудо адак Чачи ончылно шога, шинчажымат Чачи ӱмбач ок ойыро… ^{[14, с. 215]}(А Чачи и не думала о том, что будет случай увидеть своего Нӧнчык-патыра. И их встреча в лесу два месяца назад теперь начала уже забываться, кажется сном. По первости она все время думала о молодом охотнике. Но что поделать, жизнь такова, время лечит любую болезнь. И Чачи начала было уже потихонечку забывать встреченного в лесу парня, но вот он снова стоит перед Чачи, не спускает глаз с Чачи…).

Обращение к народному изречению в этом фрагменте вызвано мыслями о напрасных душевных мучениях и ожиданиях девушки и о возможности (неизбежности) излечения от любовных чувств. Эта народная мудрость, усиленная авторскими рассуждениями о судьбе, в последующих частях романа будет подтверждена сюжетно (Чачи свяжет свою жизнь с Григорием Петровичем, и их любовь будет настолько органичной и глубокой, что будет пронизывать все аспекты их жизненных отношений).

Поговорку «Мераҥым шеҥгел йолжо пукша» («Зайца кормят задние ноги») (другие варианты глагольной ее части в марийском языке: ашна – содержат, утара – спасают) Чавайн использует в ретроспективном эпизоде охоты Сакара и деда Левентея (опытный Левентей учит юного Сакара премудростям охоты): Сакар адак пудештарен колтыш. Мераҥ налын шуымыла йӧрлын кайыш. Туге гынат ыш тыплане, пӧрдал-пӧрдал, умбаке кая. Левентей кугыза ден Сакар мераҥ почеш куржыч. Левентей кугыза ден Сакар мераҥ почеш куржыч. Мераҥ утлен ыш керт. Сакар, поктен шуын, тошкале. Левентей кугыза вуйжым рӱзалтыш:

– Ындыже шеҥгел йолжым веле пудыртенат... Мераҥ шеҥгел йолжым йӧнештарен кудалеш. Ончыл йолжо эҥерташ веле. Садлан мераҥ кудал ыш керт. Мераҥым шеҥгел йолжо пукша ^{[14, с. 180]} (Сакар снова выстрелил. Заяц упал, как выброшенный. Но тем не менее не успокоился, вращаясь, двигался вперед. Дед Левентей и Сакар побежали за зайцем. Заяц не смог убежать. Сакар, догнав, наступил на него ногой. Дед Левентей покачал головой:

– Теперь ты разбил ему только заднюю ногу… Заяц бежит, опираясь на задние ноги. Поэтому заяц не смог убежать. Зайца кормят задние ноги).

Данный эпизод – очень характерная этнозначимая картинка традиционного марийского мира; с помощью поговорки, подытоживающей опыт народа, автор фиксирует в ней и образ его производственной жизни (охота), и законы и нюансы природной жизни, и народную речь, и народную этику и педагогику. Естественная и спокойная гармония мира, безопасное и понимающее окружение юного Сакара, представляемые в данном эпизоде, диссонируют с миром взрослой жизни этого персонажа.

Повзрослевшего Сакара автор вновь помещает в ситуацию, казалось бы, той же традиционной охоты. Сакар с таким же интересом и азартом гоняется за зверем. Однако теперь уже автор обращает внимание на его невероятную озабоченность и экзистенциальная активность (вместо естественного движения вещей), вызванные социально-бытовыми проблемами: Сакару, задолжавшему своему богатому «кредитору», непременно нужно поймать что-нибудь, желательно посущественнее, чтобы наконец-то избавиться от надоевшего долга.

Непростая история жизни и у Левентея, по-прежнему опекающего Сакара в его взрослой жизни: Левентейлан нужнам ужаш шуко тӱкнен... Икшыве-влак шочаш тӱҥалыныт. Чикташат, пукшашат кӱлеш. Икшыве тыйын укетым ок шинче, еҥыным мом ужеш, эре йодеш. Адак шкежат шке икшыветым еҥ шот денак ончынет. Теве тунам Левентей кугыза смолалык пуым руаш тӱҥалын. Тулеч вара кажне шыжым, ур шумо деч ончыч, жапым смола заводышто эртара» ^{[14, с. 74]} (Левентею пришлось испытать много бед… Дети стали рождаться. Надо и одевать, и кормить. Детям неведома бедность, всегда просят, что у других видят. Да и сам тоже хочешь своих детей содержать не хуже других. Вот тогда дед Левентей начал рубить лес, годный для смолы. После этого каждую осень, до начала охоты на белок [букв. готовности белок. – Р. К., Т. Б.], проводил время на смоляном заводе). Использованная Чавайном поговорка «Детям неведома бедность, всегда просят, что у других видят» – это не только средство социальной характеристики персонажа, но и способ утверждения семейных ценностей, занимающих важное место в авторской концепции романа.

2. Паремика как способ выражения авторского отношения (оценки) к персонажу

Самый яркий пример поговорки в роли способа выражения авторского отношения к персонажу мы видим в словах девушки по имени Сандыр, с которой Чачи познакомилась, когда в первый раз пришла с отцом батрачить на Чужган Осыпа (это косвенная форма выражения авторской позиции): …Сандыр. Тиде ӱдыр пеш талын шиеш гынат, шке эре Чужган-влакым вурса:

– Нуно шарашыже пушкыдын шарат, да тоҥедашыже кӱым тоҥедыктат. Теве кызыт тынар калык погынен шиеш. Чужган кугыза пеш пушкыдо кумылан, шонат. Теат уна тунар меҥге кокла гыч «поро еҥ» дек толын улыда. Кӧ шинча, ала тудо поро кумылан, ала тудо шкежак шкенжым поро кумыланлан шотла, калыклан сайым ыштем, шона? Но тудын порылыкшо шканже веле пайдам конда. Тудын поро кумылжо мемнан ялыште шукыжым кӱчаш колтен.

– Осып кугыза тынар осал гын, молан вара тый тудлан шияш толынат? — Чачи йодеш.

– Чумыр мландынам тудо поген налын гын, илаш моло йӧн уке гын, кушко кает? Пӱйым пурлат да толат ^{[14, с. 171–172]} (…Сандыр. Несмотря на то, что эта девушка энергично работала [букв. молотила. – Р. К., Т. Б.], постоянно ругала Чужганов:

– Они мягко стелют, но в изголовье камни кладут. Вот сейчас столько людей, собравшись, молотят [зерно. – Р. К., Т. Б.]. Думают, что дед Чужган с мягким сердцем. Вот и вы через столько километров пришли к «доброму человеку». Кто знает, может, он с добрым сердцем, может, сам себя добрым считает, думает, что народу хорошее делает? Но его доброта только ему приносит пользу. Его добросердечность многих в нашей деревне отправила просить милостыню.

– Если дед Осып такой злой, почему тогда ты пришла к нему молотить? – спрашивает Чачи.

– Если он забрал всю нашу землю, если нет других способов жить, куда пойдешь? Стиснешь зубы и придешь).

Чужган Осып представлен в произведении как умный, коммуникабельный, красноречивый, но беспощадный, хитрый и жестокий человек, пользующийся слабостями людей, их беспомощностью и безысходностью, наживающийся за счет наемного труда беднейшей части марийского крестьянства. Пословица призвана передать двуликость Чужгана Осыпа: внешняя (на словах) доброта, а в реальности (на деле) – злость и ненависть. Достаточно вспомнить его коварный план по спасению собственного сына и отправке вместо него в царскую армию бедного Сакара – это один из многочисленных эпизодов романа, разворачивающих в конкретную картинку основную идею народного изречения, использованного Чавайном в негативно-коннотативных целях, идеально вписывающегося в смысловой контекст рационалиста-богача. Пословица дополнена углубляющими и социально конкретизирующими её смысл оценочными выражениями негативного характера – прямого (Чумыр мландынам тудо поген налын…) и иронического (Теат уна тунар меҥге кокла гыч «поро еҥ» дек толын улыда; Тудын поро кумылжо мемнан ялыште шукыжым кӱчаш колтен).

3. Паремика как средство организации сюжета

Пословицы и поговоркив романе Чавайна могут выступать как двигатель и событийного, и психологического сюжета. Для иллюстрации первого типа паремического оформления текста (паремии как средства организации собственно-повествовательного текста) приведем следующий фрагмент (первая глава первой книги романа, пятая ее часть): Ӱдыр порсын кандырам колта. Нӧнчык-патыр порсын кандыра дене Опкынын полатышкыже кӱза. Ик пӧлемыш мия – Опкын, чара оҥылашыжым шогалтен, мален кия. Нӧнчык-патыр тудым тушакынак кестенже дене перен лаштырта. Ӱдырым налын, пурымо рожшо дек мия. Первый ӱдырым кӱзыктен колта. Вара шке кӱзаш тӱҥалеш. Кӱзен шумыж годым Пӱнчӧ-патыр ден Тумо-патыр вӱраҥым руал колтат. Нӧнчык-патыр вес тӱняшке мӧҥгеш пӧрдын вола.

– Илышашем уло гын, тӧшак лийже, колышашем уло гын, кӱ лийже, – манеш.

Вушт шоктен, тӧшакышке волен возеш ^{[14, С. 167]} (Девушка спускает шелковую верёвку. Нӧнчык-патыр по шелковой веревке поднимается в жилище Опкына. Заходит в одну комнату – Опкын спит, выставив голый подбородок. Нӧнчык-патыр его там же и раздавил своим кистенём. Забрав девушку, идет к входу [букв. дыре, через которую вошел. – Р. К., Т. Б.]. В первую очередь, поднимает девушку. Потом сам начинает подниматься. В самом конце подъёма Пӱнчӧ-патыр и Тумо-патыр обрубают толстую верёвку. Нӧнчык-патыр обратно скатился в иной мир.

– Пусть периной будет, если есть еще мне жизнь, пусть камнем будет, если меня ждет смерть, – сказал.

С шумом падает в перину).

Данный фрагмент взят из легенды о Нӧнчык-патыре, которая приходит на память Чачи во время ее работы на смоляном заводе (она никак не может справиться со своими мыслями о смелом поступке Сакара, он в её глазах – настоящий марийский богатырь); легенда целиком вставлена в текст романа. По беглому замечанию автора, Чачи слышала ее осенью от одного человека, рубившего в лесу смоляные деревья; она подмечает, что она очень интересная (шоя пеш оҥай –сказка очень интересная ^{[14, с. 163]}).

Поговорка «Илышашем уло гын, тӧшак лийже, колышашем уло гын, кӱ лийже» (Пусть периной будет, если есть еще мне жизнь, пусть камнем будет), естественно, является сюжетообразующей частью в легенде (безопасное «приземление» Нӧнчык-патыра даст ему возможность дальнейшей борьбы за жизнь, за счастье с любимой девушкой: он встречается с дедом, белой птицей и выбирается на поверхность земли, стыдит Пӱнчӧ-патыра и Тумо-патыра, справляет свадьбу) – именно здесь видна её роль как двигателя событийного сюжета.

Нӧнчык патыр – марийский богатырь, невообразимо сильный – и физически, и интеллектуально, смелый, свободный, добрый, справедливый, сообразительный и волевой. Этот фольклорный образ и сопровождающая его жизненную историю поговорка «Пусть периной будет, если есть еще мне жизнь, пусть камнем» становятся источником саморефлексии Чачи (психологической линии сюжета). Она вспоминает недавний случай, когда она, сильная по женским меркам девушка (возможно, потому, что она тоже из рода этого богатыря, размышляет она), не смогла дать достойный отпор Чужган Макару; потенциальным победителем в такой схватке она представляет Сакара, при одном воспоминании о котором начинает сильно биться её сердце и которому уступал даже любимый её учитель Григорий Петрович, доселе казавшийся ей лучшим человеком на свете: Но кеҥежым, шияш мийымыж годым, Чужган Макарым сеҥен ыш керт. Макарым кӱкшӧ сарай гычше вигак унчыли шуаш кӱлеш ыле. Теве чодырасе марий тунам тушто лиеш ыле гын, Макарым ала-куш шуа ыле. Тудо кернакак Нӧнчык-патыр тукым... ^{[14, с. 168–169]} (Но летом, когда ходила на молотьбу, не смогла победить Чужган Макара. Макара надо было с его высокого сарая отправить вниз головой. А если бы там оказался человек, встреченный в лесу [букв. лесной человек. Речь идет о Сакаре. – Р. К., Т. Б.], хоть куда выбросил бы Макара. Он, действительно, из рода Нӧнчык-патыра…). В данном контексте поговорка – это размышление и ожидание такой же спасительной «перины», что была уготована фольклорному персонажу, и для «богатырей» окружающей её реальности – прежде всего, для приглянувшегося ей бедного деревенского юноши Сакара, а также для трогательно уважаемого ею и особенного во всем (одежде, речи и манерах) сельского учителя Веткана, и даже для самой себя. В событийном же плане каждому из них в романе уготована не «перина», а множество «камней», которые каждый из них по-своему преодолевает и выживает.

Поговоркойв сюжетообразующей функции «…эр – кас деч йӧнанрак» ^{[14, c. 282]} (… утро удобнее вечера) Григорий Петрович успокаивает плачущую Чачи, сбежавшую от сына богача – Чужган Макара, за которого она была насильно выдана замуж, и, сам стараясь быть спокойным, обдумывает дальнейшие свои действия по спасению бедной девушки. Таким образом, поговорка становится началом и двигателем психологических линий сюжета. Меняются мысли и чувства Григория Петровича – от сопереживания бедной девушке к проникновенным размышлениям, из которых возникает образ обаятельной и близкой ему по натуре женщины. Чачи, подавляя жалость к себе, поворачивается всей душой к Григорию Петровичу, интуитивно предчувствуя свое будущее счастье: Григорий Петрович книгам лаштыклымыла ойлен кая. Тудо «книган» кажне ластыкше Чачин кумылжым Григорий Петрович дек чакрак да чакрак шупшеш. Григорий Петровичын ойлен чарнымыжлан Чачи шке ойгыжым мондыш, Григорий Петровичым туге чаманыш, тыгай чаманымаш умбакыже пеш ныжылге шижмашыш савырнен кертеш... ^{[14, c. 283]} (Григорий Петрович говорил так, как будто листал книгу. Каждая страница этой «книги» все больше и больше притягивала к её сердцу Григория Петровича. К концу речи Григория Петровича Чачи забыла о своем горе, ей так стало жалко Григория Петровича, такая жалость в дальнейшем [утром, когда уже пройдет ночь. – Р. К., Т. Б.] может превратиться в очень нежное чувство…). Соответственно меняется и интонационное сопровождение сюжетного текста – с драматической на лирическую.

Итак, пословицы и поговорки, используемые в романе «Элнет», в той или иной мере репрезентируют творческий портрет основоположника марийской национальной литературы Чавайна. Перед нами предстает писатель с народным мировосприятием, воспитанный на народной культуре и на живом языке марийского фольклора. Смысловая составляющая пословиц и поговорок, используемых автором, – это неотъемлемая часть концептуального мира романа и основа авторской аксиологии. Формируя в романе фольклорный интертекст, также они влияют на его повествовательную структуру, сюжетное движение, участвуют в процессе создания характеров персонажей, они важны и в контексте авторских оценок изображаемых событий и явлений.