Культурное содержание личностносозидающих беговых практик

Беговые практики (в первую очередь связанные с проявлением выносливости) относятся к видам деятельности, которые фундируют многообразные социальные отношения, институты и экзистенциально значимые смыслы. Так, по мнению ‒американских биологов Д. Либермана и Д. Брамбла ^[22-26], бег на выносливость являлся существенным фактором антропогенеза, способствуя не только добыванию пищи путем длительного бегового преследования, к примеру, вилорогих антилоп до их изнеможения, но и развитию в ходе такой охоты абстрактного мышления, способов координации совместной деятельности, сплоченности коллективов пралюдей. В африканской мифологии поражение в беговом соревновании имеет статус события всечеловеческого масштаба, поскольку лишает бессмертия наш род [Вернер Э. Мифы народов Африки. М.: ЛитРес, 2007]. У многих народов беговые испытания подростков являлись элементом инициации ^[27], бег ‒ это важный компонент народных игр и карнавальной культуры в целом ^[7,8], он многоаспектно использовался и применяется сейчас в магических, религиозных, военно-прикладных и педагогических практиках. Универсальный характер данный вид движения приобретает в сфере физической культуры и спорта, при этом важно отметить, что на тринадцати первых олимпиадах Античности бег был единственным видом состязаний. В современной культуре именно беговые соревнования являются самыми массовыми. Так, в нью-йоркском марафоне 2013 года финишировали более 50 000 участников из более чем 100 стран, а количество регулярно бегающих с оздоровительными и спортивными целями людей исчисляется миллионами. На протяжении долгого времени преображающий человека и социальную среду («наша специализация – двуногие бегуны – насчитывает не менее 6 миллионов лет» ^{[20, с. 92]}) бег вполне закономерно становится предметом философской рефлексии, осмысляющей его гуманистический потенциал.

Как всякая телесная практика, реализуемая в социокультурной среде, бег имеет два измерения: природное (механико-биологическое) и культурное. Будучи явлением живой природы, присущим не только человеку, бег инвариантно представляет собой вид локомоции, предполагающей фазу «полета», которая достигается специфической координацией деятельности центральной нервной системы, конечностей и мышц скелета. В эволюции homo sapiens бег приобретает характер деятельности, т.е. предполагает как производность от рефлексивности, так и участие в ее осуществлении с целью преобразования и самого субъекта, и среды его существования. Тем самым бег обретает культурную значимость, прояснение которой и является целью данной работы.

Существование человека в порожденной разными видами деятельности культуре, ее усвоение и преобразование образуют личностное измерение бытия субъекта. В этой связи значимым становится вопрос о личностносозидающих ресурсах беговых практик, об их вкладе в формирование сознания и производных от его активности феноменов, например воли и выносливости. Михай Чиксентмихайи назвал личность, которая использует бег на выносливость (как спортивный, так и физкультурно-оздоровительный) в качестве средства саморазвития, «аутотелической», что в переводе с греческого означает «самоориентированная», «самовознаграждающаяся», имея в виду, что радость от участия в беговой деятельности и достижение все большего совершенства в осуществлении бегового действия является ее главной наградой ^[21]. Об этом же рассуждает М. Роуленд: «…если бы существовала таблетка, которая воспроизвела бы все преимущества бега ‒ здоровье, внешний вид и даже удовольствие, ‒ стали бы вы продолжать бегать? По моему опыту, чем дольше человек бегает, тем больше вероятность того, что он ответит «да»: скажет, что продолжит бегать» [Beverly J. Philosophy and the Serious Runner. Interview with Mark Rowlands, author of «Running with the Pack». URL: https://www.runnersworld.com/advanced/a20813461/philosophy-and-the-serious-runner/ (дата обращения: 14.09.2022)]. Очевидно, что десятки тысяч «ординарных» бегунов, участвующих, к примеру, в крупнейших мировых городских пробегах (majors), прекрасно осознают, что не имеют шансов на пьедестал. Они бегут именно с личностносозидающими целями, формируя тем самым траекторию развития и реализации своих в первую очередь духовных способностей, культурного потенциала. Конечно, при этом возможно и материальное вознаграждение аутотелического бегуна за высокий результат на соревновании (помимо медалей, грамот, сувениров и т.п.), например первенствовавшего в своей возрастной группе на городском пробеге, но оно не является главной целью его участия в этом мероприятии. Как правило, такие бегуны тратят на бег намного больше, чем иногда зарабатывают.

Личностносозидающие беговые практики, по нашему мнению, имеют четыре важнейшие особенности, раскрытие которых составляет задачи данной работы: 1) осознание внутренней потребности в беговом действии, которое выступает как способ собирания, оформления и реализации посредством бега личностного ресурса; 2) длительность и систематичность беговых занятий, а также настойчивость в достижении беговых целей; 3) нацеленность на максимальное проявление в беговой деятельности рефлексивности человеческого бытия, что выражается в достижении оптимального соотношения «чувства тела» и «чувства среды» и проявляется в медитативном характере осуществления беговой локомоции; 4) реализация беговой активности в нравственно ориентированной социальной среде, актуализирующей, поддерживающей и усиливающей метафизические компоненты человеческого «Я».

Приведем пример соединения этих четырех особенностей личностносозидающего бега, опираясь на книгу всемирно известного японского писателя и большого любителя бега на выносливость, марафонца Харуки Мураками «О чем я говорю, когда говорю о беге» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020]:

1. «Над бегунами часто посмеиваются, мол, эти на многое готовы, лишь бы жить подольше, но я думаю, что большинство людей бегают вовсе не поэтому. Им важно не продлить свою жизнь, а улучшить ее качество» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020, с. 40].

2. «Я начал заниматься бегом осенью 1982 года и продолжал бегать в течение последующих двадцати трех лет. Я бегал трусцой практически каждый день, как минимум раз в году участвовал в марафоне…» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020, с. 11].

3. «Бег превратился в медитативный акт. <…> У меня появилось ощущение, что я – это я, но в то же время и не я. Это было спокойное, тихое чувство. Сознание отступило, разум потерял свою значимость» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020, c. 53].

4. «Я посвящаю эту книгу бегунам – всем тем, кого я встречал на дорогах мира. Тем, кого обогнал я, и тем, кто обогнал меня. Без вас я бы не смог продолжать свой бег» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020, с. 78].

Как видно, Х. Мураками, равно как и многие другие «философствующие» бегуны (например, ^{[12, 14, 15, 19, 20]}), усматривает в этом виде локомоции нечто большее, чем просто вид физической активности, представляя в указанной книге свое видение и переживание экзистенциального содержания беговой деятельности. В этой связи неслучайно замечание журналиста The Observer Миранды Соейр о том, что нередко «…вы покупаете книгу о беге и обнаруживаете, что она о философии…» [Sawyer M. Running With the Pack by Mark Rowlands; Running Like a Girl by Alexandra Heminsley – review // URL: https://www.theguardian.com/books/2013/mar/17/running-mark-rowlands-alexandra-heminsley-review (дата обращения: 12.09.2022)].

Нам представляется, что философская оснастка бега на выносливость обусловлена следующими факторами. Во-первых, его длительностью и монотонией, что, с одной стороны, способствует поиску внутренних (ментальных) ресурсов для преодоления физической и психологической усталости от однообразных действий, а с другой стороны, при достижении определенной степени мастерства в координации внутренних состояний бегуна и «чувства среды», – вырабатывает навык погружения в медитативные состояния, открывающие новые горизонты понимания себя и мира, осмысляемые, например, в махаяне как лхагтонг («высшее, божественное видение»). Также отметим знакомое многим самоотверженным бегунам-стайерам чувство порожденного крайней усталостью состояния, которое переживается субъектом как невыносимо тяжелое и даже предсмертное (отметим, что одна смерть на марафонской дистанции приходится примерно на 80 тысяч участников [Марафон смерти: почему гибнут бегуны // URL: https://www.gazeta.ru/science/2019/05/20_a_12366331.shtml (дата обращения: 26.08.2022)]), – пограничной ситуации, порождающей, используя язык экзистенциалистов, содрогание, ужас небытия, преодоление которого приводит к обнажению духа и пониманию того, как достойно жить перед лицом неотвратимой смерти, которой бегун коснулся личностно, а не как das Man. В-третьих, беговое действие есть, по М. М. Бахтину, поступок человека, поскольку оно осуществляется в социальной среде и является формой самореализации, которая обязательно предполагает диалогичное взаимодействие с другими – и как с помощниками, и как с соперниками, и как с нейтральными людьми, в поле оценивания которых бегун неизбежно попадает. У бега в социальной среде есть нравственно-психологическое содержание, так как это морально ориентированное субъект-субъектное действие, рефлексивно разворачивающее личностную сущность человека, что особенно ярко проявляется в соревновательной ситуации. Еще следует отметить, что достижение финиша в стайерском забеге – это всегда победа духа над телом, в силу чего возникает интерес к ресурсам сознания, которые позволяют преодолевать телесно-аффективные сигналы к прекращению изнемождающей деятельности. Осмысление всего указанного, очевидно, требует обращения к ресурсам философского знания.

Потребности в беговой активности

Обращаясь к первой из четырех указанных особенностей, отметим, что потребность в беговом действии имеет несколько измерений, которые можно представить следующим образом.

1. Онтологическое измерение.Материальность человеческого бытия предполагает телесное проявление атрибутов первосущего, одним из которых является активность, самодвижение. Телесный характер человеческой активности предполагает три ее источника: (1)спонтанное движение бытия как такового в месте физического нахождения субъекта, которое корректируется (2)внешними воздействиями среды и (3)внутренними реакциями на них. «Двигательные действия есть проявление процесса «фонтанирования», спонтанного самодвижения бытия в точке телесного присутствия индивида. Самодвижения, к которому человеческое я устремлено навстречу как к своему «первоистоку», в которое оно погружает себя как в свое становление и которому оно бескорыстно служит, расчищая путь для его реализации и обеспечивая одновременно реализацию собственную» ^{[4, с. 60-61]}. Можно сказать, что потребность в движении есть телесно выраженный «зов бытия», лишенный всяких инструментальных целей: «…когда я не бегаю несколько дней <…> желание пойти бегать становится неуправляемым» ^{[12, с. 234]}, «Я бегу только для того, чтобы бежать» [Sawyer M. Running With the Pack by Mark Rowlands; Running Like a Girl by Alexandra Heminsley – review // URL: https://www.theguardian.com/books/2013/mar/17/running-mark-rowlands-alexandra-heminsley-review (дата обращения: 12.09.2022)], а ее конкретная реализация в едва ли не самой доступной беговой форме, ‒ не что иное, как личностный ответ на этот зов, становящийся свидетельством подлинности собственного существования. Недаром для Х. Мураками «Бег приобрел метафизический смысл. Теперь он был первопричиной и определял бытие сущности, обозначаемой словом «я». Я бегу, следовательно, я существую» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020, с. 52]. Желание добиться идеальной техники локомоции, при которой бег осуществляется без видимого усилия, то есть становится настолько естественным, что превращается в форму динамической медитации, также имеет онтологическое объяснение и позволяет глубже осмыслить суждение из «Дао дэ цзин», утверждающее, что покой есть главное в движении.

2. Антропологическое измерение. Онтологически обусловленная двигательная активность человеческого тела приобретает личностный статус и в формах совместной деятельности, одним из первых видов которой является коллективная охота. Согласно ^[22-26], такая охота долгое время бытовала как беговое преследование коллективом пралюдей жертвы с целью доведения ее до усталостного изнеможения. Современные исследователи насчитывают более двадцати особенностей человеческого тела, комплекс которых является уникальным (например, ахиллово сухожилие, прямые и короткие пальцы ног, выйная связка, охлаждение организма посредством потоотделения и пр.), обеспечивающих высокоэффективные энергопередачу, стабилизацию и терморегуляцию, необходимые именно для длительного бега. Способность к этому виду локомоции объясняет возможность добывания мясной пищи пралюдьми, лишенными природных «орудий убийства» хищников, эволюционную победу кроманьонцев над неандертальцами, практиковавшими орудийную охоту на крупных животных и исчезнувших вместе с ними после ряда климатических катастроф, развитие абстрактного мышления, необходимого для выслеживания по косвенным признакам изнеможденных животных в стае, а также эгалитаризм первобытного общества, базирующийся на участии всей группы пралюдей в беговой охоте. Добавим, что коллективная беговая охота предполагает необходимость постоянной координации направления и темпа бега, взаимной и одновременной поддержки охотниками друг друга. Здесь многократно повторяется ситуации рефлексии как возвращенного действия: поддержка двигательного усилия одного участника охоты другим предполагает возвращение этого действия первоначальному адресату: «Это действие выступает для меня как мое же собственное, но в то же время как другое действие, как действие, осуществляемое другим индивидом. В результате у меня появляется способность находить в себе другого и себя в другом» ^{[4, с. 70]}. Возвращенное действие обеспечивает рефлексивное состояние телесности, порождая тем самым первую форму сознания – практическую. При этом помогая одному члену группы, охотник, очевидно, оказывает помощь всему коллективу, таким образом для субъекта бегового действия другой приобретает символическую функцию, воплощая собой всю группу. Таким образом, беговая активность связывается с коллективной трудовой деятельностью, порождающей сознание и его многообразные феномены. Следовательно, беговая потребность является для человека наследственной, конституирующей его видовое своеобразие и фундирующей многие элементы культуры: «Знаете, почему люди бегают марафоны? <…> Потому что бег коренится в нашем коллективном воображении, а наше воображение коренится в беге. Язык, искусство, наука; космические корабли, сосудистая хирургия — все они берут начало в нашей способности бегать. Бег был сверхсилой, сделавшей нас людьми, а значит, этой сверхсилой обладают все люди» ^[15].

3. Психологическое измерение. Создатель учения об энергоэволюционизме, российский философ М.И. Веллер полагал, что бытие человека двухосновно: с одной стороны, это стремление к максимальным ощущениям, а с другой – стремление к совершению максимальных действий, личность достигает наибольших ощущений через предельные действия ^[3]. Анализ личностносозидающего измерения беговой активности подтверждает правоту философа. Например, Х. Мураками прямо указывает, что «нужно достичь своего индивидуального предела ‒ в этом суть бега» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020, с. 40], ему вторит Д. Карназес: «я бегу для того, чтобы узнать, как далеко я смогу пробежать» ^{[12, с. 234]}.

В психологии известно такое понятие, как «эйфория бегуна» ‒ состояние психологического подъема, радости и счастья, которое возникает в процессе продолжительного непрерывного бега. Вероятнее всего, ее порождают эндорфины, являющиеся морфиноподобными опиоидами, вырабатывающимися в различных частях центральной нервной системы, а также эндоканнабиноиды. Эндорфины играют роль болеутоляющих средств, с разной степенью интенсивности блокируя мучительные состояния, неизбежные во время сильных перегрузок при стайерском беге. Производство эндоканнабиноидов «…в организме человека является побочным продуктом тех давних времен, когда наши предки занимались охотой и собирательством. Им нужен был мощный толчок к тому, чтобы иметь смелость сжигать столь необходимые калории и не бояться риска в борьбе за пропитание» ^{[21, с. 28]}. Так, американский сверхмарафонец Дин Карназес, пробежавший в 2005 году 560 километров за 80 часов 44 минуты без перерыва на сон, писал, что большинство стайеров-ультрамарафонцев «…просто гиперактивные адреналиновые наркоманы, которые хотят почувствовать жизнь на вкус, выпить ее до последней капли» ^{[12, с. 177]}. Максимальное действие в стайерском беге связано не только с размером преодолеваемой дистанции, но и с экстремальными условиями осуществления этого вида локомоции: например, длительные забеги проводятся на Южном полюсе, в пустынях, в горах и в джунглях. Таким образом, длительный бег позволяет личности расширять возможности своего максимального действия, а природным средством компенсации болевых и усталостных ощущений является беговая эйфория, обеспечивающая чувство особой силы и глубины, отождествляемое многими бегунами с понятием «полнота бытия», что выражается в сложном комплексе одновременного переживания и осмысления единства радости и страдания.

4. Социокультурное измерение. Культивирование беговых практик современным обществом, выраженное, например, в организации массовых городских забегов, обеспечивает его потребность в главном локомотиве развития – целеустремленной, физически и психически развитой, стремящейся к постоянному совершенствованию, «экологически нагруженной», гармонично сочетающей здоровый индивидуализм и коллективизм, доброжелательной, опирающейся на свои силы и ценящей справедливую конкуренцию личности. Ставшая популярной беговая активность в личностносозидающих целях удовлетворяет множество запросов современного глобального социума, среди которых:

- самопознание, желание выявить свои пределы, ресурсы и возможности: «За один день (ультрамарафона – С.К) вы узнаете о себе больше, чем за всю жизнь» ^{[12, с. 90]}; «Чем больше я бегал, тем больше нового узнавал о себе» [Мураками Х. О чем я говорю, когда говорю о беге. М.: Эксмо, 2020, с. 24]»;

- выход из краткосрочных, ситуативных фаз повсеместной проектной (т.е. краткосрочной) активности в сферу длительного, постепенного самособирания в неспешном ритме с возможностью долговременного планирования ^[18];

- здоровьесбережение и активизация интеллектуальной деятельности;

- придание бегу функции «социального лифта», что прежде всего достигается спортивизацией беговых практик;

- включение беговых мероприятий в сферу туристической деятельности («беговой туризм»), «продвинутой» городской и корпоративной культуры, благотворительных, инклюзивных и природоохранных практик;

- культ телесности и мода на поджарое, «выбеганное» тело;

- реализация чувства принадлежности в рамках беговых сообществ и массовых забегов;

- объективность фиксации личностной успешности: «Бег честен и объективно измерим. <…>. Забег – испытание, где слова ничего не значат в отличие от показателей» ^{[20, с. 17-18]}».

Следует отметить, что беговая активность поддерживается и используется всеми видами современных социальных институтов, находя свое выражение в экономической (беговая индустрия), социальной (развитие гармоничной личности, устремленной к калокагатии), политической (бег как элемент национального спорта высших достижений) и духовной (бег как вид динамической медитации) сферах и тем самым приобретает статус преобразующей систему общественных отношений социальной практики.

Беговая выносливость как проявление воли

Вторая из анализируемых особенностей культурного содержания личностносозидающего бега – длительность и систематичность беговых занятий, а также настойчивость в достижении беговых целей – выводит нас на понятие воли и производное от акта воления понятие выносливости. Для нашего исследования важным является аристотелевское определение воли как силы души, обеспечивающей синтез результатов работы практического, деятельного разума и стремления к осуществлению задуманного, эта сила необходима в ситуации, когда стремление к разумно поставленной цели ослабевает или же оно выходит за рамки разумного, отчего нуждается в принудительном торможении: «Ум же, совершенно очевидно, не движет без стремления (ведь воля есть стремление, и, когда движение совершается сообразно размышлению, оно совершается сообразно воле) <…> приводит в движение всегда предмет стремления, но он есть либо [действительное] благо, либо благо кажущееся, и притом не всякое, а подлежащее осуществлению» ^{[1, с. 443]}. Важно отметить исключительно культурный, личностный статус воли, поскольку «воли нет у человека от рождения. Это свойство его «непосредственно общественной» сущности» ^{[13, с. 40]}; «Воля так же, как другие ВПФ (высшие психические функции – С.К.), оказывается социальной по происхождению и осознанной по способу функционирования» ^{[9, с. 101]}. Воля предстает как собирание себя, овладение собой, когда личность ставит под контроль разума биологическое и психическое, направляя все это к достижению цели. Такое понимание воли позволяет нам связать ее с выносливостью как способностью длительно осуществлять эффективное действие в ситуации помех и утомления любого рода: физического, психологического, интеллектуального и пр. и их комбинаций ^[6]. У выносливости стайеров есть два измерения – физиологическое (достижение максимальной эффективности действия при минимуме расходования телесных ресурсов, что позволяет обеспечить намного превосходящую средние показатели биологического вида длительность и скорость беговой локомоции) и психологическое, под которым нужно понимать сложный комплекс идейно-мотивационного характера, обеспечивающий формирование, активизацию и продолжительность использования личностью физиологического компонента волевого усилия. Очевидно, что бегуны на длинные дистанции имеют большой опыт организации этого вида локомоции в ситуации крайней усталости, они умеют находить мотивы волевых действий, в качестве которых чаще всего выступают разделяемые бегуном ценности, деятельная причастность к которым рассматривается аутотелической личностью как конечный результат деятельности, ее цель: «…именно особенности поставленной цели больше всего влияли на то, как покажут себя атлеты, дебютировавшие в марафоне. Те, кто был мотивирован сильнее всего личными целями ‒ самоутверждением или поисками смысла жизни, ‒ с меньшей вероятностью могли сойти с дистанции, чем те, для кого главной целью было похудение или социальное признание. Все бегуны сталкивались с одинаковой проблемой, и вероятность ее преодоления зависела главным образом от стремлений, вовлекших их в этот опыт» ^{[19, с. 53]}.

Анализ литературы позволяет следующим образом представить наиболее распространенные мотивационные комплексы (отвечающие на вопрос «ради чего»?), позволяющие бегунам достигать своих целей в ситуации крайнего изнеможения:

1. Религия. Бег с религиозными целями имеет давнюю историю. Известно, что атлетические агоны Античности были посвящены богам, при этом по представлениям древних греков первенствовать на Олимпиаде без их благоволения было невозможно. Поэтому атлеты накануне и после соревнований участвовали в культовых действах, а победитель бегового агона как бы уподоблялся богам, привлекая их милость не только к себе, но и к своему роду и полису.

Невероятное умение терпеть боль до достижения цели всегда отличало выросших в религиозной среде современных бегунов Кении и Эфиопии, многие годы доминирующих на самых престижных беговых соревнованиях: «…бегуны полагали, что их прогресс и их результаты зависят не только от них самих. Будучи глубоко верующими христианами, они считали, что, принимая страдания, они могут повлиять на божьи планы относительно их судьбы» [Козарь Л. В чем секрет успеха эфиопских бегунов? URL: https://nogibogi.com/sekret-uspeha-efiopskih-begunov/ (дата обращения: 20.08.2022)]. Четырехкратная победительница Бостонского марафона из Кении Кэтрин Ндереба «…толковала свои занятия бегом как исполнение божественного промысла и обычно во время соревнований разговаривала с Творцом. Эта практика стала главной составляющей ее формулы успеха и так же отвечала особенностям ее личности <…>» ^{[19, с. 285]}. Олимпийский чемпион 1960 г. в беге на 1500 м Херберт Джеймс Эллиот полагал боль и страдания на тренировках и соревнованиях способом «…лучше понять страдания Иисуса на кресте. Если человек выносит боль, на спортивных дорожках происходят чудеса, и спорт через самопожертвование отдельных людей вознесет все человечество. Тот, кто хочет стать лучшим и получить некоторое откровение, должен искать боли, радоваться ей, он должен любить ее, ведь она столько давала взамен» ^{[7, с. 207-208]}. Таким образом, способность стойко переносить страдание является для верующих бегунов частью деятельности, направленной на снискание обожения, без чего, по мнению, к примеру, христианских богословов, невозможно достижение главной цели человеческой жизни – спасения.

2. Благотворительность. Забеги с альтруистическим целями пользуются широкой популярностью. Вот что пишет Н. Сурков о двадцать первом лондонском марафоне: «Большинство из тех бегунов, с которыми удалось пообщаться, взялись за это, чтобы собрать средства для различных благотворительных организаций. На майках можно было увидеть призывы поддержать фонды борьбы с раком, помощи ветеранам недавних войн, детям, бездомным животным и т.д. Самый яркий пример – 30-летняя Клэр Сквайрс, которая хотела собрать средства для кризисного центра в ее родном Лейсетершире. После марафона она получила 400 тыс. фунтов пожертвований, хоть и не завершила дистанцию. Клэр умерла, не добежав милю до финиша» [Сурков Н. Радости и печали Лондонского марафона // URL: https://www.ng.ru/style/2012-04-27/16_style.html (дата обращения: 03.09.2022)].

Желание помочь другим людям, безусловно, вдохновляет бегунов и придает им силы. Например, когда один из самых известных ультрамарафонцев современности Дин Карназес бежал 322 километра с минимальными перерывами на отдых с целью собрать средства на лечение нуждающегося в дорогой операции младенца (Элизабет Вуд была необходима трансплантация печени), он, чтобы преодолеть чувство отчаяния от крайней усталости, периодически смотрел на ее фотографию: «Очевидно, фото было сделано в больнице, но девочку, несмотря на критическое состояние, наполняла жизнь. Она совсем не выглядела готовой уйти из этого мира, и я был настроен сделать все возможное, чтобы удержать ее здесь» ^{[12, с. 185]}. Д. Карназесу, испытывавшему во время забега длительные мучительные состояния, было намного тяжелее терпения собственной боли представить смерть ребенка, ради сбора средств на помощь которому он бежал в одиночку эстафетную дистанцию, соревнуясь с командами по 12 человек.

3. Эмансипация. Здесь показателен пример борьбы женщин за участие в официальных спортивных марафонах, куда они не допускались до 1982 года, так как считалось, что дистанция в 42 км 195 м крайне опасна для женского здоровья. В 1967 году участие в Бостонском марафоне приняла Катрин Вирджиния Швитцер, которая подписала свою заявку без указания полного имени как K.V. Switzer и была зарегистрирована в качестве официального участника, так как никто не заподозрил, что эти инициалы обозначают женщину. Уже на третьем километре дистанции ее попытался лично и с проклятиями вытолкнуть с трассы подоспевший на автомобиле директор марафона, но Швитцер защитили находящиеся рядом мужчины, и она сумела добежать до финиша. После завершения забега в ее кроссовках была кровь от стертых ступней, но несмотря на сильную боль, Катрин Швитцер не могла сойти с дистанции, так как бежала не только за себя, но и за всех женщин, которых, в случае ее провала, могли еще долгое время не допускать до официальных марафонов.

4. Вертикальная мобильность. Как известно, стайеры из Кении и Эфиопии доминируют сегодня на спортивных аренах. Традиционное общество, к которому они принадлежат, характеризуется крайне ограниченным набором «социальных лифтов», ведущих к благополучной жизни, поэтому спортивный бег, победы в котором на международном уровне имеют серьезные коммерческие и социальные перспективы, многими кенийцами и эфиопами рассматривается как единственная возможность вырваться из нищеты. Так, «некий кениец брал фиксированную сумму за свои выступления – 754 доллара. Казалось, это – бессмысленная и некруглая сумма, но такова была у него на родине стоимость коровы или участка земли. Мысль об увеличении поголовья скота и площади земли заставляла его много выступать на соревнованиях, главным образом участвуя в турне по Европе, чтобы обеспечить будущее себе и своим родственникам» ^{[7, с. 227]}. Именно стремлением к лучшей жизни объясняются массовость и огромная конкуренция даже в низовых любительских беговых соревнованиях Кении и Эфиопии, многие участники которых только мечтают о регулярном трехразовом питании, самых дешевых часах с GPS-трекером и бегут в кроссовках, купленных в секонд-хенде: «Больше нигде в мире вы не найдете столько людей, у которых нет иной возможности чего-то добиться в жизни, кроме как стать профессиональными бегунами и полностью обеспечить себя материально на беговой дорожке или на шоссе» ^{[19, c. 221]}.

5. Слава. На массовых городских марафонах нередко можно видеть участников, которые карнавализируют пробеги, преодолевая дистанцию, например, задом наперед, скованными по несколько человек наручниками, чеканя всю трассу мяч, нарядившись в костюмы героев фильмов, сказочных персонажей, полицейских, пожарных и т.п. К примеру, на Лондонском марафоне 2002 года Ллойд Скотт финишировал в 50-килограммовом водолазном костюме, при этом каждый его ботинок весил примерно 11 кг. Очевидно, что это делают бегуны-любители, не имеющие шансов на высокие результаты и призовые места. При этом нет сомнений в том, что такой вид участия в марафонах, даже в случае неспешного движения, очень тяжел. Здесь стимулом закончить дистанцию является желание стать лучшим оригинальным бегуном, что порой регистрируется в книге рекордов Гиннесса и обеспечивает внимание зрителей и прессы как во время, так и после забега.

6. Подражание героям. Примером этого вида мотивации может служить многолетняя деятельность патриотического клуба «Память» при Воронежском государственном университете под руководством доктора химических наук, профессора В. Ф. Селеменева. Члены клуба совершают агитпробеги (например, пробег на более чем 2500 км по маршруту Воронеж – Севастополь – Керчь – Новороссийск) по местам боевой славы, организуя там памятные митинги и патриотические концерты. Ими движет желание при помощи многокилометрового бега под дождем, в жару, холод, в длинные, изматывающие «горки» лично прочувствовать хоть малую толику тех лишений, которые вынесли наши бойцы во время Великой Отечественной войны, отдавая тем самым дань памяти их подвигам.

7. Идеологически-патриотический комплекс. Ярким проявлением его мотивационной силы является матчевая встреча легкоатлетов Советского Союза и США, прошедшая в разгар холодной войны ‒ в июле 1959 г. ‒ в Филадельфии. Мужской забег на 10 000 метров, который был очень важен каждой из команд для общей победы в матче и включал в себя по два стайера с каждой стороны, проходил при 33-градусной жаре и 88-процентной влажности, став, по определению американских журналистов, «забегом смерти». Единственный из участников соревнования, кто после финиша остался на ногах, – это победитель забега А. С. Десятчиков, остальные трое были доставлены на носилках в реанимационное отделение (американец Роберт Сот – без сознания), где у двоих бегунов была зарегистрирована клиническая смерть. Сойти с дистанции или уступить первенство для сохранения даже не здоровья, а жизни было категорически нельзя исключительно по идеологическим причинам, а сами бегуны рассматривали себя как воинов, буквально до смерти сражающихся за Родину на дорожках стадионах.

8. Личные экзистенциальные ценности. Они весьма многообразны и, безусловно, вплетены в ткань всех ранее перечисленных мотивационных комплексов.Примером воодушевления такими ценностями может служить история Грега Остермана – мирового рекордсмена в марафонском беге среди людей с пересаженным сердцем. Его донором стала восемнадцатилетняя девушка, погибшая в автокатастрофе. Г. Остерман, в благодарность за спасение своей жизни, поклялся пробежать 18 марафонов – по одному за каждый год ее жизни.

Очевидно, что список воодушевляющих бегунов мотивационных комплексов и ценностей открыт и они образуют различные комбинации.

Таким образом, выносливость является порождением воли и становится инструментом аутотелической личности, преследующей при помощи беговых практик достижение вышеперечисленных и иных ценностей. «Беговой субъект» волевого действия демонстрирует устойчивую связь одновременно осуществляемых рефлексии и деятельности. Отсюда становится понятным отсутствие интереса к стайерскому бегу у детей: формирование устойчивой волевой сферы личности и ее ценностно-мотивационного поля – процесс длительный, именно поэтому любительский марафонский бег становится сферой активности уже в целом личностно сформировавшихся людей (средний возраст ординарного бегуна в 2018 ‒ 39,3 года [Thomsen M. More women than men now run marathons ‒ and runners have never been older with an average age of 39, study finds // URL: https://www.dailymail.co.uk/sciencetech/article-7538869/More-women-men-run-marathons-runners-never-older-average-age-39.html (дата обращения: 13.09.2022)]). Общекультурное значение беговой выносливости заключается в том, что стайеры находят практически эффективные способы ценностно-смысловой мотивации к осуществлению действий, имеющих, говоря языком психологии, дефицит побуждения, причем эти способы могут применяться и в иных сферах деятельности, требующих производной от развитой воли длительной выносливости. Как подчеркивает Г. Г. Кравцов, «Именно волевое развитие является стержнем личностного развития, а оно, по нашим данным, определяющим образом сказывается на течении и полноценности всех остальных линий общего процесса развития человека в онтогенезе» ^{[13, с. 38]}. В этой связи становятся понятными многократные свидетельства бегунов о том, что выработанные посредством стайерских беговых практик свойства личности, связанные с волей и выносливостью, позволили им добиваться успехов и во многих других сферах жизни. Стайер, которому хватило выносливости добежать до финиша, демонстрирует триумф воли, артикулируя своим действием и экзистенциально заостряя длительным страданием то, что скрыто в толще психических процессов, и тем самым вызывая активное сопереживание наблюдателей. Таким образом он реализует себя как метафизическое существо.

Медитативность беговой локомоции

Беговая деятельность, как и всякое проявление личностного начала в человеке, предполагает самоопределение в сфере постановки целей и способов их достижения, что базируется на признании свободы воли. Вообще говоря, концепт «свобода» играет огромную роль в понимании личностносозидающих потенций беговой локомоции. Начнем аb ovo ‒ с физиологии. В ноябре 1916 года И. П. Павлов и М. М. Убергриц заявили доклад в Петроградском биологическом обществе, темой которого было описание «рефлекса свободы». Ученые пришли к выводу, что «…рефлекс свободы есть общее свойство, общая реакция животных, один из важнейших прирожденных рефлексов. Не будь его, всякое малейшее препятствие, которое встречало бы животное на своем пути, совершенно прерывало бы течение его жизни» ^{[16, с. 78]}. Как полагает З. П. Белкин, «… наиболее интригующим обстоятельством является тот факт, что рефлекс свободы <…> работает не только в сфере психологии, но и в сфере физиологии» ^{[2, с. 68]}. Каким же образом бегун достигает максимальной свободы своего движения? Путь к максимально естественной (иными словами ‒ свободной) беговой локомоции метафорически описывает Марк Роуленд – один из многих философов-бегунов. Он различает четыре фазы развития бегового действия: фаза 1 ‒ ощущение единство разума и тела, контроль их координации; фаза 2 ‒ «сжатие» бегуна до разума, который ищет способы заставить утомленное и выходящее из-под контроля тело повиноваться ему; фаза 3 характеризуется «прерывистым» мышлением, когда пропадает контроль и над разумом, а спонтанные, «танцующие» мысли, кажется, приходят ниоткуда; фаза 4 ‒ превращение субъекта в «ничто», беговое действие которого не причиняется ни телом, ни разумом. Фазы 1 и 2 Роуленд называет «декартовскими», так как здесь заключается «сделка» тела и разума относительно длительности и скорости прохождения дистанции; фаза 3 – «юмовская», она предполагает бег до исчерпания возможности поддерживать ритм, несмотря на усталость. При этом бегущий отмечает у себя наличие мыслей, которые его разум не порождал своим усилием: «Так, в сущности, и представлял нас Юм: как пучки или совокупности мыслей, чувств, эмоций и т. д., но без лежащего за этими связками мыслящего субъекта» [Beverly J. Philosophy and the Serious Runner. Interview with Mark Rowlands, author of «Running with the Pack». URL: https://www.runnersworld.com/advanced/a20813461/philosophy-and-the-serious-runner/ (дата обращения: 14.09.2022)]). Четвертая, последняя фаза получила название «сартровской», она наступает в ситуации полного освобождения от детерминации телом и разумом и заключается в переживании недостижимой для М. Роуленда вне марафонского бега независимостиот всех внешних причин.

Очевидно, что «сартровскую» фазу локомоции можно назвать медитативной, выражающей максимальную свободу бегущего субъекта. И здесь мы выходим на понятие динамической медитации, основными видами которой являются прыжки, танцы, раскачивания, зикр, кружения, биение в молитвенные барабаны, рисование, специфические техники дыхания и особенно интересующий нас бег. Их объединяет ритмичный и длительный характер движений, особого рода дыхание и полная концентрация сознания на действии. Современное аутентичное восточному менталитету и адаптированное для человека западной культуры осмысление и практикование динамической медитации представляет индийский философ-неоиндуист Бхагван Шри Раджниш (1931-1990), также известный как Ошо, разработавший более ста видов медитации. По мысли Ошо, особым образом организованный бег является одним из самых доступных видов динамической медитации, с помощью которого можно соединить тело, сердце и ум, достигнув невыразимого состояния турии. Раджниш указывает, что медитативный бег не должен быть соревновательным и профессиональным, т.е. сковывающим «правильной» техникой естественность беговых движений. Бег должен быть не для пользы (польза – торжество «чистой» рациональности), а для удовольствия. При помощи бега мы воскрешаем в себе первобытного преследователя животных, которым древний человек был на протяжении многих тысячелетий, возвращаясь к столь ценимому в восточной философии «естественному» состоянию. Ошо считает, что бег ради наслаждения, без прагматических целей и стремления двигаться дольше, быстрее, техничнее, делает бегущего «частицей Вселенной», включая в ритмы космоса и обеспечивая гораздо большее порождение медитативной энергии, нежели статичные медитации: «Поэтому иногда так случается, что бегун может достичь такой медитативной энергии, какой не достигает медитирующий! В медитации для этого есть десятипроцентная возможность, в беге – восьмидесятипроцентная» [Ошо. Сердце живет в вечности. М.: Лила, 1999. URL: https://astromenu.com/osho.html (дата обращения: 02.09.2022)].

Ярким историческим примером медитативного бега является практика буддистских монахов «лунгомпа», описанная французской исследовательницей Тибета Александрой Давид-Неэль (1868-1969). По личному свидетельству Давид-Неэль [Давид-Неэль А. Мистики и маги Тибета. М.: Дягилев-центр: ЦДЛ, 1991. URL: https://www.litmir.me/br/?b=90653&p=1 (дата обращения: 07.09.2022)], лама‒лунгомпа, способный без отдыха преодолевать сложнейшие по рельефу дистанции в сотни километров, всегда бежит в состоянии транса, непрестанно медитируя, при этом его сознание одновременно пребывает в двух измерениях – с одной стороны, оно медитативно привязано к непрестанно созерцаемому объекту (ночью это светящееся небесное тело, а днем – его запечатленный в сознании образ), повторяемой на уровне «внутренней речи» магической формуле, скоординированной ритмичности дыхания, шага и маха руками, а с другой – не теряет способности контроля происходящего, хотя и осуществляет это на минимально возможном уровне внешней интенциональности. Таким образом, бегун-лунгомпа дает пример сверхэффективной физической деятельности при измененном состоянии сознания, сопрягая тело и дух в процессе медитации.

Механизм формирования способности к динамической медитации (безотносительно к бегу) раскрывает Н.Н. Визитей ^{[4, 5]}, полагающий, что в ходе многократного осуществления однотипного двигательного действия человек способен достигать такой согласованности «чувства среды» и «чувства тела», при котором сознание плавно и очень быстро меняет сосредоточенность на «внешнем» на сосредоточенность на «внутреннем» и наоборот, порождая особенные состояния сознания («интегральные переживания»), которые принято называть медитативными. Совершенствуя скорость и плавность этого перехода, «субъект все в большей степени реагирует лишь на те эффекты внешней среды и те внутренне представленные ему состояния тела, которые он сам же в них неизбежно продуцирует; его взаимодействие из субъект-объектного превращается фактически в рефлексивное, в субъект-субъектное взаимодействие» ^{[5, с. 15]}. Таким образом, двигательное действие, с одной стороны, в начале своего формирования, порождается «наличным» сознанием («потребляет его»), а с другой стороны, производит сознание, образуя в нем особенное состояние, при котором «чувство среды» и «чувство тела» не противопоставляются, а практически сливаются, позволяя субъекту осуществляет свою деятельность максимально эффективно, что проявляется в ощущении свободы и легкости бегового движения. Отсюда следует, что бег, в случае его превращения в высокоавтоматизированное медитативное двигательное действие, становится способом воспроизводства специфической сознательной способности, т.е. создает своего собственного субъекта и участвует в формировании того, что и называется «физической культурой личности». «Физиологический» аспект бега как вида локомоции при его медитативном осуществлении становится подлинно культурным актом, личностносозидающей практикой, а формирование сознательной способности («двигательного профессионализма») к такому бегу является одним из направлений воспитательной деятельности в рамках формирования физической культуры личности.

Социальная среда как сфера реализации личностносозидающей беговой активности

Известно, что средством трансформации физических качеств человека в личностные является социальная среда, только в сфере которой раскрывается метафизический ресурс бегуна. Действие этой среды двояко: с одной стороны, оно интериоризировано, так как предстает в виде ценностных и прочих установок и свойств личности, а с другой – экстериоризировано, поскольку предполагает осуществление беговой локомоции в рамках разнообразных социальных практик, детерминированных различными социальными институтами. Ярче всего действие социальной среды в рассматриваемом ракурсе проявляется в рамках беговых событий – от олимпийских забегов до первенства школы. Это связано с тем, что в рамках организованного (и, как правило, соревновательного) бега действуют многообразные социальные регистры – правила, этика, традиции и т.п., реагируя на которые субъект бегового действия формирует и демонстрирует свой личностно-культурный потенциал.

Обращаясь к Античности, вспомним, что на первых тринадцати олимпиадах бег был единственным видом соревнований. Для дальнейшего исследования важно ответить на вопросы: почему именно бег стал первым способом состязаний на олимпиадах? Какие ценности античной культуры он выражал? Насколько эти олимпийские ценности, утверждаемые беговыми агонами, актуальны для современного общества?

Особенности беговых соревнований античности (обобщенно назовем их «олимпийскими») можно представить следующим образом:

1. Демократизм. Беговая активность (в отличие, например, от олимпийских гонок на колесницах) не требовала значительных средств, в забегах принимали участие свободные граждане из разных имущественных слоев, бег, в силу своей простоты, был доступен не только мужчинам, но и женщинам, а также подросткам.

2. Справедливость: женщины, мужчины и подростки соревновались исключительно в рамках отдельных соревнований для своих гендерно-возрастных групп.

3. Индивидуализм: греческие олимпийские агоны носили характер личных соревнований, поскольку атлет претендовал на статус героя, который в одиночку мог противостоять судьбе. Обязательными свойствами героев были выдающиеся физические качества, которые победитель и демонстрировал в ходе беговых состязаний.

4. Честность как объективность в определении победителя. Бегуны соревновались обнаженными, что означало их абсолютную открытость зрителям и соперникам; бегу не присущи «хитрости» борьбы, он не зависит от состояния внешних для атлета атрибутов соревнований (например, лошадей или колесницы), для него не критична разница в весе и росте как в кулачных поединках и т. п. Беговая победа фиксируется объективно (в отличие от агонов, определявших победителей голосованием судий), предполагая максимальную точность и честность сопоставления атлетов.

5. Гуманизм: лишенный необходимости в физическом контакте с соперниками, бег (в отличие, например, от борьбы и кулачных боев) в полной мере выражал мирный дух олимпийских игр, на время которых провозглашалось священное перемирие – экехейриа (буквально – «снятие оружия»). Атлетическая доблесть олимпионика-бегуна оказывалась не менее значимой, чем доблесть воина, что свидетельствовало о гуманизации греческих представлений о героизме.

Таким образом, олимпийский бег давал возможность одержать победу в рамках четко установленных правил и в ситуации честного соперничества, которое удостоверялось публично, он поддерживал морально-этическое пространство общества в целом как среду, в которой каждый, реализовав свой максимум, может рассчитывать на успех в основанных на справедливой конкуренции состязаниях в любых сферах жизни. Олимпийский бег как нельзя лучше выражал сам дух греческой цивилизации, воплощенный в гуманизме, агональности, публичности, индивидуализме и рациональности, что давало Пиндару основание воскликнуть: «Не ищи состязаний, достойней песни, чем олимпийский бег» ^[17].

Воплощаемые олимпийским бегом ценности пережили древнегреческую цивилизацию и являются привлекательными для многих наших современников. Как и в Античности, сегодня бег стал формой развития и утверждения себя в обществе, где культивируются эти ценности. Социальная среда делает бег в силу его доступности одним из самых массовых средств формирования физической культуры, а поскольку культура сущностно едина и все ее части взаимосвязаны, то следует признать, что посредством бега в той или иной степени развиваются все сферы личности.

Опираясь на концепцию физической культуры Н.Н. Визитея ^{[4, 5]}, представим механизм действия личностносозидающего бегового процесса в социальной среде. Как уже указывалось, добиваясь высокоавтоматизированного бегового действия, субъект переводит свои отношения со средой с субъект-объектного регистра в субъект-субъектный, что проявляется в достижении медитативных состояний бегущего. Здесь следует сделать оговорку, связанную с тем, что рассматривая эти состояния в контексте физической культуры как формирующие особенные структуры сознания, порождающие его способность практически мгновенно переключаться с «внешних» раздражителей на «внутренние» (а фактически удерживать их одновременно, достигая циклической плавности в этих переходах), как нам представляется, Н.Н. Визитей полагает их универсальными в контексте культурного содержания физкультурно-спортивной деятельности. По нашему мнению, универсальный характер может носить лишь высокоавтоматизированное двигательное действие, которое, действительно, выступает как признак его развитого навыка, иначе говоря, – мастерства. Но во всех ли видах двигательной деятельности, связанных с физической культурой и спортом, высокоавтоматизированное действие достигает стадии медитативного, характеризующегося такими свойствами, как отрешенность и расслабленная сосредоточенность? Трудно представить себе в ситуации соревновательной деятельности медитативное двигательное действие боксера, прыгуна с шестом или хоккеиста, но очень легко – высокоавтоматизированное. Очевидно, что медитативные состояния сознания способны порождать достигающие автоматизма циклические виды двигательной деятельности, предполагающие ее значительную длительность и однообразную повторяемость. В сфере физической культуры и спорта это, к примеру, имеющие стайерские дистанции плавание, гребля, ходьба, конькобежный и велосипедный спорт, и, конечно же, бег, который занимает уникальное в сфере формирования физической культуры место, связанное с его максимальной доступностью и, как уже ранее указывалось, нашей эволюционно сформированной предрасположенностью к нему. Отсюда следует вывод, что формирование посредством медитативных двигательных действий структур сознания, обеспечивающих субъект-субъектное отношения к среде, которую надо понимать широко – это и конкретное физическое пространство бега, и соперники, и природа вообще, и общество в целом, – в сфере средств развития физической культуры личности наиболее универсально достигается именно беговыми практиками. Продолжая развивать концепцию Н. Н. Визитея, отметим, что воспитательный потенциал беговых событий (особенно спортивных) связан прежде всего с тем, что они дают возможность сопрягать два базовых стремления человека ‒ к индивидуализации и к соучастию через понятие честного соперничества. При этом бег в большинстве своих социокультурно детерминированных проявлений практически лишен патологических проявлений этих стремлений ‒ агрессивности (в силу его бесконтактности) и пассивности (что иногда наблюдается со стороны «выпадающих» отдельных игроков в командных видах – гол вместо тебя забить могут, но никто за тебя не добежит). Эти свойства бега в высокой степени соответствуют идеалам воспитательной по своей сути олимпийской доктрины, предполагающей максимальную реализацию своих способностей на пределе доступного человеку вообще, сопряженную с умением даже в ситуации крайнего напряжения не терять человеческий облик, не скатываться к проявлениям ненависти и агрессии, а также не выходить за рамки правил атлетических агонов, то есть оставаться честным.

В философском регистре эту субъект-субъектную ориентацию личности на мир выражает так называемая диалогическая философия (М. Бубер, Ф. Розенцвейг, Ф. Эбнер, Г. Марсель, М. М. Бахтин, В. С. Библер и др.), предполагающая преодоление отчуждения личности с миром путем придания всему, с чем сталкивается человек в опыте своей жизни, субъектного статуса («Ты»), что становится основой возможности диалогических, паритетных отношений «Я» и «Ты». Диалогизм как установка субъект-субъектной ориентации сознания предполагает понимание невозможности «Я» без «Ты», что вызывает не только интерес к иному в субъектном статусе, но и инициирует активность, направленную на сохранение и помощь этому субъектно-иному. Таким образом, двигательное действие бегуна в социальной среде в ходе своего формирования как высокоавтоматизированного процесса сначала «потребляет» ресурсы наличного сознания в ситуации субъект-объектного взаимодействия, где объектом являются тело и среда его перемещения, а затем, достигнув уровня способности к динамической медитации, воспроизводит субъект-субъектные установки сознания, которые преобразуют как саму личность, так и среду осуществления ее активности. Эта субъект-субъектная ориентация означает в первую очередь направление усилий личности на поддержание деятельности, образующей «субстанцию» субъектности ‒ социальное, где и обеспечивается возможность рефлексивного бытия человека. Маркером социальности двигательного действия, помимо его сознательного порождения, является нравственный компонент, многочисленные примеры проявления которого в беговых практиках уже были приведены в этой и ряде других статей [например, 10, 11], где речь идет о случаях самоотверженного благородства и помощи бегунов-стайеров своим изнемогающим соперникам в ситуации жесткой спортивной конкуренции, беге с благотворительными, природоохранительными, мемориальными, агитационно-вдохновляющими и тому подобными целями. Заключая, можно сказать, что в социальной среде бег есть форма развития рефлексивных способностей человека, способ актуализации его метафизического ресурса, на основе которого поддерживается и эволюционирует общество.

Заключение

Результаты исследования позволяют прийти к следующим выводам:

1. В эволюции homo sapiens бег приобретает характер деятельности, т.е. предполагает как производность от рефлексивности, так и участие в ее осуществлении с целью преобразования и самого субъекта, и среды его существования. Тем самым беговые практики обретают культурную значимость.

2. Беговая деятельность в социальной среде может выступать в качестве эффективного средства формирования культурного потенциал личности. Как представляется, личностносозидающие беговые практики имеют четыре важнейшие особенности: 1) осознание внутренней потребности в беговом действии, которое выступает как способ собирания, оформления и реализации посредством бега своего личностного потенциала; 2) длительность и систематичность беговых занятий, а также настойчивость в достижении беговых целей; 3) нацеленность на максимальное проявление в беговой деятельности рефлексивности человеческого бытия, что выражается в достижении оптимального соотношения «чувства тела» и «чувства среды» и проявляется в медитативном характере осуществления беговой локомоции; 4) реализация беговой активности в нравственно ориентированной социальной среде, актуализирующей, поддерживающей и усиливающей метафизические ресурсы человеческого «Я».

3. Личностная потребность в беговой активности имеет следующие измерения: онтологическое (выбор беговой локомоции как ответ на «двигательный зов» бытия); антропологическое (реализация видовой наследственной предрасположенности, фундирующей многие элементы культуры); психологическое (достижение максимальных ощущений от предельных беговых действий) и социокультурное («беговое» участие в разнообразных социальных практиках).

4. Длительность и систематичность беговых занятий, а также настойчивость в достижении беговых целей развивают волю и способность к длительной выносливости, общекультурное значение которой заключается в том, что стайеры находят практически эффективные и во многом универсальные способы ценностно-смысловой мотивации к осуществлению действий, имеющих дефицит побуждения.

5. Высокоавтоматизированное беговое действие становится способом воспроизводства специфической способности к динамической медитации, то есть создает своего собственного субъекта и участвует в развитии физической культурой, а формирование способности («двигательного профессионализма») к такому бегу является одним из направлений воспитательной деятельности.

6. Субъект-субъектная ориентация высококультурного (медитативного) бегового действия означает направление усилий личности на поддержание активности, образующей «субстанцию» субъектности ‒ социальное, где и обеспечивается возможность рефлексивного бытия человека. Маркером социальной "нагруженности" бегового двигательного действия, помимо высокоавтоматизированности и производства специфических структур сознания, является его нравственный компонент, особенно ярко проявляющийся в соревновательных практиках и беговых событиях.

7. Культивирование беговых практик современным обществом обеспечивает его потребность в главном локомотиве развития – целеустремленной, физически и психически развитой, стремящейся к постоянному совершенствованию, «экологически нагруженной», гармонично сочетающей здоровый индивидуализм и коллективизм, доброжелательной, опирающейся на свои силы и ценящей справедливую конкуренцию личности.