Субъектная структура нарративного художественного текста и персонажное «Я»

Лю Цзюэ кандидат филологических наук старший преподаватель, кафедра Институт русского языка, Сианьский университет иностранных языков 710128, Китай, Провинция Шэньси, г. Сиань, ул. Вэньюаньнаньлу, 1 Liu Jue PhD in Philology Lecturer, School of Russian Studies, Xi'an International Studies University 710128, China, Shaanxi Province, Xi'an, Wenyuannanlu str., 1 liujue0909@mail.ru

Исследование выполнено за счет гранта Шэньсийского социально-научного фонда «Исследование нарративных стратегий в художественном тексте сказа» (проект № 2020H001)

1. Нарративная структура и субъектная структура нарративного художественного текста

Прежде чем описывать субъектную структуру нарративного художественного текста (далее – НХТ), нам необходимо обозначить его подчиняющее понятие – нарративную структуру ^[1], которая является предпосылкой для описания первого.

С точки зрения структурализма любая структура представляет собой единство, состоящее из нескольких уровней, на каждом из которых содержится еще несколько различных компонентов, и причем существуют взаимодействия между уровнями, а также между различными составляющими компонентами внутри них.

Структуралистская нарратология считает, что нарратив – это своего рода структура, и одна из главных задач нарративного исследования состоит в том, чтобы абстрагировать общие характеристики от различных типов нарративных произведений и построить базовую нарративную структуру. Для этого сначала необходимо различить ее различные уровни и различные компоненты, как выразилась М. Бал, в качестве ключевого и эффективного инструмента，такое разграничение слоев необходимо для детального анализа ^[1].

«Композиция ^[2] – членение и взаимосвязь разнородных элементов, или иначе, компонентов литературного произведения», однако, как указывает Кожинов, термин «композиция» не имеет однозначного толкования; под композицией иногда понимают чисто внешнюю организацию произведения (деление на главы, части, явления, акты, строфы и т. п. – «внешняя композиция»), иногда же ее рассматривают как структуру художественного содержания, как его внутреннюю основу («внутренняя композиция»). Притом композицию часто отождествляют с другими категориями теории литературы – сюжетом, фабулой, даже системой образов ^[5].

Видно, что понимание «структуры», «композиции» разные, и соответственно, различны уровни их разделения, а также и составляющие компоненты. Здесь мы склонны интерпретировать нарративную структуру через такие понятия, как «сюжет» и «фабула», и на этой основе анализировать ее расслоение.

Русские формалисты различают «фабула» и «сюжет», первое относится к исходному материалу рассказа, это сами события; второе – к рассказанной истории. Последовательность событий, отраженная в сюжете, художественно организована и представлена в художественных произведениях. Подобно такому членению, голландская специалистка в области нарратологии М. Бал помещает повествовательные произведения на три уровня: текст, история, фабула (английское “text”, “story” и “fabula”)^[1]. Американский ученый С. Четмэн делит нарратив на два аспекта: история и дискурс (английское “story” и “discourse”). Он отметил, что история означает «что» (“what”) нарратива, то есть содержание; дискурс понимается как «как» (“how”), что относится к способу передачи событий, то есть к выражению ^[3]. Трехточечный метод у М. Бал, по сути, такой же, как дуализм С. Четмэна, хотя термин «текст» (“text”) он не употреблял, но в своей монографии «Story and Discourse: Narrative Structure in Fiction and Film» после выше указанного содержания он пишет:

We must distinguish between the discourse and its material manifestation – in words, drawings, or whatever. The latter is clearly the substance of narrative expression, even where the manifestation is independently a semiotic code.

Вообще говоря, “story” и “fabula” соответствуют содержанию нарратива, в то время как “text” (по термину С. Четмэна “discourse” + “substance”) соответствует выражению повествования. Таким образом, нарративная структура представляет собой единство, состоящее из плана содержания и плана выражения. Для удобства унификации терминологии ниже мы используем «история» для обозначения плана содержания нарративной структуры, а «дискурс» – план выражения. Нарративный художественный текст является объектом нашего фактического анализа, то есть это литературное произведение, с чем мы непосредственно сталкиваемся, как обычные читатели. Разные и всякие нарративные тексты имеют некоторые базовые черты и признаки в нарративной структуре, но из-за разного содержания и способов повествования они имеют и различную конкретную реализацию.

Таким образом, субъектная структураНХТ является субъектной организацией, отраженной в нарративных произведениях, с разными субъектными компонентами из двух планов – плана истории и плана дискурса.

В литературном произведении отражается художественный мир, созданный писателем. Субъектными компонентами на плане истории являются персонажи, живущие в этом мире. Как пишет Л. А. Ноздрина, «в художественном тексте автор через систему художественных образов создает фиктивный, поэтический мир, в котором действуют либо вымышленные автором персонажи, либо личности, существовавшие в действительности, но пропущенные через призму авторской фантазии, действующие в некоторых вымышленных ситуациях» ^[7].

В отличие от реального коммуникативного поведения, речевая коммуникация на плане дискурса НХТ построена не между отдельными реальными говорящими и слушающими, а на основе очень сложной коммуникативной ситуации: субъектами на плане дискурса являются автор, имплицитный автор (английское “implied author”), нарратор (повествователь или рассказчик, английское “narrator”), наррататор (английское “narratee”), имплицитный читатель (английское “implied reader”) и читатель.

Данная сложная нарративная коммуникация может быть представлена через схему «нарративно-коммуникативной ситуации» С. Четмэна ^[3].

Согласно С. Четмэну, нарратив – это своего рода коммуникация, поэтому он предполагает двух действующих лиц — отправителя и получателя. Каждая сторона содержит три разные роли. К числу отправителя относятся реальный автор, имплицитный автор и нарратор, а получатель – это реальный читатель, имплицитный читатель и наррататор. Е. Г. Самарская считает, что в художественных текстах различают четыре типа диалога: во-первых, диалог между писателем и той аудиторией, к которой он обращается и кому адресует свое произведение. Во-вторых, это диалог тех личностей, которые представлены в самом тексте, то есть героев самого произведения. В-третьих, это диалог между автором и его героями. И, наконец, это диалог между героями текста и читательской аудиторией. Каждый диалог не существует сам по себе, а является частью целого комплекса отношений, на которых базируется коммуникативная цепочка «автор (писатель) – текст (художественное произведение) – реципиент (читательская аудитория)» ^[9].

2. Иерархия субъектной структуры НХТ

Компоненты в субъектной структуре не только разделены на два аспекта – субъект на плане истории и субъект на плане дискурса, но между этими компонентами существуют и иерархические различия, и с этой точки зрения, перечисленные выше четыре типа диалога между разными субъектами, выдвинутые Е. Г. Самарской, также находятся не на одном уровне.

Модель нарративно-коммуникативной ситуации, построенная С. Четмэном, содержит базисно-уровневое разделение: имплицитный автор и имплицитный читатель присущи нарративу, а нарратор и наррататор факультативны (в скобках). Реальный писатель и реальный читатель сами по себе находятся вне нарративной коммуникации ^[3].

Исходя из вышеуказанного, мы берем «история – дискурс – текст» в качестве границы и разделяем несколько коммуникационных цепочек в зависимости от местоположения субъектных компонентов.

1) внешнетекстовый уровень

автор—текст (художественное произведение)—читатель

Общение между реальным автором и реальным читателем является внешним по отношению к тексту. Такое общение по поводу произведения происходит опосредованным способом, и, конечно же, в отдельных случаях происходят личные словесные обмены, даже прямое общение лицом к лицу.

2) внутритекстовый уровень

а. имплицитный автор—история—имплицитный читатель

«Только имплицитный автор и имплицитный читатель имманентны нарративу» ^[3]. Несмотря на то, что в своем изложении О. А. Мельничук не использует термины «имплицитный автор» и «имплицитный читатель», он, очевидно, имеет в виду отношения между этими двумя понятиями: «художественное произведение является местом встречи автора и читателя, где автор сообщает читателю свои самые сокровенные мысли. Писатель стремится к тому, чтобы читатель принял произведение, тогда между ним и автором завяжется разговор. Во время работы над произведением происходит диалог между автором и его образцовым читателем, т.е. писатель строит на протяжении всего текста свою собственную модель читателя» ^[6].

Понятие «имплицитный автор» было предложено У. Бутом ^[2], и оно вызвало и сегодня вызывает горячие споры, но есть единодушное мнение в том, что имплицитный автор отличен от реального автора, от писателя, он тесно связан с созданием произведения и не может быть отделен от самого произведения. В разных произведениях одного и того же автора может быть разные имплицитные авторы.

b. нарратор—история—наррататор

На внутритекстовом уровне существует еще одна коммуникативная цепочка, которая устанавливается между нарратором и наррататором. Нарратор – это тот, кто рассказывает историю, а адресат, аудитория его повествования – наррататор. Нарратор отличается от имплицитного автора, особенно тогда, когда их концепции и позиции несовместимы.

3) уровень между историей и дискурсом

Общение между нарратором и персонажем имеет большую особенность, так как они находятся на разных уровнях: нарратор находится на плане дискурса, а персонаж – на плане истории. Внутри истории нет прямого вербального общения между нарратором и персонажем, такое общение может быть установлено только между персонажами. Персонаж-нарратор (“character-bound narrator” по термину М. Бал), по-видимому, может вести диалог с каким-то персонажем, но следует отметить, что диалог с последним ведется персонаж-нарратором не в ипостаси нарратора, а в другой ипостаси – персонажа в этой истории. Вне истории, на плане дискурса также нет прямого вербального общения между нарратором и персонажем, потому что граница между историей и дискурсом разделяет их, и каждый из них имеет свое пространственно-временное позиционирование. «Коммуникация» между нарратором и персонажем – это межуровневая коммуникация, которая охватывает два плана истории и дискурса. Голоса персонажей, появляющиеся на плане дискурса, в конечном счете являются цитатами нарратора. Как китайский ученый в области нарратологии Шэнь Дань отметила, что в отличие от фильмов и драм, «в романах слова персонажей должны быть переданы читателям нарратором, который находится в другом времени и пространстве» ^[11].

4) уровень внутри истории

Внутри истории общение между субъектами устанавливается между различными персонажами, и такое общение очень похоже на наше повседневное речевое общение, если не учитывать факторы авторского дизайна. Помимо диалога между персонажами, в тексте может быть и монолог персонажа.

Таким образом, мы можем изобразить следующую схему субъектной структуры НХТ, на которой показано расслоение данной структуры и местоположение каждого субъектного компонента, а также представлена коммуникативная ситуация между субъектами.

Вышеуказанная нарративно-коммуникативная ситуация С. Четмэна создана только на уровне дискурса, поэтому персонаж, как субъект на плане истории, не включен. В построенной нами субъектной структуре НХТ, речь здесь идет не только о повествовательном акте, и касается не только плана дискурса, поэтому персонаж, очевидно, является важным, незаменимым компонентом, тем более, персонаж иногда тоже может играть повествовательную роль. Как показана модель коммуникативных уровней В. Шмида, к авторской и нарраторской коммуникациям добавляется факультативный третий уровень, «если повествуемые персонажи, в свою очередь, выступают как повествующие инстанции» ^[10].

Субъектная структура НХТ представляет собой сложную организацию, и ее сложность проявляется не только в том, что структура содержит множество субъектных компонентов, но и в многослойности структуры и множественной идентичности субъекта.

Множественность субъектной идентичности воспринимается с двух сторон: во-первых, каждый тип субъектного компонента может быть принят несколькими индивидами, нарративные произведения могут быть написаны несколькими авторами или рассказаны несколькими нарраторами, и в рассказе существуют несколько персонажей; во-вторых, идентичность субъекта является трансформируемой: персонаж также может рассказывать историю, в это время личность персонажа трансформируется в нарратора вторичной дискурсивно-исторической структуры.

В исследовании семантики нарратива Е. В. Падучева подробно рассмотрела вопросы о «говорящем» нарративного текста, из ее изложения мы увидим сложность и специфику роли говорящего в нарративе ^[8]:

С другой стороны, художественный текст – это речевое произведение, и как таковое он характеризуется прежде всего своим субъектом речи. В разговорном языке это говорящий. Казалось бы, в повествовательном тексте это должен быть автор-создатель текста. Однако дело обстоит сложнее, и прямого соответствия между говорящим в разговорном языке и автором-создателем художественного текста нет. Когда мы ставим задачу описания семантики и функционирования языка в литературном произведении, мы можем говорить только об аналогах говорящего.

Говорящий в повествовательном тексте отличается от говорящего обыденной разговорной речи, это «аналог говорящего», по словам Е. В. Падучева, «не сам автор, ... а образ автора, точнее сказать – повествователь», в свободном косвенном дискурсе – это персонаж ^[8].

Отсюда видно, что роль говорящего в НХТ расслаивается. Автор, нарратор и персонаж, как самостоятельные личности, выполняют речевые функции по-своему.

3. Персонажное «Я» в НХТ

Ниже сочетая соответствующие освещения ученых и разделенные планы «история – дискурс – текст», мы будем обрисовывать субъекта персонажа, более подробно излагать те случаи, когда персонаж называет себя «Я» в НХТ.

Персонаж появляется в тексте от первого лица «Я» обычно при следующих ситуациях:

1) Персонаж на плане истории. Персонаж использует «Я» в диалоге с другими персонажами или в монологе. Диалог персонажей выражается нарратором в виде прямой речи.

— Помни, Анна: что́ ты для меня сделала, я никогда не забуду. И помни, что я люблю и всегда буду любить тебя, как лучшего друга!

— Я не понимаю, за что, — проговорила Анна, целуя её и скрывая слёзы. — Ты меня поняла и понимаешь. Прощай, моя прелесть! (Л. Толстой. Анна Каренина)

2) «Я» как персонаж-нарратор. В данном случае «Я» используется для обозначения двойной личности – нарратора и персонажа.

При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» — спросил я смотрителя. (Пушкин. Станционный смотритель)

Форма первого лица «Я» здесь относится как к нарратору, так и к главному герою рассказа. Но все еще можно различить, что основное содержание этого фрагмента рассказано в форме воспоминаний нарратора, поэтому это речь нарратора (нарратор как говорящий на плане дискурса), и только прямая речь («Это твоя дочка?») является речью персонажа (персонаж как говорящий на плане истории).

3) Начиная рассказывать какую-то историю, персонаж выступает как «Я»-нарратор вторичной дискурсивно-исторической структуры. По отношению к большой истории целого текста такое «Я» является нарратором маленькой истории. Нужно отметить, что во вторичной дискурсивно-исторической структуре также различают «внешнего нарратора» (английское “external narrator”, в случае повествования о чужой истории, или по интерпретации М. Бал ^[1], «этот термин указывает на то, что нарратор не фигурирует в фабуле как действующее лицо») и «персонаж-нарратора» (при рассказе о своей истории, или сам нарратор является одним из персонажей своего рассказа).

— Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой — этому скоро пять лет. (Лермонтов. Герой нашего времени)

В романе «Герой нашего времени» история героини Бэлы рассказана персонажем Максимом Максимычем. Из приведенного выше фрагмента текста видно, что фразы в скобках (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать) – это речь нарратора целого произведения (т.е. персонаж-нарратор первичного ранга), по отношению к нему герой Максим Максимыч является третьим лицом, поэтому используется местоимение третьего лица «он набил». Остальные слова данного фрагмента принадлежат Максиму Максимычу, который начал свою историю о Бэле и Печорине, так что он стал персонажем-нарратором вторичного ранга, используя местоимение первого лица «я тогда стоял...» для обозначения самого себя.

4) Персонажное «Я» в свободной прямой речи. Нарратор при своем повествовании прямо вводит речь персонажа, и это в таких случаях, когда в прямой речи сохраняется форма лица «Я» с точки зрения персонажа, а слова автора (нарратора) отсутствуют.

Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не было ни на минуту, даже в то еще время, как он читал письмо. Главнейшая суть дела была решена в его голове и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив, и к черту господина Лужина!»（Достоевский. Преступление и наказание）

Это фрагмент из «Преступления и наказания». Подчеркнутая часть представляет собой монолог главного героя Раскольникова. Здесь нарратор романа использует свободную прямую речь для прямого представления внутренних мыслей персонажа, и личная форма персонажа «Я» сохранилась в цитате.

Следовательно, из приведенного выше анализа видно, что в прямой речи (включая и свободную прямую речь), выражающей речь персонажа, роль говорящего играет персонаж, а за исключением этого случая, нарратор сам берет на себя роль говорящего. Хотя в косвенной речи существуют и элементы, отражающие сознание и речь персонажа, в ней не возможны формы от первого лица (личные местоимения, притяжательные местоимения или формы глаголов от первого лица), так как в косвенной речи требуется преобразование их в третье лицо.

В общем, целесообразно обобщать роль говорящего в НХТ словами М. Бал: «Точнее, писатель отстраняется и призывает фиктивного представителя, нарратора. Но нарратор не рассказывает непрерывно. Всякий раз, когда прямая речь встречается в тексте, нарратор как бы временно уступает эту функцию одному из действующих лиц. При описании текстовых слоев ключевой вопрос заключается в том, кто ведет повествование» ^[1].

Однако, как упоминалось выше, нарратор и персонаж находятся на разных уровнях, и они совершенно не равноправны в исполнении роли говорящего. В связи с этим М. Бал в нарративной иерархии разделяет нарратора как говорящего первичного ранга и персонажа как говорящего вторичного ранга. С. Четмэн также подчеркивает, что нарратор и персонаж находятся на разных уровнях, и сферы и функции их речевых актов также различны, «даже когда персонаж рассказывает историю в рамках главной истории, его речевые акты всегда обитают на плане истории, а не на плане дискурса», персонаж может только напрямую взаимодействовать с другими персонажами, и их речевые акты, такие как извинения и предупреждения, могут быть адресованы только другим персонажам. Центральный речевой акт нарратора – это именно повествование. Нарратор в некоторых произведениях также может совершать такие речевые акты, как извинение и предупреждение, но это только для наррататора, он «может только извиняться или предупреждать за само повествование» ^[3].

Заключение

Уточнение построения и уровневой иерархии субъектной структуры необходимо для ориентирования субъектных компонентов и сферы их функциональной деятельности в рамках НХТ, а также важно для познавания и выяснения некоторых основных понятий в исследованиях нарратологии. Разделение «история/дискурс» (французское “histoire/discours”) впервые выдвинуто французским лингвистом Э. Бенвенистом. Потом получив большое развитие в области нарратологии, они стали двумя основными понятиями для описания повествовательных произведений. Если нарратор и персонаж действуют как отдельные самостоятельные индивиды, то их «субъектность» формируется и проявляется именно в своей речевой деятельности – благодаря языку, точнее сказать посредством использования языка, «человек конституируется как субъект» по словам Э. Бенвениста^[4]. Таким образом, нарраторское «Я» через свое повествовательное поведение реализуется на плане дискурса, в то время как персонаж, как действующее лицо и настоящий говорящий в рассказе, своя «субъектность» устанавливается только на плане истории. В тезисе «Человек в языке» Э. Бенвенист подчеркнул оппозицию «Я» и «не-Я», исходя из этого, можно определить, что с одной стороны, некоторые элементы, появляющиеся на плане дискурса и отражающие субъекта персонажа, по существу представляют собой результаты стратегической операции повествования нарратора: либо принятие точки зрения персонажа, либо заимствование его слов и сознания, так что на плане дискурса различаются «Я»-сфера нарратора и «не-Я»-сфера («Он»-сфера) персонажа; С другой стороны, что касается термина «персонаж-нарратор», то по отношению к нарраторскому «Я» как субъект повествования, персонажное «Я» на плане истории по сути является объектом повествования, и сама форма «Я» в тексте указывает только референтную соотнесенность обозначаемого объекта с субъектом речевого акта.

^[1] Мы говорим, что нарративная структура является вышестоящим понятием субъектной структуры, потому что компоненты субъектной структуры являются лишь частью нарративной структуры. К компонентам плана истории НС относятся: «событие», «персонаж», «время» и «место», к плану дискурса – нарратор (повествователь или рассказчик), время и ритм повествования и т. д. Дискурс нарратора может быть повествовательным или неповествовательным, как комментарий или описание.

^[2] Вместо термина «структура», «композиция» употребляют близкие по смыслу слова: архитектоника, построение (или строение), конструкция и т. п. (см. Кожинов В. В. Композиция // КЛЭ. – Т. 3.)