Онтологическая детерминанта феномена творчества в концептуальном пространстве неклассической философии

Введение

Если в контексте классической традиции философствования онтологическая детерминированность творчества раскрывается в представлениях о едином трансцендентальном субъекте, Абсолютном Я или Абсолюте (Духе) как источников порождения нового бытия (в то время как творчество субъекта трактуется в гносеологическом русле – как акт познания сущего), то неклассическая философская мысль XIX–XX столетий генеральным движителем творчества в гораздо большей степени признаёт человека в контексте его непосредственного существования. Действительно, творчество в онтологическом измерении, как замечает Р.В. Гумерова, раскрывается также как личностное свойство человека, как способ его бытия, как «сознательный выбор собственного пути и свободы от конвенций», как «установление своих законов, которые выражают высшую интеграцию духа» ^{[7, с. 63]}. Говоря об онтологической природе творчества, нельзя не отметить, что последнее в любом своём проявлении раскрывается как переживание онтологической слитности субъекта и сущего. Кроме этого, онтологическая направленность творческого акта развёртывается в контексте смыслового преобразования, где уникальный смысл является результатом творческой встречи человека и мира.

По мнению С.Н. Семёнова, онтологический характер смысла детерминируется «и реальным взаимодействием компонентов определённого фрагмента бытия, и объективной позицией человека, включённого в это бытие» ^{[22, с. 125]}. В этом отношении смысловое поле творчества, по мнению исследователя, включает в себя такую онтологическую триаду детерминант творческого акта, как индивидуальная активность субъекта (обнаруживающая личностный смысл), творческий потенциал объективного бытия (образующий социокультурный смысл), и, наконец, реализация бытийных потенций (открывающая всеобщий смысл). Неспроста В. Франкл, понимающий под творчеством способность человека отвоёвывать смысл у жизни и трактующий субъекта как спрашиваемого и вынужденного отвечать на экзистенциальные вопросы, полагает, что отсутствие у человека жизненного смысла порождает экзистенциальный вакуум: «Смысл не субъективен, человек не изобретает его, а находит в мире, в объективной действительности, именно поэтому он выступает для человека как императив, требующий своей реализации» ^[25]. Таким образом, подобного рода жизненное творчество позволяет человеку трансцендировать за пределы своего экзистенциально-личностного бытия и одновременно углублять и наполнять его за счёт обнаружения новых смыслов.

Онтологическая укоренённость творчества: краткий историко-философский срез

Осуществляя краткий экскурс в историко-философскую рефлексию проблемы творчества, следует заметить, что бытийная укоренённость творчества прослеживается уже в античной философии, главным образом, в трудах Платона. Действительно, в диалоге «Пир» можно встретить определение творчества как предельно широкой категории, обозначающей «переход из небытия в бытие, создание любых произведений искусства и ремёсла» ^{[17, с. 115]}. В то же время в качестве подлинного искусства в диалоге «Софист» постулируется «всякая способность, которая является причиной возникновения того, чего раньше не было» ^{[18, с. 340–341]}. Онтологическая подоплёка в понимании феномена творчества наличествует и в концептуальном пространстве средневековой философии, где творчество обосновывается преимущественно как божественный креационистский акт, как демиургическое порождение бытия из небытия и, в целом, рассматривается в качестве центрального принципа бытия. При этом если Августин Блаженный понимает творчество как иррационально-волевой божественный акт порождения бытия, познание которого являет предел творческих интенций субъекта, то Фома Аквинский трактует творчество как осознанное учреждение Богом совершенного сущего, принципиально недоступного человеческому познанию.

Онтологическая традиция толкования творчества как «актуализации потенций, заложенных в мироздании (бытии, космосе, природе, самой жизни)» ^{[14, с. 6]}, берущая начало в античных и средневековых философских концепциях, в наиболее полновесном виде развёртывается в неклассической европейской философии в трудах А. Шопенгауэра, А. Бергсона, Ж.-П. Сартра, А. Камю и М. Хайдеггера. Однако здесь онтологический акцент в понимании творчества смещается с порождения объективного бытия на созидание человеком собственного экзистенциально-личностного пространства. Говоря иначе, творчество в его онтологической ипостаси в контексте западноевропейской философской мысли раскрывается как акт самосозидания, самоактуализации и самотрансцендирования и предстаёт фундаментальным смыслообразующим экзистенциалом человеческого бытия. В этом отношении творение и преобразование внешней действительности является следствием творческого изменения человеком онтологического пространства собственной субъективности. Таким образом, неклассическая философия XIX–XX столетий преодолевает абсолютизацию гносеологической природы творчества классической философией, во многом сковывающей творческий процесс гносеологическими рамками, и акцентирует внимание на экзистенциально-онтологическом основании творчества, понимаемого как «сложность внутренней жизни, “многоликость” – что “делает” Бытие, “проявляет” Бытие как множественное для самого человека» ^{[6, с. 106]}.

Онтология творчества у А. Шопенгауэра: выражение и отрицание Воли к жизни

Так, родоначальник философии жизни А. Шопенгауэр обосновывает онтологическое единство мира и человека не через когнитивные возможности субъекта, а исходя «из единства телесной и духовной организации человека, соответствующей мировому целому, движителем которого является воля» ^{[1, с. 25]}. В этом отношении творчество выступает одним из важнейших способов преодоления диктата иррациональной по своей природе Воли к жизни. Онтологическая природа творчества, согласно концепции Шопенгауэра, наиболее полно выражается в поэзии, в частности, в трагедии, которая отражает высшую ступень объективации Воли к жизни и запечатлевает наиболее яркие экзистенциальные состояния человека, такие как горе и скорбь, иллюстрирующие характер бытия в целом. Неспроста философ утверждает, что в своём творчестве поэт «руководствуется ясным сознанием сущности человечества в том виде, каком она является ему в его собственном внутреннем мире» ^{[29, с. 351]}. Музыкальному творчеству, с точки зрения Шопенгауэра, также присущ онтологический характер, поскольку оно выражает многообразное движение Воли к жизни посредством мелодических линий, неисчерпаемость которых соответствует неисчерпаемому многообразию человеческих индивидов. По мысли Шопенгауэра, музыка является всеобщим языком и выражает квинтэссенцию человеческого бытия, ведь «композитор раскрывает внутреннюю сущность мира и выражает глубочайшую мудрость на языке, которого его разум не понимает» ^{[28, с. 226]}.

По мнению Шопенгауэра, наиболее полновесно творчество проявляется в кризисные периоды человеческой жизни, когда над судьбой властвует время неоправданных надежд – именно в эти моменты человек задаётся вопросом о сущности мира: «Живописец пишет свой ответ на полотне, поэт высказывает его с помощью слов, музыкант изображает глубочайшую сущность мира в звуках» ^{[30, с. 125]}. При этом мыслитель подчёркивает бессознательную, инстинктивную, иррациональную природу творчества, тем самым во многом предвосхищая фрейдистское учение о бессознательном. Не менее важной заслугой философа представляется признание онтологической укоренённости творческого акта, в определённом смысле противостоящей гносеологической модели творчества, доминирующей в классической философии. Действительно, в силу того что Воля к жизни имеет иррациональную и бессознательную природу, рациональное познание уступает место интуитивному постижению и переживанию мира. Посему для Шопенгауэра, как заявляет Е.Ю. Кривых, «высшим видом познания является не наука, а искусство, поскольку оно основано на интуиции и способно выразить объективную суть вещей» ^{[13, с. 152]}. Таким образом, А. Шопенгауэр, разочаровавшийся в основанных на рациональном начале идеалах прогресса и свободы, в качестве онтологического источника творчества постулирует иррациональную Волю к жизни, порождающую и обуславливающую абсолютно все мировые процессы и явления. Само творчество предстаёт в концепции философа, с одной стороны, выразителем ступеней объективации Воли к жизни, а с другой – способом человека отринуть её повсеместный диктат.

Онтология творчества у А. Бергсона: чистая длительность и творческая эволюция

Отказ от превалирования гносеологического аспекта творчества в пользу признания его онтологической природы прослеживается и у А. Бергсона, постулирующего эпоху классического рационализма неспособной раскрыть динамичность жизни и дезавуирующей уникальный мир человеческой – эмпирической, а не абстрактной – субъективности, отнюдь не редуцирующейся лишь к интеллектуальным действиям. Действительно, будучи фундаментом творческой эволюции бытия, чистая длительность, благодаря которой беспрерывно созидается не только действительность, но и её возможность, не может быть познана с помощью интеллектуальных сил, предназначенных для постижения физической реальности. Чистая длительность тесно связана с интуицией, которая, в отличие от интеллекта, является активным творческим усилием и способна к постижению Жизненного порыва как источника творческой эволюции сущего. Согласно воззрениям Бергсона, интуиция, постигающая чистую длительность, «воспринимает в ней неразрывную континуальность непредвидимой новизны; она видит, она знает, что дух извлекает из самого себя больше, чем имеет, что в этом-то и состоит духовность и что реальность, проникнутая духом, есть творчество» ^{[4, с. 103]}. В этом смысле интуиция позволяет человеку выходить за свои пределы, тем самым способствуя осуществлению единого процесса творческой эволюции.

Итак, динамичное и творческое по своей природе сущее находится по ту сторону понятийного интеллекта, призванного лишь к осуществлению повторений и сопоставлению одинаковых причин и следствий: «Именно потому, что интеллект всегда старается реконструировать действительность, и притом пользуясь данными элементами, он не схватывает того, что есть нового в каждый момент какой-либо истории» ^{[5, с. 181]}. В определённом смысле интеллект нивелирует творчество, ведь, будучи зацикленным только на настоящем, он неспособен смотреть в будущее, таящее в себе новое бытие. К тому же интеллектуальное познание может быть направлено на реализацию корыстных интересов, в то время как интуитивное постижение бытия позволяет представить его в подлинной всеполноте. Неслучайно Бергсон пишет о том, что «слово и образ у поэта, форма и цвет у художника, ритм и гармония у музыканта – спонтанно подстраиваются под идею, которую они должны выразить, словно бы привлечённые очарованием высшей идеальности» ^{[4, с. 211]}. Именно спонтанность, выступающая сущностью разных видов творчества, способствует развёртыванию различных онтологических тесситур. Следует отметить, что философ также апеллирует и к эмоциональной компоненте творческого акта, утверждая её в качестве генеральной потребности творчества: «Гениальное произведение... исходит из единственной в своём роде эмоции, которую считали невыразимой и которая захотела выразиться» ^{[3, с. 48]}.

Онтологическая природа творческого процесса проявляется и в теологических исканиях Бергсона, полагающего Бога в качестве первоисточника творческого усилия, выражающегося в созидании как материальной природы, так и духовной жизни и завершающегося в человеке как высшей ступени творческой эволюции. При этом как духовный по своей природе Жизненный порыв, так и неоформленная материя предстают в качестве различных аспектов единого процесса творческого становления, где первый выступает условным субъектом, а второй – условным объектом творчества. Говоря иначе, само бытие в концепции А. Бергсона предстаёт как процесс свободного творческого становления органически целого, как фонтанирование непредсказуемой и интеллектуально невыводимой новизны. Таким образом, онтологическая детерминированность творчества в концепции А. Бергсона проявляется в обосновании творчества как эволюционного процесса динамического становления целокупного бытия, постоянно выходящего за границы наличествующих онтологических регистров. По причине того что творческий процесс совершается в чистой временной длительности, устремлённой в горизонты будущего и нацеленной на постоянное возникновение нового, изменчивая реальность постигается не рассудком, оперирующим готовыми категориями, а непосредственно с помощью интуиции.

Онтология творчества у Ж.-П. Сартра: воображающее сознание и свободное самосозидание

В своей концепции воображающего сознания, играющей важнейшую роль в осмыслении онтологической природы творчества, Ж.-П. Сартр обосновывает образ не как имманентную структуру сознания, извне детерминированную реальными объектами, а лишь как процесс синтетических актов сознания, имеющий самостоятельный генезис и лишённый непосредственной связи с реальностью. Именно по этой причине творческий субъект испытывает перманентную эмоцию тревоги, ведь он осознаёт, что его собственное творчество, интенцированное на созидание бытия, происходит по ту сторону его непосредственного участия. Иными словами, посредством творчества человек «постоянно ускользает от самого себя, выходит за свои границы, оказываясь как бы застигнутым врасплох неким всегда неожиданным богатством» ^{[21, с. 117]}, поскольку воображающее сознание представляет собой действительность, неизбежно и постоянно опережающую самого творческого субъекта. В этом отношении мир искусства и объективный мир разводятся Сартром по разные стороны онтологических баррикад, поскольку они никогда непосредственно не соприкасаются. Как замечает Л.И. Филиппов, разрыв между воспринимающей, или реализующей, и воображающей, или ирреализующей, установками означает, что “эстетический проект” оказывается средством создания антитезы реальности» ^{[24, с. 260]}. Более того, воображающее сознание творческого субъекта в определённом смысле уничтожает действительность, уходя при этом в ирреальное бытие фантазии, ведь, как подчёркивает С.Г. Афанасьев, образ произведения творчества «никогда не “встречается” со своим прообразом, так как “воображающее сознание” возникает только при условии отключения человека от состояния созерцания реального предмета» ^{[2, с. 159]}.

Следует подчеркнуть, что свободное по своей природе воображающее сознание не только дезавуирует наличное сущее, но и онтологически превосходит его за счёт художественных образов, принадлежащих ирреальному бытию фантазии, конструирующемуся в процессе творчества, которое призвано воплотить эти художественные образы в физической реальности, что и приводит к учреждению произведений искусства. В этом отношении порождаемое творческим воображением ирреальное бытие полагает антимир, или ничто, которое предстаёт неиссякаемым источником для новых творческих актов создания нового существования из ничего. Таким образом, сартрианская установка на творчество из ничто действительно ведёт к разрыву между творчеством и действительностью, между будущим и настоящим. При этом трансформация недоступного для других людей индивидуального психического образа творца в понятный широкой публике образ художественного толка в зависимости от того или иного вида творчества осуществляется по-разному: «Для изобразительного искусства ирреальным становится материальный аналог... Для литературы ирреальным будет слово. В театре ирреальное раскрывается через слова, жесты, эмоции… Музыку человек слушает и с помощью своего воображения переводит в ирреальное» ^{[16, с. 176–177]}. Однако для самого Сартра, как и для Шопенгауэра, наиболее предпочтительным остаётся творчество поэтического толка: «В различных формах сознания... нюансы творческого процесса варьируются, однако он всегда остаётся процессом поэтического творчества» ^{[21, с. 108]}.

Онтологическая детерминанта творчества сквозь призму концептуальных построений Ж.-П. Сартра также раскрывается в положении о том, что «воображение продуцирует всё новые и новые черты и особенности создаваемого ею объекта, причём такие, которые до момента их возникновения иной раз не были известны даже тому, кто изобретает и фантазирует» ^{[20, с. 39]}. Подобного рода постулирование творения посредством воображения ранее не существовавшего бытия из ничто продолжает онтологическую традицию толкования творчества античными и средневековыми мыслителями. Вместе с тем Сартр заявляет о том, что воображающее сознание обеспечивает прорыв творческим субъектом границ наличного бытия, вследствие чего творчество тесно связывается мыслителем с понятием свободы: «В момент творчества творец, преодолев ограниченность своей индивидуальности, взмывает в чистое небо свободы» ^{[19, с. 29]}. В этом смысле как творчество, так и свобода в сартрианской философии предстают в качестве ведущих онтологических сил, способствующих порождению нового из пустоты небытия. Неслучайно в своей дихотомии неподлинного и подлинного существования Сартр определяет последнее как самостоятельное и независящее от внешних обстоятельств, а, стало быть, как свободное, творческое бытие. Онтологическое единство подлинного существования человека и творчества также прослеживается в постулировании мыслителем спонтанности, случайности и абсурдности в качестве фундирующих онтологических принципов как творчества, так и бытия человека.

Будучи непреложной характеристикой творчества и человеческого существования, свобода невозможна без ответственности, выступающей обратной стороной свободы. Действительно, Сартр постулирует фактическую невозможность переложить ответственность за собственные поступки (равно как и за результаты своего творчества) на другого человека, поскольку человек обречён быть свободным в осуществлении своего выбора. Из этого следует, что человек обречён и на самостоятельность творческого смыслополагания как единственного способа подлинного существования. В этом отношении И.Т. Касавин замечает, что в философии Ж.-П. Сартра человек посредством творчества «преодолевает, превосходит себя, создаёт себя заново», в связи с чем творчество предстаёт «преодолением культурной замкнутости, выходом в иные пространства и времена культуры», где «смысл и назначение творчества – увеличение объективной сферы многообразия и субъективной сферы проблематизации действительности» ^{[11, с. 12]}. Таким образом, онтологическая сущность творчества в контексте сартрианской философии раскрывается сквозь призму экзистенциально-личностного бытия человека, который свободно и ответственно творит самого себя в каждый момент времени. При этом мыслитель постулирует лишь временное онтологическое единство творческого субъекта и сущего в контексте процесса творения, поскольку после окончания творческого акта неизбежно возникает онтологический разрыв между бесконечным и неисчерпаемым творческим духом как источником творчества и конечной и преходящей материей как результатом творческой активности человека. Посему творческий субъект, по Сартру, часто находится в тревожном состоянии отчуждения, усиливающимся по мере осознания того, что творческий процесс де-факто осуществляется в ином мире, полагающим небытие. Посредством творчества человек погружается в тотальное спонтанное одиночество, поскольку воображающее сознание творца уничтожает сущее, всецело отдаваясь ирреальному бытию фантазии, которое, в свою очередь, предстаёт в качестве неиссякаемого источника для новых творческих актов порождения бытия из ничто.

Онтология творчества у А. Камю: бунт против абсурдности бытия

Онтологическая природа творчества в пространстве философских исканий А. Камю раскрывается в утверждении мыслителем творчества в качестве способа осознания абсурдности бытия и возможности сделать собственное существование более осмысленным. Иными словами, творчество бросает человеку экзистенциальный вызов и дарует ему возможность «возобладать над своими наваждениями и немного приблизиться к голой действительности» ^{[8, с. 95]}. Вместе с тем творчество, осмысливаемое Камю как бунт против абсурдности бытия и собственной участи, неизбежно носит отпечаток этой абсурдности, а посему неспособно полностью защитить человека от неё: «Трудиться и творить “ни для чего”, ваять из праха, знать, что у созданного тобой нет будущего, видеть, как в один прекрасный день оно подвергнется разрушению, и сознавать при этом, что, в сущности, это так же неважно, как и строить на века» ^{[8, с. 95]}. Однако посредством абсурдного в своей бесплодности и бесплодного в своей абсурдности творческого бунта человек всё же способен очертить контуры формы собственного существования и отчасти установить собственные бытийные порядки.

При этом творчество, по мысли Камю, представляет собой онтологически двойственную структуру, потому как, с одной стороны, характеризуется стремлением к единству мира, а с другой – тяготеет к бунтарскому отрицанию бытия. Иными словами, творческий субъект отрицает бытие посредством навязываемого им этой действительности её же творческого преображения в процессе бунта против мирового абсурда, но в то же время вынужденно соглашается с тем или иным фрагментом абсурдной реальности: «Творчество, отрицающее одно, тем самым утверждает что-то другое и воздает должное той одновременно жалкой и великолепной жизни, каковой и является наше бытие» ^{[10, с. 198]}. Действительно, истинное творчество, под углом зрения мыслителя, занимает нишу между крайностями уничтожающего иррационального отрицания и слепой приверженности идеологии детерминистского толка: «Если бунтовщик должен отказаться одновременно от неистового стремления к небытию и от примирения с тотальностью, то художник обязан избегать как формалистического кривляния, так и тоталитарной эстетики реализма» ^{[9, с. 341]}. Таким образом, онтологическая направленность творчества в контексте философских воззрений А. Камю раскрывается в постулировании абсурдной и бунтарской природы творчества: абсурдной – поскольку человек создаёт новые творения, которые, в конечном счёте, канут в небытие; бунтарской – поскольку посредством творчества человек нигилирует наличествующее бытие и утверждает собственные бытийные законы, которые, однако, также неминуемо превратятся в ничто.

Онтология творчества у М. Хайдеггера: выдвижение истины и выход из неподлинности

Бытийная укоренённость творчества сквозь призму философии М. Хайдеггера проявляется в признании мыслителем творения как того, через что сущее может раскрываться и проглядывать из бытия в качестве истины, которая является сущностной характеристикой подлинности человеческого бытия, обладающего открытостью и способностью к раскрытию за счёт пред-чувствия своего существования. Как замечает Н.П. Копцева, «истина, рассмотренная Хайдеггером изнутри человеческого существования, предстаёт как единство двух внутренних состояний человека – подлинности и неподлинности» ^{[12, с. 92]}. Более того, истина раскрывается как процесс бесконечного становления и развёртывания смыслов сущего, в то время как творческий процесс выступает способом выдвижения истины, на что, в частности, указывает Р.Х. Лукманова: «Творение, будучи “открытостью”… даёт возможность осуществиться “открытию”… истины, которое является не столько “открыванием” некоего объективного знания, сколько открытием человеком самого себя как сущего» ^{[15, с. 148]}. В этом отношении творчество конституирует не только создаваемые человеком произведения, но и самого человека. Однако творчество, заключающееся в порождении человеком новых смыслов и альтернативной действительности, последние из которых в определённом смысле нивелируют уже наличествующие смыслы и бытие, не гарантирует открытость истины, ведь потенция новой истины способствует дезавуированию существующей.

Сама философия, согласно представлениям Хайдеггера, имеет творческий характер в аспекте значимости свободы как предпосылки и условия любого творчества и философствования, что, тем не менее, не отменяет тягостности этих творческих процессов: «Как творческое, сущностное действие человеческого вот-бытия философия пребывает в фундаментальном настроении печали» ^{[27, с. 285]}, которое в качестве формы очерчивает содержательные границы философствования. Так или иначе, под углом зрения Хайдеггера, «творческая мысль и мировоззренчески-нравственные усилия должны сплавиться воедино, чтобы создать философию» ^{[26, с. 335]}. В этом отношении философия весьма схожа с излюбленным хайдегеррианским видом творчества – поэтическим, ведь «как философ, так и поэт в своих произведениях стремятся создать мир, разве что философ обращен к познанию нашего Универсума, поэт же творит свой Универсум, в котором знание об этом мире, истина – лишь одна из стадий, границ, которые поэт преодолевает в творческом порыве» ^{[23, с. 19]}. Таким образом, М. Хайдеггер обосновывает творчество как процесс художественного произведения, т.е. явления и раскрытия истины как коррелята подлинности человеческого существования из пучины бытия-вне-истины, соотносимого с состоянием за-брошенности человека в этот мир. Иными словами, творение истины понимается мыслителем не как порождение нового знания, а как выход человека из состояния неподлинности и открытия личности самой себя как сущего.

Заключение

Онтологическая детерминанта творчества в концептуальном поле неклассической философии двояким образом развёртывается как в учреждении нового и преобразовании наличествующего сущего, так и в формировании и трансформации экзистенциально-личностного пространства творческого субъекта. В первом случае творчество раскрывается как процесс порождения не существовавших ранее объектов, смыслов и ценностей на основе структурного преобразования наличной социокультурной реальности. Во втором случае подчёркивается процесс самосозидания, самотрансцендирования и самоактуализации субъекта, что позволяет ему свободно отыскивать способы осуществления собственных жизненных интенций. При этом учреждение и трансформация внешней реальности предстаёт результатом творческих изменений внутреннего онтологического пространства субъекта. Таким образом, онтологический синтез экзистенциально-личностного смысла, реализуемого посредством творчества субъекта, и культурного смысла, обнаруживаемого субъектом в объективной действительности, приводит к творческой актуализации бытийных потенций, порождающих всеобщий смысл. В этом отношении западноевропейская философия, повернувшаяся лицом к человеку, постулирует онтологическое единство творческого субъекта и мира и признаёт значимость таких духовно-личностных детерминант творческого акта, как прорыв, интуиция, воображение, фантазия, свобода и спонтанность, позволяющих человеку не только конституировать новое сущее, но и осуществлять свободное и ответственное самосозидание, фундирующее экзистенциально-личностное онтологическое пространство творческого субъекта и вырывающего его из оков неподлинного существования.