Мотив «чужого ребенка» как сквозной код в прозаических макроциклах Бориса Акунина и Дины Рубиной

В современной литературе широко распространен формат макроцикла – сверхтекста, объединенного общими мотивами, героями, сюжетом. Примерами могут послужить трилогии Дины Рубиной «Люди воздуха» («Почерк Леонардо», «Белая голубка Кордовы», «Синдром Петрушки»), «Русская канарейка», «Наполеонов обоз» и др. Первая трилогия состоит из трех романов, не имеющих общих героев. Объединяющим фактором для этой трилогии становится фигура центрального героя романа – человека, наделенного уникальными способностями в области искусства (цирковое искусство в «Почерке Леонардо», живопись в «Белой голубке Кордовы» и кукольный театр в «Синдроме Петрушки»). Трилогии «Русская канарейка» и «Наполеонов обоз» ближе к формату классических трилогий: они представляют собой циклы из трех романов, в которых развивается история семьи, прослеживаемая на протяжении нескольких поколений.

Также в жанре макротекста создает свои произведения Борис Акунин – автор нескольких десятков разножанровых произведений об Эрасте Фандорине, а также о его предках и потомках. Серия «Новый детектив», начатая автором как оммаж классической литературе и попытка соединить язык русской классики с детективным сюжетом в духе признанных мастеров жанра [Снигирева], на протяжении 22 лет разрослась до разножанрового сверхцикла, широта охвата которого – более 600 лет (от предков Фандорина («Сокол и Ласточка») до пребывания его правнука в гипотетическом будущем («Детская книга для мальчиков»).

Вопрос о циклообразующих факторах в творчестве Дины Рубиной рассматривается в таких исследованиях, как диссертация Е.С. Тулушевой «Принципы циклообразования в трилогиях Дины Рубиной «Русская канарейка» и «Наполеонов обоз» ^[25], монография Э.Ф. Шафранской ^[26], статьи Д.Д. Зиятдиновой ^[10], Г.С. Зуевой ^[11], В.Ю. Пановица ^[13] и др. Циклообразующие скрепы макротекста Акунина проанализированы в ряде исследований одного из авторов настоящей статьи – ^{[7; 8; 9]}.

При всей несхожести жанров и тем, в которых работают Борис Акунин и Дина Рубина, в их макротекстовых единствах присутствует сквозной мотив, который в творчестве обоих писателей становится объединяющим, причем у Дины Рубиной можно проследить развитие этого мотива в трех ее новейших трилогиях, сюжетно не связанных друг с другом. Речь идет о мотиве «чужого ребенка» - в истории семей постоянно возникает мотив усыновления, воспитания не своего ребенка – приемного, усыновленного. Тот же мотив можно проследить и в «фандоринском корпусе», причем Акунин своеобразно раскрывает его – ключевую роль в сюжете некоторых романов играет мотив неузнанности: сын не знает отца либо отец не знает сына.

Рассмотрим мотив чужого ребенка в творчестве Дины Рубиной. Новейшие трилогии писательницы открываются сценой усыновления: «Почерк Леонардо» представляет собой историю Анны Нестеренко, усыновленной бездетной семейной парой, Марией и Анатолием. Жизнь в этой приемной семье – первое отторжение и первое непонимание в жизни Анны: приемная мать с трудом принимает уникальную одаренность девочки, ее одержимость зеркалами и удивительные особенности восприятия мира.

«Белая голубка Кордовы» - это история Захара Кордовина, корни которого прослеживаются на много веков. Генеалогию рода Кордовиных-Кордоверов возводят к временам царя Соломона: «известный, очень разветвленный род, происхождение испанского имени – как сам понимаешь, из Кордовы, хотя корни рода уходят в античные дебри – ведь евреи появились на Пиренейском полуострове еще при римлянах, - и даже ведут в Иерусалимский Храм, причем, не Второй, а Первый» ^{[14, с. 407]}. Кордовин узнает о древней истории своей семьи только в зрелом возрасте, в детстве он воспитывается как незаконнорожденный сын незаконнорожденной дочери: его мать, Рита Кордовина, была внебрачной дочерью Захара Кордовина-старшего, и сама родила его полного тезку от неизвестного отца: «Сделал несколько шагов к тахте, взглянул на дитя и обмер. Перед ним лежал все тот же окаянный Захар, опять Захар и только Захар, словно этот мертвый паскудник – гопник этот! – как-то умудрился сделать ребенка собственной дочери!» ^{[14, с. 244]}. Герой романа обретает свою подлинную семью лишь в Испании, в городе Кордова, узнав, наконец, всю историю своего разветвленного рода. В этом смысле он сам является «чужим», брошенным ребенком.

В «Синдроме Петрушки» тема детей вносит трагическую линию в историю семьи Петра и Лизы. Лиза страдает генетическим заболеванием, в силу которого она может рождать мальчиков с синдромом Ангельмана (синдромом Петрушки) и здоровых девочек. Главные герои состоят в законном браке и воспитывают родных детей, но правду о трагическом генетическом заболевании в родовой истории их семьи им открывает профессор – приемный сын одной из тех женщин, которые получили опасную наследственность из-за проклятия.

Таким образом, в «Людях воздуха» мотив приемного ребенка становится скрепляющим для текстового единства, и, как многие другие мотивы этой трилогии (см. ^[23]), получает «женский» вариант реализации в «Почерке Леонардо», мужской – в «Белой голубке Кордовы», и особенный, необычный (в данном случае – периферийный, реализованный в образе второстепенного персонажа) – в «Синдроме Петрушки».

В «Русской канарейке», для которой тема семейных отношений и взаимодействия ребенка с его предками, также является ключевой, главный герой – незаконнорожденный ребенок, который, как и Захар Кордовин, носит родовую фамилию не по праву, но становится одним из самых ярких представителей. Леон Этингер – «последний по времени Этингер» - также рожден от отца, чье полное имя выясняется лишь в финале истории, и Этингер обретает не только семью матери, чью фамилию он носит, но и семью отца.

В «Наполеоновом обозе» мотив приемного ребенка раскрывается через трагическую историю любви Надежды и Аристарха: беременная от Аристарха Надежда узнает о его связи со своей сестрой и предпринимает попытку суицида. К выжившей, но навсегда утратившей возможность иметь детей Надежде обращается ее сестра, предлагая усыновить ребенка Аристарха. Надежда соглашается, и выращивает Алексея как своего сына, не посвящая его в историю его рождения. Как и Захар Кордовин-младший внешне является точной копией Захара Кордовина-старшего, так и Алексей рождается чрезвычайно похожим на своего отца Аристарха, так, что тот даже на фото Алексея идентифицирует себя: «Не понял. Где это я? Когда? Она с усилием разлепила глаза и зажмурилась от света лампы: он стоял у стола и держал в руке фотографию» ^{[17, с. 21]}. Как отмечает Е.С. Тулушева, «История, первоначально произошедшая в семье Аристарха, дублируется в семье Надежды: усыновленного ребенка прячут, меняют ему фамилию, уничтожают любые способы его идентификации с кровными родственниками. И как Аристарх не успевает увидеть с вою родную бабушку, о существовании которой он узнал от умирающей матери, так и Алексей видит родного отца только после смерти и не узнает всей замысловатой истории семейного наследства: «порвалась связь времен» ^{[25, с. 128]}.

Мотив брошенного / усыновленного / обретающего истинную семью ребенка также является одним из циклообразующих в «фандоринском корпусе», причем это проявляется в родословной двух главных героев цикла – Эраста Фандорина и Масахиро Сибаты. Маса, неизменный друг и помощник Фандорина в большинстве произведений серии «Новый детектив», оказывается дважды приемным сыном – его «усыновляет» Эраст Петрович Фандорин: «Согласно документам, звали его теперь не Масахиро, а Михаил Эрастович (по крестному отцу). Пришлось Фандорину поделиться с новоиспеченным рабом Божьим и своей фамилией — японец просил об этом как о самой великой награде, которой сюзерен может пожаловать преданного вассала за долгую и усердную службу.

Паспорт паспортом, но Эраст Петрович выговорил себе право называть слугу по-прежнему – Масой. И безжалостно пресек попытки крестника именовать господина «отоо-сан» (отец) и тем более «батюська» ^{[2, с. 29]}.

В романе «Просто Маса», завершающем (на июнь 2022 г.) «фандоринский корпус», Маса узнает свою подлинную историю: он оказывается сыном «благородного вора», которого усыновили по воле убийц его отца: «Как его – Масахиро? Пусть будет Масахиро Сибата. Воспитай щенка по-нашему. Разбойником, убийцей. Никаких дурацких правил и канонов. Вот тогда Тацумаса на том свете изойдет кровавыми слезами.

Тадаки улыбался всё шире.

– Сын Тацумасы не станет «благородным вором». Он станет моим солдатом и будет жить по моим правилам. Вот что такое настоящая месть, болваны. Учитесь» ^{[5, с. 93]}.

Мотив усыновления является важным и для истории семьи самого Фандорина: в романе «Внеклассное чтение», посвященном приключениям Данилы Фондорина, читатель узнает, что потомки Данилы не имеют отношения к роду фон Дорнов, так как его единственный родной сын Самсон в нервной горячке покинул дом и ушел в неизвестном направлении, а имя Самсона принял мальчик-вундеркинд Дмитрий Карпов. Таким образом, все Фандорины, начиная от Самсона Даниловича, его сына Исаакия Самсоновича и отца Эраста Петровича – Петра Исаакиевича, а также потомки Эраста Петровича – не имеют отношения к роду фон Дорнов, хотя не знают об этом. Примечательно, что у всех представителей этой генеалогической цепочки один сын, и лишь у героя «Приключений магистра», Николаса, приходящегося Эрасту Петровичу внуком, рождается двое детей – сын и дочь. К роду Фандориных в России в полной мере может быть отнесено суждение из «Русской канарейки» Дины Рубиной: «род Этингеров всегда – вы слышите? – всегда, как нитевидный пульс больного, держался на единственном отпрыске, единственной надежде не пропасть, не захиреть окончательно. Словно некая нерадивая Парка, клюющая носом над пряжей, вдруг спохватится да и вытянет торопливым крючком едва не упущенную единственную тонкую петлю очередного поколения» ^{[20, с. 258]}.

Также в генеалогии Фандориных присутствует мотив неузнанного сына – герой первой части «Алмазной колесницы», штабс-капитан Рыбников, является сыном Эраста Фандорина и японки О-Юми (Мидори), причем он знает, что Фандорин – его отец, однако самому Фандорину так и не доводится об этом узнать: написанное перед самоубийством в тюрьме письмо Рыбников сжигает. «P.S. Письмо, написанное и сожженное арестантом по кличке Акробат.

27 мая 1905 года

Отец,

Мне странно к Вам так обращаться, ведь с отрочества я привык называть «отцом» другого человека, в доме которого вырос.

Сегодня я смотрел на Вас и вспоминал, что мне рассказывали о Вас дед, мать и приемные родители» ^{[1, с. 708]}.

Рыбников погибает, не оставив потомков, и род Фандориных продолжает держаться на единственном сыне. Становясь единственным наследником отца, сын продолжает «расплачиваться» по его долгам в прямом и переносном смысле – так, например, Эраст Петрович Фандорин, обладающий феноменальным везением в любых азартных играх, склонен связывать эту мистическую удачу с не менее феноменальной невезучестью своего отца: «У меня редкий дар, господа, - ужасно везет в азартные игры. Необъяснимый феномен. Я уж давно свыкся. Очевидно все дело в том, что моему покойному батюшке столь же редкостно не везло. Я выигрываю всегда и в любые игры, и оттого терпеть их не могу» ^{[6, с. 88]}. В неразрывную связь представителя рода со способностями его предков верит и профессор ван Дорн, персонаж «Детской книги для мальчиков». Он предлагает Эрасту-младшему (Ластику) найти уникальный артефакт «райское яблоко», который был обнаружен его предком, крестоносцем Тео фон Дорном. Ластик терпит на этом поприще неудачу (как и его сестра Геля в «Детской книге для девочек»), что вполне объяснимо с точки зрения темы рода: они не являются потомками фон Дорна, о чем, впрочем, не знают.

Тема рода в макротекстах современной литературы получает неожиданное прочтение в ономастическом аспекте – и этот способ развертки мотива присутствует как у Акунина, так и у Рубиной. Прослеживая историю семьи, оба писателя привлекают внимание к трансформации фамилии. Так, в «Белой голубке Кордовы» описывается изменение фамилии Кордовер – Кордовес – Кордовин, в «Наполеоновом обозе» - Бугерини – Бугеро – Бугров. То же наблюдаем и у Акунина: фамилия Фандорин имеет массу вариантов прочтения: де Дорн, фон Дорн, ван Дорн, Фондорин, Дорин, Дронов, Дорн и пр. Как отмечают Л.Г. Кихней и Е.С. Тулушева, «сквозным мотивом творчества Дины Рубиной следует признать ономастический код тождественности и идентификации мужского имени, имеющего древнее происхождение. В романе «Белая голубка Кордовы» намечаются основные моменты этого сквозного мотива (фонетическая переогласовка имени, его анимализация, связь тождества имени с тождеством внешности и личности, имя как ключ к истории рода и семьи и наследственному сокровищу — уделу), впоследствии более подробно раскрытые автором в тексте трилогии «Наполеонов обоз», где наряду с носителем редкого имени присутствуют истории и других имен и фамилий. … Имя служит своеобразным паролем, наподобие сказочного «Сезам, откройся!», оно должно привести к несметным сокровищам – родовому уделу, который по трагическому стечению обстоятельств героям так и не удается обрести. Трансформации и деформации имени, его идентификация с представителями рода, семьи являются семиотически нагруженными в художественном мире новейших произведений Дины Рубиной. Ономастический шифр … функционально проявляет скрытую, забытую связь поколений, связанных глубинным родством» ^{[12, с. 216 – 217]}.

В сверхтекстовом единстве «фандоринского корпуса» функцию «родового удела» выполняют паранормальные способности – все герои наделены феноменальной удачливостью и везучестью, которая настойчиво подчеркивается автором. Им удается избежать смерти и достичь цели в самых трудных и невероятных ситуациях, причем эта способность передается не только непосредственным представителям рода Фандориных, но и носителям искаженных вариантов фамилии.

Таким образом, в макротекстовых единствах современных писателей Бориса Акунина и Дины Рубиной просматривается общий мотив, выполняющий роль циклообразующей скрепы, - мотив приемного / чужого / незаконнорожденного ребенка, органично вплетающегося в ткань рода, семьи и позволяющего семейному «дару» раскрыться более полно. Наличие этого мотива объясняется вниманием обоих авторов к истории России в контексте мировой истории и желанием проследить семейные, генеалогические связи персонажей на протяжении нескольких столетий. К подобному развитию тяготеет и сам формат макротекстового единства: создание сверхбольших текстов предполагает развертывание истории рода на протяжении нескольких столетий.