Последнее десятилетие истории Чудова монастыря: от Октябрьской революции до сноса

Мироненко Максим Сергеевич специалист по УМР, кафедра исторической информатики, исторический факультет, межфакультетский научно-образовательный центр Математическое и программное обеспечение технологий виртуальной и смешанной реальности. Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова (МГУ) 119991, Россия, Москва область, г. Москва, ул. Гсп-1, ломоносовский проспект, 27 к.4, оф. исторический факультет, Межфакультетский научно-образовательный центр Математическое и программное обеспечение технологий виртуальной и смешанной реальности Mironenko Maxim Learning support specialist, Historical Information Science Department, History Faculty, interfaculty scientific and educational center Mathematical and software support for virtual and mixed reality technologies. Lomonosov Moscow State University  119991, Russia, Moskva oblast', g. Moscow, ul. Gsp-1, lomonosovskii prospekt, 27 k.4, of. istoricheskii fakul'tet mm@vrmsu.ru Другие публикации этого автора

Чудов монастырь занимал особое место в иерархии обителей Москвы, он был владычной патрональной обителью русских митрополитов и Патриархов. В его стенах происходило немало исторических событий, которые играли важную роль для истории нашей страны ^[1].

Историко-культурное значение Чудова монастыря Московского Кремля на всем протяжении его шестивековой истории было велико. Он всегда оставался неотъемлемой частью образа Кремля и воспринимался как святыня.

Монастырь идеально отвечал потребности людей в «чуде». В самом названии обители содержится двойное воспоминание о чуде: это и предание об исцелении ханши Тайдулы, жены хана Золотой Орды Узбека, по молитвам святителя Алексия, митрополита Московского, и основание им же на территории бывшего ханского двора монастыря с собором во имя Чуда Михаила Архангела в Хонех.

Расположение монастыря в Кремле, сохранение мощей святителя Алексия, регулярные крестные ходы – всё это делало обитель местом особого притяжения и почитания. Весь монастырский комплекс был своего рода «летописью в камне», первым сюжетом которой было воспоминание о чудесном возгорании «сама собой» свечи во время молебна у гроба митрополита Петра, из остатков которой Алексий сделал маленькую свечку, с ней и отправился в Орду.

К несчастью, в 20-х – начале 30-х гг. Чудов монастырь был полностью разрушен, однако образ его сохранился в исторической памяти – большинству людей, даже профессионально далеких от занятий историей, его название хорошо знакомо до сих пор.

В данной статье рассматривается процесс подготовки Чудова монастыря к выселению из него обитателей и предшествующие сносу события. На основе документов из фондов Главнауки Наркомпроса и Совета Народных комиссаров РСФСР, хранящихся в ГА РФ, вместе с привлечением дневниковых записей участников событий удалось представить целостную картину последнего этапа существования монастыря.

* * *

Чудов Монастырь был расположен в северо-восточной части Московского Кремля, недалеко от Спасских ворот между бывшим зданием Сената и Малым Николаевским дворцом, граничил с Вознесенским монастырём на востоке и с Ивановской (Царской) площадью на западе. Теперь на этом месте расположен музей археологии Чудова монастыря.

Шесть веков истории Чудова монастыря настолько богаты событиями, что их подробное изложение увело бы нас далеко в сторону от той конкретной темы, которая является предметом настоящей работы. В данной статье будет рассмотрено последнее десятилетие его существования – с лета 1918 г. и до начала его разрушения в декабре 1929 г. – отчасти потому, что удалось найти интересные архивные данные об этом последнем десятилетии существования комплекса монастырских зданий. Скудость и фрагментарность материалов о последнем периоде истории обители, полностью уничтоженной, придают любым сведениям и свидетельствам особую ценность.

В начале ноября 1917 г. стены Малого Николаевского дворца, Митрополичьи покои, фасад Чудова монастыря с южной стороны были пробиты снарядами тяжёлых артиллерийских орудий, которые красногвардейцы установили на Воробьёвых горах. Это было воспринято как дурной знак ^[2]. Сохранились свидетельства, как братия во главе со своим настоятелем Арсением Жадановским «денно и нощно» молились о спасении обители и прекращении смуты ^[2]. Дурные предчувствия вскоре начали оправдываться.

1918 год, наверное, самый тяжёлый в истории монастыря, когда насельники и служители становятся свидетелями и участниками настоящей драмы – закрытия обители. В марте 1918 г. правительство переезжает из Петрограда в Москву и поселяется в Кремле, вследствие чего он перестаёт быть общедоступным и становится режимным объектом. Начинается вытеснение всех прочих обитателей Кремля, прежде всего священнослужителей. Вместе с правительством в Москву переезжает комендант Смольного, а теперь Кремля, бывший матрос-балтиец П.Д. Мальков. Его личная роль в закрытии монастырей и окончательном выселении монашествующих и духовенства хорошо видна как из архивных материалов, так и из его собственных воспоминаний: «...но больше всего хлопот и неприятностей доставляли мне монахи и монахини, так и сновавшие по Кремлю в своих черных рясах. Жили они в кельях Чудова и Вознесенского монастырей, приткнувшихся возле Спасских ворот... Вот тут и охраняй, и обеспечивай Кремль от проникновения чуждых элементов» ^[3]. И далее: «...пока монахов из Кремля не уберут, я ни за что поручиться не могу» ^[3]. Я. М. Свердлов, в чьём подчинении был кремлёвский комендант, сразу согласился, что «давно пора очистить Кремль от этой публики», и Ленин возражать не стал. «Ну что же, — приводит его слова комендант, — я не против. Давайте, выселяйте. Только вежливо, без грубости». Мальков отправился к настоятелю: «Есть, говорю, указание Ленина и Свердлова переселить вас всех из Кремля, так что собирайтесь».^[3]

В ГА РФ, в фонде Совета Народных комиссаров РСФСР, сохранилось уникальное дело, из которого мы узнаем, как эти события переживали монахи. В основном это переписка, которую ведут наместник и братия Чудова монастыря с Советом Народных Комиссаров через Члена Всероссийского церковного собора, профессора церковного права, известного своей правозащитной деятельностью, Николая Дмитриевича Кузнецова ^[4]. Поначалу (первое письмо датировано 21 июля 1918 г.) монахи совсем не представляют размеров угрозы и обращаются к Кузнецову с просьбой донести до СНК нежелательность, вернее, невозможность (ссылаясь на предшествующий опыт поселения в монастыре латышских стрелков) размещения на их территории учреждений им чуждых: «Это в корне нарушает и расстраивает весь строй монастырский... Это поставит братию в необходимость выселиться из Чудова монастыря» ^{[5, Л. 6]}. Именно этого – скорейшего выселения братии из монастыря – и добивается комендант Мальков, в связи с чем он обращается к Управляющему Делами Совета Народных комиссаров В.Д. Бонч-Бруевичу 22 июля 1918 г. с письмом следующего содержания: «Для того чтобы выяснить какой штат надлежит оставить при Чудовом и Вознесенском монастырях в связи с выселением живущих там, мне необходимо переговорить с Вами, а потому, прошу назначить время и место для выяснения с Вами изложенных выше вопросов» ^{[5, Л. 5]} (приводится в орфографии оригинала - М.М.). Далее события развиваются стремительно. 23 июля наместник Чудова монастыря Епископ Серпуховской Арсений подаёт «список лиц, проживающих в Чудовом монастыре НЕОБХОДИМО НУЖНЫХ для несения церковных служб, дежурств при святынях монастыря, сторожей и дворников» ^{[5, Л. 7]}. А уже 31 июля Управление Делами СНК регистрирует заявление того же Кузнецова в связи с начавшимся по требованию коменданта Кремля принудительным выселением монахов и монахинь, которым было запрещено брать с собою какие-либо личные вещи, кроме носильных, если у них не сохранились чеки из магазинов. Поэтому он просит «...разрешить монахиням взять всё принадлежащее им имущество. Ввиду же крайнего затруднения в перевозочных средствах и полного отсутствия денег у монахинь, а также слабости многих из них, прошу предоставить в распоряжение монастырей один или два больших автомобиля. Ведь выселение происходит по требованию властей, а не по желанию монахов и монахинь. Наконец прошу принять во внимание, что вопрос о выселении монахов и монахинь из монастырей Вознесенского и Чудова возник совершенно неожиданно и Высшему Церковному Управлению приходится заботиться о размещении куда-либо монахов и монахинь. Срок же на выселение почему-то назначен очень краткий 25 июля сего года... Поэтому крайне необходимо продолжить срок выселения по меньшей мере ещё на одну неделю, (т.е. по 2 августа 1918 года, - ММ) о чем я и прошу Совет Народных Комиссаров сделать распоряжение г. Коменданту Кремля. Москва 27 июля 1918 г.».^{[5, Л. 8 об.]} Ход дальнейшей переписки показывает, что ни монахи, ни защищающий их интересы Кузнецов ещё до конца не представляют размеры надвигающегося бедствия. Они собираются добиваться оставления при монастырях как можно большего количества монахов, надеются урегулировать этот вопрос и продолжают апеллировать к властям, пытаясь объяснить им, что они не придерживаются своих же решений. Наивной выглядит попытка Кузнецова воспрепятствовать расселению солдат в монастырях разъяснением, что это сделает жизнь монахов и монахинь невозможной. Он пишет: «Это будет лишь в другой форме тем же выселением всех обитателей монастырей, который, однако не имел в виду ни Совет Народных Комиссаров, ни Центральный Исполнительный Комитет, как это ясно видно из ответа мне Совета Народных Комиссаров на моё заявление от 19 июля 1918 г. Москва, 24/11 июля 1918 г. Н. Кузнецов» ^{[5, Л. 9 об.]}.

Как видно из приведённого отрывка, он не верит или не хочет верить, что решение о закрытии монастыря уже принято, причём окончательно, и обжалованию не подлежит. Кузнецов продолжает приводить новые аргументы против размещения посторонних в монастырях, не понимая, что-посторонними-то, как раз, в монастырях власть считает духовенство, монахов и монахинь, а своими – солдат, которые в храмах во время богослужения «стоят в шапках и курят», а на замечания отвечают «угрозой расстрела» ^{[5, Л. 11 об.]}. Некоторую надежду, по-видимому, вселяло заступничество В.Д. Бонч-Бруевича, который открыто выступал против грубости находящейся под началом Малькова охраны в отношении монашествующих. Но сам Мальков подчинялся Президиуму ВЦИКа, а с Яковом Михайловичем Свердловым у них было полное взаимопонимание.

Монахи же продолжают составлять списки и просят оставить им хотя бы 20 человек для исполнения самых необходимых служб. Для тех, кто уже был выселен, начинаются новые испытания – многие из них уже престарелые и больные, всю жизнь провели в монастыре, а собственности, жилья или средств никаких не имеют; кроме того, ни один район Москвы не принимает их на учёт ^{[5, Л. 21]}.

Неизвестно, знали ли они, что политическое решение уже принято и окончательное выселение братии – это вопрос пары месяцев. Но их беспокоит сохранность реликвий, находящихся в ризнице Чудова монастыря, и Кузнецов от лица монахов и Высшего Церковного Управления просит «...немедленно составить подробную опись всем вещам в двух экземплярах, причём наиболее ценные и исторические вещи... перенести в патриаршую ризницу, которая хранится в Кремле в Оружейной Палате 26/13 июля 1918 г.» ^{[5, Л. 11 об.]}.

Опись была составлена, а часть святынь из ризницы Чудова и Вознесенского монастырей оказалась спрятанной на территории Троицкого подворья. Вероятней всего, вещи были спрятаны на относительно защищённой территории патриарха Тихона из желания их спасти от опасности разграбления. Однако вышло по-другому. Один из бывших послушников Чудова по имени Григорий, как вспоминает Мальков, попросился к нему на работу и в доказательство своей нужности выдал место схорона. Делу был дан немедленный ход, и Мальков с чекистами нагрянули на патриаршее подворье и конфисковали на основании ордера ВЧК спрятанные там ценности. Опись этих вещей, сданных на хранение в Оружейную палату, сохранилась в ГА РФ в фонде Главнауки Наркомпроса ^{[6, Л. 4–6]}. По большей части это драгоценные митры, панагии, кресты, дискосы, потиры и другие богослужебные предметы, а также драгоценный покров, вклад царя Михаила Фёдоровича, три евангелия ХVII в., одно Фёдора Алексеевича.

В октябре 1918 г., вопреки достигнутым ранее договорённостям, все монашествующие и духовенство комендантом из Кремля были удалены. Все храмы, не только монастырские, закрыты, оставлены даже без сторожей: «...богослужение прекратилось и во всех кремлёвских соборах, не исключая и главного русского собора Успенского»^{[6, Л. 23 об.]}. Последнее письмо Кузнецова в СНК, датированное 22/9 октября 1918 г., заканчивается просьбой разрешить «вынести из Кремля мощи и наиболее чтимые иконы в другие храмы Москвы вне стен Кремля» ^{[6, с. 24]}.

Так заканчивается первый этап борьбы новых кремлёвских жителей с идеологически чуждыми, по их понятию, элементами, носителями отжившего прошлого. Все произошло довольно тихо, нельзя сказать при одобрении, но, определённо, при «отчуждении» и равнодушии общественности, в том числе музейной, к творящемуся беззаконию. Монахов из мирских некому было защитить, паству перестали пускать ещё раньше.

Начинается быстрый упадок монастырского комплекса, оставшегося без должного попечения и заботы.

Когда Чудов монастырь окончательно закрыли, а монахов вывезли из Москвы, некоторые из его помещений были приспособлены под жилье. Также там разместились кремлёвские курсанты вместо ушедших на фронт латышских стрелков, потом, по предложению Свердлова, туда перевели пулемётные курсы из Лефортовских казарм, которые вскоре были преобразованы в Школу Красных командиров им. ВЦИК. В 1919 г. часть помещений заняли кооператив «Коммунист» и изба-читальня. В 1923 г. администрация Кремля решила передать кремлёвскому Лечсанупру, отвечавшему за здоровье высокопоставленных лиц из советского правительства, часть помещений обители, правда он там так и не разместился. Но уже не осталось той людской силы, которой были монахи, способной поддерживать весь этот комплекс. Отныне главным защитником Чудова, уже только как памятника архитектуры и культуры, становится Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины (позднее стал подотделом Главнауки Наркомпроса), созданный Игорем Эммануиловичем Грабарём. В скором времени Грабаря на посту заведующего сменила Наталья Ивановна Седова-Троцкая, что усилило позиции отдела. В то время её муж Л.Д.Троцкий, могущественный Наркомвоенмор, обладал огромной властью и влиянием, что часто помогало ей в деле спасения памятников культуры. Политика Советской власти по отношению к культурному наследию была неоднозначной. С одной стороны, был принят закон об охране памятников, с другой, ради золота для спасения дела революции – и это, конечно, было приоритетом – постоянно изымались, продавались и шли в переплавку предметы старины исключительной ценности. Удивительным образом эти две взаимоисключающие линии уживались в семье Троцких. Наталья Ивановна лично очень много смогла сделать для сохранения памятников культуры. Каких это стоило трудов, видно из переписки и протоколов Главнауки, сохранившихся в фондах ГА РФ. Заметим также, что дискуссия о том, что пролетариату нужно, а что чуждо, в то время ещё не завершилась, и по-прежнему был силен Пролеткульт с идеей строить новую культуру полностью освободившись от «хлама прошлого». В те годы — это вопрос не столько теоретический, сколько практический: что беречь, а что уничтожать; он решался часто в зависимости от возможности «музеефицикации» объектов культуры. Сразу после Октябрьской революции Наркомпрос стремился «охватить» своим руководством практически все отрасли культуры. Идея «музеефикации» всего исторического наследия, в чем бы оно не выражалось, была тогда очень популярна. Музеефицировать можно было то, что «выдерживало» подмену «смыслов» и назначений. Так. Кремлёвские дворцы превратились в «народные дворцы» и заведовало ими Московское управление народными дворцами; усадьбы из жилых могли стать «музеями дворянского быта», или литературными музеями как Мураново, Ясная Поляна, Абрамцево и множество других. Самый «чистый» пример - это когда церковь превращалась в музей атеизма. Монастыри плохо поддавались «музеефикации». Отгороженная от «мира» территория, предназначенная для встречи с Богом, не могла легко трансформироваться ни в «музей монашеского быта», ни в «народный монастырь». Отчасти, это правило, действует и сегодня – оно даёт возможность сохранить, «музеефицировать» объект, включить в реестр охраняемых памятников – до сих пор самый действенный инструмент в борьбе за его спасение от физического уничтожения.

В 1917-1918 гг. идёт своего рода борьба между Главнаукой Наркомпроса, куда входил подотдел по охране музеев и памятников старины, и Комиссариатом имуществ республики (бывшее Управление дворцами, «впоследствии Московское управление Народными дворцами») за то, к чьей сфере ответственности относятся памятники и музеи Кремля. В конце концов, ведомство Луначарского сумело доказать, что это их область. И с тех пор Оружейная палата, Соборы, монастырские комплексы и на какое-то время дворцы попали под надзор Главнауки Наркомпроса. Формально Народный комиссариат имущества ещё какое-то время был самостоятелен, но сотрудники Кремлёвской реставрационной комиссии, например, получали зарплату в Наркомпросе. ^{[7, с. 431]}. Работы было невпроворот. Необходима была срочная реставрация пострадавших от артобстрела зданий. Среди первоочередных дел – восстановление черепичной кровли Беклемишевской башни Кремля и ремонт зданий Чудова монастыря и Малого Николаевского дворца. Поражает, с какой тщательностью прорабатывался вопрос о ремонте западного портала Чудова монастыря. Сколько было споров и переживаний среди реставраторов. Свою ответственность хорошо понимали и исполнители заказа. Сохранился договор от 12 октября 1918 г. между архитекторами И.В. Рыльским (будущим академиком архитектуры) и В.В. Шейманом (от лица комиссии по реставрации Кремля) и каменотесами бывшей фирмы Захарова. И, в соответствии с этим договором, «Коллегия рабочих» обязуется:

«1. Разрушенную часть главной арки разобрать аккуратно, перенумеровав камни, сложить признанные годными, разбитые заменить новыми и вновь арку сложить по указанию производителя работ, соблюдая осторожность, в виду археологической ценности, чтобы не повредить частей, и чтобы все из старого, что признано годным, было уложено на свои прежние места. 2. С такими же предосторожностями разобрать левую угловую колонну в её разрушенной части как-то: капитель, весь угол до карниза, с перенумеровкою камней и также разобрать половину соседней с ней арки до подвески и половину другой арки, с тщательною отборкою сохранившихся камней и выложить потом все эти части вновь, с сохранением точных размеров камней, как они были раньше, с укладкою старых годных камней на их прежние места и с высечкою орнаментов на капители и недостающих частях арок по старым образцам и указанием производителя работ...» ^{[7, с. 390]}.

Все это происходило в обстановке острой нехватки материала, дефицита всего - гвоздей, дерева, гипса, цемента, кирпичей, отсутствия транспорта, и присутствия воровства, что стало предметом отдельного рассмотрения на заседании комиссии по реставрации Кремля от 23 октября 1918 г. Вот что зафиксировано в протоколе. «...О РАСТАСКИВАНИИ ЛАТЫШСКИМИ СОЛДАТАМИ СТРОИТ. МАТЕРИАЛОВ ПРЯМО ИЗ КОНСТРУКЦИЙ ЛЕСОВ НА ТОПЛИВО.

М. М. Новосадов в Воскрес. задержал одного солдата, отрывавшего тесину от лесов Портала Чудова Монастыря, причём, задержанный солдат грозил даже револьвером, но в конце концов убежал. Другой десятник Н. И. Сомов обнаружил исчезновение из проезда Никольской башни целой новой рамы, предназначенной для постановки на башню. Кроме того, исчезает и заготов. стр. материал, который также идёт на топливо. И. В. просит заметить, что это не только грозит зимой исчезновением запасён, материала, но и весьма опасно для прочности лесов, каковые за зиму могут лишиться важнейших конструкт, частей» ^{[7, с. 449]}.

Удивительно, что несмотря на чрезвычайные трудности, в числе которых и голод, и холод, реставраторы продолжают свою работу и делают все, чтобы предохранить здания Кремля от дальнейших разрушений, что им в конце концов удаётся. Но самое поразительное, что в отсутствии какой бы то ни было определённой перспективы, когда необыкновенно силен Пролеткульт с идеей сломать все старое, продолжается работа по выработке научных принципов и подходов к реставрации. При Отделе Охраны памятников образуется новая структура – Государственные Центральные Реставрационные Мастерские, сокращённо ГЦРМ; во главе опять же стоял Грабарь. Именно это ведомство готовится провести большие реставрационные работы в Кремле в 1924 г. Ещё в 1917 г. Грабарь мечтал превратить Кремль в музейный городок; под его руководством подготовлен доклад, который содержал обоснование возможности и конкретный план этих преобразований. Проект приспособления зданий Московского Кремля под кремлёвский музейный городок, представленный членами комиссии в составе Клейна Р., Лангового А., Кузнецова И., Грабаря И., Вишневского Е. ^[7]. Однако, все пошло совсем по-другому. Неизвестно, кому первому пришла, казалось бы, нелепая мысль строить современное здание для школы курсантов им. ВЦИК на территории древнего Кремля, для чего предполагалось снести Чудов и Вознесенский монастыри. На самом деле не такая уж и нелепая, с позиции властей. Никакие попытки приспособить здания под какие-либо нужды, кроме монастырских, не увенчались успехом. Никакие новые учреждения там не приживались, и в «культурной памяти» современников монастырь оставался монастырём, причём, особым – Чудовым, где сакральное и чудотворное сочеталось особым образом. Сколько ни размещали там то избу-читальню, то жилье, то кооператив «Коммунист», ничего не могли поделать с прошлыми «смыслами» этих мест – они слишком сильны были в исторической памяти народа. Возможная «музеефикация» не смогла бы одолеть символического значения обители патриархов и митрополитов. Например, не получилось бы сделать из Чудова монастыря «музея быта монахов». К счастью, удалось «музеефицировать» бесценные памятники Соборной площади, но это отдельная тема.

Комплекс зданий Чудова монастыря был обречён на уничтожение. Забегая вперёд, отметим, что, стерев обитель с лица земли, не удалось стереть память о ней; наоборот, варварское уничтожение превратило ее для многих в призрак прошлой «старинной» жизни, полной праведности и чудес. Этот призрак жив и до сих пор.

Ничего этого нельзя было предположить осенью 1929 г. Поражённые готовящимся сносом музейщики начинают писать письма во все инстанции. И, подобно монахам в 1918 г., когда тех выселяли из их родного любимого дома-монастыря, музейные работники попадают в своего рода «зону отчуждения», когда те, от которых зависит решение, и не только они, их просто не слышат. «Никакие аргументы ни об исторической значимости монастырей, ни о том, что строить военную школу в сердце резиденции страны беспрецедентно, что школу военную надо строить на голом месте, только тогда функционально всё будет оправдано, что через два, три десятилетия всё равно школу придётся выводить, ... не были приняты во внимание» ^{[8, с. 22–25]}, - вспоминает Владимир Николаевич Иванов, который в это время работал в отделе памятников Кремля. И далее: «А.В. Щусев, Н.В. Жолтовский, В.Л. Веснин обратились к А.В. Луначарскому с призывом о помощи. Н.Н. Померанцев мне говорил, что их принял А.С. Енукидзе, имел с ними беседу, и всё равно решение о сломке и постройке осталось в силе. Ведущие зодчие отказывались проектировать новое здание на месте ломаемых исторических сооружений, Согласился Н.А. Иванов-Шиц» ^{[8, с. 22–25]} Как видно из приведённого отрывка, музейщики не понимали того, что комплекс зданий Чудовой обители сносят не для того, чтобы расчистить территорию для военной школы - ей бы могли найти другое место - а потому, что монастырей, даже бывших, не должно быть на территории Нового Советского Кремля. И уж, конечно, исход этого дела никак не зависит от количества и аргументированности писем протеста (вспомним, что для воплощения идеи постройки будущего Дворца Советов обязательно потребовалось снести именно Храм Христа Спасителя. Никакие другие площадки не устраивали. В результате смогли построить бассейн).

Вернёмся к событиям 1929 г. 12 ноября Отдел Памятников Кремля получает отношение из Особого Управления Военно-Строительных работ Кремля о том, что 5 декабря намечается снос храма Михаила Архангела бывшего Чудова монастыря. В этом письме также сообщается, что «...для фотографирования, фиксации обмеров, разборки иконостаса и пр., что Отдел памятников найдёт нужным и возможным сделать...» ^{[6, Л. 24]} выделяется время с 12 по 30 ноября. Таким образом, на это отводилось 19 дней. Сотрудники отдела понимают, что сроки нереальные – успеть невозможно, и не теряя ни дня, начинают искать партнёров. Они информируют о происходящем Оружейную Палату письмом следующего содержания: «Ввиду совершенно исключительного значения указанного памятника, при наличии в нем фресок 16 в. и древнего иконостаса, Отдел ставит вопрос о продлении срока, необходимого для снятия фресок, разборки иконостаса, выемки архитектурных фрагментов, декоративного убранства собора и обмеров, т.к. для данной работы необходим срок работы около 10 месяцев.

Фрески собора представляют настолько исключительный интерес, что их необходимо сохранить для музеев.

Соответствующие средства для снятия фресок могут быть получены от антиквариата Госторга.

Указанный срок работ не вызовет особого затруднения при работах по постройке, т.к. обмер не входит в абрис постройки, а его фундамент находится на большой глубине при наличии двух белокаменных подвалов» ^{[6, Л. 25]} В деле сохранился рисунок, сделанный от руки, который иллюстрирует это утверждение ^{[6, Л. 26 об.]}. На нём, действительно, Архангельский храм не попадает в зону первоначальной застройки. Но для нас важно другое – то, что этот рисунок раскрашен. Этот документ оказался единственным, из которого мы узнаем, какого был цвета храм перед своей гибелью. Все сохранившиеся фотографии собора – черно-белые и сделаны много раньше. Существует мнение, что собор перед сносом был белого цвета. Обнаруженный в деле рисунок позволяет предполагать, что Михайловский собор перед сносом был красного, возможно, розового цвета.

Тут же составляется смета на необходимые работы при разборе собора, которая включает фотографирование снаружи и внутри, научные обмеры памятника, разборку и перенос иконостаса, разборку отдельных архитектурных фрагментов, изготовление гипсовых слепков, обследование и снятие фресок, и тут составитель перечня не удержался и добавил, «сделанных лучшими мастерами в 16 веке» ^{[6, Л. 23]}. Нечасто эмоции прорываются в сметах – другой жанр, но тут случай особый! Над древнейшим монастырём нависла реальная угроза, и отдел Музеев Кремля обращается к своим коллегам с вопросом, готовы ли они будут принять в качестве экспонатов то, что удастся спасти. Письма идут в Исторический музей, в Эрмитаж, в Третьяковскую галерею. Именно в этих учреждениях сегодня хранится то немногое, что осталось от убранства собора.

17 декабря 1929 года Соборный храм в честь Чуда архистратига Михаила был взорван. Перед сносом церкви, администрация Кремля вызвала художника П.И. Юкина (по другим данным П.Д. Корина) для демонтажа наиболее ценных фресок, однако он не успел завершить работу, т.к. монастырь уничтожали так поспешно, что реставраторы даже не успели сделать полные замеры обители и сфотографировать монастырские фрески и росписи. На руинах древнейшего Архангельского храма им удалось собрать только два десятка мелких осколков со следами росписи XVII в. Поразительное свидетельство об этом варварстве приводит Л.Е. Колодный:

«Москва. 17 декабря 1929 г. Мы, нижеподписавшиеся сотрудники Центр. государственных реставрационных мастерских, научный сотрудник Г.О. Чириков, фотограф А. В. Лядов, практикант-реставратор С. С. Чураков, столяр А. Е. Шлёнский и специалисты по съёмке фресковой штукатурки, реставраторы П. Я. Епанечников, Н. Н. Дубков и А. И. Попов, командированные для продолжения производства работ в Московском Кремле в бывшей церкви Чуда архангела Михаила Чудова монастыря по съёмке фресок, составили настоящий акт в том, что мы, явившись к 9 часам на работу, нашли храм взорванным и представляющим груду строительного мусора. Оставленные на подмостях накануне, т. е. 16 декабря, только что снятые две фрески святителей в кругах с алтарного абсида и прикрытые фанерой не найдены, а означенная фанера без фресок оказалась лежащей около развалин среди досок» ^{[9, с. 20]}.

Как видим, невзирая на все старания сотрудников Центральных государственных мастерских и всего музейного отдела, собор был уничтожен вместе с фресками. В день сноса архитектор-реставратор Петр Дмитриевич Барановский успел лишь вынести из здания раку св. Алексия. Мощи святителя Алексия перенесли в Архангельский собор, а позднее в Елоховский Богоявленский. Погиб и знаменитый некрополь Чудова монастыря.

«С большим чудом удалось изъять керамический портал. Он долежал в подклете Ризположенского собора до 1963г., когда мы вместе с В. И. Фёдоровым собрали его у входа в первый ярус колокольни Ивана Великого» ^[8], – вспоминает тот же В. Н. Иванов. Добавим, что туда же помещены и фрагменты фризов Чудова монастыря.

На месте монастыря в начале 30-х гг. для школы Красных командиров им. ВЦИК выстроили здание с клубом. Вопрос об авторе этого проекта остается дискуссионным. Традиционно считалось, что здание построено по проекту И. И. Рерберга. Иной точки зрения придерживается В. Киприн, который автором считает В. П. Апышкова ^[10].

С 1955 по 1993 г. здание занимал Верховный Совет СССР, до недавнего времени на этом месте расположен 14-й корпус Кремля, принадлежащий администрации Президента Российской Федерации (разобран в 2016 г.) Новый музей археологии Чудова монастыря, созданный на месте демонтированного 14-корпуса Кремля, открылся 4 ноября 2020 года.

Утраченный облик Чудова монастыря может быть реконструирован виртуально, с помощью технологий 3D-моделирования ^[11] и визуализирован с использованием возможностей технологий виртуальной и дополненной реальности ^[12]. Это создаст хорошую возможность для ознакомления с этим уникальным утраченным памятником в интерактивной среде.