Образ Буэнос-Айреса в книге О. Чернявской «Что такое Аргентина, или Логика абсурда»

Нефёдова Надежда Ивановна ORCID: 0000-0003-3102-1026 аспирант, кафедра кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова 142030, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 Nefedova Nadezhda Ivanovna Postgraduate student, Department of the History of Modern Russian Literature and the Modern Literary Process, Lomonosov Moscow State University 142030, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1 nefyodova.ni@gmail.com

Категория пространства интересовала учёных на протяжении многих столетий. Подробная история изучения этого вопроса в философии, физике, психологии и других науках представлена, например, в труде М.Д. Ахундова «Концепции пространства и времени: истоки эволюции и перспективы». В XX столетии проблема изучения пространства, как отмечает Ю.Г. Пыхтина в книге «Теория и методика анализа художественного текста: пространственный аспект», являлась одной из центральных в работах многих отечественных учёных, в том числе и литературоведов ^{[9, с. 7]}.

Особое внимание исследователей в этот период было обращено к изучению городского пространства. Н.П. Анциферов, к трудам которого своими корнями, как считается, уходят идеи изучения городских текстов В. Н. Топорова, представителей московско-тартуской семиотической школы, считал, что «наилучшей естественной средой для изучения социальных явлений во всех их видоизменениях является город <…> – наиболее конкретный, устойчивый, сложный социальный организм» ^{[2, с. 5]}. «Не приходится доказывать, как важно исследование города,» ^{[5, с. 165]} – писал Вяч. Вс. Иванов.

Стоит отметить, что в XXI в. также можно увидеть интерес филологов к изучению текста зарубежного города в произведениях различных писателей (например, кандидатские диссертации Л. С. Прохоровой «Лондонский городской текст русской литературы первой трети XIX века» и Т. Л. Владимировой «Римский текст в творчестве Н.В. Гоголя»). Немало работ как российских (Михеичева Е. А. и Зеленцова С. В., Харланова К. М., Еременко А., Ковалёва Б. В. и Жукова А. П. и др.) так и зарубежных (Wilson J., Ernest Lewald A. И др.) учёных посвящено изучению образа Буэнос-Айреса. Часто материалом для этих исследований становятся произведения латиноамериканских писателей. Однако образ аргентинской столицы создаётся и в пока что малоизученной литературоведами книге на русском языке О. Чернявской «Что такое Аргентина, или Логика абсурда». По этим причинам предметом исследования в данной статье является образ Буэнос-Айреса, который создаётся в произведении О. Чернявской.

Оксана Маратовна Чернявская – «переводчик с английского и испанского языков, член Американской ассоциации литературных переводчиков [ALTA], редактор» ^{[1, с. 286]}. Она родилась в Москве, работала синхронным переводчиком в России, жила в США, затем – в Азии и в Южной Америке. Сотрудничала с местными периодическими изданиями, публиковала стихи, статьи и художественные переводы. На данный момент на протяжении уже нескольких лет живёт в Аргентине. «Что такое Аргентина, или Логика абсурда» – книга, изданная в 2019 году. В произведении рассказывается о жизни главной героини в Аргентине после её переезда из США.

Стоит отметить, что образ Буэнос-Айреса создавался и в произведениях латиноамериканских авторов. И. Тертерян описывает быт двух городов-столиц Буэнос-Айреса и Монтевидео, созданный в произведениях писателей 1920-1940 гг., как «людских муравейников, социальных котлов, бурлящих ненавистью и утраченными иллюзиями» ^{[11, с. 5]}. К. М. Харланова отмечает, что в творчестве Х. Кортасара Буэнос-Айрес – город, в котором «всё повторяется, всё идёт по кругу» ^{[12, с. 167]}, который «становится пространством свершения мести – жестокой, извращённой, почти всегда фатальной» ^{[12, с. 168]}. В стихотворных текстах О. Хирондо «Буэнос-Айрес <…> показан в ряде городов обоих полушарий Земли: Брест, Рио-де-Жанейро, Венеция, Дакар, Севилья, Биарицц, Париж, Палланца, Вернона. <…> Буэнос-Айрес оказывается на пересечении культурных влияний всего мира» ^{[7, с. 59-60]}.

В произведении О. Чернявской Буэнос-Айрес также предстаёт городом, вмещающем в себя черты разных культур, стран. С одной стороны, здесь есть «современные здания типа нью-йоркских небоскрёбов», «стальные башни Пуэрто-Мадеро, нового бизнес-центра Буэнос-Айреса, выстроенного на инвестиции транснациональных мегакорпораций и банков» ^{[14, с. 9]}, «умилительные застройки, напоминающие хрущёвки» ^{[14, с. 9]}. С другой стороны, это залитый солнцем город, пальмы, полутрущобное панельное жильё, где на балконах «в бесстыжем эксгибиционизме трепещет на ветру разноцветное белье» ^{[14, с. 9]}. Сосуществование разных культур прослеживается и на уровне звуковых деталей: так, сотрудники гостиницы сначала пели «интернациональное "Happy Birthday"», а затем «пели "Фелиз Кумпле, Мелина"» ^{[14, с. 18]}. На улицах встречаются «француженки, русские, американки, итальянки» ^{[14, с. 53]}.

Кроме того, Буэнос-Айрес О. Чернявской отличается некоторой традиционностью: «сюда ещё не добрался феминизм, и здесь четко соблюдаются гендерные роли: здесь четко пропускают женщин любого возраста вперед, им уступают места и смотрят на них так, как на северном континенте уже давно никто не отваживается» ^{[14, с. 16]}. А также неторопливостью местных жителей: «Я терпеливо ждала. Минут через десять вышел портье в сбившейся набекрень форменной фуражке, улыбнулся мне и позвал Мелину», которая, в свою очередь, «выплыла довольная» ^{[14, с. 18]}. Примечательно, что эта неторопливость сопряжена с удовольствием, улыбкой.

Также в восприятии Буэнос-Айреса часто прослеживается мотив красоты. Красоты самого города: «Казалось, архитектура города и его жители соревнуются в красоте» ^{[14, с. 16]}. Его жителей: «стройные загорелые тела, глубокие вырезы декольте» ^{[14, с. 16]}. Примечательно, что красота здесь может быть не только природной, но и создаваться в глазах смотрящего: женщины становятся красивее от взглядов мужчин, а у последних «от провожающих их взглядов расправляются плечи, появляется летящая походка, загораются глаза» ^{[14, с. 16]}. В целом город вызывает у автора следующие ощущения: «жарко, радостно, красиво» ^{[14, с. 13]}. Однако автор отмечает, что после нескольких лет проживания в Буэнос-Айресе это отчасти романтизированное отношение к столице сменяется непринятием, люди начинают видеть «агрессивность большого скопления людей, грязь тротуаров» ^{[14, с. 87]}, город сравнивается с одной большой помойкой, с большим количеством мусора и уровня шума. Центр столицы – пространство важное в контексте понимания города как лабиринта, например, у Х. Кортасара – также воспринимается с определённой долей негатива: «Центр Буэнос-Айреса – каменный мешок» ^{[14, с. 33]}. И даже центры европейских столиц, как отмечает автор книги, более зелёные, нежели сердце Буэнос-Айреса.

Образ Буэнос-Айреса в произведении тесно связан с танго и пространством милонги. В рецепции героя-повествователя столица – «колыбель этого танца» ^{[14, с. 38]}. Буэнос-Айрес предстаёт городом-мечтой, в который приезжают со всего мира, чтобы «научиться танго, <…> получить роль в одном из многочисленных шоу танго <…> и прожигать остаток ночи на милонгах» ^{[14, с. 56-57]}. При этом само пространство милонги предстаёт своеобразным порталом в прошлое и в целом в другую реальность: «там, за занавеской, был иной мир, в котором казалось, что люди, живущие в нем, не были в курсе дела, что на дворе двадцать первый век» ^{[14, с. 21]}, а хорошо знакомые друг другу на милонге партнёры «случайно встретившись днем на улице, не узнают друг друга» ^{[14, с. 39]}. Пространство милонги имеет свои законы: «искусство кабесео и кодексу милонги» ^{[14, с. 24]}. Танго – место и способ войти в «танготранс», попасть в «тангонирвану» ^{[14, с. 38]}. Кроме того, танец выступает своеобразным образом «крещения», посвящения в мир Буэнос-Айреса и Аргентины в целом. С пространством милонги связан мотив театральности: «ещё на мне не было <…> театрального грима на лице» ^{[14, с. 23]}, «Я тоже быстро стала персонажем милонги» ^{[14, с. 39]}. Интересно, что мотив прошлого, образ места, где всё застыло во времени, связывает милонгу, с одной стороны, со всем Буэнос-Айресом и Аргентиной в целом. С другой стороны, вкупе с некоторой театральностью схоже с другим описываемым в книге пространством города – метро: «большинство из них напоминали людей из старых фильмов» ^{[14, с. 15]}. Ольфакторные включения в описании милонги также участвуют в создании общей картины Буэнос-Айреса: «Запах хороших духов <…> не заглушал запаха старости» ^{[14, с. 23]}, «воздух был густым, почти что тяжелым от смеси женских и мужских духов и сигаретного дыма» ^{[14, с. 21]}.

С танго связана и звуковая картина столицы. Так, из пузатенького радио здесь звучит «Милонга Сентименталь» ^{[14, с. 19]}, на улице напевают «знаменитое танго о любви к Буэнос-Айресу» ^{[14, с. 35]} «Mi Buenos Aires Querido». И даже монахини «крестились под звуки танго, плывущие над черепичными крышами их келий» ^{[14, с. 73]}. Также на страницах книги несколько раз упоминается звук щебетания птиц (утром «неистово щебечут аргентинские птицы» ^{[14, с. 54]}), который слышно утром или вечером, ночью, когда становится тише рёв машин, скандирование лозунгов и «постукивание в кастрюли» ^{[14, с. 273]} на улицах многомилионного города.

С образом города связан также и футбол: так, в метро «огромные телевизионные экраны без звука транслировали футбольный матч, а по станциям плыла в плохой акустике, среди шума поездов, музыка танго-вальса» ^{[14, с. 14]}.

Ещё одним пространством внутри города, которое выделяет автор книги, является улица Флорида. С одной стороны, в ней прослеживается связь с севером (с США на уровне названия, с Россией прошлого на уровне внешнего сходства: «Шумная, суетливая, с выкриками менял из нелегальных пунктов обмена <…> Флорида напоминает Арбат восьмидесятых годов» ^{[14, с. 51]}), с другой стороны, оно пропитано истинно аргентинским духом: «Маэстро застыл во времени вместе с мелодиями танго,» ^{[14, с. 52]} – пишет автор про Карлиньо, ведущего уличного шоу танго на улице Флорида.

Стоит отметить, что в книге представлена богатая система персонажей. Можно сказать, что это – определенный срез населения Буэнос-Айреса и Аргентины в целом: от туристов и иммигрантов до коренных жителей, от архитекторов и строителей до владельцев магазинов или «раздольных угодий» ^{[14, с. 156]}.

При этом герои – не просто отдельные конкретные личности, они демонстрируют скорее наиболее типичные черты представителей того или иного социального, профессионального и культурного слоев общества. Так, например, главная героиня замечает на улице двух маляров «в витринном окне будущего магазина», которые «разучивали шаги под музыку «Милонга Сентименталь». «Даже будучи оптимистом, было понятно, что до открытия магазина никак не меньше недели, какое там «завтра». Но уже было ясно, что спешить в этом городе не принято» ^{[14, с. 19]} – отмечает про себя главная героиня произведения. Получается, что перед читателем предстает образ наиболее типичных для Буэнос-Айреса и Аргентины в целом работников: никуда не спешащих, спокойных к срывам дедлайнов, даже во время работы танцующих танго («совет "цени настоящий момент, живи только им, ибо прошлое не вернуть, а будущее ещё не наступило" они воспринимают буквально» ^{[14, с. 19]}).

Столица предстаёт довольно гостеприимным городом: «Буэнос-Айрес принял нас как радушный хозяин и щедро поделился фантазией о том, что призрачаня суть мироздания находится совсем близко, за тяжёлыми чугунными дверями аргентинских особняков» ^{[14, с. 130]}. Однако город может «выплюнуть», например, как Рикарду, чья европейская прагматичность привела к разрухе. Или же наоборот стать настоящим домом, как для Ларса, который «явно руководствовался по жизни своей неординарной логикой, что породнило его, норвежца, с южноамериканской страной» ^{[14, с. 137]}. Буэнос-Айрес предстаёт как пространство, которое переворачивает всё с ног на голову, меняет привычный ход вещей: «умело и привычно вытаскивает людей из многолетних рамок, усвоенных и принятых ими норм поведения, ломает табу» ^{[14, с. 56]}.

Этой некоторой абсурдностью пронизаны буквально все сферы жизни города и Аргентины в целом (о чём говорится ещё в названии произведения). Так, например, «скучающий полицейский на оживленном перекрестке равнодушно смотрел на толпы пешеходов, идущих на красный свет» ^{[14, с. 17]}. Это, казалось бы, отсутствие логики, по мнению автора, отчасти обусловлено оппозицией Юга (Аргентины) и Севера (США, Европы, России): «<…> к югу от экватора законы кардинально меняются, и те понятия и нормы жизни, что приняты у нас, здесь, ровно наоборот, - в конгруэтном отражении,» ^{[14, с. 19]} – отмечает автор книги. Здесь также важно и то, что главная героиня идентифицирует себя с этим местом: «у нас, здесь». Примечательно и то, что эта оппозиция прослеживается не только на уровне поведенческом, социальном, но и языковом («в люнфардо отдельные слова произносятся задом наперёд» ^{[14, с. 28]}). И даже природа подчиняется этому закону: «Южноамериканское солнце <…> проделывает свой путь по небосводу справа налево, наперекор всей логике Северного полушария» ^{[14, с. 19]}. «По вине ли Центавра, Мухи или Южного Креста,» ^{[14, с. 28]} – для автора загадка, что же обуславливает инаковость не просто поведения, но и смысла жизни южан. Примечательно, что упомянутые знаменитые созвездия Южного полушария служили для навигации, упоминались в мифологии. В литературе, например, в творчестве И.А. Бунина могли восприниматься как символ рая, христианства: «Созвездие Южный Крест, расположившееся ниже, позволяет догадаться, что оно находится на груди Создателя» ^{[10, с. 388]}. Получается, что О. Чернявская выходит на мифологический и религиозные уровни в поисках ответа на вопрос.

Отчасти влияние на эту дихотомию и на мотив абсурдности Аргентины в целом влияет и танго, которое «существует примерно столько же, сколько и сама Аргентина» ^{[14, с. 36]}: «Отход ко сну также сменил свои декорации: вместо темноты ночи – пение птиц, встречающих рассвет» ^{[14, с. 40]}. Танго (как и сам Буэнос-Айрес) «вытаскивает людей из многолетних рамок, <…> ломает табу» ^{[14, с. 50]}, в отличие от, например, Портленда (США), где всё идёт по плану, своим чередом, как в случае с одной из героинь книги Розой.

В этом контексте интересно восприятие автором столичного аэропорта Эзейза. Данное пространство отличается, с одной стороны, «отставанием в технологии» ^{[14, с. 8]}. С другой стороны, противопоставляется американским и в целом всем другим аэропортам, где автору доводилось бывать раньше. Это прослеживается на уровне рецепции вербальных и невербальных средств общения с сотрудниками воздушной гавани. Если к речи работников в США относится фраза «<…> привычного американского, произносимого в нос "м’эм"» ^{[14, с. 8]}, взгляд сотрудников других аэропортов во время коммуникативных актов характеризовался как отчуждённый, строгий, «со скукой» ^{[14, с. 9]}, то повстречавшийся в аэропорту Эзейза сотрудник говорит «чувственно» ^{[14, с. 8]}, заглядывает в глаза и проникает куда-то внутрь, как и сам город» ^{[14, с. 8]}. Его напутствие – ласковое, а стандартные вопросы звучат так, «что казалось, будто он собирается попросить номер моего телефона или пригласить на чашечку кофе» ^{[14, с. 8]}.

Аргентинское метро противопоставляется, с одной стороны, московскому: «<…> смело нырнула в темноватую пасть подземки, даже отдаленно не напоминающую светлые, роскошные дворцы московского метро» ^{[14, с. 14]}, «от русских пассажиров аргентинцев отличало полное отсутствие запаха пота» ^{[14, с. 15]}. С другой стороны, «культ тела, принятие душа по три раза в день и выливание на себя всех типов парфюмерных средств представителями обоих полов» ^{[14, с. 15]} отличало аргентинцев и от русских, и от европейцев, и от американцев. Также в тексте подчёркивается некоторая традиционность, консервативность пассажиров метро Буэнос-Айреса: «Большинство из них напоминали людей из старых фильмов. Женщины были в туфлях и юбках, что редко увидишь в США <…> Мужчины в ботинках» ^{[14, с. 15]}. Противопоставление северу (США, Европе, России), определённая инаковость, склонность к сохранению традиций, бедность – эти характеристики позволяют во многом воспринимать подземку Буэнос-Айреса как продолжение характеристики самого города. Это несколько отличается от образа столичного метрополитена в рассказе Х. Кортасара «Записи в блокноте»: «В рассказе рисуется образ метро как параллельного мира внутри города, что может быть прочитано как фантастический мир внутри мира действительности или как манифестация теневой функции инфраструктуры» ^{[4, с. 50]}.

С образом города также связаны проблемы глобализации, а также европеизации или американизации (колонизации) Буэнос-Арйеса и Аргентины в целом. Стоит отметить, что эти темы свойственны и латиноамериканской литературе прошлого столетия. Михеичева Е. А. и Зеленцова С. В. пишут, что Х. Л. Борхес в своих текстах «пересоздаёт традиционный "эпический" Буэнос-Айрес в оппозицию к возникшему в 20-е гг. XX века современному городу – мегаполису, утратившему связь с прошлым» ^{[8, с. 160]} и приводят в пример цитату «кафе успело выродиться в бар» ^{[3, с. 243]}. В «Этимологическом словаре русского языка» Н. М. Шанского и Т. А. Бобровой указано, что слово «бар» в значении «стойка, ресторан, где обслуживают у стойки» ^{[15, с. 17]} заимствовано «в начале XX в. из англ. яз., где bar "стойка" восходит к франц. barre "загородка, барьер"» ^{[15, с. 17]}. Получается, что прослеживается влияние Европы на Буэнос-Айрес.

У О. Чернявской речь идёт о современности. С одной стороны, рост численности населения столицы приводит к тому, что город становится тесным: «Когда-то Буэнос-Айрес был другим <…> в вагонах метро было полно свободных мест» ^{[14, с. 88]}. С другой стороны, насаждение и обилие других культур приводит к тому, что «сейчас в столичном метро редко увидишь этих коренных портеньо, хорошо одетых и воспитанных» ^{[14, с. 89]}. Жители трущоб, иммигранты теснят местных жителей не только в метро, но и могут «выжить» их из собственных домов: «<…> по аргентинскому законодательству захвативших жилье людей – а пустующее жилье часто захватывали приезжие иммигранты с подачи местных мошенников = выгнать очень сложно» ^{[14, с. 104]}.

Идею губительного влияния глобализации и европеизации воплощает образ дома, купленного гражданкой Германии Рикардой, которая «как и многие приезжие из северных стран, буквально расцветала здесь от теплых аргентинских улыбок, внимания мужчин и комплиентов» ^{[14, с. 95]}. Здесь важно то, что Германия, а значит, и Европа также воспринимается как север по отношению к Аргентине. Героиня «с немецкой расчетливостью» ^{[14, с. 94]} приобрела здание в Буэнос-Айресе под бутик-отель. Однако купленный с большим трудом дом рухнул, потому что новая владелица «<…> решила надстроить дом… этажей пять, что ли, можно было по нормам зонификации. Ну, она подумала, где пять, там и семь» ^{[14, с. 128]}. Дом не выдержал тяжести расчётливых северных, европейских изменений. Под зданием можно понимать и Буэнос-Айрес, и Аргентину в целом: «Нынешнее печальное состояние некогда великолепного особняка отражало состояние всей страны,» ^{[14, с. 97]} – пишет О. Чернявская о другом доме в столичном районе Новое Палермо. Да и для героини Рикарды разница менталитетов, неспособность адаптироваться, проникнуться характерами, мировоззрением местного населения заканчивается тем, что она «от стресса ослепла на один глаз. Потеряла зрение. То есть вообще, полностью» ^{[14, с. 97]} и переехала в Индию.

О. Чернявская при этом отмечает и некоторую тягу к новому и самих горожан: «Хозяева старинных квартир в центре города легко расставались с роскошью, <…> чугунными ваннами на львиных лапах, - они предпочитали практичное жилье современной планировки в однотипных высотных домах <…>. Так было больше похоже на жизнь в развитых странах, подстмотренную на экранах кинотеатров и телевизоров» ^{[14, с. 115]}. В то время как иностранцы «покупали милые старинные квартиры с лепниной на высоких потолках» ^{[14, с. 115]}, радуясь «после своих безликих американских или австралийских квартир» ^{[14, с. 115]}. «Всё надо сносить!» ^{[14, с. 128]} - говорит соседка героя-повествователя, сетуя на плохое состояние старинных домов. Получается, что в нынешнем веке некоторые жители Буэнос-Айреса желают перемен, жаждут насаждения европейского, американского – северного, однотипного и безликого. Интересно, что Австралия в данном случае отождествляется с «севером».

Однако сам автор-повествователь относится к этому отказу от «старья» скорее негативно, так как сравнивает изменения, обусловленные тягой горожан к свободе от прошлого, «о которой мечтали и которая прочерчивалась стрелами подъемных кранов в синем небе Буэнос-Айреса, втыкая в него чуждые духу города небоскребы и меняя его лик» ^{[14, с. 115]}, театральным гримом.

Возможно, это стремление современных «колонизаторов» сохранить образ Буэнос-Айреса связано с тем, что северные гости относятся к Буэнос-Айресу и Аргентине в целом, с одной стороны, как к некоторой экзотике. И даже ответственная и практичная, циничная и одновременно ранимая русская француженка Лидия влюбляется в учителя танго Хавьера-Тренса, которого сравнивают с «индейским вождем из племени апачи» ^{[14, с. 70]}. Их отношения автор характеризует как приключения «европейской туристки с местным аборигеном» ^{[14, с. 72]}. С другой стороны, как к своеобразному «порталу в прошлое», в Европу прошлых веков. В то время как для местных жителей вся эта антикварная мебель времён Наполеона, лепнина на высоких потолках являлась символом прошлого (колонизационного прошлого), обрести свободу от которого «мечтали» ^{[14, с. 115]} некоторые жители.

В произведении О. Чернявской прослеживается также ещё одна дихотомия: «центр / провинция». Считается, что оппозиция «мегаполис / провинция» – «одна из опорных дихотомий в картине мира аргентинцев» ^{[7, с. 56]}. При этом сам Буэнос-Айрес изначально был близок к провинциальному городу ^{[18, с. 18]}. В XVIII в. в Ибероамерику в целом началось «интенсивное проникновение европейских идей» ^{[16, с. 141]}. И некоторые представители латиноамериканского Просвещения «рассматривали в качестве примера успешной "вестернизации" <…> реформы Петра I в России» ^{[16, с. 143]}. «После гражданской войны Буэнос-Айрес не только получил полное политическое и культурное господство над провинциями, но и начал лихорадочно расти <…>. <…> внешний вид и обстановка города были в значительной степени стилизованы под традиции европейских центров, особенно Парижа» ^{[17, с. 161]}. И «La gran aldera» Л. В. Лопеса – «рассказ об этом превращении деревни в мегаполис» ^{[17, с. 161]}, то есть Буэнос-Айрес воспринимается как «большой город».

В творчестве аргентинского писателя Мануэля Пуига также создаётся образ провинциального города как примера «закостенелого консервативного общества, которое насильственно навязывает социальные роли и рушит человеческие судьбы» ^{[13, с. 58]}. Примечательно, что такая характеристика в произведениях М. Пуига относится и к аргентинской, и к бразильской провинции. Центральными темами романов «Предательство Риты Хейворт» и «Крашеные губки», действие которых разворачивается в небольшом аргентинском городе, прототипом которого является Хенераль Вильегас – родной город писателя, становятся «консервативные и патриархальные устои, социально-экономическое неравенство, сексизм и прочие провинциальные институции, царившие в небольшом городе» ^{[13, с. 61]}. Примечательно, что, по мнению исследователя, проблема неготовности «к изменениям и принятию нового социального порядка <…> не ограничивается провинцией, но и существует по всей стране» ^{[13, с. 61]}, даже в Буэнос-Айресе. Также А.П. Чагина обращает внимание в произведениях М. Пуига на массовую культуру, которая «является неотъемлемой частью провинциального быта и влияет на героев» ^{[13, с. 59]}.

В прозе уругвайского писателя Х. К. Онетти исследователи прослеживают наличие темы отчуждённости «"европейского" города от своей территории, с одной стороны, и от самой Европы, с другой» ^{[6, с. 184]}, когда «отчужденный ландшафт рождает отчужденных людей, а оттого взаимоотношения между ними (человеком и человеком, человеком и городом) больны и обречены на непонимание» ^{[6, с. 185]}. Под «европейскими» городами понимаются Буэнос-Айрес и Монтевидео, результатом смешения которых, как полагают исследователи, является город «Санта-Мария» из романа Х. К. Онетти «Короткая жизнь».

В произведении О. Чернявской Буэнос-Айрес также предстаёт как город-«муравейник». В то время как «за пределами Буэнос-Айреса лучше, чище, красивее» ^{[14, с. 87]}. «Нестоличные» населённые пункты также отличаются ещё большей архаичностью, нежели Буэнос-Айрес: «встретилась с формой и организацией жизни, очень отдалённо напоминающими о текущем тысячелетии» ^{[14, с. 336]}. С одной стороны, в этом подчёркивается материальная бедность провинции: «Мы проезжали лачуги, построенные из остатков дверей и битых кирпичей», «Маленькие дети, сидевшие прямо в лужах <….> смотрели на нашу машину, как дикари из американских вестернов на белых завоевателей» ^{[14, с. 280]}. Показателем бедности часто выступает отсутствие асфальтированных дорог: «<….> Богом, правительством и прокладчиками асфальта забытое поселение» ^{[14, с. 193]}. Однако стоит отметить, что отношение к бедности (не только в провинции, но и в самой столице и в Аргентине в целом) не негативное: «<….> быть богатым здесь плохо, а бедным – и хорошо, и даже престижно; принадлежать к среднему классу – стыдно» ^{[14, с. 30]}, мелкий воришка здесь может стать едва ли не национальным героем, звездой телепередач, а «нож в руки этого парня вложили социальные условия» ^{[14, с. 149]}, он становится идеальным образом для политической идеологии, в которой президент взывает «к социальной справедливости, вбивая в голову любителям чужих айфонов, что надо бороться за эту самую справедливость, то бишь отбирать у других то, чего нет у них самих» ^{[14, с. 145]}.

Кроме того, провинция отличается более спокойной, размеренной атмосферой: «здесь веяло таким расслабленным спокойствием и наслаждением от жизни в каждом её моментальном проявлении, какого не встретишь в столице» ^{[14, с. 230]}. А Буэнос-Айрес в сравнении предстаёт местом, где цинично зарабатывают деньги, не успевая при этом жить: «И я так жил в Буэнос-Айресе: семья, работа… зарабатывал много, а тратить боялся,» ^{[14, с. 232]} – говорит один из жителей провинции. Столицу он называет адской урбанистической машиной, а каждого из жителей – «винтиком» ^{[14, с. 233]} в ней. Горожане, в его представлении, свою жизнь «просиживают в пробках» ^{[14, с. 232]}, питаются размороженными гамбургерами «с безвкусным гарниром» ^{[14, с. 232]}. В то время как некоторые провинциальные жители могут позволить себе по-настоящему жить.

С другой стороны, именно в провинции проявляется близость к корням, к фольклору, меньшее влияние европеизации (цивилизации) в сравнении с Буэнос-Айресом: «<….> в провинции Хухуй шаманы взывают к своим богам и производят языческие ритуалы» ^{[14, с. 336]}.

Сопоставление происходит и на уровне связи с природой: «Когда идёт дождь в провинциях, люди радуются» ^{[13, с. 336]}. В городе же, когда идёт дождь «движение, и без того плотное и хаотичное, становится и вовсе непредсказуемым» ^{[14, с. 334]}, «<….> если бы в Буэнос-Айресе шел дождь так же часто, как на комфортном северо-западе США <….>, то аргентинцы так и застряли бы на предыдущей ступени цивилизации» ^{[14, с. 335-336]}. Кроме того, близость провинции к природе прослеживается и на уровне запахов: «Мар-дель-Плата пахнет морем, цветами» ^{[14, с. 235]}. Жители Буэнос-Айреса «вдыхают запахи жасмина» ^{[14, с. 35]}, когда город пустеет в январе или же утром или вечером. В этой связи примечательно представление о провинции как о некоторой «кузнице» талантов: «а ещё и талантливые все. Какие голоса!» ^{[14, с. 230]}, вспоминают игроки сборной Аргентины по футболу, «сидящие на многомиллионных контрактах в европейских командах, общались через спутниковую связь с обитателями своих родных деревень» ^{[14, с. 193]}.

Таким образом, в произведении О. Чернявской «Что такое Аргентина, или Логика абсурда» создаётся образ Буэнос-Айреса, в чём-то схожий с восприятием города в творчестве латиноамериканских писателей XX в., а в чём-то – с видением столицы Аргентины туристов, иммигрантов. Так, например, восприятие Буэнос-Айреса как муравейника, места пересечения разных культур, наличие мотива утраченных иллюзий, связь города с традицией роднят восприятие столицы О. Чернявской с традициями латиноамериканских произведений. Мотив абсурда, рассмотрение образа города с позиций дихотомий «север / юг» и «центр / провинция», обращение к теме глобализации, европеизации, американизации (колонизации в целом) также связывает произведение О. Чернявской с творчеством аргентинских авторов. Определённая романтизация образа Буэнос-Айреса, неторопливость, размеренность жизни и при этом её непредсказуемость, танго и футбол – всё это сближает произведение О. Чернявской с восприятием города туристов (какое, например, представлено в книге В. Е. Андриенко «Argentina Mia. Три недели на другом конце мира»). Буэнос-Айрес предстаёт городом, более далёким от природы, фольклора, традиций, нежели провинция. Благодаря дихотомии «север / юг» раскрываются такие черты Буэнос-Айреса, как определённая отсталость, бедность, ветхость, но при этом отмечается доброжелательность, а также пылкость, темпераментность как самого города, так и его жителей. Примечательно, что традициям Аргентины (юга) противопоставляется не только США, Европа и Россия, но и Австралия, как вестник, по мнению автора, губительного влияния.

Персонажи несут, с одной стороны, сюжетообразующую функцию. С другой стороны, и смыслообразующую. Через выборку тех или иных историй из жизни героев создаётся наиболее полная картина жизни Буэнос-Айреса. В создании образа города участвуют также многочисленные детали: запахи (пот, сигареты, иногда – жасмин), звуки (танго), вкусы (шампанское, мате, жареное мясо).

О. Чернявской удаётся создать в книге наиболее многогранный образ Буэнос-Айреса и Аргентины в целом. Автор предоставляет возможность взглянуть на город и с позиций местных жителей, и с позиции многочисленных туристов и иммигрантов.