«Дело профессоров» Санкт-Петербургского университета 1821 г. в истории российской статистики

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-011-00407

Зарождение и оформление раннего направления статистической науки – государствоведения принято датировать второй половиной XVII – первой половиной XVIII вв. Основатели новой отрасли знаний – немецкие ученые Герман Конринг (1606-1681) и Готфрид Ахенваль (1719-1772) главной задачей новой дисциплины считали изучение «государственных достопримечательностей» - сведений о природном, демографическом, политическом, экономическом состоянии государства. Методика работы с «государственными достопримечательностями» долгое время предполагала лишь накопление и систематизацию данных при отсутствии причинно-следственного анализа и логического изложения выводов из основных положений. ^{[1, с. 41-44]} Традиция немецкой описательной статистики начала проникать в Россию во второй половине XVIII в. В своих трудах И.Ф. Герман, Л.Ю. Крафт, А.К. Шторх и другие ученые в определенном порядке, с большей или меньшей точностью собирали доступные им сведения о «государственных достопримечательностях», систематизировали качественные и количественные показатели, применяли компаративный метод, сравнивая состояния различных государств, однако не уделяли внимания теоретическим аспектам новой отрасли знания. ^{[2, с. 130-289]} Существенные перемены в восприятии целей государствоведения произошли благодаря трудам А.Л. Шлецера, который призывал государствоведов не ограничиваться эмпирическими методами, и заявил о необходимости не только описывать конкретные факты, но и исследовать причины явлений, «в целях подтверждения статистической достоверности приводимых фактов и придания им жизненности и интереса». ^{[1, с. 45]} Он сформулировал положение о том, что статистика является частью политики и должна изучаться в политико-экономическом ключе. Свои взгляды на теорию статистики ученый изложил в работе «Theorie der Statistik», вышедшей в 1804 г. ^[3]

В начале XIX в. интерес к теоретическим аспектам государствоведения возник и в России. Важным центром этих исследований стал Педагогический институт, а позднее – Санкт-Петербургский университет. Как известно, создание университета в столице происходило в несколько этапов. Педагогический институт был создан в рамках университетской реформы 1804 г. На тот момент в программах обучения статистика прямо не называлась и статистические сведения излагались в курсе географии. В 1816 г. Педагогический институт был преобразован Главный педагогический институт и в § 41 его регламента, среди наук, обязательных для изучения на Третьем отделении исторических и словесных наук, была названа статистика, которая впервые выделилась в самостоятельную дисциплину. Для ее преподавания создавалась самостоятельная кафедра. В 1819 г. на смену Главному Педагогическому институту пришел Санкт-Петербургский университет. Он унаследовал принятую ранее структуру, и кафедра статистики сохранилась в составе историко-филологического отделения. ^{[4, с. 142-145]}

С 1806 г. за преподавания статистического курса сначала в институте, затем – в университете, отвечал Карл Федорович Герман – немецкий ученый, уроженец Данцига, выпускник Геттингенского университета – центра немецкого государствоведения. Герман в 1795 г. переехал в Россию и с 1806 г. преподавал в Педагогическом институте политическую экономию, а после создания Главного педагогического института занял первую в России кафедру статистики. Одновременно с преподавательской деятельностью ученый состоял адъюнктом, а с 1810 г. — экстраординарным академиком Санкт-Петербургской Академии наук. В 1808–1809 гг. он опубликовал два учебных пособия по общей теории статистики, а в 1817 г. вышла его книга по истории изучения статистики Российской империи. Эти работы были изданы «от Главного правления училищ» и предназначались для использования в гимназиях и университетах. ^[5,6]

В отличие от большинства российских статистиков, работавших в традициях классической немецкой описательной школы, Герман в своих трудах ориентировался на теорию Шлецера, прямо называя себя его учеником. Герман считал, что статистик должен не только собирать фактический материал, но также обобщать и анализировать факты, выявлять закономерности. Ученый требовал от своих учеников сопровождать статистические таблицы «историко-политическим истолкованием», выявлять преимущества и недостатки «достопримечательностей» государства, устанавливать причинно-следственные связи между явлениями, влияющими на их использование. В изданной в 1812 г. работе «Наставление для составления записок статистических и топонимических» автор развивает мысль о необходимости причинно-следственного анализа статистических сведений: «Наставники, желающие <…> доставлять наблюдения истинно поучительные, не должны ограничиваться представлением простых сведений об описываемых ими предметах, но стараться открыть причины положения оных и связь, существующую между одними и другими». Герман не принимал чистый эмпиризм классической школы, который «низводил статистику к описанию и выводил причинное объяснение за ее пределы, исключал саму возможность какой-то удовлетворительной постановки вопроса о теории статистики». Ученый определял место статистики в основании других общественных наук, прежде всего политической экономии, и считал ее «наукой политической». ^{[7, с. 2-3]}

Учеником Германа стал Константин Иванович Арсеньев. После успешного окончания Педагогического института в 1810 г. он был оставлен преподавать в университете и в 1819 г. занял место адъюнкта по кафедре статистики. Тогда же вышло главное статистическое сочинение Арсеньева – двухтомное «Начертание статистики Российского государства», которое легло в основу его лекционного курса. ^[8] Арсеньев на практике развивал идеи Германа о важности изучения причинно-следственных связей между фактами и явлениями. Он уделял большое внимание рассмотрению условий экономического развития страны, причинам и перспективам роста городов, значению путей сообщения. Арсеньев наглядно демонстрировал преимущества свободного труда над крепостным и подчеркивал, что для улучшения производства «нет лучшего, надежнейшего средства, как совершеннейшая гражданская свобода». ^[9]

Как известно, оба преподавателя статистики оказались в центре т.н. «дела профессоров» Санкт-Петербургского университета, развернувшегося в 1821 г. Эти события, знаковые для истории российского просвещения, интересовали уже дореволюционных историков, важнейшей заслугой которых стала публикация обширного массива материалов дела. ^[10-12] В дальнейшем обстоятельства дела подробно изучали исследователи истории университета в контексте внутренней политики конца 1810-х – начала 1820-х гг., связанной с наступлением «правительственной реакции» и «университетских контрреформ». ^[14-16] Тем не менее, до настоящего времени не исследованным остается историко-научный аспект проблемы влияния событий 1821 г. на логику развития государствоведения в России в 1820-1830-е гг. Отдельные сведения по этому вопросу содержатся в фундаментальной работе М. В. Птухи, ^{[4, с. 84-87]} в дальнейшем авторы ограничивались лишь общими сведениями о ходе и результатах дела. ^[17-19] Между тем, сохранившиеся источники позволяют проследить взаимосвязь обвинений, предъявленных Герману и Арсеньеву, и их теоретических представлений о предмете и методе статистической науки. Интересующие нас материалы – это прежде всего «вопросные пункты», мнения и записки, составленные чиновниками Министерства духовных дел и народного просвещения, протоколы заседаний Главного правления училищ, университетское делопроизводство. ^[20-22] Наиболее значимые документы были изданы Сухомлиновым и Рождественским. ^[11-13]

Общий ход событий, развернувшихся в университете в 1821 г. известен. Остановимся подробнее лишь на тех обстоятельствах дела, которые имели непосредственное отношение к преподавательской работе Германа и Арсеньева, а также их научным трудам. После отставки С. С. Уварова с поста попечителя Санкт-Петербургским учебным округом на эту должность был назначен Д. П. Рунич. Чиновник практически сразу приступил к реализации консервативной программы переустройства университетского образования, которая к этому времени возобладала в Министерстве духовных дел и народного просвещения. 29 августа 1821 г. новый попечитель потребовал от Конференции университета предоставить ему отчеты о хозяйстве, учебных пособиях, распорядке обучения и жизни студентов, а также о мерах «ограждения» университетского преподавания от «вредного духа». Среди прочего Рунич запросил «тетради по коим гг. профессоры читают свои лекции». ^{[13, с. XLIV]} Герман и Арсеньев конспекты своих лекций не предоставили, сославшись на то, что не имели их в записанном виде и излагали материал по памяти. Тогда попечителю были представлены выписки из конспектов студентов, посещавших их лекции.

«Выписки мест из лекций профессора Германа», в количестве 54 штук, были опубликованы Сухомлиновым. ^{[11, с. 271-286]} Они затрагивают, главным образом, проблемы теории статистической науки и статистики России, налогообложения и государственного долга, а также вопросы происхождения и идеального устройства государства. Так, характеризуя предмет статистической науки, Герман главной задачей статистика называл изучение «состояния народа», и лишь затем – способы управления государством. Характеризуя уровень развития административной статистики, к становлению которой он сам имел непосредственное отношение, ученый указывал ее несовершенства: «правительство не знает даже самых простых предметов, <…> даже числа городов в России. Нигде не означено определенное число оных, никто утвердительно не может сказать, сколько выходит ведер вина, хлеба и пр. <…> Официальные сведения имеют тот недостаток, что они обнародуются для известной предполагаемой цели, и обнародуются <…> сообразно с достижением оной». ^{[11, с. 271, 278]} В вопросе о происхождении государства, Герман выступал противником теории общественного договора. По его мнению, «превосходная сила <…> была главнейшей, по крайней мере, причиною для основания всех государств». В изложении Германа, образованию государств предшествовали народные волнения, они закончились созданием государства, которое обеспечило потребности общества в безопасности. Рассматривая одну из «государственных достопримечательностей» - политический строй, Герман показывал не только достоинства, но и недостатки неограниченной монархии – «жалко, что место сие занято не ангелом, а человеком; жалко, что наследуют его люди разных характеров; что один созидает, то другой по смерти его разрушает». ^{[11, с. 273]} Ученый открыто высказывался о преимуществах системы разделения властей, заявляя, что «государь не может быть судьей, ибо судья есть лицо, судящее по законам, ему данным», «нельзя быть первым магистратом и государем». ^{[11, с. 279]} Злоупотребление властью Герман называл деспотизмом, который мог возникнуть «как в монархическом, так и в республиканском образе правления». Когда «сия политическая болезнь» достигает высшей степени, «народ возбуждается, делается революция, и переменяется образ правления. Это дело возможное». Ограничить деспотизм можно введением конституции, которая должна создаваться не как абстрактное сочинение, но служить результатом «тех народных нужд, кои народ имеет по степени, до коей достигло народонаселение, народное богатство и просвещение». ^{[11, с. 283]} Распространение просвещения в государстве Герман связывал с господствующей там религией: «Разумеется, что просвещение зависит от духа господствующей церкви. В протестантской оно могло скорее распространиться, ибо не было никаких притеснений, а всякому позволялось рассуждать свободно о предмете. Напротив, в католической церкви первым грехом почитается рассуждать о предметах, до церкви касающихся. <…> Ежели терпимость, свобода толкования существует в церкви, тогда успехи просвещения будут быстры; в противном случае – медленны». Анализируя экономические особенности государства, Герман не скрывал своего отношения к крепостному праву в России, указывая что «первая причина худого состояния крестьян есть феодальная система, до коей законодатели при важнейших переменах никакого не обращали на них внимание». По его мнению, «совсем на других основаниях следует учредить повинности сельские, уменьшить налоги на крестьян». ^{[11, с. 278]}

«Выписки место из уроков адъюнкта Арсеньева в университетском пансионе о статистике» состояли лишь из 7 записей, которые в целом дублировали приведенные выше слова Германа. ^{[11, с. 299-301]} Вновь встречается мысль о том, что главным предметом изучения статистика должно быть состояние народа, а не правительства; идея происхождения государства в следствие потребности людей в безопасности; противопоставление «доброго» и «злого» государя. Новой темой стало описание действий т.н. «необыкновенной полиции», которым «поручает правительство свою безопасность». По замечанию Арсеньева, эта полиция может быть «ужасна и вредна для самого государства», если становится «орудием деспотизма». «Посредством сей полиции наказываются даже требования прав человечества. Это есть семя раздоров и недоверчивости между гражданами государства». ^{[11, с. 300]} Экономические взгляды Арсеньева изложены в конспектах студентов весьма непоследовательно. Здесь можно выделить тезисы о том, что налоги полезны лишь государству, но вредны для народного богатства и просвещения, высказывания против государственных монополий на винную торговлю, золотые и серебряные рудники, «поелику государь принадлежит к классу непроизводящему, он худой хозяин». ^{[11, с. 300-301]}

Выписки из конспектов студентов в целом позволяют сделать вывод о том, что методика преподавания Германа и Арсеньева значительно отличалась от традиционной манеры подачи статистических сведений. Изложение фактического материала сопровождалась комментариями лекторов, которые анализировали причинно-следственные связи между государственными достопримечательностями в либеральном ключе. Статистический материал служил иллюстрацией теоретических приемов, изложенных Германом в «Теории статистики». ^[23].

Выписки из студенческих конспектов Рунич передал на рассмотрение в Главное правление училищ. Из протоколов заседания известно, что члены правления «с содроганием и крайнем удивлением» осудили «дерзкие хулы» на распоряжения правительства и священное писание. Если непременный секретарь Академии наук Н. И. Фусс высказался весьма сдержанно, приписав подозрительные места в лекциях «не злому умыслу, а недостаточному разумению» об их вреде, то граф И. С. Лаваль выступил с более решительной критикой. Далее, 3,4 и 7 ноября 1821 г. по требованию министра было организовано заседание Правления и Конференции университета, где Германа и Арсеньеву, а также профессорам Э. Раупаху и А.И. Галичу были вручены т.н. «вопросные пункты», по существу – обвинения в политической неблагонадежности.

Опуская эмоциональную риторику членов главного правления, сосредоточимся на содержательной стороне претензий министерских чиновников к способу преподавания статистики в университете, изложенных в «вопросных пунктах». Важнейшей из них стало расширительное толкование учеными объекта исследования статистической науки: «Для чего в преподавании статистики вместили Вы совершенно чуждые сей науке материи, в изложении которых обнаруживаются правила возмутительные?». В ответе на этот вопрос Герман еще раз изложил свое видение статистики как политической науки: «Можно проходить статистику или исторически, и таким образом она должна быть преподаваема, по моему мнению, в гимназиях; или политически, как она должна быть преподаваема, по моему мнению, в университете. По моему мнению, статистика есть средоточие всех политических наук. Она доставляет доказательства всем сим наукам, а потому начала сих наук должны быть развиты в соответственных тому статьях статистики, а особливо в теории статистики, которая представляет сокращение оных, ибо нельзя отвечать за то, что еще неизвестно. Наконец, все входящие в статистику предметы и самый способ преподавания оной означены в моей «Теории статистики», с одобрения Главного правления училищ и на казенный счет напечатанной в 1809 г. для гимназий Российской империи». ^{[11, с. 349-350]} В последующих вопросных пунктах обвинители прямо заявляли, что в изложении Германа «теория статистики и статистика России имели вообще явным основанием своим и целью порицание христианства, оскорбление достоинства церкви, существующего в России правления и вообще верховной власти». Ученый не соглашался с подобными обвинениями, ссылаясь на возможные искажения его идей в студенческих заметках: «Студенты не иначе могли принимать мои изустные преподавания, как за положения, потому что я объясняюсь довольно худо по-русски. <…> А может быть есть и такие уставные записки, кои в течение многих лет переходили из рук в руки и были пополняемы студентами по собственным понятиям». Комментировать содержание студенческих конспектов он соглашался, «если рассмотрение сие будет сделано такими судьями, кои известны по политическим своим сведениям». ^{[11, с. 350-351]}

Схожие по содержанию вопросы были заданы Арсеньеву. Вслед за Германом он давал аналогичную трактовку предмета статистики: «Преподавая статистику, с намерением я не думал никогда касаться области других наук. Но, смотря на нее как на науку политическую, а не историческую или географическую, я сближался с предметами сродными и близкими ей, хотя они главнейше принадлежат к политической экономии или к праву государственному». Подкрепляя свою точку зрения, Арсеньев ссылался на авторитет Шлецера, который впервые заявил о необходимости изучения взаимосвязей между «государственными достопримечательностями»: «Staatsrecht und Staatsverwaltugslehre sind die Haupttheile der Statistik (с нем.: «Государственное право и теория государственного управления являются основными частями статистики» – с А.С.), - так говорил Шлецер, толико знаменитый своими заслугами по статистике и истории нашего Отечества. Кроме простых показаний в числах, я позволил в книге моей суждения и заключения по многим предметам, считая это для себя обязанностью, ибо я имел в виду правило того же Шлецера: es giebt eine statistique raisonée (с нем.: «Существует одна аргументированная статистика» - А.С.). Да простит меня почтенная Конференция и Правление, что я привожу самые подлинные слова Шлецера: Eigentlich fordertman dem Statiskiker nur facta ab, aber oft muss er die Folgen erwahnen zum Beweis dass sein factum statistichrichtig sei (с нем.: «На самом деле от статистика требуют только фактов, но ему часто приходится упоминать о последствиях, как доказательствах того, что он статистически верен» – А.С.) <…> Преподавая теорию статистики, я руководствовался печатной книгой г. профессора Германа, моего наставника в сей науке, руководствовался тем безбоязненнее, что она была преподаваема повсюду по поведению Главного правления училищ». ^{[11, с. 355-356]} Недовольство чиновников вызвала книга Арсеньева «Начертание статистики Российского государства», которая в 1818-1819 гг. уже становилась предметом оживленной дискуссии. Прозвучавшие тогда впервые намеки на политическую неблагонадежность автора теперь обрели очертания резкой критики. ^[9] У Арсеньева потребовали объяснений, почему он использовал для преподавания свою книгу, «которая заключает в себе непозволенные суждения и опорочения отечественного правительства, существующих законов, формы правления гражданского и духовного». Арсеньев объяснял, что использовал книгу с разрешения директора пансиона, добавив, что «она введена и в лицее, и в пансионе Царскосельском без моего содействия, по воле тамошнего начальства». ^{[11, с. 357-358]}

Трехдневное заседание университетского собрания завершилось признанием вины всех четырех профессоров. Протоколы свидетельствуют о том, что мнения членов собрания разделились – из двадцати человек только девять признали подсудимых виновными, остальные либо допускали виновность только в том случае, если будет доказано, что выписки из конспектов студентов действительно соответствуют содержанию лекций, либо вовсе воздержались от подачи мнений. ^{[11, с. 261]} Тем не менее, Главное правление училищ признало учение профессоров вредным, «возмутительным против христианства и опасным для государственного благосостояния». Их научные работы были подвергнуты пристальному рассмотрению.

Весьма подробный критический разбор статистических взглядов и трудов ученых подготовил член Главного правления училищ Лаваль, который подал три мнения по этому вопросу: «Observations sur trois ouvrages du professeur Hermann», «Opinion sur la destitution des professeurs de l’université désingés par de directoire général des écoles», «Observation sul l’ésprit, la nature et les objets de l’enseignament pubic». ^{[11, с. 358-373]} Документы написаны на французском языке и опубликованы Сухомлиновым, далее приводится перевод наиболее существенных фрагментов на русский язык. Лаваль писал о том, что правительство не должно ограничиться наказанием нескольких профессоров, ему следует принять меры по исправлению системы преподавания в целом и отбирать те философские учения, с которыми профессора знакомят студентов: «важно знать идеи, с которыми ученики, которым суждено стать учителями и распространять добрые моральные устои по всей империи, закончат обучение. Плохо, если источники, из которых они черпали свои знания, были отравлены. Я настаиваю на этом наблюдении, поскольку если эти новые учителя будут распространять опасные учения в других учебных заведениях, то <…> ответственность ляжет на правительство» ^{[11, с. 365-366]}

По мнению Лаваля, «опасные идеи» получали распространение не только посредством лекций, но и через учебные пособия, подготовленные Германом и Арсеньевым. Одну из записок он посвятил подробному разбору «Теории статистики» Германа, указывая на противоречия в трактовке автором предмета изучения статистики. «Я не буду винить Германа лично в тех противоречиях, которые возникли из насильственного расширения статистики, свойственного немецким авторам, на которых он ориентировался. Теория Германа лучше всего дает представление о том огромном пространстве, которое они хотели дать этой науки. <…> В начале своей работы профессор соглашается с тем, что статистика – это знание, но не наука (§ 18), а в следующем § он, наоборот, говорит, что это наука политическая». Сомнения у Лаваля вызывали предложенные Германом методы работы со статистическими данными: «В § 21 он (Герман – А.С.) справедливо утверждает, что статистика должна быть страдательной, то есть довольствоваться описанием того, что есть, без добавления размышлений ни о хорошем, ни о плохом; но немного дальше в § 50 говорит, что она должна рассматривать вещи с точки зрения их влияния на общее благополучие, что обязательно влечет за собой наблюдения, размышления». На вопрос о взаимоотношениях статистики и государства Лаваль также не нашел однозначного ответа: «Он говорит в § 80, что если статистик замечает ошибки или изъяны в организации правительства, он должен быть осторожен, чтобы не осуждать их перед обществом, и может сообщить свои наблюдения самому правительству. В § 87, напротив, сказано, что статистик является провозвестником и доброго, и худого, и контролером правительства. <…> каждый размышляющий гражданин судит о государственном управлении, это неотъемлемое право человека <…> Исходя из этих выводов и рассматривая статистику как средство суждения о правителях, я спрашиваю, необходимо ли преподавать эту науку в тех границах, которые пытались ей придать немецкие ученые?». ^{[11, с. 359-361]}

Лаваль раскритиковал некоторые тезисы из «Начертания статистики Российского государства» Арсеньева, где автор рассуждал о привилегиях дворянства, эффективности крепостного права и российском законодательстве: «Что мы должны ожидать от умов наших учеников, которые почерпнут из этих произведений глубокое презрение к русскому дворянству, <…> что сельское хозяйство не может развиваться у нас при нынешнем крепостном праве, <…> что российское законодательство представляет собой бессвязный набор из 70 000 противоречащих друг другу указов, всегда интерпретируемых в пользу богатых. <…> Даже если предположить, что некоторые из этих суждений подкреплены опытом, они не могут быть частью учебного курса». ^{[11, с. 367]}

Один из главных идеологов чисток в университетах М.Л. Магницкий первоначально не стал вдаваться в подробный анализ трудов ученых, ограничившись в своем мнении от 28 ноября 1821 г. лишь общим осуждением расширительного толкования предмета статистики: «В теории статистики не должно говориться о таинстве пресуществления <…>, что <…> якобы власть царская есть завладение народной свободой и якобы никаких нет исторических доказательств о происхождении ее от Бога, и тому подобное». ^{[11, с. 375]} К детальной критике статистического сочинения Арсеньева Магницкий подключился чуть позже, уже после увольнения профессоров из университета. Его возмущало, что «автор сей книги, выгнанный из здешнего университета по делу о вредном преподавании, определен во многих военных учебных заведениях». ^{[24, с. 78]} В бумагах Арсеньева сохранилась критическая рецензия Магницкого, датированная 1822 г. Документ был опубликован Пекарским. ^{[24, с. 69-78]} В своих воспоминаниях Арсеньев замечал, что «в то время <…> Магницкий терзал мой старый труд, мою статистику, послужившую поводом к моему обвинению во время суда университетского; он написал на эту книгу самую злую критику и вновь представил князю Голицыну, как улику в моей виновности». ^{[24, с. 39]} Рецензия представляет собой 46 фрагментов из книги Арсеньева, сопровожденных комментариями, часто весьма резкими: «Все сие ложно и злоумышленно!», «продолжение той же несообразности и хулы на правомерие». Рассмотрим некоторые наиболее содержательные тезисы рецензента. В ответ на рассуждение Арсеньева о разделении властей, при котором «право давать законы имеет один только законодатель, как представляющий в своей особе все общество», Магницкий напоминал, что «самодержец совсем не представляет общества, им управляемого, а представляет Бога, им управляющего». Описывая особенности государственного управления в России, Арсеньев в своей книге указывал на его недостатки и анализировал их причины: «Процессы, или тяжбы бывают обременительные для обеих тяжущихся сторон в России. Великая масса узаконений и указов, не приведенных еще окончательно в систему, и бедное жалование чиновникам в судебных местах есть единственная тому причина. Необеспеченность в состоянии, недостаток в содержании и невозможность удовлетворить самонужнейшим потребностям дают поводы к поползновению на злоупотребления многоразличные <…> Солдаты прочих государств Европы имеют большее жалование, нежели наши. И при всем таком умеренном содержании армия наша потребляет великую часть государственных доходов. <…> Всякий налог, всякая подать есть в существе своем тягость, налагаемая на народ и неохотно несомая». Эти рассуждения автора Магницкий не преминул обратить в «оскорбления и упреки правительству». Критический взгляд Арсеньева на крепостное право проиллюстрирован девятью выписками из книги. Магницкий называет идеи Арсеньева о крепостном труде «косвенным ударом по нынешним помещикам» и «порицанием настоящего правления», которые могут возбудить «народный ропот». Оценка вольных хлебопашцев как «предшественников будущей всеобщей самостоятельности крестьян» вызвала однозначную реакцию рецензента: «Весьма неприличное и опасное толкование <…> тем более, что речь о сем не принадлежит к статистике». ^[73-78]

Рассмотренные критические отзывы о статистических трудах Германа и Арсеньева наглядно иллюстрируют понимание предмета и метода государствоведения, принятого консервативной частью правящей элиты. Выступая резко против расширительного толкования сферы изучения статистической науки и ее сближения с политической экономией, они стремились вернуть ее в рамки традиционного для XVIII в. описательного направления. Как известно, в результате рассмотрения дела профессоров в Главном правлении училищ обоих преподавателей признали виновными в распространении антихристианских и антиправительственных идей. Герману было предписано покинуть университет, ему запрещалось преподавать во всех училищах, подведомственных Министерству духовных дел и народного просвещения. Арсеньев также был уволен из университета, но ему разрешалось перейти на службу в другое ведомство. Книги Германа «Краткое руководство по всеобщей статистике», «Всеобщая теория статистики» и «Историческое обозрение статистики, в особенности Российского государства», ^{[23, 25, 26]} а также работа Арсеньева «Начертание статистики Российского государства» были запрещены для использования в учебных заведениях. Дальнейшее рассмотрение дела предполагалось продолжить в уголовном суде. Примечательно, что Магницкий высказался против публичного судебного процесса над профессорами, т.к. опасался, что «богохульные выражения и возмутительные начала, открыто повторяясь, от часу более будут разноситься, делать соблазн, а может быть и вред». Чтобы сгладить общественный резонанс, чиновник предложил выслать Германа и Раупаха за границу и «остеречь державы Священного союза от сих опасных людей». ^{[11, с. 375]}

Уголовного суда не последовало, вместо этого министр А.Н. Голицын передал дело на рассмотрение к Комитет министров, сопроводив его запиской, в которой обосновал необходимость пресечения распространения «вредных учений» в университетах: «Система открытого отвержения истин св. писания и христианства, соединяемая всегда с покушением ниспровергать и законные власти, <…> были <…> причиною всех народных мятежей и революционных бедствий, которые потрясли многие государства, пролили потоки крови и ныне еще не перестают нарушать спокойствие Европы». Революционные события 1820-1822 гг. в Испании, Португалии и итальянских государствах, беспокоившие министра в это время, ^{[27, с. 54]} он использовал как аргумент в пользу усиления идеологического контроля над просвещением: «Науки, составленные на основании подмена божественных откровений человеческими выдумками, <…> свергают с человека все узы повиновения, разрывают связи общественные, искореняют алтари, ниспровергают престолы и обращают весь порядок благоустроенного общества в бурный хаос». ^{[11, с. 263; 28, с. 487-529]} В ходе обсуждения дела в Комитете министров возникли разногласия, в результате чего была создана комиссия для повторного рассмотрения дела. Ее работа затянулась на несколько лет и завершилась только в 1827 г., когда, по распоряжению нового императора Николая I, дело было прекращено. Оба ученых-статистика связали свою научную карьеру с Академией наук и другими учебными заведениями Петербурга. Кафедру статистики в университете занял давний оппонент Германа и Арсеньева Е.Ф. Зябловский, который был приверженцем традиционного описательного государствоведения и крайне неохотно обращался к трактовке теоретических положений. ^[29] В ходе университетского суда он активно высказывался против программы преподавания Германа, заявляя, что она «наполнена чуждыми предметами, нелепыми рассуждениями», что «Герман преподавал не статистику, а больше государственное хозяйство, государственное право и частью народное право». По мнению Зябловского, статистику не следует толковать расширительно, ее цель – лишь показать «достопримечательности в известном государстве по настоящему времени». ^{[15, с. 788]} Идеалом Зябловского были полнота и точность данных, при этом причинно-следственные связи и явления, влиявшие на развитие «государственных достопримечательностей», ученого не интересовали. Значительные последствия для развития российской статистики имел запрет использования трудов Германа и Арсеньева в других учебных заведениях. Это более чем на два десятилетия затормозило развитие политико-экономического направления государствоведения в России. ^[30] Перемены в университетском статистическом образовании начались после 1835 г., с принятием нового Университетского устава. Документ предполагал отделение курса статистики от истории и географии и объединение его с преподаванием политической экономии, что соответствовало распределению специальностей, принятом с 1803 г. в Академии наук. Тогда работы Германа и Арсеньева оказались востребованы новым поколением российских статистиков.