Процессы орабочивания российского общества в 1930–1980-е годы

Димони Татьяна Михайловна ORCID: 0000-0002-9049-1469 доктор исторических наук профессор, кафедра отечественной истории, Вологодский государственный университет 160001, Россия, Вологодская область, г. Вологда, ул. Проспект Победы, 37, оф. 53 Dimoni Tatiana Mikhailovna Doctor of History Professor, Department of National History, Vologda State University 160001, Russia, Vologda region, Vologda, Prospekt Pobedy str., 37, office 53 dimonitm@yandex.ru

Безнин Михаил Алексеевич ORCID: 0000-0001-5152-796X доктор исторических наук профессор, кафедра отечественной истории, Вологодский государственный университет 160001, Россия, Вологодская область, г. Вологда, ул. Проспект Победы, 37, оф. 53 Beznin Mikhail Alekseevich Doctor of History Professor, Department of National History, Vologda State University 160001, Russia, Vologda region, Vologda, Prospekt Pobedy str., 37, office 53 bezninma@vogu35.ru

статья выполнена при финансовой поддержке РФФИ, проект № 18-09-00184 «Социальная революция в советской России: предпосылки, этапы, итоги»

Изучение процессов орабочивания в советский и постсоветский периоды

Одним из ключевых явлений в России ХХ века была социальная революция. В ходе этой глобально й трансформации умирали «старые» и переживали становление «новые» классы общества. Среди них ведущую роль играл формирующийся класс собственников (протобуржуазии), класс управляющих (менеджеров) ^[4]. Значимым процессом было формирование в советском обществе класса-обладателя интеллектуального капитала (интеллектуалов) ^[3]. Однако наиболее массовым процессом, отмеченным практически всеми советскими обществоведами, было раскрестьянивание.

В ходе раскрестьянивания России крестьянское население почти полностью утратило все основные социально-классовые признаки крестьянства и приобрело признаки других классов и классовых групп, преимущественно сближаясь и вливаясь в состав рабочего класса. Но если процесс раскрестьянивания в последние десятилетия постоянно приковывал внимание исследователей, то процесс орабочивания в постсоветской историографии часто оставался на периферии интереса историков.

В советское же время изучение рабочего класса было одной из доминантных тем общественных наук. Логика здесь заключалась в признании за ним: а). доминирующих позиций в обществе (исходя из представления о диктатуре пролетариата) и б). главной классовой опоры советской власти. Однако многие факторы процесса орабочивания и пролетаризации общества по идеологическим причинам оставались за кадром.

Изучение непосредственно процессов орабочивания советского общества было начато сразу после революции 1917 г. Исходя из имеющихся изданных на этот счет материалов, можно заключить, что большинство исследователей социальной структуры общества признали процесс орабочивания уже в конце 1930-х гг. состоявшимся и завершенным. Среди таких работ нужно отметить исследования, написанные на основе промышленных и профессиональных переписей или переписей, частично учитывавших эти вопросы и проводившихся с 1918 по 1955 гг. ^[1]

Разработка вопросов генезиса рабочего класса уже в 1920–1930-е гг. была поставлена на довольно профессиональные рельсы. В 1929 г. была создана секция по изучению истории пролетариата при Институте истории Комакадемии. В 1958 г. эта линия была продолжена созданием группы по изучению истории советского рабочего класса (Институт истории АН СССР), развивалась эта организационная линия в советский период и далее.

Первый методологический вопрос, который всегда вставал перед исследователями – определение категории «рабочий» («пролетарий»).

В конце 1920-х – начале 1930-х гг. пролетарскими считались хозяйства без рабочего скота (безлошадные) и, как правило, без крестьянского хозяйства (земли) ^{[44, с. XXX]}. В документах региональной власти того времени, например указывалось: «У нас по району насчитывается около 2 тыс. так называемых «опролетаризировавшихся хозяйств» … Это такие хозяйства, которые отказались от земли, некоторые даже от усадьбы, сохранили за собой только один домишко» ^[8] (Котласский район Северного края, 1934 г.). Современная общественная наука при определении пролетариата делает акцент на обязательном найме (продаже рабочих рук) как основном источнике существования. В современных английских и американских словарях термин «пролетариат» толкуется, как «класс промышленных наемных работников, которые, не обладая ни капиталом, ни средствами производства, должны зарабатывать себе на жизнь, продавая свой труд; беднейший класс работающих людей» ^{[23, с. 467]}. И. Валлерстайн трактует пролетаризацию в качестве процесса увеличения процентной зависимости от денежных поступлений за наемный труд ^[6]. Японский исследователь Мацусита Кэйъити считает, что процесс пролетаризации связан с увеличением числа наемных работников, отделением от традиционных средств производства ^[16]. На наш взгляд, ключевыми характеристиками «рабочего» является место в отношениях собственности (отсутствие собственности на средства производства) и работа по найму. При этом пролетарский класс может быть и промышленным, и сельскохозяйственным, а также трудиться в инфраструктурных отраслях (строительство, транспорт и пр.).

В СССР середины 1930-х гг. термин «пролетариат» практически вышел из употребления в связи с установкой, изложенной И.В. Сталиным. По его мнению, пролетариатом был дореволюционный рабочий класс (так как он был лишен орудий и средств производства). При советской же власти орудия и средства производства переданы народу, поэтому пролетариат превратился в новый класс – рабочий ^[41]. С этого времени общеупотребимым стал термин «рабочий класс», а термин «пролетариат» применительно к СССР вышел из употребления.

Критерии отнесения к пролетарскому классу активно разрабатывались советскими учеными. Кроме работы по найму, в качестве классифицирующего признака, в конце 1920-х - 1930-е гг. были методологически сформулированы еще три критерия качества рабочего класса: социальное происхождение, связь с землей, рабочий стаж ^[44]. Позднее к этим характеристикам добавились особенности сознания (Б.Л. Маркус) и индустриализация быта (С.Г. Струмилин).

Перейдем к количественным и качественным характеристикам процесса орабочивания советского общества.

Количественные характеристики процесса орабочивания советского общества

По официальным советским данным на начало ХХ века численность рабочих в Российской империи составляла около 14 млн. человек, из них на крупных предприятиях трудились чуть менее 3 млн. человек, в строительстве 1,4 млн., в мелкой кустарной промышленности (города и деревни) – 2,8 млн., чернорабочими – примерно 2,5 млн человек, сельскохозяйственные рабочие составляли 4,5 млн. человек ^{[40, с. 9-11]}.

Динамика нарастания рабочих в советском обществе выглядела следующим образом.

В начальный период индустриализации численность лиц наемного труда в СССР (при довольно большой разнице в методике подсчетов по сравнению с предыдущим периодом) оставалась примерно на уровне начала ХХ века. В 1927-28 гг. число лиц наемного труда составляло 11,4 млн. человек (без сельского и лесного хозяйства – 9,2 млн. человек) ^{[28, с. 16-17]}.

По данным учета труда численность рабочих составляла в СССР в 1940 г. – 24 млн. человек, в 1960 г. – 46 млн., в 1987 г. – 82 млн. Таким образом, с 1940 по 1987 г. она выросла в 4 раза, при этом наиболее быстрые темпы роста наблюдались в период 1940–1960-х гг. В целом удельный вес рабочих во всей численности занятых в общественном хозяйстве СССР увеличился с 38% в 1940 г. до 63% в 1987 г. ^{[35, с. 26]} Бифуркационный перелом, характеризующий социальную революцию, когда доля рабочих среди трудящихся советского общества превысила 50%, приходился на 1950-е гг.

Основная часть пролетариата являлась промышленными рабочими: 1940–1980-е гг. их доля среди рабочих составляла 38-46% (в 1960–1980-е гг. наблюдалось снижение доли промышленных рабочих). В строительстве были заняты в этот период 6-10% рабочих, сельскохозяйственными рабочими являлись 7-13% ^{[43, с. 26,71]}.

Каковы же были каналы орабочивания? Простые статистические наблюдения за динамикой социальной структуры советского общества показывают, что увеличение численности рабочих напрямую не коррелировалось, например, с сокращением численности колхозников, которое шло более медленными темпами (с 1940 по 1987 г. сокращение в 2,5 раза). Процесс формирования рабочего класса был сложноканальным, причем соотношение каналов с течением времени серьезно менялось.

Первоначально главным источником формирования рабочего класса было «старое ядро» рабочих, начавших трудовую деятельность в конце XIX – начале XX в., восстановившееся после Первой мировой, Гражданской войн и деклассирования 1920-х гг. Данные выборочной переписи ВЦСПС в апреле-мае 1929 г. показали, что в составе 382 тыс. рабочих трех отраслей промышленности насчитывалась половина лиц (50,7%), пришедших на производство до октября 1917 г., причем свыше 21% - до 1905 г. Половина промышленных рабочих пришла на производство уже после 1917 г., из них 9% - в период Гражданской войны, 20% - в период 1922-1925 гг., и 20% в период 1926-1929 гг. Особенно большим «старое ядро» промышленных рабочих было в металлопромышленности (обработка металла) – 50,8% пришли в эту отрасль до 1917 г., в хлопчатобумажной промышленности 59,3% рабочих также принадлежали к старым кадрам промышленного пролетариата. А вот в каменноугольной промышленности Донбасса уже в 1929 г. «старорабочие» составляли только 33% ^{[44, с. 4-5]}. Еще одной яркой чертой «старого ядра» рабочих был их потомственный статус. Свыше половины таких рабочих (52% являлись рабочими во втором поколении) ^{[44, с. 5]}. Старое ядро рабочих было выявлено во время переписи ВЦСПС в сентябре 1929 г. и в сельском хозяйстве. Оно состояло из рабочих совхозов, начавших работать по найму еще до революции 1917 г. Такие кадры среди постоянных рабочих совхозов составили 60% ^{[44, с. 22-23]}.

С середины 1920-х гг. нарастает удельный вес орабочивания через новые каналы. В 1926 г. в ходе обследования было выявлено, что кадры пролетариата, вновь влившиеся в советскую промышленность, состоят не только из прослойки рабочих и их детей (что составляло 47%), но и из значительной массы крестьянства (45%), была также выявлена прослойка выходцев из служащих, пополнявшая рабочий класс (5,8%) и выходцев из «мелкой буржуазии» (кустарей, торговцев и пр.) – около 2% ^{[44, с. 5]}. В 1931-1932 гг. удельный вес выходцев из деревни в пополнении рабочей силы городов превалировал и составлял 65% [34 с. 313].

С конца 1920-х гг. крестьянство, выходившее из своего сословного статуса в ходе массового процесса раскрестьянивания ^[2], становится наиболее массовым источником пополнения рабочего класса. После небольшого этапа массового свободного (как писали в документах тех лет – «стихийного») перемещения из деревни в город за счет отходничества (в 1928/29 г. этот процесс затронул 4,3 млн человек) ^{[15, с. 123]} складываются основные каналы перехода деревенских жителей (преимущественно колхозников) в состав рабочих. Из этих каналов основными были три. Первый был представлен системой оргнабора (организованного набора рабочей силы) - способом регламентированного привлечения на предприятия промышленности, строительства, транспорта и др. в противовес свободному найму. Первоначально оргнабор был довольно близок по форме к отходничеству, с 1931 г. начали заключаться договора организаций с колхозами и колхозниками по привлечению трудовых ресурсов ^[26], окончательное законодательное оформление оргнабор получил в 1938 г. ^[22] и довольно активно применялся до начала 1960-х гг. По подсчетам М.Я. Сонина с 1931 по 1940 г. путем оргнабора в разные отрасли было привлечено 28,7 млн. человек, из них с 1931 по 1937 г. – 22 млн и с 1938 по 1940 г. – 6,7 млн человек ^{[39, с. 182]}. Как форма привлечения рабочей силы оргнабор, хотя и на совершенно других правовых основаниях, сохранялся в более поздний период. В РСФСР по оргнабору за годы 8 пятилетки (1966 – 1970 гг.) было привлечено около 600 тыс. рабочих, из них 262 тыс. – в строительство, более 164 тыс. – в лесную промышленность, более 74 тыс. – в рыбную промышленность ^[11].

Вторым каналом перехода в состав рабочих было «бегство» из деревни (несанкционированный уход) и трудоустройство на промышленное предприятие. По данным Н.С. Иванова в 1946–1958 гг. около четверти селян покинули деревню, минуя все административные препятствия и ограничения ^{[14, с. 423]}. Некоторые данные показывают еще большие масштабы несанкционированных перемещений в рабочие кадры. По сведениям, приведенным С.Л. Сенявским, в 1950 г. в СССР по оргнабору было принято предприятиями 14% вновь поступивших рабочих, из училищ и школ трудовых резервов – 7%, в индивидуальном порядке по свободному найму – 79%; в 1959 г. соответственно 4%, 4% и 92% ^[36].

Третий путь перехода из колхозников в рабочие был связан с переходом на работу в госпредприятия сельской местности (или путем реорганизации колхозов в совхозы). Уже в начале 1930-х гг. колхозники становятся основным источником пополнения численности рабочих совхозов. В 1932 г. среди рабочих совхозов 53% были выходцами из крестьян ^{[42, с. 28]}. В социальный статус рабочих переходила часть рабочих машинно-тракторных станций (МТС). Первоначально, в 1935 г. это касалось комбайнеров, а с 1953 г. и трактористов. В период масштабной совхозизации в России (1958 – 1965 гг.) численность рабочих совхозов и госхозов увеличилась почти в 2 раза с 2,6 млн человек до 4,9 млн человек. В то же время численность колхозников сократилась на 4 млн человек (с 11,6 млн. до 7,5 млн.) ^{[17, с. 344]}.

Важным, хотя и не таким масштабным, как раскрестьянивание, каналом пополнения пролетариата, особенно в 1930-е гг., было «размещанивание» городской среды. Фарватеры процесса орабочивания включали вовлечение в индустриальный (и очень немного – в сельскохозяйственный) труд городских безработных, женшин-домохозяек, подростков, городских кустарей, торговцев. К весне 1930 г. в СССР численность безработных на бирже труда составляла около 1 млн человек ^{[34, с. 149]}, среди них было много приехавших из деревни в город крестьян, около 16% составляли индустриальные рабочие, более 50% - женщины ^{[45, с. 7; 44, с. 36]}. С конца 1920-х гг. было организовано производственное переобучение безработных на специальных курсах при биржах труда и непосредственно на предприятиях. К концу первой пятилетки этот ресурс формирования рабочего класса практически полностью исчез.

«Орабочивание» женщин из мещанской городской среды достигло особенной интенсивности, начиная с 1930 г. В течение 1930-1931 гг. в промышленность было «втянуто» примерно 850 тыс. женщин. Удельный вес женщин в фабрично-заводской промышленности возрос с 1928 г. по 1939 г. с 29% до 43% ^{[29, с. 59]}. Еще серьезнее на рост удельного веса женщин среди рабочих повлияла Великая Отечественная война, доля женщин среди рабочих промышленности в 1945 г. составляла 51% ^{[29, с. 66]}. Если в 1940 г. в составе промышленно-производственного персонала СССР женщин-рабочих (вместе со служащими) было 4,5 млн. чел, в 1958 г. – 8,8 млн. чел. ^{[29, с. 65]} В начале 1970-х гг. (по данным на 1972 г.) в промышленности России были заняты 29 млн женщин (рабочих и служащих), женщины-рабочие составляли 60% всех занятых на основных работах промышленных предприятий ^[10].

Важным источником комплектования квалифицированной рабочей силы являлось подрастающее поколение пролетарских семей. Главная масса подростков в 1930-е гг. притекала в производство через школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ). Численность учеников в крупной фабрично-заводской промышленности СССР составляла в 1928 г. 133,3 тыс. человек, а в 1932 г. – 582,6 тыс. чел. ^{[24, с. 31]}. Удельный вес готовившихся через этот канал кадров составлял на 1931 г. около 5% от всех влившихся в состав промышленного рабочего класса. В 1940 гг. ФЗУ было трансформировано в систему ФЗО, а в 1958 г. – профтехобучения. Этот ресурс орабочивания в дальнейшем становился ведущим в формировании рабочего класса города и деревни. Численность обученных в системе производственного обучения СССР составляла в 1940 г. – 1,2 млн. человек, в 1960 г. – 6,6 млн., в 1970 г. – 13,5 млн., в 1980 г. – 33,5 млн. человек ^{[48, с. 53]}.

«Размещанивание» также вовлекло в рабочую среду городских кустарей. Численность самостоятельных ремесленных производителей в городах уменьшилась в 1931 г. по сравнению с 1927/28 г- на 1,2 млн. чел., почти целиком переместившихся в крупную промышленность ^[25]. Последние всплески привлечения кустарей на промпредприятия были связаны с ликвидацией системы промысловой кооперации: в 1956 г. советскому государству был передан ряд предприятий промысловой кооперации вместе с 0,5 млн. членов артелей. В 1960 г. еще 1,4 млн. работников промкооперации СССР перешло в государственную промышленность, на транспорт, в строительство и жилищно-коммунальное хозяйство ^{[19, с. 50; 21, с. 637]}.

Путь к орабочиванию лежал также через такой специфический механизм как репрессивная система СССР (ГУЛАГ). Особую роль в экономике страны он выполнял в 1930-е гг., поставляя рабочую силу на крупнейшие стройки (каналы, гидроэлектростанции, металлургические комбинаты, городское строительство в местностях Крайнего Севера и Дальнего Востока и пр.). Однако прошедшая в 1990-начале 2000-х гг. дискуссия привела историков к заключению о незначительной, в целом, роли рабочей силы Гулага в развитии экономики СССР (по мнению Л.И. Бородкина общий вклад Гулага в экономику не превышал 4 % ВВП) ^[12].

Таким образом, орабочивание общества было тотальным процессом, захватив за период 1940–1980-х гг. той или иной формой почти 60% населения страны, вовлеченного в общественное производство. Ни одна социальная группа советского общества не переживала такого масштабного нарастания. Соотношение источников орабочивания менялось: если в середине и второй половине 1920-х гг. были весомо задействованы городские ресурсы, то начиная с 1930-х гг. и до начала 1960-х гг. – шел упор на вовлечение ресурсов из села. В 1970–1980-е гг. в основном были задействованы как процессы социального самовоспроизводства рабочих, так и разного рода процессы социальной мобильности. Новым явлением в 1960–1970-е гг. становится пополнение рабочего класса за счет социальных групп более высокого статуса. Например, по обследованиям, проведенным в Ленинграде, доля выходцев из интеллигенции среди высококвалифицированных рабочих за 1965 – 1970 гг. выросла с 16 до 29% ^{[47, с. 10]}. Целым рядом исследований фиксируется и замедление социальной мобильности. Например, единовременное выборочное обследование населения России 1982 г. показало, что 74% (2/3) рабочих ни разу не меняли социальный статус за время трудовой деятельности ^[9], т.е., по сути дела, пролетарский класс выглядел сформировавшимся и приобретал черты «закрытой» социальной группы.

Качественные характеристики процесса орабочивания

Вторая большая проблема рассмотрения социального процесса орабочивания – его качественные характеристики. Первоначально советскими исследователями в качестве важнейших среди них определялась «связь с землей» или ее отсутствие как критерий пролетарскости. Нужно отметить, что для рабочих «старого», дореволюционного поколения, не являющихся отходниками и входивших в мещанство, связь с сельским хозяйством была совсем не характерна. Рабочие же нового призыва, приходившие на производство из деревень, как правило, связь с сельским хозяйством полностью не прерывали. По обследованию, проведенному в 1929–1930 гг. среди рабочих крупного завода «Серп и молот» (Москва), имели землю 34%, в том числе с посевом и рабочим скотом – 22%; среди рабочих крупного завода АМО (Москва) – 19%, в том числе с посевом и рабочим скотом – 10%. Как правило, в 1929 – 1930 г. доля промышленных рабочих, имеющих землю, не превышала 25% их состава. Более высокий уровень рабочих «с землей» был в рудной промышленности – 41%, деревообрабатывающей промышленности (95%) ^{[42, с. 84-85]}.

Сельскохозяйственные рабочие (рабочие совхозов) также мониторились на предмет связи с землей. По проведенным в 1929 г. выборочным обследованиям, большинство постоянных рабочих совхозов были «безземельными». Так, постоянные рабочие совхозов на 71% были «безземельными», среди имевших земельный участок около 20% были без рабочего скота и только 9% имевших земельный надел держали рабочий скот ^{[44, с. 78]}. Нужно отметить, что вместе с пополнением рабочих совхозов за счет бывших колхозников (этот процесс массово шел с начала 1930-х гг.) интерес к ведению приусадебного хозяйства нарастал, и к концу 1930-х гг. совхозные рабочие, как и колхозники, практически все были наделены приусадебной землей под огород.

С началом форсированного процесса раскрестьянивания в конце 1920-х – 1930-е гг. ситуация меняется. Обезземеливание крестьянства в период коллективизации, передача значительной части имущества крестьянских дворов в неделимый фонд колхозов и в государственную собственность само по себе пролетаризировало деревню. Оказываясь в городе (тем более в совхозе) такой новопришлый рабочий долго сохранял крестьянское представление об устройстве хозяйственной жизни. А оно было далеко не пролетарским. Наличие огорода у жителей мелких и средних городов, содержание скота в домашнем хозяйстве было совсем не редкостью. В 1955 г. в РСФСР приусадебные участки в пользовании колхозников составляли 3,3 млн га, в пользовании рабочих и служащих – 0,8 млн га ^{[19, с. 127]}. Поголовье коров в личных приусадебных хозяйствах колхозников России составляло в 1941 г. 7,3 млн голов, в 1953 г. – 5 млн голов; в личных подсобных хозяйствах рабочих и служащих соответственно 2,1 млн голов и 2,6 млн голов ^{[19, с. 137]}. Российские рабочие довольно долго самостоятельно выращивали на приусадебных участках картофель. Доля картофеля собственного производства составляла 1950 г. – 60%, в 1960 г. – 47% всех поступлений картофеля в рабочую семью ^{[31; 32]}. В РСФСР рабочие промышленности получали из приусадебного хозяйства в 1954 г. 20% овощей, 11% мяса, мясопродуктов и сала, 5% молока, 30% яиц ^[33]. Только в 1960-е гг. интерес к личному огороду как источнику питания стал в рабочей среде постепенно угасать. Однако даже после всех ударов по личным подворьям, особенно активным в хрущевский период, в 1976 г. в РСФСР в пользовании приусадебных хозяйств осталось около 3,7 млн га сельхозугодий, 5,8 млн голов коров ^{[18, с. 132, 147]}.Образ «дачи» у городских рабочих оставался весьма популярным и как символ благополучия, достатка, и как статусный элемент жизни.

С точки зрения оценки уровня орабочивания важна не только связь с сельским хозяйством сама по себе. Гораздо важнее оценить уровень денатурализации бюджета, так как именно данный показатель свидетельствует о пролетарском социальном статусе, когда основная часть дохода формируется за счет продажи рабочей силы (работы по найму). В среде промышленных рабочих уже по обследованиям начала 1930-х гг. заработная плата от работы по найму занимала основное место в доходах семьи. В первом полугодии 1931 г. заработная плата членов семьи промышленного рабочего России составляла около 87% всех доходов семьи, тогда как «доходы от продажи продуктов своего хозяйства» - около 0,4% ^{[42, с. 154]}. Совхозных рабочих государство также старалось выводить на принцип формирования основного дохода от работы по найму. Согласно обследованиям совхозов СССР в 1929/30 г. заработная плата главы семьи и членов семьи от основного и второстепенных занятий составляла около 85% всех поступлений, а доход «от собственного хозяйства и самостоятельных промыслов» - менее 1% ^{[42, с. 165]}. Необходимо, однако, отметить, что в отношении принципов оплаты труда рабочих совхозов государственная политика корректировалась в сторону увеличения доли доходов от приусадебного хозяйства. Так, в 1933 г. был решен вопрос о наделении совхозников приусадебным участком и обеспечении их скотом ^[37]. Торможение процесса пролетаризации сельскохозяйственных рабочих было обусловлено изменением отношения государства к индивидуальному хозяйству в целом, которое, как быстро выяснилось, было весьма важным источником пополнения продовольственных ресурсов и поступления натуральных и денежных налогов. Однако роль заработной платы в бюджете совхозной семьи всегда была ведущей. Даже в годы форсированной совхозизации, когда колхозники со своими традициями приусадебного хозяйствования переходили в статус совхозных рабочих, доля доходов от собственного хозяйства в совхозных семьях не была ведущей. В семьях совхозных рабочих РСФСР в 1958 г. доля доходов от заработной платы составляла 58%, в 1961 г. – 62,6%, а поступления от личного приусадебного хозяйства – соответственно 29% и 23% ^{[38, с. 18]}. Отличие сельскохозяйственных и промышленных рабочих по роли доходов от ведения личного хозяйства сохранялось практически до конца советского времени, однако принцип ведущей роли заработной платы в доходах семей рабочих оставался неизменным. В 1979 г. в семьях промышленных рабочих России доход от работы по найму составлял 87%, в семьях рабочих совхозов 73%; доход от личного приусадебного хозяйства – 0,01% и 15% соответственно ^{[5, с. 22-23]}.

Медленнее всего по показателю орабочивания бюджета пролетаризировались колхозники. Однако этот процесс также набирал обороты. С 1956 г. было введено ежемесячное авансирование колхозников, а с 1966 г. – гарантированная заработная плата в колхозах, исходя из тарифных ставок соответствующих категорий работников совхозов. Период второй половины ХХ века стал этапом снижения роли приусадебного хозяйства в бюджете колхозной семьи. В 1953 г. доход от колхоза, государственных и кооперативных организаций в структуре совокупного дохода семей колхозников РСФСР составлял 52%, доход от личного приусадебного хозяйства – 46% ^{[38, с. 25]}. В 1979 г. уровень дохода от работы в колхозе и работ по найму в семьях колхозников России составлял 63%, а дохода от личного приусадебного хозяйства – 25% ^{[5, с. 91]}. Таким образом, пролетаризация бюджета колхозников отчетливо наблюдалась с начала 1950-х гг. и была постоянным, хотя и самым медленнотекущим трендом эволюции этой части рабочих.

Орабочивание быта общества, по выражению С.Г. Струмилина, заключалось в «индустриализации» быта. В данном случае речь шла о применении промышленного типа комфорта – в идеале отдельного жилья с центральным отоплением, электрическим освещением и т.д. По данным жилищных анкет 1928 г. фабрики и заводы стремились обеспечить рабочих жильем такого уровня. По обследованиям быта городских рабочих было выявлено, что средняя жилая площадь на душу семьи составляет 4,98 кв. метра, число лиц, живущих в одной комнате – 3 человека. Центральным отоплением было оснащено 16% хозяйств городских рабочих, электричеством – 67%, канализацией – 20% хозяйств ^{[42, с. 159]}. В период индустриального строительства 1930-х гг. ситуация ухудшилась – массовый приток сельского населения в города требовал быстрого строительства жилья самого примитивного качества. Барачный тип проживания в городах был преобладающим до конца 1950-х гг., когда было развернуто массовое строительство жилых домов с индивидуальными квартирами. В 1940 г. в РСФСР жилищный фонд городов и поселков городского типа составлял 230,8 млн кв. метров, а в 1967 г. – 769 млн кв.метров. За этот период доля жилищ, оборудованных водопроводом, возросла в 5,2 раза, канализацией – в 5,8 раза, центральным отоплением – в 11,9 раза, газом – в 51,9 раз ^{[35, с. 163]}. В сюжет индустриализации быта следует добавить демографические характеристики орабочивания (стремление минимизировать количество иждивенцев в семье), в том числе и через коллективные формы заботы о детях (детсады, интернаты, кружки и пр.). Демографические и бюджетные обследования показывали сближение всех отрядов рабочих по показателям состава семей и количества детей. К началу 1970-х гг. они практически одинаковы: в 1970 г. средний состав семьи рабочего промышленности РСФСР равнялся 3,07 человек, из них работающих в среднем было 1,8, иждивенцев – 1,03 человек; в семьях работников совхозов России семья состояла в среднем из 4,04 человек, из них работающими были 1,8 человек, иждивенцами – 1,8 человек. Близкими к ним были и демографические показатели колхозных семей ^{[5, с. 19-20]}.

В целом рабочие представления о необходимом количестве бытовых, транспортных, медицинских и др. услуг, желания приобретения определенных товаров (что показывали соцопросы) свидетельствовали о складывании стремлений, присущему «среднему классу» общества. Даже сельские жители в середине 1980-х гг. были обеспокоены, прежде всего, бытовыми проблемами, показывающими стремление к более высокому уровню жизни: в 1985 году 48% сельских жителей заявили, что обеспокоены проблемами водоснабжения, 40% - жилищными условиями, 24% - уровнем доходов, 21% - санаторным лечением, 9% - размещением детей в детских садах. Среди первоочередных предметов, планируемых к приобретению, и городские и сельские рабочие называли цветной телевизор, модную одежду, магнитофоны, мебель, стиральную машину, книги ^{[13, с. 23]}.

Складывание сознания, присущего рабочему классу, также произошло не одномоментно. В художественной литературе больше всего этому сюжету подходит образ платоновского «котлована», нивелировавшего многовариантные остатки сословных представлений. В историографии этот сюжет исследован меньше ^[46]. Однако ряд исследователей обращают серьезное внимание на уход «старой» профессиональной рабочей культуры (хотя ее формирование в период начала ХХ века было в зачаточном состоянии) и формирование новой в 1930-е гг. Уход «цеховой» культуры старого рабочего мира был связан, прежде всего, с массовым приходом на промышленные предприятия вчерашних крестьян и представителей других сословий, а также с формированием новых производственных систем. Например, применение конвейерного метода с начала 1930-х гг. серьезно снижало представление промышленного рабочего об индивидуальной ответственности за конечный результат в изготовлении продукции. Стахановское движение, ударничество становилось атакой на высокий статус «старых» промышленных рабочих и передавало инициативу молодым и часто неопытным, но активным рабочим кадрам. Ускоренное производственное обучение через систему ФЗО снижало требования к рабочим умениям и обесценивало полученную на старом заводском производстве квалификацию.

Важнейшей частью процесса орабочивания была утрата статусов собственника. У городских промышленных рабочих он был утрачен еще до революции, этот процесс продолжался и в советский период. Отдельные косвенные данные социологических исследований позволяют ярко увидеть эту особенность. Например, в середине 1960-х гг. одним из направлений экономических реформ было развертывание так называемой «производственной демократии», согласно которой планировалось активно привлекать рабочих к управлению производством, в том числе через участие в производственных совещаниях, распределении фондов производства и т.д. Однако социологический опрос, проведенный в 1969 г. на 6 крупнейших предприятиях Урала (Уралмаш, механический завод № 2 г. Свердловска, завод Гипрометприборов, Уралэлектротяжмаш, Государственный подшипниковый завод № 6, Челябинский инструментальный завод), показал, что 46% рабочих ни разу не выступали на производственных собраниях. В ответах рабочие пояснили, что нет смысла выступать – замечания и предложения не реализуются. В ответах на вопрос об участии в распределении фондов производства 77% рабочих ответили, что они не принимают участия в распределении фонда материального поощрения, 82% - что не принимают участия в распределении фонда развития производства, 88 % - что не принимают участия в распределении фонда социально-культурного и жилищного строительства ^{[7, с. 27, 31, 59]}. Процесс отчуждения от собственности развивался и в орабоченной среде сельских пролетариев, правда, гораздо медленнее. Завершающим ударом по титулу собственника было лишение колхозников статуса паевого собственника колхозного имущества. Уже в 1955 г. по статистическим данным паевые взносы колхозников в стоимости средств колхозов РСФСР были чрезвычайно малы и не превышали 2% их стоимости ^[33]. При передаче колхозного имущества совхозам в 1950–1960-е гг. их ресурсы передавались государству без всяких дополнительных оговорок, что позволяет сделать вывод о сложившемся государственном представлении отсутствия кооперативного характера колхозной собственности. Законодательно титул собственника колхозного имущества исчез у колхозников в 1969 г., когда при принятии Примерного устава колхоза понятие паевых фондов колхоза в документе просто-напросто отсутствовало ^{[27, с. 384]}.

К сожалению, тотальных исследований ценностных ориентаций класса рабочих не проводилось, отчасти потому, что с конца 1970-х гг. в СССР формировалась коннотация однородного социалистического общества. Однако некоторые социологические данные все же можно привести. В 1984 г. Институт социологических исследований АН СССР представил в ЦК КПСС «сов. секретный» отчет об исследовании лиц старше 18 лет на территории 8 союзных республик. Исследование называлось «Проблемы развития и совершенствования советского образа жизни» ^[30]. Первое, что выявили социологи – социальный оптимизм – ¾ опрошенных заявили, что они стали жить лучше, 54% опрошенных сказали, что их жизнь складывается хорошо, 63% работающих сказали, что всегда трудятся в меру своих сил, 88% испытывали чувство ответственности за дела в коллективе. В качестве основной социальной черты населения социологи отметили коллективизм. В то же время социологи отметили нарастание потребительских настроений, вещизм (46% взрослого населения ответили, что живут среди людей заинтересованных, в основном, в приобретении вещей). Социологи отметили также падение престижа малоквалифицированных рабочих профессий, стремление к «чистому» труду как элементу статуса. Все эти выводы историкам еще предстоит осмыслить, дополняя их, конечно, уже известным и вновь выявленным материалом.

Таким образом, процессы орабочивания в 1930–1980-е гг. выглядят законченным трендом. Переломным моментом в этом процессе были 1950-е гг., когда доля рабочих среди занятых в общественном производстве СССР превысила половину, основная масса населения переехала в города. К 1960-м гг. завершился и процесс раскрестьянивания. Основным источником средств существования практически всех социальных категорий страны становится доход от работы по найму (монетизированная заработная плата). Специфично в этом процессе выглядело орабочивание сознания советского общества, которое, по всей видимости, серьезно отставало от экономических перемен, но все же выходило на уровень пролетарского, лишенного статуса собственника, индивида.