«Слово о полку Игореве» в поздней лирике Н. Гумилева

Пороль Ольга Анатольевна ORCID: 0000-0001-9145-3336 доктор филологических наук доцент кафедры русской филологии и методики преподавания русского языка, Оренбургский государственный университет 460018, Россия, г. Оренбург, пр. Победы, 13 Porol Olga Anatolevna Doctor of Philology Docent, the department of Russian Philology and Russian Language Teachning Technique, Orenburg State University 460018, Russia, g. Orenburg, pr. Pobedy, 13 lady.linova2017@yandex.ru

Дмитриева Наталья Михайловна ORCID: 0000-0002-5860-5374 кандидат филологических наук доцент кафедры русской филологии и методики преподавания русского языка, Оренбургский государственный университет 460018, Россия, г. Оренбург, пр. Победы, 13 Dmitrieva Natalya Mikhailovna PhD in Philology Docent, the department of Russian Philology and Russian Language Teachning Technique, Orenburg State University 460018, Russia, g. Orenburg, pr. Pobedy, 13 dmitrieva1977@yandex.ru

В современном литературоведении философско-эстетические основы акмеизма рассмотрены в работах М. Л. Гаспарова, Н. В. Дзуцевой, Ю. В. Зобнина, Л. Г. Кихней, О. А. Клинга, О. А. Лекманова, В. Н. Климчуковой, Е. В. Меркель и др.

М. Л. Гаспаров в фундаментальной статье «Поэтика“Серебряного века”» обосновал подход к поэтическим текстам русского модернизма 1890-1917-х гг., в основе которого – рассмотрение отношения к слову символистов, акмеистов, футуристов и поэтов, не принадлежащих к определенным направлениям и школам (И. А. Бунин, М. И. Цветаева) ^{[2, с. 5-44]}. Глубокий анализ проблем эстетики и поэтики постсимволизма был предложен Н. В. Дзуцевой ^[9]. Л. Г. Кихней, анализируя философско-эстетические и художественные идеи акмеизма, рассматривает мировоззренческий фундамент акмеизма, его художественную онтологию, подразумевая под ней «русскую православную философию, философию жизни Бергсона и феноменологию» ^[11]. Ю. В. Зобнин, исследуя позднюю лирику Н. Гумилева, ставил вопрос о конструктивной роли православной традиции в лирике поэта ^[10].

Названные выше работы оказали глубокое воздействие на предлагаемую работу, которую следует рассматривать как развитие некоторых упомянутых идей и, одновременно, восполнение, как нам кажется, следующего пробела: атмосфера поздней лирики Н. Гумилева восходит к тексту «Слова о полку Игореве». Иными словами, в нашей работе мы выдвигаем гипотезу о «Слове о полку Игореве» как одном из наиболее конструктивных в мировоззрении поэта и предполагаем, что миропонимание и мироощущение поэта периода 1913-1921 гг. вольно или невольно взаимодействовало как с атмосферой «Слова о полку Игореве», так и с языком этого древнерусского текста.

Целью нашей статьи является частично восполнить этот пробел, обратить внимание на своеобразие употребления Гумилевым некоторых слов, восходящих к «Слову о полку Игореве» в стихотворениях, формально не относящихся к древнему тексту.

Для решения поставленной цели в работе использовались сравнительно-исторический и структурно-семиотический методы (сопоставление фактов семантики, восходящих к тексту «Слова» и содержащихся в поэтических текстах Н. Гумилева) с целью установления соответствия или изменения значений слов древнего текста.

Несколько отстраняясь от тезиса: «Н. Гумилев – поэт Православия» (Ю. В. Зобнин), но, несомненно, учитывая его, последуем за магистральной идеей М. Л. Гаспарова, за поэтическим тезисом самих акмеистов, пересмотревших свое отношение к слову.

В статье «О природе слова» О. Э. Мандельштам провозгласил, что акмеизм «принес с собой ряд новых вкусовых ощущений» гораздо более ценных, чем идея, а главным образом вкус к целостному словесному представлению, образу в новом органическом понимании ^{[13, с. 229]}. Проза поэта – прежде всего сложная смысловая конструкция. Что подразумевал О. Э. Мандельштам, рассуждая об образе в новом органическом понимании? Наверное, ту конкретность, о которой принято говорить в литературоведении об акмеизме, и, несомненно, связь с реальной действительностью.

Однако, если рассматривать поэтические тексты акмеизма в пространственно-временном аспекте, то важно отметить понимание современной и будущей жизни через прошлое, как в стихотворении Н. Гумилева «Счастие» («Больные верят в розы майские…»). Достигший неба земной герой все-таки осознает себя в нём одиноким, «бесприютным», но одиночество преодолевается переживанием евангельских событий (прошлое), осознанием того, что «лучший, светлый день» – «день Христова Воскресенья». Это открытие освобождает от земной суетной несвободы (отныне «я в чаще», т. е. свободен), помогает герою осознать радость бытия. Происходит преломление настоящего через осознание прошлого. Сосуществование времен и проекция в прошлое в лирике позднего Н. Гумилева – несомненные признаки иного, онтологического времени, свойственного древнерусской книжности.

Время в поэзии Н. Гумилева способно меняться (останавливаться или, наоборот, убыстряться), стремительно нарастать и «замирать» («А Завтра меня впереди ожидает, как бездна»). Жизнь вне Бога в поэзии Гумилева – бесполезна, скоротечна, стремительна и будущее воспринимается поэтом как надвигающаяся Бездна:

Летящей горою за мною несется Вчера,

А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,

Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора,

Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.

(«Я верил, я думал…») ^{[5, с. 63]}.

«Пространство веков легко преодолевается автором, прошлое и будущее сосуществуют одновременно. Скоротечность времени равна бесполезности его проживания, прошлое («былое») мстит за беспечность проведенного времени:

Все проходит, как тень, но время

Остается, как прежде, мстящим,

И былое, темное бремя

Продолжает жить в настоящем.

(«Пиза») ^{[5, с. 117]}.

Осознание важности ушедшего времени, попытка его анализа, проекция образов прошлого в настоящее и стирание временных эпох – отличительная черта поздней лирики Гумилева» ^{[14, с. 165]}. Подобные явления можно наблюдать при чтении такого сложного для интерпретации стихотворения Н. Гумилева, как «Война» (1914). При рассмотрении военной тематики стихотворений поэта до сих пор один из центральных образов произведения остался до конца не проанализирован – образ русских воинов «сеющих» и «жнущих». Попытка прокомментировать этот образ, как отражение сельского полевого труда не представляется вполне компетентной, т. к. на второй план понимания текста уходит самое главное – известная смысловая значимость войны для Н. Гумилева, осознание поэтом военной ситуации, роли России, ее исторической миссии. Можно предположить, что образ русских воинов «сеющих» и «жнущих» был заимствован поэтом из «Слова о полку Игореве», что, четвертая строфа в стихотворении «Война» – парафраз фрагмента из древнего эпоса.

Проведем текстовые параллели между стихотворением Н. Гумилева «Война» и «Словом о полку Игореве»:

Неслучайно сходство поэтической лексики двух текстов:

омоченных в крови, подвиг сеющих и славу жнущих – у Н. Гумилева;

кровави брезе, посеяни костьми русских сынов, снопы стелют головами – в «Слове о полку Игореве».

При анализе «Слова о полку Игореве» уже давно исследователями было обращено внимание на некоторую неожиданность таких земледельческих, крестьянских образов в высокой дружинной поэзии – бой сравнивается с молотьбой. Казалось бы, воины делают такую же тяжкую работу, как земледельцы. Но все же воины совсем непохожи на земледельцев. Образ войны несет в себе разрушение, образ собирания снопов или молотьбы, сеяния – не что иное, как сцены мирного труда. Так происходит «разрушение» образа, глубокое несходство его компонентов, параллелизм превращается в противопоставление, и, одновременно, создается образ страдающей Родины: он вызывает сочувствие к ней читателя, возбуждает ненависть к ее врагам и зовет русских людей на ее защиту от внешних врагов.

Именно такой смысл и содержит строфа Гумилева. В изображении воинов в стихотворении поэта видна историческая проекция, попытка проникновения в иной онтологический мир:

И воистину светло и свято

Дело величавое войны,

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

Святость войны, сравнение поля битвы с пашней имеет глубокий идейный смысл. Вслед за «Словом о полку Игореве», в котором неизвестный автор призывает к борьбе с половцами во имя защиты мирного труда, мирной жизни, в третьей строфе стихотворения Н. Гумилева «Война» звучит обращение к Богу для благословления воинов на «честный» труд:

Тружеников, медленно идущих

На полях, омоченных в крови,

Подвиг сеющих и славу жнущих,

Ныне, Господи, благослови.

Перед читателем возникает сосуществование двух миров: небесного и земного – частый прием в изображении картин реального мира в поэзии Н. Гумилева. Физическая картина мира представляется автором лишь отражением внутренней, духовной:

И воистину светло и свято

Дело величавое войны,

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

……………………………..

Как у тех, что гнутся под сохою,

Как у тех, что молят и скорбят,

Их сердца горят перед Тобою,

Восковыми свечками горят.

Мысль о том, что при создании образов войны, Н. Гумилев целенаправленно обращался к тексту «Слова о полку Игореве» находит свое подтверждение в другом произведении поэта, написанном несколько позже, в 1915 году. В стихотворении «Ответ сестры милосердия» поэтом для эпиграфа была взята фраза из «Слова о полку Игореве»: «…Омочу бебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавые его раны на жестоцем теле». Так военная лирика Гумилева представляет собой своеобразный сплав фольклорных, исторических образов, заимствованных из «Слова» и христианских (православных) источников. Огненная природа Серафимов, символика Креста, Господь – излюбленные образы книги стихов «Колчан»:

Нас рождали для муки крестной,

Как для светлого счастья вас,

Каждый день, что для вас воскресный,

То день страдания для нас.

А когда с победой славной

Вы вернётесь из чуждых сторон,

То бобрян рукав Ярославны

Будет реять среди знамён.

(«Ответ сестры милосердия…») ^{[6, с. 71]}.

Гумилев-акмеист не мог не указать на важную деталь в «Слове» – «бобрян рукав Ярославны». Сшитый из меха ли, шёлка ли, наверное, не суть важно. Важна опять-таки вещественная деталь. И не только, как формальный признак акмеизма. Для Н. С. Гумилева – это прежде всего знак рыцарства, знамя той любви, благодаря которой становится возможной победа над временем, над собой, над всем внешним «веселым и злым» миром.

Одержанная победа над миром дает автору очень много: одиночество пророка, как всегда возвышающегося над своим временем. Поэт «не чувствует» современное ему время. Оно для него мало интересно по причине утраченной им онтологичности. Плоскостное, линейное время не дает развития, оно, по мнению поэта, бездарно: «Бедность воображения обнаружит тот, кто эволюцию личности будет представлять себе всегда в условиях времени и пространства» ^{[7, с. 19]}.

Лирический герой Н. Гумилева «нарушает» ощущения пространства и времени, тем самым преодолевая их. Земное, линейное время – условность, «заточение» для всего мистического, ирреального. Поставленные «скудные пределы естества» (стихотворение Н. Гумилева «Слово») по отношению к поэтическому Слову, несомненно несут смерть.

Преодоление естества, осознание относительности и временности происходящего всего земного, внимание к прошлому, непременное «пребывание» в нём, выход за пределы земных границ человеческого существования, «знание», что было раньше и что впоследствии станется – важное условие двуединого бытия поэта.

И я приму, – о да, не дрогну я! –

Как поцелуй иль как цветок,

С таким же удивленьем огненным

Последний гибельный толчок.

(«Мое прекрасное убежище») ^{[6, с. 5]}.

Преодоление страха смерти, «удивление» души и, одновременно, «удивление» падающего от «гибельного толчка» тела, неожиданность и закономерность трагического конца, столкновение жизни и смерти, прекрасного и безобразного, быта и бытия – те антиномии, осознание которых позволили поэту некогда заявить о себе: «Я вежлив с жизнью современною…» (1913). И не более, потому что в современном мире больше не ценятся «победа, слава, подвиг», отныне – это всего лишь «бледные затерянные слова».

Иными словами, творческий мир позднего Гумилева имел вектор, устремленный в историческое прошлое Древней Руси, во времена древнерусского героического эпоса: «Седлай, брате, свои борзые комони (коней), а мои ти готови, оседланы у Курска напереди. А мои ти куряни сведоми комети (опытные воины): под трубами повити, под шеломы возлелеяни, конец копия воскормлени (с конца копья вскормлены), пути им ведоми, яругы (овраги) им знаеми, луци у них напряжени, тули (колчаны) отворени, сабли изострени…» ^{[1, с. 255-256]}.

Отметим основную лексику вышеприведенного фрагмента «Слова»: конь, воин, колчан, сабля.

В этом отношении характерно сложившееся (или сложенное?) согласие текста «Слова о полку Игореве» и подлинной реальности самой жизни Н. Гумилева. Конь, воин, колчан, сабля, как известно, принадлежали подлинному бытию Н. Гумилева.

Можно также утверждать, что «Слово о полку Игореве» в сознании позднего Н. Гумилева отождествлялось с высшими этическими ценностями, с историей русской и мировой культуры, что позволяет нам сказать о историзме мышления Гумилева.

Обращение к «Слову о полке Игореве» было необходимо поэту для осознания своей миссии в исторической судьбе России. Россия для Н. Гумилева (неважно дореволюционная или постреволюционная) прежде всего некий Китеж град, всегда существующая святая Русь. В поэтическом космосе Н. Гумилева был важен Человек как «лицо вечности». Необходимым критерием человека, как известно, для Н. Гумилева было понимание поэзии и любовь к ней. Может быть, поэтому так легки были «географические передвижения» поэта в земном и поэтическом мире и относительна смерть, потому что поэтом была обретена Русь и найдено «место во Вселенной» (выражение О. Мандельштама). Поздний Гумилев – это воин Руси (неважно древней или современной). Поэт оставался поэтом, несмотря на смену эпох и событий.