Борьба с высокомерием как основная идея "Песни о Нибелунгах"

Мамукина Галина Ивановна кандидат социологических наук доцент, кафедра иностранных языков № 3, Российский экономический университет имени Г. В. Плеханова 115054, Россия, г. Москва, ул. Стремянный Пер., 36 Mamukina Galina Ivanovna PhD in Sociology Associate professor, Department of Foreign Languages No.3, Plekhanov Russian University of Economics 115054, Russia, g. Moscow, ul. Stremyannyi Per., 36 mamukina@mail.ru Другие публикации этого автора     Минова Мария Владимировна кандидат филологических наук доцент, кафедра иностранных языков № 3, Российский экономический университет имени Г. В. Плеханова 115054, Россия, Москва область, г. Москва, ул. Стремянный Пер., 36 Minova Mariya Vladimirovna PhD in Philology Docent, the department of Foreign Languages No.3, Plekhanov Russian University of Economics 115054, Russia, Moscow oblast', g. Moscow, ul. Stremyannyi Per., 36 mariaminova543@gmail.com

Маркова Анна Сергеевна аспирант кафедры "Теоретической и исторической поэтики" Российского государственного гуманитарного университета 125993, Россия, г. Москва, ул. Миусская Пл., д.6, к.7, оф. каб. 278 Markova Anna Sergeevna Postgraduate student, Department of Theoretical and Historical Poetics, Russian State University for the Humanities 125993, Russia, g. Moscow, ul. Miusskaya Pl., d.6, k.7, of. kab. 278 lirel@yandex.ru Другие публикации этого автора

Средневековый эпос «Песнь о Нибелунгах» (Das Nibelungenlied), датируемый предположительно 1200 годом, является одним из самых загадочных произведений немецкой словесности. Несмотря на то, что этим текстом (запечатленным в 33 рукописях, сохранившимся в трёх основных редакциях и впервые представленным широкому кругу читателей швейцарским филологом И. Я. Бодмером в 1757 году) активно занимались исследователи, он до сих пор таит в себе неразрешенные вопросы.

Одним из ключевых таких вопросов является основная идея произведения. От ответа на него зависит понимание мотивации персонажей эпоса, что, в свою очередь, также является значимой филологической проблемой. Согласно исследованию коллектива авторов А. А. Саракаевой, Л. Чжоу, И. В. Лебедевой, ранние интерпретаторы «Песни», опираясь на христианскую парадигму, полагали, что для героев злым роком становятся их собственные преступления ^{[17, С. 163]}. Позже ведущее место заняла интерпретация Т. М. Андерссона (Theodore M. Andersson), согласно которой персонажи поэмы – «герои, попавшие в традиционный тупик героических поступков. Они должны умереть, потому что таков общий закон героической литературы, но они превосходят свою судьбу демонстрацией личных качеств» ^{[20, с. 165]}. Иными словами, исследователь видит в смерти всех персонажей – канон героической литературы.

Эта точка зрения превалирует и сегодня. Аргументируя её, часто приводят высказывание А. Я. Гуревича о том, что поступки героя кажутся нам выражением его свободной воли, так как «он не отделен от своей судьбы» ^[5]. Если мы обратимся к теории литературы, то найдем тому подтверждение. В героическом модусе художественности главный персонаж, героическая личность, горд «своей причастностью к сверхличному содержанию миропорядка и равнодушен к собственной жизни» ^{[18, С. 57]}. Однако «Песнь о Нибелунгах» демонстрирует нам совсем иное: ни один из героев, включая Зигфрида, не говорит о своей причастности к миропорядку, к высшей цели и служению делу. Более того, каждый из героев действует исключительно в своих интересах, подчиняясь мотиву, который до сих пор является загадкой для исследователей. Его нередко связывают с Провидением или судьбой ^[8], однако само произведение, не лишённое иронии (Гунтер в первую брачную ночь скручен собственной невестой и подвешен, как тюк; Зигфрид не может объяснить себе, зачем забирает кольцо и пояс Брюнхильды; могущество Брюнхильды вызывает страх у могучих бургундов, и те полагают, что сам дьявол мог бы стать женихом такой деве) позволяет нам предположить иную мотивацию поступков героев.

Главным мотивом произведения мы считаем высокомерие, которое становится разрушительным не только для самих персонажей, но и для прежней системы ценностей, постепенная утрата которой воспринималась как трагедия и самим автором «Песни о Нибелунгах», и его современниками. Мы полагаем, что данный мотив является общим для основных персонажей «Песни», что соотносимо с категорией автора в монологическом (по М. М. Бахтину) мире.

Для подтверждения данного тезиса предлагается: 1) обратиться ко времени написания произведения для выявления особенностей мировосприятия людей той эпохи; 2) к системно-монологическому контексту как средству выражения содержания произведения 3) к категории зеркальности, которая становится структурообразующим элементом произведения.

Такой подход позволит рассмотреть «Песнь о Нибелунгах» в контексте эпохи, выявить нравственно-дидактический мотив написания текста, проанализировать роль категории зеркальности в создании персонажей.

Мифическое сознание и понимание долга

Контекст эпохи при анализе произведения позволяет использовать стратегию «антикваризма» ^{[9, С. 164-196]} при историко-культурном анализе. Иными словами, восстанавливая картину мира, свойственную исследуемому историческому периоду, мы с большей степенью вероятности можем приблизиться к мотиву закрепления в рукописной форме «Песни о Нибелунгах».

Заметим, что в то время превалирует устная форма словесного творчества, а передача текста в письменной форме является процессом долгим и трудоемким (вспомним, что этот процесс был повторен, как минимум, тридцать три раза с незначительными вариациями). Несмотря на то, что это историческое время принято связывать с куртуазной культурой, одно лишь эстетическое осмысление древних легенд не может являться устойчивым мотивом написания произведения в ту эпоху.

Как отмечает исследователь-медиевист М. Олдхуаус-Грин, не стоит полагать, что средневековая литература возникла в результате формальной фиксации народных преданий. Основой сюжета являются услышанные от сказителей легенды, однако сами средневековые рукописи «демонстрируют все признаки целенаправленного литературного построения» ^{[15, C. 63]}. По мысли ученого, подобные тексты неразрывно связаны с христианской дидактической традицией.

Действительно, в «Песне» весьма силен дидактический мотив. Более того, можно сказать, что основной посыл написания произведения имеет воспитательный характер.

Однако, как нам представляется, этот мотив не столько связан с христианской традицией, сколько не противоречит ей. Он проистекает из более древнего, архаичного понимания мира, связан с целостной картиной мира и определяется мифическим сознанием.

Под мифическим сознанием мы понимаем симультанно-синкретическое восприятие действительности. Человек в Средние века не отделял себя от мира природы и следовал общим законам мироздания, которые были до конца непознаваемыми. Окружающий мир содержал в себе множество трансцендентных реальностей, на примате которых, по мысли А. Ф. Лосева, основано Средневековье ^{[11, С. 168]}. Идея общего начала, которое было и продолжает существовать как особый уровень бытия ^{[6, С. 276–314]}, была одной из ключевых. Она предполагала необходимость постоянного соответствия некоему эталону, канону – нарушение канона грозило бедами и тяжкими последствиями.

Ощущение заданности судьбы было настолько сильным, что исключалась вертикальная мобильность личности. Однако в рамках своей социальной роли человек не просто должен был формально соответствовать своему статусу, но и стремиться к идеалу – к понимаю своей судьбы как благородного дела.

В такой системе ценностей самым страшным пороком являлась гордыня (высокомерие), о чём мы уже писали ранее в работе «Национальный код как смысловое ядро поэмы “Крестьянин Гельмбрехт” В. Садовника» ^[14]. Гордыня предполагает стремление к обретению благ не по своим заслугам, тщеславное желание возвыситься над другими, заполучить себе иную судьбу. В то время такие стремления вырывали личность из общего, гармонично устроенного, целостного мира; противопоставляли индивидуума обществу и миропорядку. Высокомерие сулило бедствия не только самому гордецу, но и всем окружающим, поскольку порок становится триггером для всех последующих событий.

Гордыня и похвальба Зигфрида по приезду в Вормс заставляет Гунтера и Хагена воспринимать его как потенциального врага. Бургунды понимают, что такого легендарного воина лучше не провоцировать и стараются предложить ему условия дружбы и мирного соседства, но как только Кримхильда, уже в статусе жены Зигфрида, открыто заявляет о своем превосходстве над Брюнхильдой, Зигфрид превращается из потенциальной угрозы в реального врага. Будь обладатель золота Нибелунгов равен своей героической судьбе в «Песне о Нибелунгах», он бы открыто искал сватовства и, выдержав испытания, обрел бы Кримхильду как награду. Заметим, в «Старшей Эдде» Сигурду, великому воину, бургунды приносят клятвы верности и выдают за него замуж сестру, Гудрун.

Гордыня Гунтера заставляет его искать руки Брюнхильды, хотя он понимает, что не сможет одолеть деву-воительницу. Это никому не под силу – Зигфриду приходится прибегнуть к помощи магического плаща, чтобы превзойти соперницу в состязаниях.

Гордыня Брюнхильды вынуждает Зигфрида не только прибегнуть к хитрости во время сватовства, но вступить с ней в схватку и в королевских покоях. Он одерживает победу и отдаёт деву нетронутой Гунтеру. Утратив свою силу в объятьях мужа, гордая воительница впоследствии высмеивается и прилюдно унижается Кримхильдой. После смерти Зигфрида Брюнхильда исчезает из повествования. В «Старшей Эдде» Брюнхильд, одержимая страстью к Сигурду, вынуждает мужа убить героя, а затем кончает жизнь самоубийством (при этом, она осуждает Гудрун, которая не так сильна духом, чтобы последовать за мужем). Но Брюнхильде из «Песни о Нибелунгах» не уготована героическая судьба, персонаж предается забвению.

Хаген соотносим со своей судьбой – судьбой верного вассала – до того момента, как гордыня толкает его на присвоение себе золота Нибелунгов. Этим он желает сравняться с поверженным им героем, но сам никогда не станет столь же легендарным воином как Зигфрид.

И, наконец, высокомерие Кримхильды не только приводит к гибели Зигфрида, но и к полному истреблению её собственного рода.

Таким образом, если мы придерживаемся стратегии «антикваризма», мы не можем исключать из историко-культурного анализа мировосприятие эпохи. Для Средних веков характерно мифическое, целостное, сознание, которое предполагало заданность человеческой судьбы, но одновременно требовало от индивида исправного служения благородному делу. Личность приравнивалась к своей судьбе и должна была быть достойна своего удела. Гордыня нарушала общий порядок вещей, так как притязания человека оказывались шире его роли в социальном и общемировом устройстве. Такие притязания и стремления вели к трагическим последствиям, что мы наблюдаем в «Песне о Нибелунгах».

Гордыня не просто порицалась, а требовала осознания и борьбы, что является одной из центральных идей эпоса, что находит своё подтверждение на уровнях организации текста и выбора лексических единиц, о чем пойдет речь далее.

Системно-монологический контекст как средство выражения основной идеи «Песни о Нибелунгах»

Герои «Песни о Нибелунгах» были хорошо известны задолго до написания поэмы, исторические события: падение бургундского королевства в 437 году и смерть вождя гуннов Атиллы в 453 году, – породили эпическую традицию, просуществовавшую столетия в устной форме. Позже легенды обрели своё письменное завершение в «Песнях о героях» «Старшей Эдды», где Зигфрид фигурирует как Сигурд, Кримхильда как Гудрун, Брюнхильда как Брюнхильд, Гунтер как Гуннар, Хаген как Хёгни, Этцель как Атли. Однако эддические песни не составляли единого сюжета, кроме того, если проводить сравнение «Песен о героях» и «Песни о Нибелунгах», разительно различаться будут не только персонажи и сюжеты этих произведений, но и сама форма высказывания.

Вспомним, что к формам высказывания относятся: пение, речь и наррация. Пение является наиболее древней из них. Оно является «одной из сакральных форм речеведения» ^{[19, С. 29]}, так как построено на инверсии, перемене голоса. Субъект высказывания не отделял себя от «другого». Это явление, пишет В. Я. Малкина, было определено С. Н. Бройтманом как субъектный синкретизм, «неотграниченность друг от друга автора (повествователя) и героя, которая выражается во внешне немотивированном переходе от первого лица ко второму и третьему, и наоборот: порождающий принцип, обусловивший своеобразие архаической формы авторства, присущей синкретизма поэтике» ^{[13, С. 257]}.

Субъектный синкретизм присущ песням «Старшей Эдды». Как ни вспомнить ставший уже каноническим рефрен из «Прорицания Вельвы»: «Ей многое ведомо / все я провижу / судьбы могучих / и славных богов» ^{[3, С. 188-189]}. Встречается субъектный синкретизм и в песнях о героях, в частности, в «Гренландских речах Атли»: «Пойти я готова, / чтоб Атли поведать, – /узнаешь всю правду у дочери Гримхильд…» ^{[3, C. 324]}. В данном случае субъектный синкретизм сопряжен с кеннингом, то есть с выражением-синонимом героического понятия.

Иными словами, песни «Старшей Эдды» восходят к архаике, к синкретической эпохе, в то время как «Песнь о Нибелунгах», к которой применимо слово «сказание», так как в данном случае «подразумевается прозаическая, не песенная или поэтическая передача сюжета» ^{[4, С. 3]}, относится к более позднему времени. Если быть точнее, к иной эпохе – эйдетической поэтики, которая подразумевает наличие автора как категории текста.

Этот автор наделял произведение идеей, которая в монологическом мире (о полифонии, возникшей в более позднее время, в эпоху художественной модальности, в данном контексте говорить не приходиться) обязательно должна быть высказана. При этом не имеет значение, кем именно из героев, так как ни один из них не является ее носителем. Согласно мысли М. М. Бахтина, сама идея «тяготеет к некоторому безличному системно-монологическому контексту, другими словами – к системно-монологическому мировоззрению самого автора» ^{[2, С. 117]}.

Эта мысль подтверждает тезис, что у «Песни о Нибелунгах» есть центральная идея, которая не принадлежит и не может принадлежать ни одному из персонажей, но пронизывает все произведение. И мы находим подтверждение тому, что главной идеей является борьба с высокомерием, на уровнях организации текста и выбора лексических единиц.

Организация текста «Песни о Нибелунгах» тесно сопряжена с категорией автора. Именно безымянный автор располагает части в целое (в песнях «Старшей Эдды» отсутствует единый сюжет), переосмысливает предания и наделяет героев характерами. Так, Брюнхильда перестаёт питать страсть к Зигфриду, и её мотивом её мести становится прилюдно нанесённое оскорбление. Кримхильда в отличие от Гудрун осознаёт свою значимость и самоценность как первой красавицы (что ещё до встречи с Зигфридом становится причиной бесславной гибели многих удальцов, осознавших тщету своих усилий). А Хаген (в отличие от Хёгни) жаждет славы великого война и даже готов идти ради этого на смерть. Повинуясь воле автора, персонажи «Песни о Нибелунгах», хотя и не теряют своего очарования, своим поведением и поступками выдают горделивую заносчивость, всем им свойственную.

Акцент на гордости и высокомерии мы находим и на лексическом уровне. Е. В. Лушневская в своём исследовании обратила внимание на частое употребление в немецкоязычном варианте поэмы слова Übermut, которое переводится как высокомерие, гордость. Этот эпитет преследует героев: Хагена, когда тот отказывается сдать оружие при дворе у Этцеля; Зигфрид характеризует так Брюнхильду и Хагена; отец Зигфрида предостерегает сына от поездки в Вормс, говоря о высокомерии Хагена и о том, что тот «ревниво печется о королевской чести» ^{[3, С. 365.]}. Также это слово часто встречается в контексте поэмы: «как правило, таким нравом наделяются воины: die übermüeten helde («надменные мужи»); sô übermüeten («всегда так горд»); die übermüeten degene («гордые бойцы»)» ^{[12, С.10]}.

Из вышесказанного следует, что категория автора, возникшая в эйдетическую эпоху, организует текст, руководствуясь системно-монологическим мировоззрением. Такой подход предполагает наличие в тексте центральной идеи, которая не может быть отождествлена ни с одним из персонажей, но становится определяющей для всего произведения в целом. Для «Песни о Нибелунгах» такой идеей является изобличение высокомерия, что находит отображение на уровне организации текста (наличии общего сюжета, цели, характеров персонажей), так и на лексическом уровне.

Далее мы обратимся к категории зеркальности, чтобы на примере ключевых фигур «Песни о Нибелунгах» убедиться в намеренном акценте автора на высокомерии как на разрушительной черте героев эпоса.

Категория зеркальности как структурообразующий элемент «Песни о Нибелунгах»

В статье «О зримости смысла» Ю. В. Подковырин задаётся вопросом, «как соотносится визуальность (чувственная данность) мира литературного произведения и его осмысленность» ^{[16, С. 176]}. Применительно к «Песни о Нибелунгах» визуальное оформление образов представляется символичным.

Многие исследователи обращают внимание на созависимость образов. Ю. Н. Бучилина отмечает противопоставление персонажей: Зигфрид соотносится с героическим образом, а Хаген предстаёт трикстером, героем «наизнанку»; Кримхильда в начале произведения воплощает светское начало, Брюнхильда – природное, демоническое ^{[4, С. 90]}. Но при всей очевидности данного противопоставления, у исследователей возникают вопросы: почему имя антагониста Хагена с древнескандинавского переводится как «великий сын», что сулит его обладателю благородную судьбу [1. С. 328]; почему Кримхильда, по набору эпитетов, и описанию тотемных животных и дерева липы отождествляется с Фрейей ^{[7, С. 254]} и наряду с Брюнхильдой являет собой природное начало; почему героический персонаж, чьё сватовство и испытания должны предварять счастливый финал, бесславно гибнет ^{[8, С. 102-111]}.

Категория зеркальности позволяет приблизиться к ответам на них. Как известно, «зеркалу присущ принцип симметрии» ^{[10, С. 279]}, который, в свою очередь, определяет гармонию и соразмерность. В изобразительном искусстве принцип симметрии – один из основных. Однако следует заметить, что объект и отражение объекта всегда представляются как явлениями одного порядка.

Можем ли мы сказать, что Хаген может быть равным не знающему поражений в бою красавцу Зигфриду? Или воинственная Брюнхильда, готовая казнить всякого, кто не выдержит испытания, может быть похожа на кроткую Кримхильду?

Однакоу всех персонажей есть одна общая черта – высокомерие, которая провоцирует на агрессию условного двойника. Зигфрид, прибыв в Вормс, ведёт себя вызывающе, открыто бросает вызов Гунтеру, несмотря на предостережение отца. На что Хаген незамедлительно реагирует: «Как всякий ваш вассал / задет я нашим гостем» ^{[3, С. 372]}. И Хаген вынужден, как вассал, решительно защищать честь своего господина. Но Хаген становится шире своей судьбы, когда топит в Рейне сокровище ^{[3, С. 487]}. Он самолично принимает такое решение. Клад нибелунгов превращается для вассала Гунтера в такой же трофей, какими стали кольцо и пояс Брюнхильды для Зигфрида ^{[14, C. 201]}.

Авентюра XIV ^{[3, С.451]} о ссоре двух королев всецело посвящена спору. Кримхильда одерживает вверх, прилюдно оскорбляя соперницу, но именно это событие приведёт к последующим трагедиям.

Заметим, что в Средние века зеркало как предмет имело в произведениях искусства различные коннотации: от атрибута Девы Марии до символа гордыни и распутства ^{[10, С. 278]}.

В «Песни о Нибелугах» зеркало в качестве предмета не фигурирует, но сама категория зеркальности позволяет не просто противопоставить персонажей друг другу, но и показать, что они – явления одного порядка. Так, именно категория зеркальности создаёт определённую оптику, помогающую увидеть и в Брюнхильде, и в Кримхильде одинаковую страсть к возвышению (если первая гордилась своей удалью, то вторая – величием супруга); в Зигфриде и Хагене – общую жажду заполучить трофей и общую дерзость бросать вызов судьбе; именно категория зеркальности (наравне с открытыми предостережениями автора и забеганием вперед) предвещает трагичный финал.

Категория зеркальности наглядно иллюстрирует изменения модуса эпоса. Героический модус уступает место трагическому, где герой «шире отведённого ему места в мироустройстве» ^{[18, С. 62]}. Избыточность внутренней данности бытия становится следствием возможности выбора. Не самой судьбы, а отношения к ней, понимания своего места в мире. Героическая, самозабвенная гордость (глубокая удовлетворенность своей долей) сменяется поиском личной выгоды (Зигфрид помогает Гунтеру со сватовством, чтобы заполучить в жёны Кримхильду), вассальное служение оборачивается хищением клада, а брачный союз из-за женского тщеславия и гордыни пророчит беду.

«Песнь о Нибелунгах» была призвана не осудить злодеев и не вознести героев, она должна была служить предостережением и иллюстрацией для современников. Возможно, именно поэтому и сегодня она не теряет своей актуальности.

Таким образом, категория зеркальности позволяет посмотреть на персонажей «Песни о Нибелунгах» как на явления одного порядка, поступки условных протагонистов становятся триггером для ответных действий антагонистов, добро и зло четко не разграничены, каждого героя можно понять. Особенно, если учитывать основную мотивацию, свойственную ключевым персонажам, – высокомерное возвеличивание себя, что приводит к трагическому финалу в частности и к изменению модуса художественности в целом.

Выводы

Подытожим, стратегия «антикваризма» позволяет рассматривать «Песнь о Нибелунгах», написанную в XIII веке, как произведение, имеющее историческую и литературную основу, согласующуюся с духом своего времени: с целостным мировосприятием и с каноном эйдетической эпохи. «Песнь о Нибелунгах» обладает категорией автора, имеет чёткую структуру и сформированный сюжет, основную идею, которая не принадлежит ни одному из персонажей, но становится важной, общей частью произведения. Эта идея находит своё отражение в выборе лексических средств, в организации и завершении художественного целого и в категории зеркальности, благодаря которой мы обнаруживаем, что тщеславные поступки одних персонажей становятся триггером для реакции их двойников. Для реализации идеи автор меняет модус произведения с героического на трагический, подчёркивая мысль нравственного и морального выбора.

Идея борьбы с высокомерием для целостного (мифического) сознания становится призывом посвящать свою жизнь благородному делу, нравственной и моральной установкой. Она определила систему ценностей и нашла свое воплощение в «Песни о Нибелунгах».