Культурная память как понятие и явление: основания концептуализации

Одной из наиболее востребованных категорий современной гуманитарной риторики является категория памяти. Ее востребованность объясняется целым комплексом причин: и кризисом идентичности европоцентристских культур, находящих в состоянии одновременной утраты и поиска себя; и кризисом традиции как механизма межпоколенной коммуникации; и кризисом социокультурной саморефлекции (распространение так называемого синдрома гипермнезии, то есть повышенной способности к запоминанию и воспроизведению информации о геноциде, концентрационных лагерях); и со многими другими, более частными обстоятельствами. В любом случае, по словам И. Калинина, «память привлекает особое внимание тогда, когда возникает нарушение привычного хода ее работы или когда она сталкивается с чем-то, что забыть оказывается так же сложно, как и запомнить. В каком-то смысле память — это всегда нечто, балансирующее на краю патологии и несущее в себе элемент травмы» ^[4].

В последние десятилетия сформировалось целое исследовательское направление, связанное с изучением памяти (memory studies), в рамках которого, казалось бы, должен был выработаться своего рода консенсус в понимании базовой категории. Однако сфера мемориальных исследований до сих пор остается крайне «свободолюбивой» в терминологическом смысле. По мысли Б. Зелизера, «…многие исследования памяти до сих пор страдают от отсутствия определения, что есть коллективная память, за пределами признания, что она не индивидуальна» ^{[10, с. 234-235]}.

И, действительно, М. Хальбвакс, В. Канстайнер, П. Рикер, П. Хаттон использовали понятие коллективной памяти; Ж. Де Гофф, А. Мегилл, И. Рюзен, И. М. Савельева, А. В. Полетаев, Л. П. Репина оперировали термином исторической памяти; П. Нора и П. Гири — социальной; Х. Вельцер — публичной и приватной; Д. Робинсон, В. Нуркова — автобиографической. И этот список можно продолжать достаточно долго.

По большому счету общим для всех представителей memory studies является только то, что предметом их внимания выступает феномен надындивидуальной памяти, которая в концепциях разных авторов получает разное наименование. С одной стороны, такая ситуация более чем типична для сферы гуманитарных исследований и плодотворна с точки зрения свободы исследовательской риторики, ее дискуссионности, полемичности, объемности и пр. С другой – в самих memory studies отсутствие конвенциональной позиции в определении понятия «память» определяется как проблема (смысловая путаница, размывание предметной области, теоретическая избыточность и пр.) и является острым вопросом, который затрагивается крупнейшими представителями данной отрасли гуманитаристики практически в каждом выпуске одноименного журнала.

В рамках данной статьи мы предлагаем собственную концепцию феномена надындивидуальной памяти (определения понятия, изложение сущностных и функциональных параметров обозначаемого им явления). Концептуализация осуществлялась нами в русле методологической традиции, в основе которой лежит признание существования надындивидуальной памяти, коллективной по источнику формирования и социальной по специфике распространения. Такой теоретико-методологической позиции в разное время придерживались М. Хальвакс, П. Рикер, Я. Ассман, А. Ассман, Ю. Лотман и др.

Из всего обозначенного ассортимента эпитетов памяти (историческая, социальная и др.) наиболее удачным и точным в определении надындивидуальной памяти, на наш взгляд, является эпитет «культурная».

Под культурной памятью мы предлагаем понимать тип надындивидуальной памяти, аккумулирующей в себе коллективные, ценностно значимые воспоминания, намеренно сохраняемые и транслируемые в мифо-символических формах. Данное определение родилось на основе критического осмысления различных мемориальных концепций надындивидуальной памяти и авторских определений. На наш взгляд, наиболее удачным является определение культурной памяти, которое в своей работе «Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности» дал Я. Ассман. Культурную память немецкий ученый определял как «интенсифицированные, искусственные формы культурного воспоминания, культурную мнемотехнику, цель которой заключается в порождении и поддержании несовременности» ^{[2, с. 23]}. Однако, на наш взгляд, данное определение отличается излишней метафоричностью, недостаточной содержательной конкретностью и недостаточно эффективно операционализирует понятие «культурная память». В своем определении мы постарались нивелировать эти уязвимые моменты.

Стоит специально оговорить, что термин «воспоминания» в предлагаемом нами определении используется скорее метафорично, чем буквально. Категория воспоминаний уже больше ста лет является понятием, соотносимым не только с процессом индивидуальной мыслительной деятельности, но и с тем, что М. Хальвакс называл коллективной работой с информацией. Об этом же писали Я. Ассман, А. Ассман, Ж. Ле Гофф, А. Мегилл и практически все классики мемориальных исследований. Коллектив в данном случае не наделяется свойствами группового разума и способностью мыслить, подобно человеку. Имеется ввиду, что у социальной группы есть общий социальный опыт, транслируемый из поколения в поколение, есть общие представления о прошлом, передающиеся как аксиома и пр.

Понятие «культурная память» (в сравнении с другими типами памяти — исторической, коллективной, социальной и пр.), на наш взгляд, является наиболее удачным в силу нескольких причин.

1) Оно наиболее широкое и объемное по смыслу (в некотором роде оно поглощает все остальные виды памяти — социальную, историческую и др.). В этой позиции мы солидаризируемся с М. Бэлом, одним из авторов известной работы «Акты памяти: культурные воспоминания в настоящем», который полагал, что «культурная память стала важной темой в формирующейся области культурных исследований, где она вытеснила и поглотила дискурсы индивидуальной (психологической) памяти и социальной памяти. Другими словами, термин культурная память означает, что память можно понимать как культурный феномен, в том числе как индивидуальный или социальный» ^{[9, с. 7]}.

2) Оно четко фиксирует контекстуальную природу коллективных воспоминаний, зависимость от «социальных рамок» актуальности.

3) Оно апеллирует, прежде всего, к социальным, а не национально-государственным границам бытования памяти.

4) Оно проявляет конструируемый характер воспоминаний, содержа в себе интенцию созидательной, преобразовательной деятельности (культура как возделывание земли).

В отечественной культурологической традиции понятие культурной памяти активно разрабатывалось Ю. М. Лотманом. Широко известно его определение культуры как «коллективного интеллекта и коллективной памяти, т. е. надындивидуального механизма хранения и передачи некоторых сообщений (текстов) и выработки новых» ^{[5, с. 201]}.

Ю. М. Лотман структурировал культурную память на информативную и креативную. Информативная память аккумулирует сведения о результатах человеческой деятельности в соответствие с законами хронологии и диахронии. Креативная память, напротив, вычленяет в массиве человеческой деятельности наиболее значимые достижения и сохраняет их вне четкой временной последовательности ^{[5, с. 200]}.

В современной российской мемориалистике категория культурной памяти разрабатывается А. Васильевым, В. Рубиным, М. Шуб, Е. Рождественской, В. Семеновой и др. В частности, последние трактуют культурную память как «представление, которое направлено на фиксированные моменты в прошлом и существует в модусе обосновывающего (наделяющего смыслом) воспоминания, связанного с его истоком или происхождением» ^{[6, с. 30]}.

Культурная память обладает рядом специфических черт, отличающих ее от иных видов памяти, прежде всего, индивидуальной. Данные черты наиболее объемно и точно определил Я. Ассман:

– консервативность (культурная память обеспечивает накопление и хранение представлений о прошлом);

– коллективизм (содержание культурной памяти связано с представлениями о прошлом различных социальных групп);

– символичность (культурная память объективируется в виде обобщенных, символических, мифологических конструктов);

– антиисторичность (объяснение событий, процессов и явлений в пространстве культурной памяти происходит, в том числе за счет привлечения иррациональных сил, алогичных конструкций, внерациональных аргументов и пр.);

– письменный характер (появление культурной памяти связано с появлением письменности как инструмента распространения ее содержания);

– искусственность (культурная память есть продукт конструирования; субъектами конструирования культурной памяти могут выступать различные общественные, государственные, политические силы);

– институациональность (создание и распространение культурной памяти опирается на поддержку различных институций — от государства до музеев);

– экспертный характер («работа» с содержанием культурной памяти осуществляется делегированными группой экспертами, а не всеми членами коллектива);

– сакральность (обращение к культурной памяти ритуализировано, осуществляется в форме «вечного возвращения» к священному опыту предков).

М. Бэл к обозначенным Я. Ассманом чертам культурной памяти добавлял также деятельностный и целенаправленный характер: «Мемориальное присутствие прошлого принимает различные формы и служит многим целям, начиная от сознательного вспоминания и заканчивая нерефлексируемым возрождением, от ностальгической тоски по утраченному до полемического использования прошлого для изменения настоящего. Взаимодействие между настоящим и прошлым, составляющее основу культурной памяти, является, однако, продуктом коллективной деятельности, а не результатом психической или исторической случайности» ^{[9, с. 7]}.

Ю. М. Лотман говорил о многоуровневости культурной памяти, то есть наличие в рамках одной культурной памяти локальных памятей различных социальных групп. Именно поэтому культурная память, по мысли ученого, распадается на ряд специфических для разных коллективов коннотаций, «субкультурных семантик», каждая из которых фиксирует в объеме культурной памяти наиболее значимые для себя сегменты.

М. Л. Шуб говорит о презентизме как значимой особенности культурной памяти, которая сводится к тому, что содержание культурной памяти воспроизводит актуальные процессы, явления, ценностные ориентиры и пр. ^{[8, с. 67]}.

От себя обозначим еще одну значимую черты культурой памяти — ее репрезентативность. Она, не существуя сама по себе как набор неких сакральных знаний, нуждается в различных формах своей объективации с помощью мемориальных медиумов — искусства, музеев, коммеморации, исторического образования, повседневных практик поминовения и пр. По словам Л. А. Тюкиной, «абстрактное понятие “культурная память” подразумевает широкий спектр культурных практик: консервация следов, архивирование документов, коллекционирование произведений искусства и антикварных предметов с возможностью их реактивации посредством медийной репрезентации и педагогической работы. Культурная память является не только пассивной накопительной памятью, она включает в себя реактивацию прошлого и возможность его широкого усвоения активной функциональной памятью» ^{[7, с. 183-184]}.

Функциональный потенциал культурной памяти (или иначе – ее социокультурная роль), на наш взгляд, сводится к следующему:

1) Аккумуляции (накопление значимой для той или иной группы информации о прошлом). А. Ваньке в рецензии на работу А. Ассман «Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика» сравнила культурную память с резервуаром, выполняющим накопительную функцию ^[3].

2) Интеграции (объединение членов коллектива – носителей общей культурной памяти — посредством принятия ими определенной картины минувшего).

3) Идентификации (запуск механизма самоопределения членов группы посредством отождествления их с тем или иным образом прошлого). По словам А. Ассман, «культурная память выстраивает основания для идентификации, позволяя коллективу или отдельному человеку определиться в мире, понять, с кем они и против кого, зачем и для чего…» ^[1]. Широко известна цитата Э. Дюркгейма, не использовавшего непосредственно категорию культурной памяти, но фактически имевший ее в виду. Ученый сравнивал культурную память с мифологической картиной мира, обращение к которой происходит, во-первых, в форме сакрального обряда, а, во-вторых, при условии полного духовного единения членов группы: «Ритуальное повторение обеспечивает единство группы во времени и пространстве… Через праздник как первичную организованную форму памяти происходит возвращение к правремени сотворения мира, горизонт расширяется до космического, до времени творения. Соблюдение обрядов обеспечивает идентичность группы и функционирование мироздания» [Цит. по: 2, с. 60].

4) Интерпретации (обеспечении ценностно-нормативных и поведенческих ориентиров членов группы). Культурная память в этом ракурсе выступает своего рода архивом значимой информации, позволяющей различным социальным общностям ориентироваться в социокультурном контексте, формирует пространство смыслов.

5) Стабилизации (обеспечение гармоничного функционирования коллектива за счет нивелирования временного разрыва между прошлым, настоящим и будущим, поддержания монолитной, непрерывной темпоральной картины мира, обеспечения бесперебойной межпоколенной трансляции социального опыта). По мысли Ю. М. Лотмана, «культурная память противостоит времени. Она сохраняет прошедшее как пребывающее. С точки зрения памяти как работающего всей своей толщей механизма, прошедшее не прошло» ^{[5, с. 201]}.

В качестве основного вывода по статье можно отметить следующее. В условиях терминологического и концептуального разнообразия memory studies чрезвычайно важным представляется определение категориальных оснований мемориальных исследований, фиксация содержательных, структурных, функциональных границ изучаемых явлений. Применительно к надындивидуальной памяти это особенно важно, главным образом, в связи с наличием весьма широкого спектра ее понятийной и содержательной интерпретации. В статье мы сформулировали свое аргументированное видение феномена надындивидуальной памяти, в частности одной из ее форм – культурной памяти как особого резервуара коллективных, социальных, ценностно значимых воспоминаний, намеренно сохраняемых и транслируемых в мифо-символических формах.