Тюменская этико-философская традиция: методология исследования (МАТЕРИАЛЫ КРУГЛОГО СТОЛА)

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Тюменской области в рамках научного проекта № 20-411-720003. Funding: The research was funded by RFBR and Tyumen Region, number 20-411-720003

Введение

Во второй половине XX – начале XXI века Тюмень превращается в одно из значимых мест сосредоточения этико-философской мысли России. Здесь живут и работают: создатель рубежной в истории советской этики концепции рационалистической этики Фёдор Андреевич Селиванов, первооткрыватель прикладной этики в России Владимир Иосифович Бакштановский, автор оригинальной антропокосмистской концепции морали Юрий Михайлович Федоров, разработчик концепции регионального этоса Михаил Григорьевич Ганопольский и др.

Во многом феномен творчества тюменских этиков обусловлен стремлением осмыслить особую, связанную с индустриальным освоением Сибирского Севера, нравственную ситуацию, сложившуюся в тюменском регионе во второй половине XX в. Новое индустриальное освоение Сибирского Севера было, в сущности, процессом модернизации культуры и общества, в русле которой традиционные ценности отступали под натиском ценностей модернистских. Происходило становление региональной общности нового – индустриального - типа. Новая индустриальная общность нуждалась в новых нравственных регулятивах. Творчество тюменских этиков являет собой рефлексию относительно такого рода регулятивов.

Необходимо отметить, что тюменские этики активно сотрудничали и сотрудничают с этиками других регионов России – Ю.В. Согомоновым, А.А. Гусейновым, Р.А. Апресяном – притягивая их внимание к проблемам региона. В результате возникает довольно редкий для российского социально-гуманитарного знания эффект децентрации философской и научной мысли, связанный с преодолением таких деструктивных для развития науки феноменов как «научный провинциализм», «туземная наука». Изучение феномена творчества тюменских этиков представляется крайне актуальным в перспективе понимания, как механизмов роста научного знания, так и катализаторов автохтонных сил модернизации российской культуры и общества.

Е.Н. Яркова: Уважаемые коллеги! Сегодня мы собрались для того, чтобы обсудить проблемы, связанные с исследованием творчества тюменских этиков. Обращаясь к изучению этого феномена группа исследователей, чья инициатива была поддержана грантом РФФИ*, столкнулась со значительными трудностями, связанными, в первую очередь, с методологией его изучения: определением объекта, предмета, методологических подходов и процедур.

Что касается объекта исследования, трудности возникли уже с его именованием. Изначально объект исследования был обозначен как тюменская этико-философская школа. Однако, как оказалось, охватить исследуемое явление понятием «школа» невозможно, т.к. названных авторов невозможно отнести к единой школе. Позднее возникала идея именования этого объекта «исследовательская традиция» (Л. Лаудан). Однако понятие «исследовательская традиция» также натолкнулось на «сопротивление материала» – очевидно, что тюменские этики принадлежат к разным исследовательским традициям. В итоге было использовано понятие «интеллектуальная традиция». Таким образом, в качестве объекта исследований была определена тюменская этико-философская интеллектуальная традиция.

Предмет исследования в таком ракурсе – идеи, созданные в русле этой традиции. В качестве таковых были эксплицированы: персонализм (идея приоритета личности в понимании источников морали), рационализм (идея полагания разума как высшей инстации морали), праксеологизм (идея практически-прикладной ориентации этической мысли). При этом, что важно, эти идеи весьма по-разному интерпретируются представителями тюменской интеллектуальной традиции.

Определились и методологические подходы. Во-первых, это культурно-исторический подход, ключевым принципом которого является принцип мультикультурализма, т.е. принцип культурно-исторических типов философствования. Во-вторых, это подходы, развиваемые в русле такой, направленной на изучение процессов генезиса и эволюции человеческих идей исследовательской традиции, как Интеллектуальная история. В-втретьих, это подходы, присущие герменевтическому методологическому стандарту, причем акцент делается на, сформулированном Э. Шлейермахером, принципе «лучшего понимания», согласно которому исследователь должен понимать текст лучше, чем его понимал сам автор. В-четвертых, это подходы, практикуемые в такой сфере знания как история и философия науки, в частности такой метод как фальсификация. Автор этого метода Карл Поппер рассматривал развитие науки как процесс выдвижения и опровержения гипотез.

Идея тюменской интеллектуальной этико-философской традиции – гипотетическая идея, которая, для того чтобы быть научной, но не мифологической или идеологической, нуждается в опровержении. Последнее можно представить, как ответ на серию вопросов. 1. В какой мере идея тюменской этико-философской традиции истинна, отвечает реальности, не является ли она ложной, надуманной, соединяющей несоединимое? 2. Что объединяет представителей тюменской этико-философской традиции? 3. Не способствует ли исследование российских региональных философских традиций культивированию таких феноменов как «провинциальная наука», «туземная наука»? 4. Что дает изучение российских региональных интеллектуальных традиций, как в плане представлений о точках роста человеческого капитала нашей страны, так и в плане развития российской науки?

Необходимо отметить, что наше исследование возникло «не на пустом месте». Несомненно, рефлексия относительно феномена творчества тюменских этиков существовала и до нас. Я думаю, что нашим предшественником является Михаил Григорьевич Ганопольский, который в своей изданной в 1998 году книге «Региональный этос», как раз и представляет такого рода рефлексию. Интересно, что Ганопольский обозначает свое исследование как «экспертиза экспертизы».

А.А. Гусейнов: Это действительно так. У Михаила Григорьевича Ганопольского мы можем найти ответы на поставленные Вами вопросы. Вот, например, он пишет, что этическая региональность – это не фрагмент на глобусе нравственной жизни, а её голографическая модель.

Е.Н. Яркова: Да, я помню эту фразу, и я думала о том, что она означает.

А.А. Гусейнов: Она означает, что то, что вы называете тюменской этико-философской традицией, есть какое-то выражение целого и своеобразие этой традиции есть ничто иное как частное выражение неких важнейших ключевых вещей, которые в это время общество волновали. Это именно голографическая модель целого. Это не кусок на глобусе, но сам глобус, так сказать, в его уменьшенной форме.

С.М. Халин: Или фрактал, в котором, выражено целое.

Е.Н. Яркова: Фрактал, вот это понятие очень подойдёт. Кстати говоря, Ганопольский рассматривает регион как единичный уникальный объект, но, тем не менее, вписанный в исторический и социально-географический контекст развития России.

А.А. Гусейнов: Вы говорите про рационализм как идею, объединяющую тюменских этиков. Это правильно, конечно. Однако важно, что они были разными в своём рациональном подходе к этике. Скажем, для Фёдора Андреевича Селиванова рационализм – это что? Это, в первую очередь, собственный аналитический метод, применяемый для какого-то более строгого, точного рассуждения в этике. Для него рационализм – это научный подход к этике. У Владимира Иосифовича Бакштановского другое понимание рационализма. Он пытается саму мораль рационально расчленить, найти правильные и неправильные решения. Бакштановский отталкивается от проблемы морального выбора, а затем выстраивает некую моральную прагматику, выделяя критерии отличия успешного–неуспешного, полезного–неполезного. Он как бы препарирует саму мораль, исходя из противоположности добра и зла и так далее. И в этом смысле, будучи ориентирован в прикладном прагматическом смысле, все-таки остаётся моралистическим… У Михаила Григорьевича Ганопольского свое понимание рационализма. У него есть такая формула: рационализация морали посредством «анатомирования» этоса рациональными организациями. Она означает переход от этических синтагм к раскрепощающим рациональным программам. От моралистики к изучению самой реальности. Таким образом, у Ганопольского рациональность понимается институционально, в его видении рационализация морали реализуется посредством социальных институтов.

В любом случае понимание рационализма каждым из названных тюменских этиков чрезвычайно своеобразно, поэтому каждого из них можно было бы и нужно рассматривать отдельно. Вы же хотите их объединить, правильно? В этом прелесть вашего проекта. А вот что их объединяет? Они объединены вот в этих своих различиях. На самом деле они влияли друг на друга. К примеру, Ганопольскому для реализации своей концепции рациональности нужно было оттолкнуться от Бакштановского и не делать то, что он делает. То же самое, если брать Бакштановского и Селиванова. Ведь для Селиванова логика, эпистемология — это очень важные вещи для этики. А Бакштановский — это другое, успех, польза, достижительность. Вот я читаю интервью, которое берет Бакштановский у Николая Дмитриевича Зотова. Бакштановский спрашивает: «Как ваша этика и ваше понимание философии связанно с Тюменью, с территорией?». Зотов уходит от этого вопроса, однако интервьюер настаивает, и тогда Зотов говорит, что о его связи с местом можно говорить лишь в самом широком смысле как о влиянии атмосферы, среды. Действительно сложилась среда, где переплелись судьбы тюменских этиков. При этом они могли жить, сохранять уважительное отношение друг к другу. Их можно считать едиными, но при том, что они различны. Юрий Михайлович Фёдоров – это же что-то вообще невероятное. Можно сказать, что он «свалился с неба» как некая ипостась Николая Фёдоровича Фёдорова. Но он, тем не менее, нашёл в Тюмени возможность затевать какие-то дела, нашёл место, нашёл аудиторию. То же самое можно говорить о Селиванове, Бакштановском, Ганопольском, Зотове.

Я должен сказать, что в той мере, в какой идёт речь об этике, в позициях тюменских коллег нет ничего такого провинциального или случайного. Они в общем-то воспроизводили те же проблемы и те же противостояния, альтернативы, которые были вообще в нашей этике. Другое дело, в какой форме они были выражены. Но они были, и они были сюда перенесены. И мы никогда не общались с ними как с провинциалами. Это всегда были совершенно интересные беседы с коллегами. Мне кажется, что в Тюмени было что-то такое, что их объединяло. Это был некий тюменский проект. При этом, он не был региональным, он был столбовой.

Е.Н. Яркова: Ну не местечковый, скажем.

А.А. Гусейнов: Именно так. Именно это я имел в виду. Что вот этого здесь не было. Мне кажется, тюменские этики заслуживают рассмотрения и оценки по самым высоким критериям.

Е.Н. Яркова: У меня коротенький вопрос, если позволите. В чём значение исследования тюменской этико-философской традиции? Вы, Абдусалам Абдулкеримович, говорите, что это важно, что это нужно. Зачем вообще нужна рефлексия по поводу того, что было в Тюмени? Как Вам видится?

А.А. Гусейнов: Понимаете, если говорить об общем смысле, серьёзном смысле, я считаю, что одна из проблем и причин кризисного состояния нашего общества и его умов состоит в том, что до сих пор у нас нет адекватного представления о советском периоде. А что это было — советский период? И что собой представляло советское общество, советская этика? Вот этого у нас нет. И нам надо создавать какое-то представление об этом. Было время, когда мы пытались каким-то образом преодолеть этот разрыв, однако разделительные линии лишь усилились. У нас же всё время одна фигура бьёт другую…

Е.Н. Яркова: Мы всё время начинаем сначала.

А.А. Гусейнов: Ну не только сначала. Во всяком случае относительно советского периода, если пользоваться последней формулой, которую Путин предложил: что это и не то, что хорошо, и не то, что плохо, это просто случилось с нами. А что это было? Вот, например, тот же Валерий Николаевич Сагатовский пишет о Селиванове: «Мы оба верили в коммунизм, правда, потом мы разошлись, потому что я отошёл от марксизма, а Селиванов остался марксистом». Меня заинтересовал этот момент. Это были люди, которые это общество принимали, принимали со всеми недостатками. И как раз может быть особенность Тюмени была в том, что они имели здесь более свободную атмосферу выражать свою позицию. Вот это их могло объединять. И поэтому исследование любого куска философской жизни, развития философии — это ценно. А в данном случае это имеет и более широкое значение. Потому что мы пока ещё не отошли от такой метафизической критики, которая просто отрицает и не перешли к диалектической критике, которая по Гегелю «снимает», выходя на новый уровень знаний.

И.М. Чубаров: Хотел бы задать вопрос. Как Вы думаете, можно ли положить в основу изучения фигур тюменской этики различение советской этики как принимающей общество, общественную мораль того времени и как теоретической конструкции, ориентирующей на абстрактные идеалы коммунизма?

А.А. Гусенов: На самом деле никто из тюменских этиков не отталкивался от каких-то абстрактных идеалов. Советское общество было обществом, в котором они родились, выросли. Они его принимали, другого у них не было. И они видели, что это общество они должны сделать лучше. И они пытались своими философскими средствами в той мере, в какой это было возможным, это делать. Каждый из них. А я вам должен сказать, они ведь не то что застряли в Тюмени, нет они не застряли, они именно здесь нашли, каждый, свою родину.

И.М. Чубаров: В таком случае, Абдусалам Абдулкеримович, из этого следует, что изучать эту традицию невозможно без изучения самого общества того времени, нельзя изучать только теорию, надо брать самый широкий социальный и культурный контекст…

А.А. Гусейнов: Подождите, а что касается контекста, я уже говорил об этической регионалистике Ганопольского, который связывает нравственную ситуацию в регионе с особой индустриализацией, берущей старт во второй половине XX века. Эта индустриализация совпала с освоением территории, чего не было в предыдущие волны индустриализации. Ранее индустриализация была, если хотите, таким техническим проектом, она была точечной, носила характер внедрения. Примером такой индустриализации можно считать строительство Магнитки. В Тюмени индустриализация совпала с освоением всей территории, с обустройством всего этого региона, строительством нефтегазового комплекса. Ганопольский видит в этом особенность, специфику региона. И самое главное — он не упускает из вида этический аспект этого процесса. Для Ганопольского именно специфическая форма индустриализации имеет нравственный смысл, порождает нравственную ситуацию, вызывающую к жизни новую этику, новые этические категории. Как он пишет: «рационализация морали посредством анатомирования этоса рациональными организациями». Я считаю, что Игорь правильно говорит, что надо изучать общество. Как это в отрыве от общества?

И.М. Чубаров: Позволю себе один комментарий сделать, который связан с современной ситуацией, освоением Сибири. Я имею в виду — Арктику.

А.А. Гусейнов: Кстати сказать, Игорь, мечтателем в этой группе был, конечно, утопист Юрий Михайлович Фёдоров. Он такой типично русский ум, ориентированный на цельное знание, теорию всего. Фёдоров стремился создать философию целого, космоса. Ни в коем случае нельзя реальности придавать статус воплощённого идеала. Но это не означает, что идеал теряет свою реальность в качестве какой-то доминанты индивидуальной жизни, сознания, рассуждения. Даже для Фёдорова не был свойствен такой, я бы сказал, утопический взгляд на общество, хотя он занимался именно философской утопией. Извини, Игорь.

И.М. Чубаров: Я хотел предложить коллегам при исследовании тюменских этиков учитывать и контекст современности. Так, сегодня, в рамках так называемого НОЦ (Западно-Сибирский межрегиональный научно-образовательный центр), обсуждаются модели советского и постсоветского освоения Арктики. Одним из отличий постсоветской модели является появление горизонтальных связей, попытка выстроить коммуникацию с властью, с бизнесом, с индустрией в горизонтальной плоскости. Сегодня необходимо, чтобы учёные, и не только этики, но и географы, люди, которые занимаются этнографией, проблематикой социологии, экологии и так далее, собирались на некоей единой платформе, обсуждая, например, проблемы коренных малочисленных народов Севера (КМНС), новых проектов освоения арктической территории, например портов, которые строятся на Обской губе, развития инфраструктуры Севморпути, строительство Северного широтного хода и др. Этический аспект этого нового витка освоения Сибири и Арктики крайне важен.

Обычно при решении таких актуальных социально-экономических вопросов этиков и философов в качестве экспертов заранее не приглашают, они только постфактум подключаются в качестве оценивающих последствия — природные и социальные издержки, или, даже катастрофы. Поэтому наша задача сегодня найти способ для коммуникации представителей гуманитарных наук, власти и бизнеса, изначально привлекая специалистов, в том числе в области этики к разработке подобных проектов и решению проблем социально-гуманитарного характера. Решения не должны приниматься только сверху, по вертикали, чтобы привлечение учёных, экспертов осуществлялось ещё на уровне формирования стратегий освоения Арктики, самых разных проектов, связанных с логистикой, добычей полезных ископаемых, углеводоровдов и т.д. Надо сказать, что современная власть не очень прислушивается к важности такого рода этической коммуникации… И получается, что это политическая задача самих этиков, философов, ученых-гуманитариев. Очень интересно в рамках вашего проекта, как она решалась в Тюмени в советские времена?

А.А. Гусейнов: Одна из причин возможностей, которые сложились в Тюмени и которыми воспользовались здесь на месте коллеги, состояла в том, что была, если не оборвана, то сильно ослаблена вертикальная связь. То есть идеологический отдел ЦК, чем-то занятый там в МГУ, в Институте философии, не очень-то волновался и занимался Тюменью. И поэтому здесь имелась относительная свобода. Помимо этого, я не знаю в силу каких причин, получив установку двигать задания по нефти, газу, местные партийные органы искали реальные пути и понимали, что осуществление дерзких проектов неосуществимо вне решения неких нравственных задач. Мы говорим о Селиванове, Бакштановском, Зотове, но помимо этих фамилий я до сих пор хорошо помню фамилию Чурилов. Я хорошо зрительно представляю этого человека, помню его, слышал его доклад.

С.М. Халин: Валерий Чурилов – первый секретарь Ханты-Мансийского окружкома партии.

А.А. Гусейнов: Вот, первый секретарь окружкома партии организовывал этические игры, гуманитарные экспертизы проектов. Конечно, он выполнял какое-то конкретное задание и логикой обстоятельств натыкался на необходимость того, что надо принимать в учёт какие-то гуманитарные аспекты жизни.

Е.Н. Яркова: Игорь Михайлович, Вы хотите ещё что-то добавить?

И.М. Чубаров: Я как раз считаю, что это был один из контекстов, который нельзя из истории выбрасывать, который нужно, как минимум, учитывать и понимать, как они взаимодействовали. Если бы удалось на это выйти…

А.А. Гусенов: Мне кажется, можно, конечно, выйти на эту проблематику. Но я бы обратил внимание и на такую вещь. Вот вы задумайтесь, вы называете конкретных людей, которые заведовали кафедрами в университетах Тюмени, которые занимались разными вещами. Но при этом все они занимались этикой. А почему это, вдруг, они все занимались этикой? А это как раз говорит о том, что они все занимались философией в аспекте приложения к обществу, они хотели что-то сделать. Они не были, вообще-то говоря, сугубо академическими философами, которые волновались только за свою карьеру. Они, конечно, осуществляли карьеру, получали степени, звания, награды — это всё имело значение. Но саму философию они понимали в её сопряжении с социумом. И именно поэтому в их творчестве была такая этическая доминанта. И мне кажется, и в этом смысле как раз со стороны предмета вы подходите к тому, о чём говорит Игорь.

Е.Н. Яркова: Давайте мы дадим слово Сергею Михайловичу Халину. Он, можно сказать, архивариус нашего проекта, у него есть масса аудио записей, фотографий. Он знаком был и с Фёдоровым, и с Селивановым, и с Бакштановским, и с Ганопольским, и с Зотовым.

С.М. Халин: Я занимаюсь таким направлением как метапознание, частью которого является метафилософия, ну а значит — и метаэтика. Метаэтика – часть или раздел этического познания, в котором рассматриваются особенности самого феномена этики.

К числу наиболее известных представителей тюменской этической мысли я отношу четыре фигуры, к сожалению, уже ушедших от нас её носителей, а именно — Селиванова, Зотова, Фёдорова и Ганопольского.К этому квартету наших тюменских эпиков я отношу также ныне здравствующего Владимира Иосифовича Бакштановского и также ныне здравствующего Николая Ивановича Губанова. Я был знаком со всеми представителями ядерной четвёрки тюменской этической мысли. Что я могу сказать? Все они, без преувеличения, неординарные в положительном ключе люди. Каждый — фактически родоначальник и ведущий представитель особого направления, как в философской, так и в этической области. У каждого свои особенности личности, характера. Я не предлагаю писать с них иконы, устраивать какие-то культы, но призываю отдать им должное, то, чего они действительно достойны.

Теперь о существенном для нашей деятельности по гранту. Возникает вопрос – как обозначить объект наших исследований: школа, традиция, направление? Я подобрал несколько трактовок как того, что такое научная школа, так и того, что такое научное направление, а также того, что такое научная, или исследовательская традиция.

Для научной школы я выбрал то, что характеризуется следующими признаками. Первый набор, научная школа — это: система научных взглядов, научное сообщество, влияние лидера, эрудиция, круг интересов, стиль работы, привлечение новых сотрудников, обмен идеями, эффективная творческая научная работа. Второй набор признаков, научная школа — это: модель передачи от старшего поколения к младшему ценностей, норм, предметного содержания, общение (неформальное, творческое, обмен новыми идеями, обсуждение результатов). Наконец, третий набор, научная школа — это: коллектив единомышленников, наличие творческой атмосферы, совместные исследования, воспроизводство идей сообщества, распространение идей сообщества, сотрудничество с другими учёными, обмен информацией с другими учёными, совместные конференции, семинары, симпозиумы; это также направление, принадлежащее к какой-либо научной традиции, основанное отдельным учёным или исследовательским коллективом. Как видим, понятия «школа» и «направление» здесь тесно связаны, каждая школа представляет собой одновременно и некоторое направление исследований. Есть школы, в которых разрабатываются сразу несколько направлений.

Теперь о научной традиции. Здесь я нашёл, ничтоже сумняшеся, следующее. Научная традиция — это, первое, система канонизированных общепринятых знаний, норм, идеалов; это конвенция, или общепринятый договор ученых относительно адекватности теории, правил и норм научного познания; это также наличие своей сферы применения и распространения, специально-научной или общенаучной. Второе, научная традиция — это культурная схема накопления, сохранения, трансляции научного опыта, которая объединяет научные направления, реконструирует развитие науки. А ещё есть немало всяких характеристик феноменов типа этической мысли Тюмени с точки зрения видов, типологии школ и традиций, их структуры и функций, роли традиций в развитии науки. Мне особенно понравилось такие характеристики, как: несводимость развития науки к простой смене научных традиций; понятие научных традиций помогает решать вопросы соотношения кумулятивизма и несоизмеримости, интернализма и экстернализма, понимания места элементов всех оппозиций в историческом развитии науки, как моментов развития научного знания. И ещё такая характеристика, как наличие не интегрированных отдельных учёных, дающих критику и позитивные импульсы науке.

Не вдаваясь в детали, скажу следующее. Думаю, свою работу по теме тюменской этической мысли мы могли бы подвести и под понятие «научной школы», или даже нескольких школ, и под понятие «научное направление», что очевидно свойственно каждому из вышеназванных представителей тюменской этики, и уж тем более подвести наше предприятие под понятие «научная традиция».

Е.Н. Яркова: Спасибо, Сергей Михайлович! У нас есть ещё запланированные выступления. Представляю вам Татьяну Владимировну Дягилеву – ученицу Селиванова. Сейчас она профессор Тюменского индустриального университета.

Т.В. Дягилева: Я бы хотела сказать о Селиванове как о полифонической личности. Он полифоничен во всем. Круг его интересов необычайно широк, он занимался исследованиями в области этики, эстетики, логики. У него есть замечательные работы по эристике. В последние годы жизни Федор Андреевич интересовался философией здоровья. Селиванов был неутомимым популяризатором философского знания. Существует особый раздел его творчества, посвященный философам прошлого. Еженедельно он проводил семинары в Тюменском институте искусств и культуры. Однако в центре его творчества всегда находилась этическая проблематика. Центральной категорией этической концепции Селиванова является категория «благо». Следуя диалектической традиции, Федор Андреевич понимал благо как все то, что удовлетворяет возникающие потребности людей, развивая их. Как же он понимал добро? Как все то, что направлено на сохранение, укрепление блага. Конечно же, Федор Андреевич боролся со злом во всех его многочисленных проявлениях. Он был не только теоретиком, но и на практике учил, как поступать в соответствии с должным. Согласно Федору Андреевичу, человек может творить две сферы – сферу ума и сферу глупости. Соответственно, он разделял сферу ума – ноосферу и ей противоположную – атасферу, сферу глупости.

Е.Н. Яркова: Спасибо, Татьяна Владимировна. Вопросы есть к Татьяне Владимировне?

С.М. Халин: Уточнение есть.

А.А. Гусейнов: У Селиванова было такое хорошее определение. Он этику и мораль охарактеризовал как умное поведение.

С.М. Халин: Татьяна Владимировна, у Вас там прозвучало, что Селиванов тесно связывал понятие блага с понятием потребности. Но он неоднократно и довольно жёстко подчёркивал, не просто с потребностями, а именно с разумными потребностями.

Е.Н. Яркова: Разумные потребности — это как раз одна из категорий советской этики. У нас есть ещё выступающий. Игорь Борисович Муравьёв — ученик Зотова. И сейчас у нас есть такая инициатива, идущая от Игоря Борисовича, издать лекции Зотова, потому что, к сожалению, у Зотова не много работ было издано. Итак, Игорь Борисович Муравьев, доцент, кандидат наук, Тюменский государственный университет.

И.Б. Муравьев: На примере творчества Николая Дмитриевича Зотова-Матвеева я хотел бы попытаться дать ответы на ряд вопросов, поднятых профессором Ярковой, и, прежде всего, на вопрос «Что объединяет представителей тюменской этико-философской традиции?» Согласно Елене Николаевне, концептуальный каркас этой интеллектуальной традиции образуют идеи персонализма, рационализма, праксеологизма. В философии Зотова данные идеи занимали центральное положение.

По словам Зотова, на него большое влияние оказала творческая атмосфера свободы и поиска, присутствовавшая в академической среде Тюмени в 60-е гг. ХХ в. С переходом на кафедру этики, которую возглавлял Бакштановский, Зотов связывал возможность свободно философствовать. Мысль Зотова оттачивалась в ходе размышлений над трудами как классиков философии, так и современных ведущих философов нашей страны, бесед и споров с ними. Об этом он сам говорил в 2002 году в интервью Бакштановскому. Особое значение имело общение с тюменскими коллегами. Это приводило к тому, что ряд идей становились для тюменских мыслителей системообразующими. При этом, сами эти идеи интерпретировались и развивались по-разному. В частности, в работах Зотова можно обнаружить критику логикоцентризма Селиванова, консеквенциализма Бакштановского и др.

Идея персонализма является, пожалуй, основополагающей в философии Зотова. Главный его труд называется «Личность как субъект нравственной активности: природа и становление». Поднимаемые в монографии проблемы Зотов решает в индивидуально-личностном аспекте. До конца дней Зотов размышлял над проблемами смысла жизни, свободы воли, соотношения цели и средств человеческой деятельности, творчества. Философия понималась им как деятельность глубоко индивидуализированная и личностная.

Идея праксеологизма проявляется в философии Зотова не в стремлении сделать философию орудием по изменению мира, но в убеждённости влияния теоретизирования на практическую жизнь и в необходимости этого влияния. Зотов посвящает последние страницы своей монографии размышлениям о практическом применении этического знания. Проблемы соотношения теории и практики поднимались Николаем Дмитриевичем не только в научных работах, но и в живом общении. На своих лекциях и семинарах он, порой, буквально уподоблялся Сократу. Как правило, после окончания занятия Зотова окружали студенты, которые продолжали задавать ему вопросы. Действительно, Михаил Григорьевич Ганопольский верно отметил, что Зотову удалось довести до уровня практического воплощения диалогическую трактовку педагогической этики. Согласно Зотову, сосредоточение в мире ценностей преображает человека, делает его свободным, делает его личностью. Зотов не отрицал методологическую функцию философии, но главное ее назначение видел в том, чтобы она была жизнеучением, помогала человеку «в его жизненном самоопределении, в придании своему бытию смысла и достоинства».

Идея рационализма, в рамках которой разум понимается как неотъемлемая инстанция морали, является другой отличительной чертой философии Зотова. В своей монографии он пишет: «На уровне духовном разум выступает началом, пронизывающим как деятельность нравственного и эстетического чувств, так и волеизъявительную деятельность (нравственно направленная воля есть вместе с тем разумно направленная)…».

Беседы и полемика с коллегами, в частности с Бакштановским, размышление о плюрализме в философии привели Зотова к мысли о существовании первичной уникальной личностной интуиции, определяющей дальнейшую творческую деятельность философа. Однако, по мнению Зотова, различия в мировоззренческих представлениях не должны приводить к отрицанию необходимости проверки их обоснованности, рациональности, разумности. Напротив, благодаря теоретизированию философ достигает ясности взыскуемой им истины. Зотов писал, что по отношению к моралистической правоте убеждающая сила самой теории выступает в ее верифицирующем значении.

Рациональность Зотова, обосновывающая неустранимый культурно-социальный плюрализм и нравственное требование постижения Абсолютного, может быть очень полезна для обоснования ненасильственной борьбы между представителями различных культур, претендующих на свою исключительность. Если после Карла Поппера нетерпимость, как правило, связывают с наличием веры в абсолюты, то концепция Зотова открывает еще одну возможность для сторонников этой веры обосновать признание ценности инакомыслия и возможности мирной социокультурной конкуренции.

Таким образом, на примере творчества Зотова можно верифицировать существования объединяющих идей, благодаря которым столь отличающихся тюменских философов можно отнести к единой этико-философской традиции. Концепции представителей этой интеллектуальной традиции, в частности, Зотова, актуальны и обладают эвристическим потенциалом.

Е.Н. Яркова: Интересно, Игорь Борисович. Вопросы к Игорю Борисовичу.

С.М. Халин: Вспоминаю интересный момент – коллеги говорили Зотову: «Слушай, ты пишешь так, словно марксизма вообще нет».

И.Б. Муравьев: В Тюмени была атмосфера особая, которая позволяла чувствовать себя свободным от идеологических канонов.

С.М. Халин: А вот с тезисом Зотова о том, что каков человек — такова его философия, я не согласен. Мне ближе обратное — какова философия человека — таков и сам человек.

А.А. Гусейнов: Мне кажется, для Николая Дмитриевича было очень важно, что этические суждения имеют нравственно обязывающий смысл для того, кто эти суждения высказывает. И что в этом смысле моральная позиция человека, его суждения имеют цену только в той мере, в какой сам этот философ в своей жизни, жизненном стиле следует им, руководствуется ими. Идея, что само этическое суждение заключает в себе нравственно обязывающий смысл, мне кажется, для него была существенна, и отсюда шли его основные скрытые или не скрытые полемические различия с Фёдором Андреевичем, у которого этическое поведение — умное поведение, который развивал этику в рамках научной философии. А у Зотова эмоциональные аспекты, и вообще вся та, скажем так, жизненная психологическая подоплёка, которая движет человеком, имели очень важное значение для морали. Он не только придавал очень важное значение эмоциональным аспектам морали. Мораль сама в его миропонимании занимала центральное место в самой философии. Он был склонен видеть в этике первую философию, в этом он солидаризировался с Владиславом Николаевичем Шердаковым, Владимиром Петровичем Фетисовым. Это был определенный общественно значимый сегмент советской этики того периода.

И.Б. Муравьев: Зотов приводил слова стоиков. Он считал, что этика — это цвет философии.

Е.Н. Яркова: У нас есть ещё доклад Мальцева Ярослава Владимировича.

Я.В. Мальцев: Спасибо, Елена Николаевна! Спасибо, коллеги! Мне выпала честь рассказать о Юрии Михайловиче Федорове, но моя речь скорее о ситуации, и в рамках тех вопросов, которые поставила Елена Николаевна в начале круглого стола, о которых так подробно говорил Абдусалам Абдулкеримович.

Прежде всего, мне бы хотелось остановиться на правомерности выделения тюменской этико-философской традиции в качестве некоторой отдельной локации. Правомерно или неправомерно? На мой взгляд, и не только на мой, любая гуманитарная наука региональна, потому как занимается преимущественно региональной проблематикой, интересной в границах конкретного пространства-времени. Более того, такой подход сегодня позволяет, что называется, не отрываться от предмета. Мы знаем, как Кант впадал в фантазии в своих географических представлениях. Историк, прежде чем перейти к глобальным работам, должен начать с местного архива, с микроистории. Впоследствии, развивая методологию, накапливая знания, участвуя в конференциях, все больше и больше оказываясь в сообществе, ученый может обратиться к более широкому обхвату. Это процесс длительный. Сова Минервы вылетает в сумерки.

Итак, любая наука региональна. Если вести речь о философии, то я бы сказал, что тут речь даже об индивидуальном. А. Бадью пишет о десяти философах на всю Францию. Кажется, Гегель писал, что, если удается вымучить одну мысль в жизни, — жизнь философа удалась. Философы и философская мысль — штучное производство.

Таким образом, мысль индивидуальна и региональна. Когда я говорю про региональное, я опираюсь не на разграничение: глобальный, континентальный, национальный, региональный. В большей степени я использую определение региона в его латинском понимании (область) или в том наполнении, как это принято сегодня в регионоведении: территория, ограниченная рамками. При таком подходе, на мой взгляд, происходит выравнивание искусственного дробления. О том, почему это важно, я скажу чуть позже. Аналогичным способом я применяю понятие «региона» к пространству науки/философии/мысли, опираясь при этом на подобное использование термина А. Бадью.

Итак, мысль индивидуальна и региональна. Вместе с тем она существует и развивается в определенном пространстве-времени, с указанием на что начинает свою работу Б. Рассел. Мысль философа располагается в пространстве и времени. В некой локальной точке. Если в этой точке философ не один, то волей-неволей образуется некая полифокальная матрица (А.В. Павлов): складывает общение, нащупывается проблематика. И вот на этой почве возможно образование некоторого ядра, которое Лаудан определяет в качестве некоего устойчивого и изменчивого ядра исследовательской традиции: какая-то тема, передаваемая от философа к философу. Тема, которая изменяется, которая постоянно наполняется новыми смыслами — обновляется, трансформируется, но в главном остается неизменной.

Мы говорим о философии. Философ локализован сам по себе. Настоящий философ есть сам точка, из которой разворачивается пространство мысли. Иногда этот горизонт даже по итогу получает социальное оформление через политическое действие. Политическое в определении Бадью, Рансьера, Муфф — как действие за рождение нового социального порядка, новой сингулярности. Итак, философ занимает региональное место географически и теоретически, т. е. в границах самой философии. Так Федоров из всей философской традиции выбрал для себя неоплатонизм, структурализм, космизм и этику. Так судьба (случай) определила Юрия Михайловича в Тюмень.

Что еще хотелось бы сказать в русле первого и второго вопроса, поднятых Е.Н. Ярковой: о правомерности термина и о том, что объединяет тюменских философов. Это, конечно, этика. Вопрос этического оказался сквозным для тюменцев, стремившихся понять проблемность своего бытия-в-мире. Я согласен с Еленой Николаевной в оценках того, чем это было вызвано, не буду повторяться — это Север, это новый регион, это общество в период создания. Отмечу только, что в результате тюменские философы и заняли — «На том стою, и не могу иначе. Аминь» (М. Лютер) — определенную локальность и в географическом, и в философском пространстве. И это внимание к этическому становится ядром традиции, которая может меняться, но главной характеристикой которой является продолжение. Ф.А. Селиванов, В.И. Бакштановский, Ю.М. Федоров, М.Г. Ганопольский начинали заниматься этическими проблемами. Сегодня тюменские философы продолжают заниматься проблемами этики. Мой учитель, А.В. Павлов, занимался этическим. В некотором роде я также занимаюсь этической проблематикой. Присутствующие на круглом столе имеют труды по этике: и Елена Николаевна, и Игорь Борисович.

Сегодня Тюмень развивается. Приезжают новые исследователи. Хотелось бы, чтобы удался проект Игоря Михайловича с философским бакалавриатом. Мне кажется, город без философского образования — город с полумертвой культурой. Город, тем более университет, должны начинаться с философского факультета. Это как раз может быть утверждаемо в контексте представлений о точках роста человеческого капитала (Елена Николаевна ставила этот вопрос). Если что-то делает городскую культуру центральной или периферийной (если ставить вопрос в таких категориях), так это факт наличия философского факультета. В связи с этими изменениями будет интересно посмотреть, останется ли в Тюмени в приоритете этическая область философской мысли или произойдут смещения? Интересно, потому что Игорь Михайлович приехал к нам из Москвы, совсем недавно возглавил наш институт, но его последние работы, насколько я в курсе, посвящены этике. То есть, приехав в Тюмень, он тоже стал заниматься этическими вопросами. Не знаю, почему так происходит, но многие тюменские этики были не из Тюмени. Видимо, влияют сами условия. Мы видим, что традиция вписывает людей в себя. Ситуация, мне кажется, почти гегелевская: бытие мыслит через людей.

И, затронув Гегеля, отмечу еще один гегелевский момент. Елена Николаевна спрашивала, можем мы, тюменцы, или не можем обращаться к исследованию тюменской философской традиции? Мне думается, в этом тоже гегелевская ситуация: сознание обращается на самого себя и исследует себя. Все выглядит диалектически правомерным.

Так я подошел к одному из заключительных вопросов, поставленных Еленой Николаевной: о научном провинциализме, о туземности науки. Тут требуется отдельная статья. Наука либо есть, либо нет. Философия либо есть, либо ее нет. Существуют проблемы, в том числе обозначенные в статье М.М. Соколова и К.Д. Титаева, которые необходимо решать, которые связаны с развитием коммуникационных сетей между российскими учеными, между исследователями из России и учеными из других стран. Думаю, эти проблемы могут, должны и, надеюсь, будут решаться. В конечном счете, это всегда вопрос организации рабочего времени исследователя (чтобы ему оставалось время заниматься наукой и было, что сказать, чтобы он не зарывался в аудиторной нагрузке) и вопрос финансирования (насколько готовы университеты финансировать участие своих научных кадров в конференциях, круглых столах и проч., насколько трудно или легко это финансирование выделяется). Я не отношу сюда желание, потому как наука и философия — системы открытые и диалоговые, они подразумевают верификацию в диалоге, подразумевают творчество, а творчество всегда существует ради Другого. Т. е. проблемы вовлечения ученого в более широкий круг взаимодействий — проблемы больше материального характера.

Если говорить о туземности или провинциализме мысли, можно приводить огромное количество примеров, как якобы (по концепции, на которую опираются и которую конструируют М.М. Соколов, К.Д. Титаев) периферийные кадры (учащиеся, студенты, ученые) оказывались более компетентны, чем те, что находятся в центре. Мне кажется, мир-системный подход тут неприемлем. В конечном счете, А. Бадью начинал с периферийного учебного заведения. А. Камю находился на периферии периферии. Опять же И. Кант. На мой взгляд, место мысли в научной парадигме определяется не местом ее географического рождения, а ее качеством и тем, насколько всеобщей она может быть. Немного перефразируя: насколько мысль одного может стать мыслью всех? Мишель Уэльбек отмечал, что поэту необходимо писать и если стихи достойные, если они найдут отклик в душах, то они отыщут и свой путь к читателю, и свое место в истории литературы. Такая же ситуация, я полагаю, с мыслью философской. Не столь важно, на каком языке она произносится (тем более, что параллели, которые М.М. Соколов проводит между физиками и гуманитариями в российской науке и касательно их интеграции в западное научное сообщество мне кажутся некорректными — это разные языки, один из которых международный), не столь важно в каком регионе. Значение имеет актуальность этой мысли для этого региона. К примеру, американская философия и французская отличаются (кстати, французы игнорируют американские индексы и язык и от этого не страдают комплексами, это не сказывается на силе их философствования), но они полноценны.

Мне думается, что если говорить в этом контексте, то проблемой российской философской мысли, скорее, является ее малая политическая (опять же в традиции современной европейской философской мысли) ангажированность. И в США, и во Франции философская мысль тесно переплетена с проблемностью бытия сегодняшнего человека в сегодняшнем моменте. В России же существует отрыв. Российская философская мысль существует как бы сама для себя, она не предлагает себя обществу и российской культуре. Более того, вместо развития собственных концепций, чем, кстати говоря, занимался Ю.М. Федоров, на чем всегда основана философия, акцент часто делается на изучении чужих идей и на встраивании в чужие границы. Но что нового мы можем сказать им о них?

Востоковед В. Емельянов высказывал такое мнение по этой проблеме: «По-моему, нужно раз и навсегда развеять все иллюзии по поводу якобы временного отсутствия интереса Запада к российским гуманитариям. Могу как востоковед и историк наук о древнем Востоке ответственно заявить, что идеи российского востоковедения были нужны западному научному сообществу один раз за всю историю востоковедения – а именно, тогда, когда оно было зрело-марксистским (1950–1980-е гг.). Марксистское востоковедение было нашим ноу-хау, потому что все советские историки древнего Востока вдруг начали заниматься производительными силами, рабовладением и социальными движениями. А на Западе такого никогда не было. И наши советские исследования стали очень известны именно с идейной точки зрения. Во все же остальные эпохи у нас брали издания музейных материалов и никогда не рассматривали нас, российских востоковедов, как носителей каких-либо идей. Мы могли сколь угодно много печатать наши гипотезы и концепции хоть в конце XIX и начале XX века, хоть ранее, хоть в послемарксистский период - это не замечается. Каков вывод? А таков, что наши идеи интересны там только тогда, когда у нас самих появляется новое общество и новое мировоззрение. (...)».

Разве не задача философии создавать это новое? Отмечу, что подобная же ситуация была с российскими математиками. Что А. Кожевников стал интересен Западу, вошел в западную традицию, стал Кожевым, создавая собственную концепцию, а не изучая и перенимая слепо. Я думаю, российская философия перестанет быть региональной, провинциальной, туземной (можно назвать хоть как, если есть желание), когда ей удастся (хоть на русском, хоть на английском, хоть на китайском, но лучше на русском, потому что это сохранение культуры и традиции) начать объяснять (в том числе для широких масс, а не только внутри себя), что происходит с российским обществом, а возможно, и с западным, но обязательно с каждым из нас. Объяснять по-своему, открывая новые грани. Как, собственно говоря, это делали и Ю.М. Федоров, и все представители тюменской этико-философской традиции: они все занимались этикой и все строили свою философию на собственной оригинальной интерпретации огромного пласта мировой и российской философской традиции (к примеру, Ю.М. Федоров использует неоплатонизм, космизм, русскую религиозную философию, семиотику, структурализм, экзистенциализм, но последний он некоторым образом пересоздает: это другая грань экзистенциализма, отличная от его пониманием Ж.-П. Сартром).

Поэтому я бы сказал, что для меня речь о туземности или провинциальности — это в большей степени речь о власти, как ее понимал М. Фуко. В частности, о власти в академических институтах. Даже самой постановкой такого вопроса мы вгоняем себя в ничем неоправданный оценочный и уничижительный фрейм. У науки есть предмет и метод, есть диалог и язык, на котором он разворачивается, а научная проблема локализуется не географически, а исходя из вопроса, когда люди, занятые одной темой находят способы разговора через пространство и время. Значение философской мысли зависит не от ее географического региона, а от оригинальности и силы мысли конкретного философа, от его способности поднять свою мысль до всеобщности. Философия вращается не вокруг географии и политико-административных границ, а вокруг людей, вокруг человека.

Как мне кажется, тюменские философы-этики создали как раз такие оригинальные философские концепции, которые можно и нужно изучать, и главным достоинством которых является то, что это настоящая философия как она есть и какой должна быть. Думаю, они во многом показывают нам путь, по которому следует идти.

И.М. Чубаров: Я скажу очень коротко. Хочу сразу поблагодарить всех тех, кто организовал это мероприятие, прежде всего Елену Николаевну Яркову, а также Абдусалама Абдулкеримовича Гусейнова, за то, что он оказал неоценимую помощь проекту. Я хотел упомянуть о том, что сегодня мы закончили большую статью об этике дронов, которую мы пишем в соавторстве с присутствующей здесь Юлией Апполоновой. Мы на кафедре философии ТюмГУ занимаемся этикой будущего. Это, конечно, уже другая, новая глава Тюменской этико-философской традиции. Едва ли здесь уместно говорить о школе, учителях и учениках. Речь скорее идет о традиции, которая возникает и поддерживается в результате осмысления фундаментальных этических проблем. Сегодня мы исходим не из идеи отдаленности регионов от столиц, а из другого представления об отношении центра и периферии. Абдусалам Абдулкеримович здесь меня поймет. Я думаю, что нам всегда не хватало здесь горизонтальных связей, у нас даже в академических кругах отношения выстроены больше по вертикали. Но что касается как раз наших контактов с Москвой, Абдусалам Абдулкеримович, не знаю в курсе Вы или нет, мы хотим открыть совместную лабораторию по биоэтике между ТюмГУ и Институтом философии РАН. Т.е. у нас большое будущее в продолжении московско-тюменских этических проектов и контактов, и не только в мемориальном смысле.

А.А. Гусейнов: Я хотел добавить к тому, что говорил Ярослав Владимирович относительно глобального и локального. Конечно, они не исключает друг друга, потому что абсолютно ясно, что философия — это всегда личное дело, персонально укорененное, здесь нет никакого сомнения. В этом смысле она всегда локализована. Николай Дмитриевич Зотов говорил, что есть три абсурда, три парадокса научной философии. И один из таких абсурдов – это соавторство. Философия всегда - личное, персональное дело. Её локализация по месту также возможна, мы же выделяем, например, милетскую школу в античности. Однако с термином «регион», нужно обращаться осторожно, поскольку это не только географический термин, он несет множество ценностных коннотаций. Например, региональный уровень иногда мыслится как более низкий уровень. Только в этом смысле я высказывал сомнение. Назвать «Тюменская традиция»? Так оно и есть.

С.М. Халин: То есть это нормально Абдусалам Абдулкеримович?

А.А. Гусейнов: А что же плохого? Это так и есть. Можно и иначе – тюменская философско-этическая мысль. Таковая была в Тюмени еще до Селиванова. Это тоже нужно посмотреть. Что-то осталось и после того, как произошли какие-то существенные изменения и фактически данная традиция завершилась. Не мне судить, когда и как и т.д., но по крайней мере, классический такой период, в который тюменские этики себя заявили и стали заметными фигурами российской философии – это период 60-х - 80-х годов. С другой стороны, когда смотрят из Парижа, большую разницу между Томском и Тюменью не видят. Возможно, необходима локализация не только географическая, но и по шкале времени.

Е.Н. Яркова: Абдусалам Абдулкеримович, если позволите, я еще скажу пару слов, хорошо? Признаюсь, я не знала, что Вы лично были знакомы практически со всеми тюменскими этиками и даже не предполагала, что Вы так хорошо владеете материалом, который мы сейчас изучаем. Ваш опыт для нас бесценен. Думаю, выражу мнение всех, относительно того, что этот Круглый стол станет важным катализатором наших исследований. Спасибо, что откликнулись на наше приглашение, спасибо за помощь, поддержку. Вы умеете вдохновлять, рядом с Вами просто крылья вырастают за спиной!

Я хотела бы поблагодарить и еще одного заочного участника нашего Круглого стола – Рубена Грантовича Апресяна. Собственно говоря, проблематика, которую мы сегодня обсуждали родилась в процессе моей переписки с Рубеном Грантовичем. Именно Рубен Грантович подсказал, с одной стороны, бесперспективность рассмотрения феномена тюменских этиков как научной школы или исследовательской традиции, с другой стороны, именно он предложил в качестве методологического основания исследования взять интеллектуальную историю. Я думаю, что в плане самого отношения к научному исследованию у Рубена Грантовича есть чему поучиться. В частности, как представляется, нам нужно избегать крайностей – слепой апологетики и сокрушительной критики. Здесь важна трезвая аналитическая позиция.

Наконец, наша благодарность Игорю Михайловичу Чубарову и не только за действенную поддержку нашего проекта, но и за открытие новых исследовательских перспектив его разработки.

Я думаю, что в дальнейшем нам необходимо выйти на другие регионы России, поговорить о том, а что было там.

А.А. Гусейнов: Хорошо. Как говорил Вячеслав Семенович Степин, недостаток этих круглых столов состоит в том, что потом нужно будет заниматься текстом. Я бы хотел предостеречь вас от излишней регионализации вашего исследования. У нас был уже прецедент с «Санкт-Петербургской философией». Именно такое название предложили философы из Санкт-Петербурга. Мы много спорили и убедили, что лучше говорить – философия в Санкт-Петербурге. Хотя региональные точки в развитии российской философии, несомненно, есть. Допустим, Ростов-на-Дону, Екатеринбург. Конечно, у них свое философское лицо.

Е.Н. Яркова Я благодарю коллег. Полагаю, что мы неплохо поработали. Впереди много дел, путь наш не из легких, но, как говориться, дорогу осилит идущий!

Приложение к Круглому столу

Р.Г. Апресян: Уважаемые коллеги, к сожалению, я не смог принять участие в круглом столе, но, как отметила Елена Николаевна, узнав от нее об этом проекте, я сразу отнесся к нему приветственно и весьма солидарно. Пользуясь случаем, хотел бы еще раз выразить свою поддержку этому начинанию и подтвердить свою готовность быть в меру своих сил полезным в этом деле. Что меня в нем привлекает? Во-первых, я в принципе за то, чтобы не прерывалась «связь времен», а мы хорошо понимаем, что с переменой в последние десятилетия, скажем так, круга чтений, научной лексики, идейных ориентаций многое из нашего недавнего прошлого было забыто гораздо быстрее, чем это обычно бывает на таких отрезках времени. Говоря о советской философии и этике, я хорошо понимаю, что далеко не все, тогда наработанное, сохраняет теоретический интерес, но это – часть интеллектуальной истории, для многих все еще нашей интеллектуальной истории, и уже поэтому это должно быть сохранено, хотя бы на уровне архива, музея, библиотеки. Во-вторых, у меня особые отношения с тюменскими коллегами. Я был знаком со всеми называвшимися в обсуждении философами, с кем-то близко. С Владимиром Иосифовичем Башктановским я сотрудничаю с конца 1980-х, а последние двадцать лет, хотя в Тюмени я был в последний раз лишь в середине 1980-х, тесно и на постоянной основе. Этому сотрудничеству я очень рад и надеюсь на его продолжение и расширение.

Понимаю, что проектной группе, которая занимается обсуждаемой сегодня тематикой, необходимо как-то зафиксировать предмет своих исследований. Какое бы не было выбрано конвенциональное обозначение, по существу у нас нет оснований говорить ни о тюменской этической традиции, ни тем более школе. В частности, по тем критериям, которые привел в своем выступлении профессор С.М. Халин. Мне кажется, что в середине 1970-х, когда этические исследования в СССР широко развернулись, иногда звучало выражение «томско-тюменская школа», и имена Ф.А. Селиванова, В.Н. Сагатовского, В.И. Бакштановского тесно ассоциировались друг с другом, они воспринимались как концептуально цельная группа (впрочем, как на самом деле тогда было, надо разбираться). А потом они по разным причинам разошлись. Мое общее впечатление таково, что тюменские этики, связанные местом сопребывания, находились друг по отношению к другу в непрерывном и разнонаправленном центробежном движении. Подозреваю, что коммунальные факторы этой центробежности были определяющими.

В начале 1980-х годов вокруг В.И. Бакштановского сложилась группа молодежи, поначалу аспирантов. Позвольте назвать тех, кого помню – Юлия Беспалова, Татьяна Караченцева, Игорь Фомичев, Александр Солодилов, Марина Лутошкина (надеюсь, я не напутал с именами). Эта группа могла стать основой интересного научного коллектива, если не сказать школы. Ю.М. Беспалова сейчас доктор наук, профессор в Тюмени. Т.В. Караченцева давно проживает в Израиле, к сожалению, с другими я потерял контакты. Эта группа продержалась недолго, но она была фактом тюменской интеллектуальной истории, и его, как и другие факты такого рода, важно не упустить.

Если говорить о традиции – традиции, в смысле преемственности, длительности, и непрерывности, то ее, без всякого сомнения, олицетворяет профессор В.И. Бакштановский. В 1976 году по его инициативе в Тюменском индустриальном институте (ныне университет) были созданы кафедра этики и лаборатория прикладной этики. Кафедры, как я понимаю, больше нет, а лаборатория была трансформирована, если не ошибаюсь, в Центр прикладной этики, а затем в НИИ прикладной этики, который бессменно возглавляет В.И. Бакштановский. Традиция - в длительности и преемственности его практикумов по этике, деловых игр, ргулярно проводимых семинаров со специалистами по профессиональному самоопределению, периодических изданий. О последнем говорю во множественном числе, потому что это были формально говоря, разные издания. Сначала – «Этика успеха: Вестник исследователей, консультантов и ЛПР», журнал, выходивший под ред. В.И. Бакштановского, Ю.В. Согомонова, В.А. Чурилова в 1994–1997 годы (причем находившимися в теме это журнал воспринимался как продолжение и развитие сборников, издававшихся В.И. Бакштановским с конца 1980-х годов). Затем – «Ведомости», а с 2012 года – «Ведомости прикладной этики» (хронология изданий должна быть уточнена: сейчас даже в трудах самого В.И. Бакштановского нет строгости в датах). «Ведомости» – журнал по прикладной этике, и было время, когда это было единственное в нашей стране периодическое издание по этике. Предполагаю, что совокупное число номеров «Этики успеха» и «Ведомостей» превосходит число номеров всех других российских периодических изданий по этике. Журнал «Этика успеха», как можно видеть по титульному листу, издавался в Москве и в Тюмени. Не знаю, что это означало на самом деле, пусть это всего лишь «маркировка». Но стоит принять во внимание, что состав авторов этих журналов всероссийский, с участием (все меньшим) коллег из стран – республик бывшего СССР, как станет ясен масштаб этих изданий. Дискуссии на страницах журнала становились отправной точкой для написания В.И. Бакштановским и Ю.В. Согомоновым обобщающих монографий. Тематические подборки статей журнала выходят в формате коллективных монографий, под редакцией В.И. Бакштановского. Все это – огромный труд. Никому и в голову не придет говорить в связи с этим о «провинциальной науке». И тем не менее это тюменский журнал – по инициативе и по изданию. Убежден, что журнал недооценен. Понимаю, что у главного редактора и его сотрудников просто нет сил на продвижение журнала в медиасфере. И здесь я готов сказать слово упрека в адрес Тюменского индустриального университета: похоже, его руководство просто не осознает, обладателем какого издания является ТИУ. Журналу давно следует придать более высокий полиграфический, медийный, библиометрический статус. Он этого несомненно заслуживает. И это – не только задача, это дело чести ТИУ. Вместе с тем, показательно, что в ходе нашего круглого стола, посвященного «тюменской этико-философской традиции», об этом журнале, к моему глубокому сожалению, не было сказано ни слова. Большое значение этого издания для продвижения прикладной этики – тех направлений, которые выделены в журнале в качестве приоритетных (этика бизнеса, политическая этика, этика университета, этика профессора, инженерная этика, с недавних пор – этические проблемы цифровизации), для консолидации исследователей в этих областях, работающих в самых разных уголках России, не вызывает никаких сомнений.

Журнал «Ведомости прикладной этики» – это наиболее явный объективный тюменский продукт. Но не следует забывать, что усилиями и энергией В.И. Бакштановского в нашей стране с конца 1970-х годов развивалась прикладная этика. Именно он ввел это понятие в обиход русскоязычной литературы и долгое время отстаивал правомерность этого направления исследований, вопреки скепсису многих своих коллег. На примере этого поприща лучше всего можно видеть, что В.И. Бакштановский выступал не просто как тюменский философ, а в значительно большей степени как российский философ. На протяжении трех десятилетий его неизменным соавтором был Ю.В. Согомонов, выходец из Баку, с конца 1960-х годов живший и работавший во Владимире. В 1980-е годы их соавтором выступал В.Т. Ганжин, сотрудник кафедры этики философского факультета Московского университета. К тому же в те годы лабораторию прикладной этики ТИИ и кафедру этики МГУ связывали на основе, как тогда говорили, «хоз.договора», тесные узы научного сотрудничества. В.И. Бакштановский, как и Ю.В. Согомонов – соавторы знаменитого учебника «Марксистская этика», под редакцией А.И. Титаренко, входившего в свое время двумя изданиями большими тиражами.

Я согласен с академиком А.А. Гусейновым, который, говоря в начале круглого стола о самом факте тюменской философской этики, отметил, что на такого рода явления надо смотреть не с местной, региональной точки зрения, а с «глобальной» точки зрения – в национальном контексте. Приведенные мной факты, многие из которых уже целиком принадлежат истории, красноречиво свидетельствуют о действительном масштабе того интеллектуального движения, которое родилось на тюменской земле.

Знаю, что наш круглый стол проведен в рамках довольно камерного по масштабу исследовательского гранта, размеры которого вряд ли позволяют сделать много. Независимо от этого, позвольте поделиться своими соображениями о возможных перспективах данного исследования и его первостепенных задачах. Здесь можно говорить об «эмпирических» и аналитических задачах. Говоря об эмпирических задачах, я имею в виду, прежде всего сбор, архивацию и каталогизацию всех материалов, относящихся к тому, что сейчас называется «тюменская этико-философская традиция». Например, судя по онлайн-каталогу РГБ, в его хранилищах вроде бы нет журнала «Этика успеха». Этот журнал выходил в доцифровую эпоху. Его надо отыскать (может быть в местных библиотеках, проще всего у самого В.И. Бакштановского), отсканировать и в надлежащем качестве выложить в Сеть. Надо, договорившись с ТИУ, аккумулировать все выпуски «Ведомостей прикладной этики», все прочие издания НИИ прикладной этики. Говорю специально об этом, потому что этому аспекту «тюменской философско-этической традиции» посвящена моя реплика, а также потому, что по объему здесь материалов больше всего. Важно восстановить хронологию проходивших в Тюмени конференций, деловых игр, семинаров, их программы, если возможно, списки участников, если возможно, представленные на них доклады. Очень важно создание фотоархива, с правильной атрибуцией изображений и идентификацией (пока есть такая возможность) всех лиц.

Несопоставимо бóльшая задача – аналитическое осмысление места тюменских философов-этиков, их исследований и трудов в широком контексте отечественной этической мысли. Для этого важно уразумение путей развития последней в 1960-80-е и в последующие годы. Например, серию трудов В.И. Бакштановского, Ю.В. Согомонова, В.Т. Ганжина и их сподвижников по направлению «научное управление нравственными процессами» (на эту тему в Новосибирске в 1980 году вышла коллективная монография) не понять в отрыве от работы, которая велась в советской философии по выработке теоретического состава философской этики, разных подходов к формулированию концепции морали, пониманию ее специфики и роли морали в общественной жизни. Без такой контекстуализации творчества тюменских философов-этиков, установить их действительное значение и их вклад в отечественную философию просто невозможно. Задачи не простые, но вполне посильные и реализуемые. Очевидно, что для их решения необходима продуманная и взвешенная программа научного исследования. Хочется верить, что она будет разработана и осуществлена. От души желаю проектному коллективу успеха в этой работе.

Заключение

Предлагаемый вниманию читателя Круглый стол можно считать первым в отечественной науке опытом обсуждения методологии исследований российских региональных интеллектуальных традиций. В процессе обсуждения кристаллизуется целый ряд значимых принципов такого рода исследований. В первую очередь, это принцип рассмотрения региональных интеллектуальных традиций в контексте интеллектуальной истории России в целом. Изолированное, вне общероссийского интеллектуального контекста рассмотрение российских региональных интеллектуальных традиций - верный путь в область именуюмую провинциальнаой наукой. Не менее значим принцип рассмотрения российских региональных интеллектуальных традиций в социальном контексте. Изолированное вне социального контекста рассмотрение российских региональных интеллектуальных традиций - верный путь в область именуемую туземной наукой. Материалы Круглого стола могут быть интересны и полезны, как исследователям российских регинальных интеллектуальных традиций, так и исследователям, занимающимся социологий морали, этикой в многообразии ее модификаций.

^*Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Тюменской области в рамках научного проекта № 20-411-720003. Funding: the research was fundid by RFBR and Tyumen Region, number 20-411-720003