Отражение судьбы эмигранта в образе главной героини романа Д. А. Пригова «Катя китайская»

Ли Гэнь аспирант, кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, Университет МГУ-ППИ в Шэньчжэне; Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова. 518172, Китай, провинция Гуандун, г. Шэньчжэнь, ул. Гоцзидасюеюань, 1 Li Gen Postgraduate student, the department of Contemporary Russian Literature and Literary Process, Shenzhen MSU-BIT University; Lomonosov Moscow State University. 518172, Kitai, provintsiya Guandun, g. Shen'chzhen', ul. Gotszidasyueyuan', 1 75547351@qq.com Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке стипендии Правительства Шэньчжэня и Университета МГУ-ППИ в Шэньчжэне.

Опыт эмиграции имеется у многих народов нашей планеты. В ХХ в. наиболее серьезные людские потери в числе эмигрантов понесла Россия, «население которой по разным причинам вынуждено было искать новое место жительства в других странах» ^{[6, с. 132]}. Этот процесс начался после Октябрьской революции 1917 г., и есть все основания полагать, что не завершился он и по сей день. Отбытие людей из страны происходило волнами. Так, самой массовой и трагичной стала первая, так называемая белая эмиграция, причинами которой стали революция и последовавшая за ней Гражданская война. Спектр направлений отъезда был довольно широк: «София, Белград, Прага, Берлин, Париж, страны Балтии, Финляндия, города Харбин и Шанхай на Дальнем Востоке» ^{[9, с. 7]}. Как видно из приведенного перечня, «русское зарубежье» сформировалось не только на Западе, но и на Востоке (прежде всего — в Китае). Именно Поднебесная дала «крышу над головой» многочисленным русским беженцам в это непростое для них время. Эмигрантская жизнь в Китае получила свое отражение в множестве произведений писателей харбинского круга, например, в поэзии А. Несмелова и В. Перелешина. И несмотря на то, что прошло уже более полувека, эта тема по-прежнему остается актуальной для литераторов. Среди современных романов, посвященных китайской эмиграции, можно выделить «Белый Шанхай» Э. Барякиной, «Харбин» Е. Анташкевича, «Катю китайскую» Д. Пригова и т. д.

Законченный в 2007 г., роман «Катя китайская» стал последним крупным произведением Д. Пригова. История романа основана на опыте жены писателя — «биографии девочки из эмигрантской семьи, полурусской-полуангличанки, выросшей в Китае» ^[8]. Героиня романа — девочка по имени Катя, дочь белого эмигранта, также проведшая детство в Поднебесной. В дальнейшем же она была вынуждена сначала отправиться в Россию, а позже — перебраться в Англию. Однако прожитые в Китае годы продолжали преследовать девочку, не давая включиться в новую жизнь.

Действие романа развивается по двум параллельным сюжетно-временным линиям: героиня едет на поезде в послесталинскую Россию, но одновременно с этим — она вспоминает о жизни в Китае. Осколки памяти перемежаются с ее новой действительностью на пути к «неведомой» родине, известной ей лишь по рассказам родных. Счастливые годы в Поднебесной всплывают «какими-то вспыхивающими, вырванными, ослепительно и празднично освещенными, почти театральными сценами и кусками некоего феерического действа» ^{[10, с. 507]}. Более поздний повествовательный план, разворачивающийся в пространстве поезда, на контрасте дан в прозаичных и тусклых тонах. Погруженная в раздумья, девочка тщетно пытается «высмотреть в безвозвратно убегающей заоконной канители признаки своей прежней, исчезающей прямо на глазах жизни» ^{[10, с. 565]}.

Из воспоминаний Кати читатель узнает историю ее родителей. Как уже было сказано выше, отец девочки оказался на чужбине не по своей воле. В его образе запечатлен вариант судьбы русского эмигранта, хотя и не вполне типичный. После Октябрьского переворота, еще будучи подростком, он решил отправиться за границу к своему отцу, который прежде служил Царской Армии, а теперь дослужился до генерала-губернатора Туркестана. Однако многочисленные препятствия не дали ему осуществить задуманное. Он едва сумел добраться до Монголии, где его спас английский коммерсант, владеющий прибыльным бизнесом на территории Китая. Так юноша оказался в Тяньцзине, на территории английской концессии. Коммерсант усыновил его, а впоследствии выдал за него дочь, завещав унаследовать свое дело. Таким образом, в отличие от большинства русских беженцев, с трудом выживавших на «огромной и чуждой китайской территории», семья Кати не знала нужды. Многоэтажный дом семьи героини в Тяньцзине рисовался ей настоящим цветущим Эдемом. «Они жили на зеленой, постоянно цветущей, в различные сезоны различно раскрашенной различными ослепительными цветами территории иностранных концессий в самом центре немалого китайского города Тяньцзинь» ^{[10, с. 507]}. За их домом начинался «густой сад, где по весне выделялась ярко расцветавшая пышным белым цветом молодая акация» ^{[10, с. 518]}. Внутри же было место для целого «зоопарка»: кошек, собак, кроликов, уточек, цыплят, и любимого ослика Кати.

Однако центральное место в воспоминаниях героини занимает сам Китай, в котором ей предстоял долгий процесс культурной адаптации. Проживая в концессии — на «островке европейской цивилизации» — родители не хотели, чтобы девочка выросла в отчуждении к окружающему миру. Как и многие эмигранты во втором поколении Катя быстро усвоила чужой язык, начав говорить по-китайски. Зачастую именно она выступала «переводчиком во время сложных объяснений с прислугой и некоторыми визитерами» ^{[10, с. 552]}. Желая развить успехи девочки, родители приглашали «серьезного и строгого учителя-китайца сен шен» ^{[10, с. 552]}, обучавшего героиню и ее брата каллиграфии. На этих занятиях Катя познакомилась с древней китайской поэзией, выводя строки стихотворений Ли Бо. Побывала героиня и в китайской опере, где среди прочего девочке особенно запомнился сюжет о «Хуа Мулан» — «мощной и бесстрашной воительнице» ^{[10, с. 551]}. Таким образом, именно родительское решение стало для героини катализатором погружения в иную культуру.

Дальнейшие же стадии вхождения героини в культурное пространство Поднебесной тесно связаны с ее ближайшей «амой» (кит. 阿妈) или попросту — «няня». Ее образ заслуживает более подробного раскрытия. Именно в нем собраны многие архетипические черты «рядового» представителя китайской цивилизации, что явлено читателю уже в портрете персонажа. У няньки «маленькие кургузые ножки», которые «с детства традиционно были постоянно и туго перебинтовываемы» ^{[10, с. 520]}. В этой детали узнается наследие средневекового Китая, где эталоном красоты считалась хрупкая женщина с маленькими ножками. Для этого в раннем детстве ноги девочек особым образом бинтовали, стремясь сделать их миниатюрными и изящными (за такими стопами закрепилось название «золотые лотосы»). В действительности это был долгий и мучительный процесс, в результате которого многие девушки даже лишались возможности стоять без посторонней помощи. В романе же описание таких «побочных эффектов» дано лишь вскользь: «Нянька обычно уставала после всякого, даже небольшого путешествия и, возвращаясь домой, опускала ноги в таз с горячей водой. Боль отпускала» ^{[10, с. 520]}. Помимо прочего, эти «прекрасно-искалеченные» ножки маркировали низкое социальное положение женщин в патриархальном обществе. Указание на это читатель встречает и в самом тексте: «инфантильный образ женщины, мелко семенящей вослед своему мужу и хозяину, вполне приличествовал архаическому представлению о социальном статусе местной женщины» ^{[10, с. 520]}. В феодальном Китае на морально-этическом уровне женщине были предписаны «три правила подчинения и четыре добродетели» (кит. 三从四德). До замужества женщина должна была повиноваться своему отцу, в замужестве своему мужу, после смерти мужа своим сыновьям. Что же касается добродетелей, то под ними понимались такие качества, как «супружеская верность, приличие в речах, приятная внешность, трудолюбие» ^{[11, с. 425]}. Лишь при наличии перечисленных достоинств девушка могла занять достойное место в социальной иерархии.

Няня отвечала и за «социализацию» героини в «макропространстве» культуры. Именно с ней девочке доводилось выезжать в город за пределы концессии, где она попадала в кулинарный мир местных лакомств. За подробными авторскими описаниями угадываются настоящие названия блюд. Вот лишь несколько примеров: жареные в печах «лепешки с посыпанным кунжутом» («шаобин»; кит. 烧饼); «длинные полоски хлеба, покрывавшиеся мелкими лопающимися пузырьками на жарком огне» («гоцзы»; кит. 果子); «мелкие красные яблочки, насаженные, как на шампур, на тоненькие деревянные палочки и опущенные в кипящую карамель, мгновенно на воздухе застывавшую выпуклыми кристаллами» («танхулу»; кит. 糖葫芦) и т. д. В китайских районах города Катя посещала шумные местные базары, наблюдала за затейливыми прическами местных брадобреев – «козий хвост, взъерошенная птица, извивающиеся змеи, взметнувшийся дракон, бурный поток, склоняющаяся вишня, осыпающиеся листья» ^{[10, с. 524]}, увлеченно слушала историю слепого бродячего сказителя про дракона и разных чудищ.

В процессе культурной адаптации не миновала героиня романа (Катя) и знакомства с устройством традиционной китайской семьи. Няня водила девочку в местный парк, где познакомила ее со своими многочисленными родными. Вот как выглядит этот эпизод в тексте романа:

«Нянька уважительно представляла их: Второй старший брат, Третья младшая сестра, Четвертый старший дядя: Третьи, четвертые, десятые и двадцатые, старшие, младшие, средние дяди, тети, сестры и братья с улыбкой приветствовали ее слабыми кивками голов из своих углов <...> Жизнь нескольких поколений под одной крышей считалась достойной и престижной. В богатых кварталах в честь подобного долгого сожительства даже улицы иногда назывались типа: Пять поколений под одной крышей» ^{[10, с. 529]}.

Семейная-клановая структура жизни отличала Поднебесную еще с эпохи Конфуции, когда «большая семья и влиятельный клан были идеалом для китайцев» ^{[1, с. 127]}. Подобная организация способствовала продолжению рода и предполагала внимательное отношение членов семьи друг к другу: как старших к младшим, так и наоборот. Так, стремясь защитить Катю от болезней и сглазов, няня обряжала ее в «туфельки и шапочку, украшенные оскалившейся тигриной головой» ^{[10, с. 492]}. «Тигр», в представлении китайского народного сознания, был «царем зверей», обладавшим наибольшей защитной силой. Он же, по принципу подобия, должен был сообщить ребенку свою смелость. Показательно, что и здесь нянька берет на себя санкционирующую роль культурного посредника, вводя иностранное дитя в ареал традиционных китайских практик.

В свете всего вышесказанного нетрудно объяснить характер героини. С малых лет находясь под влиянием китайской няни, девочка выросла очень наблюдательной. Она «легко угадывала настроения и намерения родителей. Предугадывала все эти взрослые хитрости и уловки» ^{[10, с. 499]}. К примеру, ей достаточно было взглянуть на узкие губы одного из посетителей, чтобы тотчас отнести его к классу «лгунов». Знаменательно, что повышенную внимательность Кати к миру автор также соотносит с традиционными китайскими практиками: «Понятно, от кого девочка набралась всего подобного. От няньки, унаследовавшей громоздкую и достаточно примитивную систему физиогномических наблюдений, ясно дело, от своих бесчисленных предков и прародителей» ^{[10, с. 499]}. Физиогномика («мяньсян»; кит.面相) – метод определения темперамента, характера человека, его душевных качеств, состояния здоровья даже и судьбы, исходя из анализа внешних черт его лица. Подобная система представлений уходит корнями глубоко в древность: гадание по внешнему облику упоминается уже в историческом памятнике «Цзо-чжуань» (кит. 左传), созданном в V-Ⅳ вв. до н. э. ^{[2, с. 24]}. Впоследствии эта «народная мудрость» была зафиксирована в поговорках (например: «в жены — не бери скуластую, в мужья — не бери однобрового»; кит. 娶妻不娶颧骨高，嫁汉不嫁连眉梢»). Следы физиогномики обнаруживаются и в традиционной китайской медицине, попадая в раздел исследований посредством «осмотра» (кит. 望). ^{[4, с. 414]}.

Тем не менее, пожалуй, наибольшее влияние на характер героини оказала система китайских народных верований. Обывательское сознание населяло небо и землю «самыми разнообразными божествами: добрыми и злыми, могущественными и слабыми, красивыми и безобразными» ^{[11, с. 24]}. И по сей день подобная набожность отличает многих представителей старшего поколения в Китае. В этом качестве няня Кати также является типичным представителем народа. Свои убеждения о всесильности духов она передала девочке. В тексте романа впечатлительность (чтобы не сказать — суеверность) героини наиболее наглядно явлена в эпизоде с землетрясением, отголоски которого докатились и до концессии в Тяньцзине. Следует привести описание данного фрагмента:

«Её кроватка отползла на значительное расстояние от стены. С полок посыпались книги. Девочка сразу же поняла, что сие – проделки злобных духов, имевших обыкновение по ночам навещать человеческое жилье для подобного рода бесчинств и диких выходок <…> Девочка вскочила, но тут же чьей-то рукой была жестоко брошена на пол. Неистовство духов переходило всякие пределы. Она прямо задохнулась, не в силах произвести ни звука» ^{[10, с. 510–511]}.

Как и во многих иных случаях, интерпретацию произошедшего Кате предлагает няня:

«Наутро нянька внятно объяснила, что рассердился великий подземный Ен Ло. Ему не нравятся людские поступки, нарушающие древние установленные законы и договоренности. Надо бы сходить в храм с дарами и сжечь немало бумажных денег, дабы умилостивить его. На следующий день она так и сделала» ^{[10, с. 511]}.

«Подземный Ен Ло» есть никто иной как Янь-ван (кит. 阎王), среди альтернативных номинаций которого также имеются Яньло-ван и Яньло. Его образ восходит к буддийскому богу смерти Яме, ответственному за переход в мир мертвых ^{[3, с. 769]}. Ему же традиция приписывает разрушительную силу — способность насылать природные катаклизмы. Умилостивить бога возможно лишь с помощью подношений, к которым и не преминула прибегнуть няня. Учитывая разветвленность китайского пантеона, читателям остается только гадать, какие еще духи населяли воображение Кати, ведь все жизненные ситуации так или иначе были поделены между ними на сферы влияния. В подтверждение можно привести несколько таких божеств:

· Яо-ван (кит. 药王) ведал лекарствами, заботясь о здоровье людей;

· Вэньчан (кит. 文昌) покровительствовал «литераторам и ученым», сопутствовал успеху на экзаменах;

· Цай-шэнь (кит. 财神) отвечал за материальное благополучие и помогал вести торг;

· Цзао-шэнь (кит. 灶神) был защитником домашнего очага и т. д. ^{[5, с. 213, 277]}.

Приведенные выше аспекты не исчерпывают многообразия форм знакомства героини с китайской культурой — в развитие аргументации можно было бы привести и другие примеры. Принципиальнее, однако, будет подчеркнуть, что все они вряд ли обозначились в девочке с подобной остротой, если бы она не была вынуждена оставить Китай. Отъезд Кати в послесталинскую Россию, знаменовавший начало ее собственного эмигрантского опыта, был «спровоцирован» советским консульством ^{[10, с. 575]}. Ощущение невозвратимой утраты надвигается на героиню уже в самый момент отправления поезда:

«Сидя у окна, глядя на промелькивающие деревни и малолюдные поселения, девочка удивлялась их невообразимой тусклости, даже тоскливости <...> Видимо – зима, морозы, снега, заброшенность. Да и ее собственная непривычка к иным размерам, иной раскраске, иному обиходу. Ко всему привыкнуть ведь надо. Оптику соответствующую выработать. Все требует особого труда. Работы души и зрения, на которую так лениво подавляющее население земного шара» ^{[10, с. 506]}.

После прибытия на «мнимую» родину девочка также испытывала проблемы с адаптацией к жизни в Советском союзе — то, что автор описывает как «странность и некоторую невключенность в местный быт» ^{[10, с. 577]}. Именно в процессе репатриации она проходит первичные стадии «контакта» и «конфликта» с новым обществом ^{[7, с. 63]}. Уже позднее, во вполне «солидном возрасте», не сумев принять новые навязанные социокультурные паттерны, героиня решает отправиться на родину своей матери — в Британию.

Нетрудно предположить, что и там Кате не удается обрести душевное спокойствие. Вне зависимости от места она всегда ищет возможность приблизиться к культуре оставленного ею Китая. В Англии при посещении местных китайских ресторанов она неизменно разговаривает с официантами на их языке: «прислуга чрезвычайно дивилась чистоте произношения на помянутом высоком диалекте мандарин этой взрослой белокожей дамы при ее удивительно странном, скудном, чуть ли не детском словаре» ^{[10, с. 551]}. Во время пребывания в Нью-Йорке героиня посещает Чайна-таун, остановившись у подруги своего детства. Достаточно привести одну фразу из произведения, чтобы передать восторг Кати: «С неким возродившимся, почти отроческим энтузиазмом они бегали по ближайшим китайским магазинами ресторанчикам, оживляя прошлое и буквально задыхаясь от воспоминаний» ^{[10, с. 562]}.

Но все это были лишь внешние проявления. Для того же, чтобы передать духовную жизнь героини, автором выбирается образ «дракона», неоднократно возникавший на страницах романа. Стоит привести лишь одно такое упоминание:

«Изредка, правда, ей во сне опять являлся дракон времен ее детства. Он стремительно спускался с неимоверной высоты, сразу загораживая собой все небо. И замирал прямо у ее лица. Во сне она была снова той самой девочкой. Дракон застывал, словно задумавшись, что же предпринять дальше. Да, годы, проведенные ею вдали от страны великих драконов, поубавили их решимость и стремительность. Дракон так и стоял перед лицом, тяжело дыша, бессмысленно и редко моргая толстыми мясистыми веками» ^{[10, с. 561]}.

Представляется, что в этой метафоре, практически неотделимой от коннотативного фона Китая, сошлись и собственные воспоминания девочки, и суеверные увещевания няни, и стереотипы людей, никогда не видевших Поднебесной.

Подводя итоги, необходимо обобщить проведенные исследовательские операции. На первый взгляд, опыт героини романа резко отличается от судьбы ее отца. Представляя второе поколение русской эмиграции, она не имела ностальгической привязанности к русскому языку и культуре. Наоборот, девочка с детства была открыта влиянию китайской культуры. Процесс погружения в пространство чужой цивилизации начался для нее с языкового пласта. При поддержке родителей наибольшее влияние на героиню оказала няня, став для нее настоящим проводником и медиатором наследия Поднебесной. Именно она приобщила Катю как к внешним (декоративным маркерам, быту, пище и др.), так и ко внутренним, «содержательным» проявлениям китайской культуры (главным образом, к устройству социума и традиционным верованиям).

Тем не менее, процесс ассимиляции героини был трагически прерван на новом изломе истории. Повинуясь судьбе, девочка была вынуждена покинуть страну своего детства, повторив опыт отца. Свою дальнейшую жизнь она будет вести «на три родины». Как покажет ход дальнейших событий, во многом именно столкновение с внешним, не-китайским пространством заставляет Катю по-новому ощутить собственную идентичность. Через историю Кати, пользуясь ширмой «чужеземных» реалий, автор предлагает читателям задуматься о проблеме эмигрантской травмы, как никогда актуальной в современном мире.