Использование понятий «Тектологии» А. Богданова в работах архитектора А.В. Розенберга (характеристика методологического этапа становления проектирования в России)

«теория проектирования архитектурных сооружений

есть методология мышления,

сопровождающего процесс проектирования»

(А.Розенберг «Философия

архитектуры»)

Постановка проблемной ситуации.

Современное проектирование, по мнению автора, нуждается в очередном, третьем этапе методологической рефлексии и программирования. Первый относится к началу ХХ столетия, где и были написаны А.В. Розенбергом три важные для становления проектирования работы ‒ «Философия архитектуры (общие основания теории проектирования архитектурных сооружений)», 1923 г., «Теория нормирования строительных процессов», 1928 и «Общая теория архитектурных сооружений», 1930. Второй этап падает примерно на конец 60, первую половину 70-х годов, когда в рамках ВНИИТЭ (Всесоюзный научно-исследовательский институт технической эстетики) группа методологов предложила и разработала новую дисциплину ‒ «методологию проектирования» ^{[10, с. 251-268]}.

Необходимость третьего, относящегося к нашему времени, этапа обусловлена, по меньшей мере, тремя обстоятельствами. Современное проектирование представляет собой «популятивный» феномен (сложились множество разных видов проектирования, особенности и границы которых трудно определить). Понятие проектирования стало неопределенным, в том числе потому, что проектами называют самые разные вещи, от собственно архитектурных и технических проектов, до программ и идей, реализация которых или очень проблематична или даже не предполагается. Самосознание и образование проектировщиков остро нуждается в прояснении, осмыслении и упорядочивании.

Как показывает анализ истории науки и более широко культуры, подобные обстоятельства обычно разрешаются именно в рамках методологической работы и рефлексии. Здесь может возникнуть вопрос, почему автор считает методологию той дисциплиной, которая выступила необходимым условием становления проектирования? Ну, во-первых, не он один, так же, например, думал и Александр Розенберг, определяя теорию проектирования архитектурных сооружений как методологию мышления архитекторов. Во-вторых, исследования показывают, что новые этапы становления науки тоже предварялись методологическими разработками. Правда, затем методологические построения (своеобразные строительные «леса») снимались в собственно научных понятиях и онтологии и поэтому опускались.

«На деле получилось так, ‒ пишет отец российской методологии, и кстати, мой учитель, Г.П. Щедровицкий, ‒ что во всех переломных точках, характеризующих основные этапы становления науки, ‒ в античности, в позднем средневековье и в XVII- XVIII вв. ‒ методология складывалась раньше, а наука появлялась и оформлялась внутри нее, по сути дела, как специфическая организация некоторых частей методологии». Но дальше, пишет он, «всегда происходила очень странная, на первый взгляд, вещь: научное мышление закреплялось в своих специфических организованностях и начинало развиваться по своим внутренним, имманентным законам, а методологическое мышление, породившее науку, наоборот, не закреплялось ни в каких специфических организованностях, пригодных для автономного и имманентного развертывания, начинало распадаться...» ^{[16, с. 151]}.

Стоит пояснить отмеченную здесь роль методологии. Розенберг прав, утверждая, что построение теории определенной сферы деятельности во многом связано с методологией мышления в данной области (сфере). Методология, как я показываю вслед за Г.П. Щедровицким, специализируется на рефлексии, исследовании и конституировании мышления. Например, методология науки на осуществлении этих трех видов интеллектуальной работы в научном исследовании и построении определенных типов наук, методология проектирования соответственно в проектировании и т.д.

При становлении естественных наук в XVI-XVII веках Ф. Бэкон, фактически выступая в роли методолога, критикует характерную для того времени аристотелевскую и средневековую парадигму науки. С другой стороны, он указывает на новый объект науки (природу и задачи по отношении к ней ‒ изучение законов природы, позволяющее овладеть и управлять процессами последней). С третьей стороны, Бэкон подчеркивает новое значение науки, призванной обеспечить благосостояние человека. Кроме того, в «Новой Атлантиде» обсуждает необходимость для разворачивания естественных наук новой социальной организации ^{[11, с. 161-164]}.

Когда же определенная область деятельности сформировалась, задачи методологии меняются: на первый план выходит «методологическое сопровождение», включающее в себя анализ проблем и узких мест, рефлексию способов мышления и деятельности, которые ответственны за эти проблемы; в рамках методологического сопровождения предлагаются новые схемы и понятия мышления, ориентированные на разрешение вставших проблем.

По сути, уже Платон и Аристотель действовали в подобных ситуациях как методологи. Например, в «Физике» Стагирит обсуждает апории Зенона (для того времени это была очень серьезная проблема, не позволявшая непротиворечиво помыслить движение), анализирует способ рассуждения Зенона, показывает, что тот пользуется несимметричными понятиями (путь в апории задавался отрезком, который делился до бесконечности, а время измерялось натуральным рядом чисел), предлагает изменить понятие времени, уравняв его по процедуре с понятием пути ^{[1, с. 107]}.

И в других областях (проектирование здесь не исключение) задачи методологии двоякие: на стадии становления осуществляется критика и анализ неудовлетворительных способов мышления, на стадии функционирования сложившейся новой деятельности речь идет о методологическом сопровождении. В обоих случаях методологическая работа предполагает специальные средства и процедуры, например, рефлексию, критику, построение схем и новых понятий. Как правило, на разработке этих средств специализируются не представители конкретных областей деятельности (науки, искусства, инженерии, проектирования и т.д.), а философы и, начиная с ХХ столетия, когда методология обособляется в самостоятельную дисциплину, также собственно и методологи. Иногда, впрочем, эти роли могут совмещаться в одном лице, как например, у Галилея или Декарта; они действовали и как ученые, и как философы и методологи.

Так вот, в начале ХХ столетия Александр Богданов в «Тектологии» разрабатывает для науки и инженерии (включая социальную инженерию) подобные средства, а Александр Розенберг адаптирует их по отношению к становящемуся проектированию, то есть сознательно конституирует проектное мышление, поспособствовав тем самым становлению проектирования как самостоятельной области деятельности, отличной как от традиционной архитектуры, так и технического конструирования.

Замысел «Тектологии» как универсальной эмпирической науки, математики и методологии.

Сам Богданов, вероятно, еще не осознавал становление проектирования, но понятие строительства, не только архитектурного, любых видов, использовал, давая определение своей теории. «Всеобщую организационную науку, ‒ пишет он, ‒ мы будем называть “тектологией”. В переводе с греческого это означает “учение о строительстве”. “Строительство” является синонимом для современного понятия “организация”<…> Мы видим, что человеческая деятельность ‒ от простейших до наиболее сложных ее форм ‒ сводится к организующим процессам» ^{[2, с. 20, 22; 42]}.

Из этого определения видно, что строительство Богданов понимает необычно: оно по понятию сближается с организацией и деятельностью. Если подходить к этому определению формально, то налицо явно упрощение, если не искажение понятий. Организация не сводится к строительству, так же как и деятельность, да и в понятии строительства обычно подразумеваются другие смыслы, чем организация и деятельность. Но взглянем на замысел «Тектологии» глазами А. Богданова.

Какую проблему он берется разрешить? Построить науку, позволяющую преодолеть кризис цивилизации, который Богданов понимает как всеобщую дезорганизацию. Соответственно, решение состоит в сборке, соорганизации распавшейся цивилизации и ее составляющих. Наша эпоха, пишет Богданов, ставит перед коллективами, группами, классами, их организациями: «Задачи невиданно запутанные и трудные, без прецедента, без сколько-нибудь подходящего опыта в прошлом. И есть одна, над всеми тяготеющая, все их в себе охватывающая, резюмирующая. Мировая война и мировая революция поставили ясно дилемму: преодоление анархии социальных сил и интересов или распад цивилизации…Выход ‒ в единой организации вещей, людей и идей, где связываются динамически-гармонично элементы каждого ряда и одновременно все три ряда между собой… Отсюда очевидна необходимость выработки универсально-общих организационных методов, которая положила бы предел анархичности в дроблении организационного опыта <…> Пережитые годы ‒ годы великой дезорганизации, как и великих организационных попыток, ‒ породили во всем мире острую потребность в научной постановке вопросов организации» ^{[3, с. 50, 51, 61]}.

Говоря о «Тектологии» как «всеобщей организационной науке», Богданов под наукой понимает четыре разные сущности. Во-первых, «Тектология» ‒ это обобщение эмпирических наблюдений конкретных организаций сразу в двух областях: в «первой природе», включая биологию (эту область изучают естественные науки), и в области социальных явлений, изучаемых в общественных науках. При этом обобщение, по Богданову, нужно понимать как выделение общего и, одновременно, конструктивно: «Обобщение в то же время есть упрощение. Задача сводится к минимальному числу наиболее повторяющихся элементов; из нее выделяются и отбрасываются многочисленные осложняющие моменты; понятно, что решение этим облегчается; а раз оно получено в такой форме, переход к более частной задаче совершается путем обратного включения устраненных конкретных данных» (предисловие к немецкому переводу) ^{[3, с. 46-47]}.

Во-вторых, «Тектология» создается как универсальная математика: «…структурные отношения, ‒ поясняет Богданов, ‒ могут быть обобщены до такой же степени формальной чистоты схем, как в Математике отношения величин, и на такой основе организационные задачи могут решаться способами, аналогичными математическим. Более того, отношения количественные я рассматриваю как особый тип структурных, и самую математику — как раньше развившуюся, в силу особых причин, ветвь всеобщей организационной науки: этим объясняется гигантская практическая сила математики как орудия организации жизни» ^{[4, с. 14]}.

В-третьих, «Тектология» рассматривается и как прикладная наука, точнее в этом отношении это даже не наука, а практика. Объясняя отличие «Тектологии» от философии, А. Богданов пишет следующее. «Для тектологии, если она и «объясняет», как соединяются разнороднейшие элементы в природе, в труде, в мышлении, то дело идет о практическом овладении всевозможными способами такого комбинирования; она вся лежит в практике; и даже само познание для нее ‒ особый случай организационной практики, координирование особого типа комплексов» ^{[3, с. 57]} 34

В-четвертых¸ «Технология» ‒ это по Богданову и методология. «Сам А. А. Богданов, ‒ читаем мы в предисловии, ‒ понимал текто-логию как «развитую и обобщенную методологию науки», как «науку всеобъемлющего масштаба, общую методологию всякой практики и теории» и т. п. Методологическая природа текто-логии, таким образом, была для него несомненной. Этот факт не отрицали и некоторые критики А. А. Богданова, и поэтому весь вопрос заключается в том, как при этом они интерпретировали методологическое содержание тектологии» ^{[3, с. 21]}.

Естественно возникает вопрос, можно ли указанные здесь четыре разные трактовки науки подвести под непротиворечивое понятие науки? Действительно, разве эмпирическая наука может быть сведена к математике, а наука к практике или методологии? Вроде бы, это все разные сущности. Действительно, эмпирическая наука предполагает не просто построение идеальных объектов, но и возможность с их помощью осмыслить факты. Математика помимо некоторых интуитивных эмпирических соображений основывается на конструктивной деятельности и сведении одних идеальных объектов к другим. В отличие от идеальных объектов научных концепций и теорий объекты практики задаются схемами и удовлетворяют другим критериям ‒ не истинности, а эффективности. Если объектами изучения науки выступают явления природы (первой или второй), то объекты методологии ‒ способы и процедуры деятельности и мышления.

Однако, во-первых, нужно учесть, что Богданов считал, что и в первой природе, и в биологии, и в социальных (общественных) явлениях действуют одни и те же организационные законы. Во-вторых, что наука как «геном науки» (понятие, введенное автором ^[12]) представляет собой построение схем и на их основе идеальных объектов, которые удовлетворяют трем основным требованиям: 1) полученные на идеальных объектах знания должны быть непротиворечивыми, 2) идеальные объекты должны позволять решать поставленные специалистом (ученым, философом, методологом) проблемы и задачи, и 3) идеальные объекты создаются таким образом, чтобы с их помощью можно было осмыслить и отчасти объяснить наблюдаемые факты (эмпирические закономерности). Геномом науки автор назвал ряд установок, сложившихся после работ Аристотеля в эллинистическую эпоху (на познание, построение идеальных объектов, построение теории, обоснование в философии), потому что в следующих культурах эти установки формулировались заново в связи с новыми проблемами и требованиями к мышлению и деятельности. Например, в Новое время познание было ориентировано на изучение законов природы, идеальные объекты создавались с использованием математики, к теории стали предъявляться системные требования (Э. Кондильяк, И. Кант), а обоснование науки перешло в компетенцию новой философии (Ф. Бэкон, Р. Декарт и др.).

Представим теперь, что удалось построить такую дисциплину, в которой идеальные объекты, позволяют решать сразу четыре группы проблем ‒ научного объяснения разных явлений организации, конструирования организаций как идеальных математических объектов, построения на основе этих объектов схем организаций, которые можно использовать в практике, наконец, использования этих схем и идеальных объектов для методологической критики, анализа или сопровождения. В этом случае такую дисциплину, правомерно названную «организационной», вполне можно подвести под понятие науки. Не такова ли, скажем, и дисциплина, построенная в «Капитале» Маркса? Например, схемы и понятия первого тома «Капитала» (Д-Т-Д, рынка и другие) можно рассмотреть, с одной стороны, как обобщение рыночных капиталистических отношений, с другой ‒ как идеальные объекты марксовой теории, с третьей стороны, в практике коммунистического движения как схемы (например, в «Манифесте Коммунистической партии»), ну и в работе других марксистских мыслителей как методологию. Таков же, с моей точки зрения, был и замысел «Тектологии» Богданова, который он последовательно осуществлял.

С точки зрения этого замысла, имеет смысл рассмотреть понятие организации. Оно меняется в зависимости от задач и оптики. Когда Богданов мыслит как эмпирический ученый, в оптике естественнонаучного подхода, он говорит о конкретных типах организации, сложившихся в природе, имеющих место в живых организмах или созданных в социальной жизни (общественной истории). Но если он мыслит и видит реальность как математик, то организация для него ‒ это построение комплексов, организованностей, организационных механизмов или их деконструкция. Совсем другое понимание организации проводится Богдановым в методологической работе. Здесь организация, с одной стороны, вариант системного подхода, позволяющий говорить о комплексах как системах, и мыслить построение комплексов системно (говоря например, что целое больше или меньше частей, из которых оно составлено, учитывать взаимозависимости и пр.). С другой стороны, наставать на едином подходе к разным видам природы (первой природе, живой и социальной). Еще одно понимание организации относится к философскому плану (хотя Богданов отрицает философский статус «Тектологии»). Для Богданова реальность задается не категорией природы, а категорией организации, он пишет, что любая деятельность является либо организующей или дезорганизующей, и поэтому ее можно исследовать с организационной точки зрения.

При этом в «Тектологии» организация комплексов понимается также как деятельность. Последнее вовсе не случайно. Дело в том, что деятельность категория по своему генезису и строению близкая к категории организации, как ее трактует Богданов. Говоря об организации, Богданов совмещает в мысли два важных плана ‒ деятельности и онтологии (объекта); организация ‒ это и деятельность по организации комплексов (систем) и те организованности, которые возникают в результате этой деятельности. Но подобным же образом мыслится и деятельность: это целевая активность и онтологическая реальность, формирующаяся в результате деятельности.

Сближает эти категории также понимание организации и деятельности не только как особых объектов (онтологии), но и программ марксистского объяснения развития цивилизации. Это видно, например, в работах психологов А.Н. Леонтьева и В.В. Давыдова Из научной литературы известно, что концепцию деятельности А. Леонтьев создавал, чтобы снять противопоставления «объективное – субъективное», «внешнее – внутреннее», «материальное – идеальное». Но одновременно это был «марксистский проект». «Мы полагаем, – пишет В.В. Давыдов, – что именно понятие деятельности может быть той исходной абстракцией, конкретизация которой позволит создать общую теорию развития общественного бытия людей и различные частные теории его отдельных сфер. На этом пути стоят большие препятствия, одно из которых как раз и связано с трудностями дальнейшей разработки философско-логического понимания деятельности» ^{[5, с.14]}. Говоря так, В. Давыдов идет вслед за А. Леонтьевым, который, полемизируя с психологами, предлагавшими ограничиться «психологией ради психологии», пишет, что основная проблема марксистской психологии в этом случае оказывается отодвинутой на второй план. «Общий тезис об историзме, – разъясняет Леонтьев, – об общественной сущности человека и его сознания сохранялся, – но лишь декларативно и преимущественно по отношению к таким проблемам психологии, как проблема социальных черт личности, высших чувств, моральной воли и т. п... Действительная же задача, конечно, состоит, наоборот, в том, чтобы распространить единый подход на все проблемы психологии человека и таким образом включить их в систему единой науки» ^{[7, с. 354, 355]}.

Кстати, и для последовательного марксиста Богданова было важно объяснить в своей теории развитие. «Разрыв тектологической границы между двумя комплексами, ‒ пишет он, ‒ есть вообще начало их конъюгации, момент, с которого они перестают быть тем, чем они были, ‒ тектологическими отдельностями и образуют какую-то новую систему, с дальнейшими преобразованиями, возникновением связок, дезингрессий частичных или полных, словом, это организационный кризис данных комплексов. Образование тектологической границы, создавая из данной системы новые отдельности, также делает ее в организационном смысле не тем, чем она была; это также ее кризис, только другого типа. Все кризисы, наблюдаемые в жизни и природе, все «перевороты», «революции», «катастрофы» и проч. принадлежат к этим двум типам» ^{[3, c. 176]}.

Александр Богданов замахивается более масштабно, чем В.Давыдов и А. Леонтьев, ‒ он распространяет единый подход (организационный) на абсолютно все науки и дисциплины. Как тут не вспомнить Г.П. Щедровицкого, который долгое время утверждал, что «ничего нет, кроме деятельности», а методология, опирающаяся на «теорию деятельности» в состоянии и должна перестроить все знания, науки и дисциплины. В 1983 создатель ММК (Московского методологического кружка) пишет достаточно ясно: «методология ‒ это не просто учение о методе и средствах нашего мышления и деятельности, а форма организации и в этом смысле “рамка” всей мыследеятельности и жизнедеятельности людей...» ^{[17, с. 118]}. В статье «Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов» (1991) Г.Щедровицкий утверждает, что методологическое мышление является “универсальной формой мышления” рефлексивно “охватывающей все другие формы и типы мышления”» ^{[16, с. 152]}.

На какие вызовы, и каким образом отвечал Александр Розенберг.

В самом начале ХХ столетия происходит быстрое становление проектирования. Главным образом в двух областях ‒ массового технического конструирования и архитектуры, причем сначала ведущей была первая область, а затем вторая. Формируется проектная терминология, расширяется язык эскизов и чертежей, складывается «проектный дискурс» (разработка сначала общих решений, затем их детализация, уточнение исходного замысла и снова детализация, задание сначала процессов затем их материально-конструктивного обеспечения, поиск оптимальных решений и др. ^{[13, с. 32-49]}), намечается разделение труда в самом проектировании. Хотя проектирование начинает обособляться в самостоятельный вид деятельности, пока еще неясно, чем оно все же отличается от технического конструирования и архитектурной деятельности.

Непонятно было и то, в какой степени проектировщик может разработать изделие самостоятельно, не обращаясь к изучению спроектированного и созданного в материале объекта. Дело в том, что для инженера логика конструирования задавалась знанием законов и процессов природы и опытом работы с техническими конструкциями, в том числе пробами и экспериментами, которые проводились на созданном, новом техническом объекте. Логика архитектурного конструирования исторически складывалась в рамках практики, где архитектор осуществлял общее руководство построением зданий, начиная с исходного замысла, разработки эскизов, расчетов, заканчивая организацией всех работ по строительству. Как пишет А. Розенберг: «… было время, когда архитектор предварительно устанавливал лишь общий замысел, нанося его в общих чертах на бумагу, всю же детальную разработку проекта производил одновременно с возведением сооружения в натуре» ^{[8, с. 17]} (выделение мое)

Однако проектировщики в силу складывающегося нового разделения труда (одни создавали проект, а другие реализовывали его в материале), а также конкуренции и требований экономии, все чаще разрабатывали проект самостоятельно, стараясь не обращаться к пробам и экспериментам и, одновременно, не хотели, чтобы к ним обращались мастера и строители, отвлекая их от решения основных задач. Все это заставляло проектировщикам передавать исполнителям не только схемы (эскизы) общих, принципиальных решений и окончательные результаты расчетов, но все более детализованные и подробные описания проектируемого объекта, а также, что не менее важно, этапов его изготовления; эти описания и получили название собственно проектов.

Все настоятельнее вставал вопрос о логике формирующейся проектной работы, ее отличия от исходных «материнских» видов деятельности (технического конструирования и архитектурной деятельности). Например, в инженерии конструкторы имели дело только с процессами природы, а в проектировании также с процессами деятельности и эстетическими восприятиями и переживаниями. Если в силу разделения труда реализация проектов уходила к другим специалистам, то спрашивается, каким образом в самом проектировании нужно было учитывать требования реализации. Непонятно было также, какие стороны и характеристики объекта подлежали проектированию, их вес и значение (они должны быть известны еще до начала работы), например, как соотносятся экономические требования с функциональными или эстетическими.

Можно ли было разрешить все эти и подобные проблемы в рамках самой проектной деятельности? Вряд ли, для их решения, как показывает анализ опыта становления различных видов деятельности и новых практик, нужна была новая оптика и язык описания, которые сами специалисты новых становящихся видов деятельности не имеют. Но, как правило, их создают философы и методологи. В этом плане деятельность Александра Розенберга можно считать методологической (при том что он одновременно был прекрасный архитектор); пытаясь ответить на вставшие относительно проектирования вызовы, он обращается к работам А.Богданова, заимствуя из них нужную оптику и средства рефлексии (язык описания).

Решающим соображением при этом, вероятно, было следующее. Богданов описывает организацию двояко: это и деятельность (организовывания) и организация (комплексы и системы), складывающаяся в результате этой деятельности. Но не таково ли было и становящееся проектирование: с одной стороны, деятельность по разработке проектируемого объекта, с другой ‒ объект, появляющийся на свет (формирующийся) в ходе проектирования и реализации проекта? Новая оптика и рефлексивные понятия в работах Розенберга прямо взяты из «Тектологии»: разработку процессов он называет «организацией», проектировщика ‒ «организатором», представление о конструкциях расширяет до понятия «обстановки» («сооружения»), проектируемый объект Розенберг мыслит как «комплекс» или «систему».

Однако недостаточно было просто сказать, что проектирование ‒ это вид организации как деятельности, нужно было понять и охарактеризовать особенность и специфику этого вида. Розенберг отвечает на этот вопрос, с одной стороны, разводя разработку процессов и обеспечивающих их материальных условий («обстановки»), с другой ‒ наоборот, связывая разведенные планы «отношением соответствия».

«Принцип соответствия, ‒ пишет он, ‒ как основной принцип проектирования архитектурных сооружений

Из теории организации ясно, какое значение имеет обстановка для правильного хода процесса, ‒ она должна соответствовать ходу процесса и создавать условия, при которых соблюдаются основные принципы организации процесса. Следовательно, а р х и т е к т у р н о е с о о р у ж е н и е, к о т о р о е и я в л я е т я о б с т а н о в к о й п р о ц е с с а, д о л ж н о с о о т в е т с т в о в а т ь о р г а н и з у е м о м у в н е м п р о ц е с с у, или иначе говоря, а р х и т е к т у р н о е с о о р у ж е н и е, е г о ф о р м а, р а з м е р ы, р а с п о л о ж е н и е в пространстве в целом и его частей и материалы е с т ь ф у н к ц и я о с о б е н н о с т е й т о г о п р о ц е с с а, д л я к о т о р о г о о н о с л у ж и т о б с т а н о в к о й. В этом и заключается основной принцип проектирования архитектурных сооружений» ^{[8, с. 9]}.

Тем самым, пока только в методологическом плане, проектирование было положено (задано) как идеальный объект; его теперь можно было мыслить непротиворечиво и использовать для осмысления конкретных вариантов технического и архитектурного конструирования. Кроме того, принцип соответствия позволял понять и обосновать обособление проектирования от материнских видов деятельности. Поскольку проектировщик не только разрабатывал процессы, но и определял характеристики обстановки этих процессов (включая конструкции), он, если следовал принципу соответствия, становился независимым от специалиста, реализующего проект в материале.

Конечно, это пока было принципиальное, методологическое решение, в конкретных случаях нужно было знать, какое именно соответствие необходимо, чтобы можно было реализовать замысел проектировщика, и созданный в материале спроектированный объект имел именно такие характеристики, которые были заданы в проекте. В этот период еще не было понятно, как процессы функционирования должны быть связаны с обстановкой и конструкциями. Если для технических систем (нагрузки и устойчивость, электрические цепи, водоснабжение) эти связи задавались техническими науками (сопротивление материалов, электротехника, теплотехника и пр.), то, спрашивается, что собой представляют эти связи для нетехнических подсистем (например, деятельности людей, а также эстетических процессов)?. Опора на существующие прототипы (образцы проектирования), помогала, но, как показывал опыт, была недостаточна.

Розенберг намечает решение данной проблемы. В книге 1928 года «Теория нормирования строительных процессов» он утверждает, что связи между процессами и конструкциями задаются нормами проектирования ^[9]. В свою очередь, анализ автора позволяет утверждать, что нормы проектирования создаются под воздействием двух факторов: опыта и социальных требований (идеалов). Например, нормы, задающие связь процессов жизнедеятельности советского человека с характеристиками его среды задавались в 20-30 годы прошлого века, исходя из идеалов и требований (прежде всего, идеологических и экономических) молодого социалистического государства ^{[14, с. 57-62]}.

Важно и то, что с самого начала проектная деятельность была ориентирована системно, только так можно было учитывать разнообразные требования заказчика к проектируемому объекту, проводить ценности самих проектировщиков, оптимизировать и сократить процесс проектирования, параллельно разрабатывать разные стороны проектируемого объекта, чтобы затем собирать их, создавая модель будущего сооружения (здания). Большую роль в проведении системного подхода играли чертежи, на основе которых создавались эскизы и сам проект. Дело в том, что геометрический чертеж ‒ это так сказать упрощенная схема системы (сравни, с утверждением Платона, что геометрический чертеж ‒ это схема идеи ^{[15, с. 15-16]}). Тем не менее, чтобы эффективно проводить системный подход одних чертежей было недостаточно. Здесь, как и в предыдущей ситуации, помогла «Тектология», в которой комплексы трактовались и как системы. В работе А. Розенберга, конечно, не без влияния «Тектологии, можно встретить несколько рассуждений системного характера, приведу в качестве иллюстрации один.

«При организации какого-либо сложного процесса, ‒ пишет Розенберг, ‒ при создании его схемы, определении обстановки и пр. ‒ организатор стремится при соблюдении экономического и санитарно-гигиенического принципов организовать процесс в соответствии с уровнем науки и техники своей эпохи, применяясь к местным условиям. Но вся совокупность того, что приходится ему при этом соблюсти, находится подчас во взаимном противоречии. А потому единственным выходом из данного положения является полное или частичное несоблюдение тех или иных требований. Конечно, организатору прежде чем отказаться от соблюдения того или иного требования приходится взвесить каждое из них в отношении влияния его на конечные результаты организуемого им процесса, расположить их в известном перспективном порядке по степени их важности и привести их в определенную гармоничную систему» ^{[8, с. 9]} (выделение наше. ‒ В.Р.; по сути, это одно из первых определений «принципа оптимальности»).

Может быть задан вопрос, а почему понятие организации ушло из методологии проектирования? Думаю, по двум причинам. Во-первых, системный подход, который как раз сохранился в проектировании (особенно в системотехнике), включает в себя и понятие организации. Во-вторых, «методологические леса» (а работы Розенберга, вполне можно подвести под это понятие) со временем становятся ненужными, поскольку схемы и понятия сложившейся дисциплины перестраиваются, снимая в своем строении методологические характеристики.

Так, например, происходило и в процессе формирования естествознания. Первоначально, чтобы, следуя программам Платона и Роджера Бэкона, применить к описанию природных явлений математику, пришлось создать методологические леса (один из вариантов ‒ учение Николая Орема о «конфигурации качеств»). Позднее уже в Новое время Галилей использует эти леса для построения новой науки о движении. Затем понятия теории конфигурации качеств снимаются в физических понятиях.

Эта дисциплина, пишут об учении Н. Орема А.Григорьян и В.Зубов, «столь не похожая по своему облику на позднейшую кинематику, сколь не похожи друг на друга человеческий зародыш и сформировавшийся человек», ставила своей целью «математизировать учение об интенсивности качеств и его изменении, то ли предпочтительно в арифметоко-алгебраической форме, как делали это в первой половине XIV в. ученые Мертон-колледжа в Оксфорде, то ли в форме геометрической, как это делали Николай Орем и его последователи, то ли, наконец, сочетая оба пути, как это делали итальянцы в XV-XVI вв.» ^{[6, с. 122]}. А.Григорьян и В.Зубов показывают, что Галилей читал учение о широте форм, в частности, использовал в своем творчестве основную работу Орема («Трактат о конфигурации качеств»), из которой он заимствовал, во-первых, закон свободного падения тел («треугольник Орема»), во-вторых, идею и геометрический метод доказательства теоремы об эквивалентности движений, в-третьих, терминологию и ряд основных понятий ^{[6, с. 133, 144, 145]}. Но в более поздних исследованиях по механике эта терминология и понятия уже не употребляются.

Таким образом, в работах А.Богданова и А. Розенберга мы видим яркий пример совместного становления и взаимодействия философии, методологии и науки, позволивший, в том числе, конституировать проектирование как самостоятельную дисциплину, область знания и практику.

Два слова о том, какие этапы проходит развитие проектирования в дальнейшем. Осознание проектирования (работы Э. Ридлера, А. Розенберга и др. специалистов) позволило окончательно обособить проектирование от технического конструирования и архитектурной деятельности, одновременно сделав их более эффективными в рамках массового производства. При этом проектирование начинает дифференцироваться относительно двух разных контекстов употребления ‒ индивидуальных требований таких заказчиков, которые обладали возможностями заказывать интересующие их процессы и обстановку, и массовыми стандартными требованиями с установкой на максимальную экономию. Соответственно формируются два разные вида проектирования: «индивидуальное» и «типовое».

Другое направление дифференциации и специализации ‒ разные виды концептуализации объекта проектирования: например, относительно социальных требований («социальное проектирование»), красоты и образа потребителя («дизайнерское проектирование»), сложности («системотехническое проектирование»), изменения технологии еще в цикле проектирования и реализации («перманетное проектирование»). Эти новые виды проектирования (автор назвал их «нетрадиционными») существенно отличались от индивидуального и типового проектирования, которые выросли из технического конструирования и архитектурной деятельности (соответственно, они были названы «традиционным проектированием»).

Именно осознание и описание нетрадиционных видов проектирования сделало необходимым в 60-70 годах второй этап методологической рефлексии и программирования. Здесь для адекватного осознания становящихся новых видов проектирования были задействованы такие уже достаточно сложившиеся философские и методологические дисциплины как системный подход и анализ, теория деятельности, теория управления.