Французы в Санкт-Петербурге: модный Дом «А. Бризак» 1855-1917 гг.

Куприянова Ангелина Николаевна Аспирант кафедры источниковедение истории России, Санкт-Петербургский государственный университет 199034, Россия, г. Санкт-Петербург, линия Менделеевская, 5 Kupriianova Angelina Nikolaevna Postgraduate student of the Department of Source Studies of the History of Russia, St. Petersburg State University 199034, Russia, g. Saint Petersburg, liniya Mendeleevskaya, 5 angelinakupriianova@gmail.com

До последней четверти XIX в. в Санкт-Петербурге европейская мода преимущественно была актуальна в среде высшей аристократии, и только на рубеже веков она постепенно охватывает сферу производства товаров, выпускаемых для широких слоев населения. Костюмы аристократии и буржуа, при всех различиях в степени добротности и претенциозности, подчинялись общему стилю эпохи, сформировавшемуся в 1890-х гг. модерну. Очевидно, что парижская мода была эталонным ориентиром как в высших кругах, так и в среде интеллигенции. Париж делал акцент на роскошь и театральность туалетов. Развитие этого стилистического направления стало особенно заметным после триумфальных сезонов «Русского балета» С. П. Дягилева в Париже в 1909–1912 гг.

Все последние веяния парижской моды в Санкт-Петербурге воплощались в жизни во французском модном Доме «А. Бризак», основанном уже в 1855 г. К концу XIX в. он стал одним из самых значимых в России, а управляла им та же французская семья Бризак, три поколения которой успешно вели дело в столице и являлись поставщиками императорского двора. Привозя свои товары в Санкт-Петербург, французы открывали здесь представительства, магазины, кафе, парикмахерские, белошвейные мастерские, парфюмерные бутики, склады, но редко основывали производства или филиалы. В этом отношении модный Дом отличался мало и тоже имел свои склады и часть производства в Санкт-Петербурге, но и значительное количество тканей привозил в Россию из вне. Это не мешало императрицам Марии Федоровне и Александре Федоровне отдавать предпочтение нарядам «от Бризак», заказывая как повседневные, так и выходные платья.

Источники, свидетельствующие о французском присутствии в Санкт-Петербурге конца XIX – начала XX вв. малоизвестны. Документов, свидетельствующих о бытовой, хозяйственной деятельности французских предприятий сохранилось не много. Важным источником сведений о жизни иностранцев в Петербурге могут служить личные дневники, обычай вести которых был широко распространен в образованных семьях петербургского общества. Дневник последнего хозяина фирмы, сына Виктора Бризака Роне, возглавившего семейное дело в 1911 г., раскрывает внутреннюю жизнь иностранца в Санкт-Петербурге. Однако текст, вышедший из-под пера Роне Бризака, до сих пор не привлекал должного внимания исследователей. Его рассмотрение осуществлялось лишь под углом бытовой жизни царской семьи Николая II и его ближнего круга ^{[1, 2]}. В данном случае центральным вопросом станет анализ дневника как источника, отражающего судьбу французской семьи в Санкт-Петербурге на рубеже веков. В дополнение к этому исследованию целесообразно привлечь не введенную ранее в научный оборот переписку близких друзей Ольги Александровны Куликовской (урожденной Великой княжной Романовой) и мадам Бризак, матери Роне.

Следует отметить, что с момента своего вынужденного отъезда из России в 1920 г., потом из Дании в 1948 г. и до момента смерти в 1960 г. в Канаде, великая княгиня Ольга Александровна поддерживала переписку со своими многочисленными родственниками и друзьями по всему миру. Представленная переписка прервалась лишь после кончины мадам Бризак.

Два исследуемых источника – дневник и письма, хранились во Франции в архиве княжны Надежды Волконской, родной племянницы Роне Бризака. Дневник впервые был издан в журнале "День и ночь" в 2006 году под названием «Река жизни». Более позднее издание было озаглавлено «Так идет жизнь». Эти различия исключительно нюансы перевода с французского на русский язык. Очевидно, что эти сугубо частные тетрадные записи не были предназначены для публикации, велись для памяти с 1885 по 1945 гг. Они продолжали «жить» и неспешно пополняться вплоть до смерти автора. Описанные события фиксировались Роне Бризаком достаточно отрывисто, между ними могло пройти и несколько лет, о которых дневник молчит. Автор излагает воспоминания о России и Санкт-Петербурге в самом положительном ключе. Эти записи проникнуты памятными воспоминаниями детства, юности, благополучия в кругу семьи. Лишь упоминая фигуру Николая II, Роне Бризак критично пишет о «любви императора к спиртному», при этом опираясь на свидетельства близких друзей^[1]. Второй, рассматриваемый источник - письма Великой княгини Ольги Александровны. В апреле 2017 г. они были переданы музею-квартире А. С. Пушкина, располагающегося в бывшем особняке княжны С. Г. Волконской, что символично. Через месяц после дарения состоялась выставка экспонатов. Архив насчитывает 56 писем на французском языке. Многие из них посланы на открытках, художественно оформленных самой княгиней. В 2018 г. письма были опубликованы в Кирове. Это издание готовилось еще до передачи архива музею и содержит полные копии писем. Над переводом на русский язык как дневника, так и писем работала С. П. Полицеймако: «При переводе, вглядываясь в почерк Ольги Александровны, я старалась максимально сохранить ее стиль написания дат, чисел. В первом из публикуемых писем она признается, что совершенно забыла французский язык», и просит извинять ее за ошибки. Поэтому иногда во французском тексте письма встречаются английские и русские слова, взятые в кавычки, которые, чтобы передать колорит и стиль письма, я сохранила, приведя в скобках перевод английских слов» ^{[3, с.6]}.

Как указывал в дневнике сам Роне, он родился в 1885 г. в Санкт-Петербурге. Его мать - мадам Бризак, урожденная Валентина Эманс де Риклес (Valentine Heymans De Ricqles) появилась на свет в Лондоне 17 февраля 1865 г., вышла замуж за Виктора Бризака, сына основателя модного Дома «А. Бризак»^[2] в Санкт-Петербурге, главного дизайнера-модельера и поставщика Императорского двора ^{[3, с.8]}. В 1885 г. управление фирмой Альберт передает сыну Виктору и его жене мадам Бризак. В дневнике Роне писал о матери: «Моя бедная матушка, прибыв в Россию в возрасте двадцати лет, сразу после своего замужества, разделила свою жизнь между заботой и работой. С осознанным чувством долга она прожила, как святая. Будучи очень юной, она потеряла свою мать и несла на себе ответственность за своих восьмерых братьев и сестер. В двадцать шесть лет на нее легли заботы уже о своих четверых детях в чужой стране, языка которой она не знала» ^{[4, с.250]}.

Что представлял собой Санкт-Петербург для иностранцев в последней четверти XIX в.? Согласно переписи населения, французов (точнее владеющих французским языком) на территории города проживало 3317 человек. Из них 1111 мужчин и 2206 женщин ^[5]. Значительное численное превосходство женщин в первую очередь объясняется большим количеством одиноких, часто возрастных особ, служивших в семьях в качестве гувернанток и компаньонок. Княгиня Волконская, племянница Роне, отдельную главу посвящает воспоминаниям о своей бабушке по материнской линии - Нелли Бризак (Баби), где речь о гувернантках заходит напрямую. Девочка иногда сопровождала мать, делающую примерки царской семье при Дворе, более того Нелли была товарищем по играм царским детям: «В одно из посещений двора Нелли случайно попала в салон, в котором ранее ей не доводилось бывать. Вдруг девочка услышала какой-то шорох и, испугавшись, спряталась за ширмой. Когда она решила выйти из своего укрытия, в зал вошел Николай II. Заметив какое-то движение за ширмой, царь побледнел. Увидев, что из-за ширмы вышла маленькая девочка, он перевел дух и расслабился». «Золотая молодежь» к коей причисляет княгиня Надежда Волконская Нелли Бризак, несмотря на смену множества туалетов, многочисленные балы, поклонников, конные скачки, тем не менее, получала строгое воспитание: «Детям запрещалось открыто проявлять свои эмоции, показывать боль и слезы, даже если они бывали больны. Дети часто испытывали недостаток любви. До поступления в школу они должны были знать русский, английский, немецкий и французский языки. Поэтому они передавались от одной гувернантки к другой. Дети успевали к ним привязаться и очень страдали, когда приходилось расставаться. Но с чувствами детей никто не считался – этикет и традиции были превыше всего» ^{[6, с.46]}. Часть француженок работали в «салонной нише». Это парфюмерные лавки, парикмахерские, салоны мод и менее фешенебельные мастерские по пошиву. Немного петербургских француженок можно причислить к так называемым «камелиям», т. е. женщинам, находившимся на содержании, но, разумеется, по понятным причинам, об этом нет сведений ^{[7, с.40]}.

К четырем годам Роне переболел тифом и дифтерией, был ослаблен и по совету врачей восстанавливал здоровье в Ницце всю зиму 1889 г. Для всей семьи Бризак обычной практикой было каждое лето путешествовать во Францию, где находилось родовое поместье – в Шато де Виларс Сен Марсель в Хот Мари. Часто при этом родители на время оставляли загородное поместье и совершали поездку в Париж с визитами, как личного, так и рабочего порядка, сохраняя таким образом местные связи, несомненно игравшие значительную роль как в делах бизнеса, так и оберегая связь с Родиной ^{[8, с.40]}. Вернулся Роне в Санкт-Петербург только к 1893 г., окрепший и готовый к обучению. Заметим, что родители, в качестве средней ступени образования выбрали для сына немецкое училище Аккермана, указывая на высокий уровень образования в нем. Следует учесть, что в начале XX в. в Санкт-Петербурге было много немецких школ, но не было ни одной мужской французской, так что на самом деле вариантов имелось немного, разве что ориентация на Москву.

К концу XIX в. постепенно меняется восприятие понятий «русский», «чужие». Периодическая печать обсуждала вопрос французских и немецких колонистов России. Однако, судя по воспоминаниям Роне, это начавшееся до войны формирование образа врага, не было очевидным и не отразилось на его обучении в среде немцев. Более того, среди большинства немецких учеников Роне был, как он пишет, в тройке лучших, при этом «не обладая большими способностями».

Высшее образование Роне Бризак получил во Франции, следуя повелению родителей, желавших, чтобы сыновья «хорошо владели французским языком». И опять возникает вопрос, была ли альтернатива? Он поступает в 1896 г. в Восточную профессиональную школу в Нанси, окончив которую возвращается в Санкт-Петербург в 1901 г. ^{[3, с.216]}.

Роне, обладая талантом и интересом к техническим наукам, увлекаясь механикой, работал сначала на заводах Г. А. Лесснера, затем в фирме «Дом Т. Тански и компания»: «Поскольку меня всегда привлекала механика, я предложил себя в качестве индустриального дизайнера на заводы Лесснера в пригороде Санкт-Петербурга. Эти металлургические заводы производили паровые реакторы для пароходов, подводных лодок и лицензированные двигатели для теплоходов. Они приобрели патент на немецкие «Мерседесы» и изготовили первую партию двадцати шасси. Эти шасси, первые изготовленные в России, предназначались для почтовой службы в Санкт-Петербурге, и можно сказать, что и я внес свой скромный вклад в их проектирование и изготовление. После того, как я создал эскизы целой серии деталей и партии машин после того, как я принял участие в производстве и выпуске этих шасси и двигателей, меня уже не оставляла мысль о том, что я могу руководить производством таких механизмов. Как раз в это время «Дом Т. Тански и компания», старейшая фирма в России, занимающаяся сборкой и продажей велосипедов, была накануне открытия нового департамента – для продажи и ремонта автомобилей. Без всяких колебаний я отправился к господину Тански и предложил ему бесплатно свои услуги сроком на четыре недели. Поступив в эту фирму в качестве испытателя машин, я уже в течение первого года достиг экономии в десять тысяч рублей – это маленькая удача в то время, когда рубль был равен 2.65 золотым франкам» ^{[3, с. 216]}.

Будучи гражданином Франции, Роне проходил военную службу в Нанси, где служил с 1906 по 1908 гг. За тот период он поочередно похоронил своих деда, затем и бабушку, скончавшихся во Франции, где они жили после передачи дел семье (своему сыну Виктору и его супруге).

Отслужив, Роне вернулся в Санкт-Петербург, продолжил трудиться в фирме у Тански. За время работы он выписал из Франции автомобиль, и получил первые водительские права в Санкт-Петербурге в 1909 г. В том же году Роне женился на Ядвиге - Шарлотте, дочери купца 2-й гильдии А. А. Трейдена (р. 1858 г.), имевшего ювелирный магазин на Невском пр. 40-42 ^{[9, с.603-604]}. О выборе невесты, о ней самой детальнее в дневнике не изложено.

Необходимость продолжать семейное дело, вынудила молодого Бризака на время забыть о страсти к современных техническим устройствам, автомобилям. Однако непосредственным руководством Дома он занимался не долго, а именно, до призыва на войну в 1914 г. Его определили в 269-й пехотный полк, размещавшийся в Туле, в департаменте Мюрт и Мозель. Комментируя свою дорогу, Роне фиксирует впечатления: «Правительство России любезно предоставило в распоряжение мобилизованных французов специальный поезд для доставки их в Одессу. На вокзалах по всей дистанции нашего пути работали бесплатные буфеты, которые обслуживались молодыми аристократками, восхитительно говорившими по-французски, но с заметным прелестным славянским акцентом. Это еще не все – правительство России дало указание Государственному банку, что совершенно невероятно для наших дней, выделить кассира для того, чтобы он сопровождал нас в Одессу. В обязанности кассира входило обменивать наши чеки и банкноты на равноценные золотые монеты достоинством в 5 и 10 рублей, сумки с которыми он вез с собой. Найдется ли сегодня такое правительство, которое сделало бы такой же великодушный жест для своих собственных мобилизованных граждан? Какая страна в наши дни лишит себя золота для того, чтобы предоставить его в распоряжение демобилизованных французов? Другие времена, другие нравы. Эта поговорка верна всегда» ^{[3, с.223]}.

При описании мобилизации отдельное внимание Роне уделял вопросу национального характера: «Я считаю интересным отметить, что все важные посты в России до войны 1914 года были заняты немцами. Они также занимали высокие должности в управленческом аппарате служб, ведающих шахтами и железными дорогами, являвшимися государственной или общественной собственностью. Эти руководители были срочно отозваны в Германию накануне объявления войны, а продукция, произведенная в России, была, разумеется, переправлена. Тем не менее, я должен признать, что мобилизация проходила очень четко и безукоризненно» ^{[6, с. 240]}. Таким образом можно отметить, что вплоть до объявления войны и всеобщей мобилизации немецкая диаспора чувствовала себя в Санкт-Петербурге значимой, востребованной и влиятельной, несмотря на очевидную нестабильную политическую ситуацию.

В 1915 г., получив обморожение ног, ведя траншейный бой рядом с поселком Биксшот, Роне был эвакуирован службой первой помощи. Позже, получив заключение медицинской комиссии о непригодности к строевой службе, он был принят на станцию технического обслуживания автомобилей при 19-м транспортном подразделении, сборный пункт которого находился в Версале: «В марте этого года я был прикомандирован в С. С. Р. Ч. 5 (Специальная Санитарная Российская Часть № 5), которая формировалась в ангаре на улице Перголез в Париже и находилась под патронажем Ее Величества, императрицы Александры из России», и оставался в этой части до мобилизации весной 1919. Роне отмечает на то, что личный состав этого подразделения был смешанный, однако русские все были добровольцами.

24 января 1916 г. Роне получил скорбную новость из Петрограда о смерти отца. Благодаря связям он добился разрешения на отправку в тыл сроком на 10 дней для поездки в Россию. Однако путь Роне продолжался 8 дней и 9 ночей и вернуться в срок не представлялось возможным. В этом заключалась первая трудность, вторая, конечно, это похороны отца. Как пишет Бризак: «Уход моего отца, всегда очень активного в течение всей его жизни оставил большое пустое пространство в нашем доме. Он очень любил Францию и оставался большим патриотом, несмотря на долгое пребывание в России. Он был весьма озабочен перед кончиной, чтобы не быть похороненным на иностранной земле. Не раз перед смертью он просил мою мать не хоронить его в России, а вернуть его тело во Францию» ^{[6, с.240]}.

Таким образом феномен «обрусения» для этой французской семьи был чужд. Чем это обусловлено? Возможно, узкая сфера деятельности, пребывание в избранном закрытом буржуазном кругу высочайших особ и внутри большого семейного клана, а также частые поездки на Родину поддерживали с ней «связь», и чужая земля в Санкт-Петербурге не стала домом в полном понимании слова. Однако последнему желанию умирающего не суждено было сбыться.

Вскоре 1917 г. принес новые тревоги. Спустя шесть месяцев после начала революции все церковное имущество было конфисковано, в том числе в единственном католическом приходе Святой Екатерины, где мадам Бризак исповедовалась: «В тот момент, когда это решение было принято, мы с моей уже матерью покинули Петроград. Но мы смогли узнать из писем наших бывших служащих, что произошло после нашего отъезда. По этим сведениям, тело моего бедного отца, а также тела других французов, находившихся в церкви, было перевезено на загородное кладбище и похоронено в общей яме, на которой не было ни креста, ни надписи. Тем не менее, мы надеялись в то время, что настанет день, когда мы вернемся в Россию и найдем эту могилу по тому чертежу, который нам прислали. К сожалению, события, которые затем произошли, помешали нам осуществить эти планы. Таким образом, мой бедный отец нашел вечный покой в общей яме на чужой земле, вдали от своей дорогой страны, которую он так горячо любил» ^{[6, с. 251]}.

Восстанавливая привычный круг общения француза в Санкт-Петербурге, необходимо отметить нескольких упомянутых лиц, сопровождавших описания событий, изложенных выше. Отец Лагранг (Анатоль Лагранж), крестивший Роне и его сестер, часто был званым гостей в семье Бризак: «Католическая религия не признавалась в России до 1887 года, и до этого времени в этой стране не было католических священников. Отец Лагранг был белым доминиканским священником, и прибыл из Экваториальной Африки, где находился в течение нескольких лет. Он совершал богослужения в церкви Сент-Катерин нашего прихода»^[3] Вероятно иностранные поданные отдавали в церковь Святой Екатерины дочерей на обучение, так как при ней уже в царствование Николая I находилось закрытое учебное заведение с каплицей, где Анатолий Лагранж служил законоучителем с 1890-х гг. по, вероятно, 1918 г. ^[10]. Чуть позже, в 1903-1909 гг. г. в городе был построен католический Храм

Лурдской Божией Матери для французской католической общины. Упоминается также в числе завсегдатаев дома Бризак «мадемуазель Помье» - директор французской школы: «В ту далекую эпоху мадемуазель Помье приезжала обедать по понедельникам к моему дедушке и моей бабушке Бризак» ^{[3, с.250]}.

В январе 1917 г. Роне продолжает находиться в Петрограде, ожидая распоряжений военного министерства Франции. Получив возможность продлить увольнение, он занимается семейным делом. Одновременно с этим Императрице Александре Федоровне, состоявшей в дружеской переписке с мадам Бризак, становится известно об увольнении Роне и она приглашает его в Александровский дворец Царского села^[4].

Бризак оставил детальное описание данной ему аудиенции и подготовки к ней. Он надел свою военную форму с нашивками, которая, как он отметил в дневнике, "...несмотря на скромность…имела большой успех, ведь она была почти единственной на перроне среди тех, которые были там в то утро». Кроме того, он пишет: «Франция была обожаема в России в ту эпоху; это отношение существовало с 1889 года, вследствие визита, нанесенного французским флотом. и подписания франко-русского альянса»^[5]. Аудиенция у императрицы была очень тепла, дружественна. Бризак писал следующее: «Императрица задала мне многочисленные вопросы относительно моего подразделения, морального духа пуалю^[6] и санитарных условиях на западном фронте.» Бризак с горечью замечает, что через несколько дней императрица уже была заключена под стражу. С уверенностью он говорит и о расстреле царской семьи в Ипатьевском доме, полагаясь на сообщение об этой трагедии переданные мадам Бризак «мадемуазель Занотти» в 1918 г. Меделайн Францевна Занотти являлась российской поданной итальянского происхождения, служившая камер-фрейлиной Императрицы Марии Федоровны в Санкт-Петербурге. Известно, что камер-фрау Мадлен Занотти часто заменяла Александру Федоровну на примерках, «отличавшаяся, как говорили тем, что ее фигура была абсолютно одинакова с фигурой государыни при таком же росте» ^{[11, с.28]}. Остается необъяснимым как факт преданного служения императорской семье не стал осложнением в дальнейшей судьбе мадемуазель Занотти. Тем более удивляет последующее в 1918 г. распоряжение Отдела НКРИ РСФСР. о выплате ежегодного пособия на содержание в 650 р. ^{[12, с.421-423]}. При сопоставлении событий замечаем, что Роне в дневнике указывает на прибытие мадемуазель Занотти в Лондон в 1917 г., до назначения выплат. Ошибка ли это, но по представленным данным мадемуазель Занотти получала ежегодное жалование от русского правительства уже проживая за границей. Последние упоминание о верной поданной находим в открытке от 4 ноября 1920 г. написанной княжной Ольгой Александровной мадам Бризак в Париж: «Бедная мадемуазель З. Как мне ее жаль!» ^{[3, с.35]}. О смысле фразы остается лишь догадываться.

Дальнейшие события развивались стремительно: «Революция разразилась утром 16-го февраля…», а уже через неделю дела Дома моделей были переданы под руководство товарищу Иванову (закройщику Дома) по постановлению Петроградского Совета. Вскоре были заморожены банковские счета. Конфискация любимый лошади покойного месье Бризака – известного в Санкт-Петербурге любовью к езде верхом. Но спасти ни лошадь, ни другое имущество не удалось. Вскоре Бризаки перестали владеть ситуацией и приняли решение закрывать дело: «Чем больше проходило дней, тем больше возникало трудностей, и тем более сложной становилась жизнь для тех, кто имел в России деньги, и кто был в контакте с императорской семьей. Наше дело и наши деньги ускользали из-под нашего контроля, мы, моя мать и я полностью отдавали себе в этом отчет, все шло к тому, что мы должны были потерять в России прибыль за тридцать рабочих лет, и в таких условиях предпочтительнее было закрыть наш дом и вернуться во Францию» ^{[6, с.257]}. Необходимо подчеркнуть, что несмотря на то, что Дом мод являлся основным доходом семьи, в то же время это была большая команда, где служащие были членами семьи, работая в фирме много лет. Последующее скорое расставание с фирмой в Санкт-Петербурге очевидно было трагично не только с финансовой точки зрения, но и с психологической.

Из Петрограда Роне был вызван на фронт, но оставлять мать он «ни за что» не хотел. Мадам Бризак же сопротивлялась, не желая покидать город, где оставалась ее младшая дочь. Роне пишет: «В Петрограде мы оставляли мою младшую сестру с ее мужем и трехмесячным ребенком. Моя старшая сестра была в Лондоне со своим мужем, лейтенантом Английской армии, а моя третья сестра жила в Риме с мужем и четырьмя детьми» ^{[6, с.258]}. Младшая сестра Роне - Нелли родила девочку Ирину, о которой в представленной переписке упоминается почти в каждом письме. Вопрос воспитания, ухода за детьми, масса впечатлений о детской жизни – значительная часть бесед мадам Бризак и княгини. Последняя, питая особую нежность к детям, уже в юном возрасте став преданной подругой царских детей, а возымев своих сыновей – Тихона и Гурия – реализовавшаяся в полной мере как любящая и заботливая мать: «Мои малыши приносят столько радости! Они так растут – старший уже выглядит на 7 лет… Мы гуляем с ними каждое утро. Оба знают много букв (русских). Они знают много песен, у них очень чистые маленькие голоса и хороший музыкальный слух. Старший хочет быть шофером, а младший – офицером. Вот уже год, как они не меняют своих намерений» ^{[3, с.53]}.

Подводя итоги скорого отъезда семьи из Петрограда, надо сказать об относительном его успехе. Роне смог эвакуироваться с матерью, которой даже было позволено забрать свои украшения и десять тысяч рублей. Согласно письму Ольги Александровны мадам Бризак из Копенгагена от 10/23 апреля 1920 г., мадам Бризак, уже отошедшая в Санкт-Петербурге от семейных дел, в Ницце вынуждена была взяться за работу. Вероятно, этого требовало финансовое положение: «…Вам пришлось снова взяться за работу – я знаю, надеюсь, Ваши дела идут хорошо» ^{[3, с.15]}. В письмах княгини Ольги Александровны от 4 июня 1920 г. ведется речь о неудачах «нового Дома» мадам Бризак, открытого вскоре после отъезда из России в Ницце. Письмо от 30 марта 1921 г. княгиня уточняет причины его закрытия, и в последующем письме от 9 марта 1922 г. повествуется о переезде мадам Бризак в Париж, где она нашла новую работу, о которой, в свою очередь, расспрашивает княгиня: «Мне доставило большое удовольствие узнать, что Вы, наконец, нашли работу в Париже, где Вы находитесь рядом с Вашими дорогими детьми и внучкой. Вы не сообщили, получили ли вы мое письмо – как жаль, если письмо потерялось. Я не совсем понимаю, в чем суть Вашей работы – Вы оформляете апартаменты? Помещения для прислуги и т. д. – или что именно?» ^{[3, с.53]}. Такое беспокойств о мадам Бризак в письмах встречается достаточно для предположения, что французская семья на родине претерпевала финансовую нестабильность наряду с эмигрировавшими русскими.

Несмотря на то, что первой реакцией французского общества на свержение царского режима было опасение, боязнь хаоса, который за ним последует, затем реакция сменяется восторженными откликами французов, жаждущих патриотического подъема в России и активизации русских на фронте. Оставшаяся в Петрограде французская военная миссия в составе 80 человек (половина на фронте) и более 1000 унтер-офицеров и нижних чинов, не могла разделить оптимистические отклики, разделяя мнение посла Мориса Палеолога, не ждавшего от Февральской революции ничего, кроме разрушений и анархии ^{[13, с.132-133]}. Бегство Роне с матерью из России на страницах дневника лишь подтверждает опасность положения в России и пребывания там семьи Бризак.

В 1923 Роне последний раз посетил Петроград: «У меня было огромное желание увидеть вновь, в последний раз, наш дом, где я появился на свет, и где остались мои самые дорогие воспоминания детства» ^{[6, с.264]}. Разрешение на приезд было предоставлено. Описаний же этого визита Роне не зафиксировал. Последующее повествование, с 1924 по 1945 гг. прослеживает жизнь и судьбу автора, однако вне России. Роне Бризак скончался 4 марта 1953 г. в Северном Голливуде (штат Калифорния).

Роне пишет о близких, доверительных отношениях императрицы с его матерью. Ее величество, не владея в полной мере французским и русским языками, видела в мадам Бризак близкую подругу, с которой могла говорить на английском языке. Интерес двух матерей был сосредоточен на дискуссиях о взращивании и воспитании детей. Княжна Надежда Волконская вспоминает: «Моя прабабушка дружила с императрицей Александрой Федоровной. Вместе они не только выбирали модели туалетов, но еще и по долгу секретничали, поскольку обе прекрасно говорили по-английски. Прабабушка часто приходила во дворец со своей дочерью, т. е. моей бабушкой, и та играла с Великими княжнами. А однажды младенец Алексей, который все никак не мог начать говорить, завидев мою бабушку, свою подружку по играм, кинулся к коробке конфет и протянул ее ей, произнеся свои первые слова: «На тебе». Царская семья чуть не рыдала от умиления» ^{[6, с.46]}. Оставалась она верна своей дружбе до конца. После революции, прибыв во Францию, на вокзале мадам Бризак была окружена журналистами, желавшими взять у нее интервью по поводу частной жизни царской семьи и, конечно, они получили решительный отказ ^{[8, с. 45]}.

Авторы двух источников – дневника и писем – встретились в 1919 г. В марте Роне был демобилизован в Париж, оставшись без средств к существованию: «У меня было несколько сотен франков, я был без средств, оставив в России все, чем я владел в то время. Оставленные там средства я считал потерянными. То, о чем я в тот момент сожалел больше всего – это мой дом, в котором остались воспоминания моего детства. Я чрезвычайно дорожил и благоговейно хранил семейные фотографии, собранные моим бедным отцом в течение более тридцати лет. Я должен признать, отбросив стыд, что в тот день я чувствовал себя растерянным. В отличие от моих товарищей, которые были очень счастливы, обретя вновь свою семью и дом, я шел по мостовым большого города, который я так любил и который больше не узнавал. Разоренный во время русской революции, не имея даже сменной рубашки, я ощущал себя потерянным в этом огромном Париже» ^{[6, с.262]}. Встреча княгини Ольги Александровны и Рене Бризака случилась в Копенгагене. Отметим, что на тот момент княжна, как и все члены царской семьи, оправданно скрывали свое местонахождение, Роне же был приглашен на чаепитие в дом Ольги Александровны: «Этот чай напомнил мне Россию до войны, те великолепные мгновения и счастливые годы того времени, которое уже никогда больше не вернется». Воспоминания самой княгини об этой встрече не сохранились, однако в письме к мадам Бризак от 14/1 апреля 1924 г. Ольга Александровна пишет с сожалением: «Ваш сын был проездом в Копенгагене – мне сказали, что он приедет повидаться со мной – я ждала его с нетерпением, чтобы узнать новости о Вас, но он так и не приехал…как жаль. Также я хотела попросить его взять с собой немного денег для нескольких бедных знакомых – мы теперь хватаемся за каждого едущего туда, чтобы умолить взять хоть что-нибудь ^{[3, с.87]}. Десятью годами позже мадам Бризак демонстрировала преданность дружбе и в известном деле госпожи Чайковской – Андерсон – Манахан. Мадам Бризак полностью разделяла мнение Ольги Александровны о том, что появившееся в Германии женщина, обозначившая себя спасшейся княжной Анастасией, таковой не являлась. В письме зимой 1928 г. княгиня делится переживаниями на сей счет: «Да, Вы так же, как и мы, понимаете всю нелепость этой истории! Все более и более я убеждаюсь, что эта история задумана ради шантажа и денег. Скажем, я ошибаюсь, но как же можно думать, что ее гувернантка мадам Жийяр, которая знала ее, когда той было 6 недель, что мсье Жийяр, который тоже находился с дорогой семьей до тех пор, пока они не расстались в июне 1918, могут ошибаться?.. Так же нелепо говорить, что мы с бабушкой не хотим, чтобы она была с нами – как гадко так говорить. Я все говорю открыто: что мой кузен Андрей^[7] должен иметь очень веский мотив, чтобы принять такое решение против нас… Дядя Гессе^[8] тоже совершенно спокоен относительно того, что эта персона не является нам племянницей» ^{[3, с. 159]}. Княжна Надежда Волконская, правнучка мадам Бризак, в своих воспоминаниях комментирует это письмо: «Больше всего ее (мадам Бризак) шокировало, что некоторые члены семьи хотели бы в это верить, так как речь шла о большом наследстве. Великая княгиня Ольга, которая, к тому же, была крестной матерью великой княжны Анастасии, специально приехала из Дании, где она жила, в Германию, чтобы встретиться с этой несчастной женщиной, и официально заявила, что мадам Андерсон не приходиться ей племянницей и не претендует на это» ^{[6, с.51]}. Надежда Волконская пишет о том, что неизвестная дама была дочерью служанки императорского Двора, однако, точного подтверждения этому нет. Заметно, что княгиня Ольга Александровна и мадам Бризак, поддерживают друг друга в этом болезненном вопросе. Кроме того, наблюдаем единство мнений близкого «французского» окружения – мсье Жийяра и няни детей А. А. Теглевой (будущей мадам Жийяр). Тогда как члены дома Романовых договориться в этом вопросе не смогли. Великих князь Андрей Владимирович Романов признавал Анастасию в госпоже Андерсон. Он организовал и курировал расследование по делу, длившееся в общей сложности тридцать лет (1938-1967). Ряд французских исследователей, занимающиеся вопросом достоверности личности Андерсон, в противовес практически абсолютному большинству русских исследователей, считали версию возможного спасения княжны Анастасии более чем реальной. Этим предположениям давали основание документы, ставшие доступными относительно недавно, в том числе архивный фонд великого князя Владимира Александровича ^[14]. Великая княгиня Ольга Александровна при этом, до конца своих дней с непоколебимой уверенностью заявляла о невозможности признать ни эту, ни иных самозванцев – Романовых, преследовавших ее всю жизнь.

Дневник Рене Бризака и письма Ольги Александровны Куликовой к мадам Бризак являются ценными историческими источниками, отражающими жизнь отдельно взятых представителей французской диаспоры Санкт-Петербурга на рубеже веков. И если с одной стороны ведение дневников и личных переписок это типичное явление представленного периода, с другой стороны, описанные в них события и факты существенно дополняют картину общественно-политического перелома в России, нашедшего отражение в исторических документах конца XIX-начала XX вв.

Дневник Роне Бризака до этого фигурировавший в научных изысканиях только как источник, свидетельствующий о бытовой жизни Императорской семьи, рассмотрен в ключе жизни французского подданого в Санкт-Петербурге. Источник фиксирует, что обособленность французов была велика, круг общения представлял собой избранных представителей светской элиты, а также многих иностранных поданных, в том числе не французского происхождения, проживавших в России. Таким образов феномен «обрусения» семью Бризак не затронул. Одновременно с этим нельзя упустить особенную привязанность Рене и его семьи к России, к Санкт-Петербургу, к русской культуре и быту, на страницах дневника встречаются множественные свидетельства горечи вынужденного отъезда и банкротства дома Бризак.

Письма Ольги Александровны впервые поддаются научному анализу после их публикации на русском и французском языках и хранят в себе большой научный потенциал. Несмотря на то, что они являются в большей мере источником, свидетельствующим о жизни и быте самой княгини Ольги, тем не менее их анализ говорит о близких, доверительных отношениях с семьей Бризак, что само собой дополняет картину межличностных отношений двух семей.

Примечания:

^[1] Запись дневника Роне от 1917г.: «Императрица Александра не была счастлива в своей жизни. Получив в Германии строгое воспитание, она приехала в Россию, не зная ни единого слова по-русски. Поэтому, можно сказать, что она никогда не покидала пределы своих дворцов. Царь Николай II, ее муж, был неплохим человеком, но пил чрезвычайно и часто мог быть пьян с самого утра, от чего он становился жестоким. Эти подробности мы узнали как от мадемуазель Занотти, так и от барона Фредерика, бывшего тогда Министром Императорского Суда».

^[2] Альбер Бризак, или, как его называли в России, Август Лазаревич.

^[3] Роне ошибочно указывает Петергофский дворец.

^[4] Интересно, что о таком ярком и тесном сближении свидетельствует даже история выведения сортов роз в XIX-XX вв. А именно Франция была безусловном лидером в этом деле. Изучая историю французской селекции роз, обнаруживается масса названий с русскими именами и фамилиями. Фактически, французы в названиях роз прописали краткую историю Российской Империи с начала позапрошлого столетия вплоть до 1917 года. Вот лишь некоторые примеры названий: Général D. Mertchansky T Nabonnand 1890, Princesse Ouroussof Soupert 1895, Alliance Franco-Russe -Goinard, 1899.

^[5]Французские солдаты-фронтовики Первой мировой войны получили прозвище "poilu" (лохматый, волосатый). Ужасные бытовые условия траншейной войны, вместе с желанием передовых военных придать себе вид настоящих окопников-пуалю, сформировали своеобразную фронтовую эстетику.

^[6] Великий князь Андрей Владимирович Романов (1879-1956 гг.).

^[7] Великий Герцег Эрнст Людвиг Гессенский (1868-1937 гг.).

^[8] Книга профессора истории М. Ферро 1990 г. «Николай II» положила начало гипотезы о «выживших» членах царской семьи, а в 2012 г. автор углубляется в этот вопрос в книге «Правда о трагедии Романовых».