Лирический субъект и другие лирические персонажи в цикле И. Бродского «Часть речи»

Рахматова Алиса Мухаматовна кандидат филологических наук доцент кафедры гуманитарных наук Московского международного университета 125040, Россия, г. Москва, ул. Ленинградский Проспект, 17 Rakhmatova Alisa Mukhamatovna PhD in Philology Associate Professor of the Department of Humanities of Moscow International University 17 Leningradsky prospekt, Moscow, 125040 MOSCOW INTERNATIONAL UNIVERSITY laubernorbek@mail.ru Другие публикации этого автора

«Часть речи», пожалуй, один из самых знаменитых и цитируемых циклов в русской поэзии 2-й пол. ХХ века. Среди обширной литературы по творчеству И.А. Бродского редко можно встретить работы, в которых не рассматривался бы цикл в целом или отельные входящие в него стихотворения (см., к примеру, исследования О.И. Горелова ^[1], Р.Р. Измайлова ^[2], И.И. Плехановой ^{[3, 4, 5]}, И.А. Романова ^[6] и др). Ряд исследований специально посвящён «Части речи» (работы С.Н. Бройтмана ^{[7, 8]}, М.А. Кашиной ^[9], В.И. Козлова ^{[10, 11]}, Е.А. Семёновой ^[12]), а также отдельным текстам цикла (работы В. Куллэ ^[13], А. Ранчина ^[14], Л.Ю. Фуксона ^[15]). Вместе с тем, многие аспекты поэтики цикла остаются малоизученными. Один из таких аспектов художественности «Части речи» – взаимодействие лирического субъекта с другими изображёнными в стихотворениях персонажами. Именно в такого рода отношениях раскрывается ценностная ориентированность лирического субъекта. На данную сторону субъектно-объектной организации стихотворений И. Бродского обращают внимание исследователи (см., к примеру, работы И.В. Романовой ^[16], В.И. Козлова ^{[10, 11]}, С.Н. Бройтмана ^{[7, 8]}), однако ни для кого из них эта сторона стихотворений из цикла «Часть речи» не становится предметом специального изучения.

Именно на специфике отношения лирического субъекта к другим лирическим персонажам в стихотворениях цикла ^[17] «Часть речи» будет сосредоточено наше внимание в данной статье.

Прежде всего оговорим актуальное для данной статьи значение понятий лирический субъект, лирический персонаж. Под лирическим субъектом, следуя за С. Н. Бройтманом, мы понимаем носителя речи, «а также основной (объемлющей) точки зрения на мир и оценки в лирическом художественном произведении» ^[18]. Под лирическим персонажем подразумевается изображенное в произведении лицо, не являющееся носителем «основной (объемлющей) точки зрения на мир», чья жизненно-этическая активность представлена в оценке лирического субъекта (или лирического героя). Разновидностями лирического персонажа мы считаем «лирического адресата» и «лирическое Ты».

В связи с темой взаимодействия лирического субъекта с другими персонажами в цикле наиболее показательным нам представляется стихотворение «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…». В самой его структуре, способе организации прослеживается характер взаимодействия лирического субъекта с лирической героиней. Ее образ встречается в текстах цикла значительно чаще, чем образы других лирических адресатов.

Стихотворение «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…» имеет характер обращения, а конкретней: письменного послания лирической героине, чей образ явлен читателю лишь сквозь призму видения лирического субъекта (по классификации Бройтмана: лирического героя).

Сам лирический герой предстает здесь лишенным четких и неизменных черт, своей телесной конкретности. Несмотря на заявление о том, что совершенно неважно, кто является адресатом этих строк, он ставит подпись, пусть и лишенную конкретики, в самом начале послания, актуализируя тем самым исключительность своей роли в жизни лирической героини, их отношений:

(…) не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует с одного

из пяти континентов, держащегося на ковбоях (…) ^{[19, с. 125]}

Лирический герой убежден в том, что для лирической героини ценность этих чувств в прошлом. Он же переносит их и в настоящее. Для него все так же необходимо присутствие лирической героини в его жизни. В настоящем это чувство имеет несколько иной характер, чем в прошлом. Любовь сменяется неким ощущением болезненной привязанности, собственной нецелостности и нехватки физического присутствия рядом лирической героини:

(…) в темноте всем телом твои черты,

как безумное зеркало повторяя ^{[19, с. 125]}.

Лирический герой определяет свою фигуру в сознании лирической героини описательно, не стремясь к конкретизации:

(…) не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует (…) ^{[19, с. 125]}.

Как и ее образ в своем сознании:

(…) дорогой, уважаемый, милая, но неважно

даже кто, ибо черт лица, говоря

откровенно, не вспомнить уже (…) ^{[19, с. 125]}.

Такие абстрактные характеристики некогда очень близких отношений актуализируют чувство одиночества и неприкаянности лирического героя.

Здесь же впервые возникает мотив одиночества, в которое погружается лирический герой:

(…) не ваш, но

и ничей верный друг (…) ^{[19, с. 125]}.

Далее этот мотив развивается, становится более очевидным.

Здесь же и осуществляется переход от обращения «вы» к «ты», демонстрирующий истинное отношение к лирической героине, глубокое к ней чувство, не имеющее дальнейшего развития. Это позволяет нам еще раз увидеть одиночество как состояние мира, в котором находится лирический герой и его собственное, внутреннее состояние. Лирический герой не осознает себя самодостаточным субъектом, он словно растворяется в пространстве, приобретая черты предметности: «(…) в темноте всем телом твои черты, // как безумное зеркало повторяя» ^{[19, c. 125]}.

Как уже было сказано выше, этот образ можно трактовать как указание на невозможность целостности героя без лирической героини.

Подобный образ появляется и в стихотворении «Деревянный Лаокоон…». Лирический субъект предстает в своей телесной разобщенности с близким человеком: (…) Одичавшее сердце все еще бьется за два (…)^{[19, с. 130]}.

Это состояние соотносимо с лейтмотивом всего цикла: мотивом одиночества, нецелостности лирического героя. Говоря о сердце, он вводит нас в сферу чувств, а конкретнее – любви, любви закончившейся.

Чувства, некогда имевшие значение для влюбленных, теряют свою актуальность в настоящем и для лирической героини стихотворения «Ты забыла деревню…», так как она забывает место, которое непосредственно связано с этим чувством:

(…) Ты забыла деревню, затерянную в болотах (…) ^{[19, с. 135]}

И для лирического героя чувство остаётся в прошлом, что становится ясно из заключительной реплики, в которой он исключает возможность существования любви в настоящем времени:

(…) И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли

да пустое место, где мы любили ^{[19, с. 135]}.

Лирический герой отмечает невозможность счастливого исхода отношений с лирической героиней, в окне дома он видит не невесту, а лишь пыль – образ запустения, признак нежилого пространства, лишенного человеческого присутствия.

Упоминая людей, ставших, очевидно, свидетелями союза его и лирической героини, лирический герой выражает сомнение в том, что они могут быть живы, что еще раз подтверждает неизбежность увядания чувств:

(...) Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли (...) ^{[19, с. 135]}.

Даже возможная деятельность некого Пестерева окрашена безысходностью:

(…) а как жив, то пьяный сидит в подвале,

либо ладит из спинки нашей кровати что-то,

говорят, калитку, не то ворота (…) ^{[19, с. 135]}.

Он находится в пространстве "низа", в подвале, по сути, он похоронен заживо. Его сознание затуманено, деятельность бессмысленна, он даже не имеет четкого представления о том, что делает.

Лирическому субъекту, по сути, никто из упоминаемых персонажей не является близким. В этом определяется его состояние в мире: одиночество.

В стихотворении «Тихотворение мое, мое немое…», как и в «Если что-нибудь петь, то перемену ветра…» возникает образ творчества для себя, также связанный с темой одиночества. Творчество, не имеющее адресата, представляет собой высказывание, обращённое к самому себе. Замыкаясь на одном человеке, оно не несет в себе живых черт. Лирический субъект обращается к явлению, им созданному. Сотворенное тихо, оно не имеет своего голоса:

Тихотворение мое, мое немое (…) ^{[19, с. 136]}.

Кроме того, творчество является неким выражением внутреннего смятения, душевной болезни лирического субъекта, от которой он пытается избавиться:

(…) вручную стряхиваешь пыль безумия

с осколков желтого оскала в писчую (…) ^{[19, с. 136]}.

Но затем, он снова обращается к нему, уже как к самостоятельному субъекту.

Так лирический субъект словно ведет диалог с самими собой. Однако такое положение вещей его не устраивает. Мы можем видеть, что весь диалог направлен на попытку рефлексии о месте другого человека в своей жизни:

(…) кому поведаем, как жизнь проводим? (…) ^{[19, с. 136]}.

Несмотря на наличие такого собеседника в своей жизни, лирический субъект все же понимает, что этого недостаточно:

(…) Как эту борзопись, что гуще патоки,

там не размазывай, но с кем в колене и

в локте хотя бы преломить, опять-таки,

ломоть отрезанный, тихотворение? ^{[19, с. 136]}

Творчество представляет собой достаточно сильную концентрацию идей, мыслей лирического субъекта. Но все же, замыкаясь на нем самом, оно теряет способности к жизни. Здесь мы сталкиваемся с использованием фразеологизма, звучание которого несколько видоизменяется. С подобным приёмом мы сталкиваемся и в других текстах цикла. Здесь значение этого устойчивого выражения вписывается в контекст стихотворения. Преломить хлеб – значит разделить трапезу с кем-либо. Говоря об отсутствии кого-то, кто мог бы разделить с лирическим субъектом трапезу, он подчеркивает замкнутость своей жизни, свое одиночество.

В настоящем времени лирический субъект один. Его рассуждения и вопросы, касающегося отсутствия адресата слов, все же носят риторический характер. Лирический субъект осознает свое одиночество и явных действий для его разрушения не предпринимает.

В стихотворении «…и при слове «грядущее» из русского языка…» ^{[19, c. 143]} жизнь в видении лирического субъекта предстает как нечто враждебное человеку, что противоречит традиционному представлению о ней как о даре. Однако человек воспринимает жизнь не стремясь изменить ее, принимая такой какова она есть, несмотря на явно враждебное к себе отношение. Жизнь чревата смертью для каждого человека.

Лирический субъект не причисляет себя к категории человека, но и к абстрактным «вам» он себя тоже не относит. Человек здесь не характеризуется слиянием своих душевных качеств и телесной оболочки, но является лишь эмблемой самому себе. Проявляется также мотив разъятости, нецелостности, развивавшийся на протяжении всего цикла. Человек здесь не просто вербализированная оболочка, но даже всего лишь часть ее. Значимо то, что подобное отношение к человеку выражает другой человек.

Особое место в стихотворениях цикла занимают случаи, когда лирический субъект обращается к себе как к другому. В этих случаях мы имеем дело, как уже было сказано, с «формами косвенного представления лирического субъекта» ^{[20, c. 345]}, характерными для «неклассической лирики» (С.Н. Бройтман).

Так, в ряде стихотворений «Части речи» мы встречаемся с формами 2-го лица («ты»), но при этом можем предположить, что речь идёт о самом лирическом субъекте, который словно бы ведёт диалог с самом собой:

(…) Ты не птица, чтоб улететь отсюда

Потому что как в поисках милой всю-то

ты проехал вселенную (…)

(«Заморозки на почве…» ^{[19, с. 139]})

Всегда остаётся возможность выйти из дому на

улицу, чья коричневая длина

успокоит твой взгляд подъездами, худобою (…)

(…) и твой кашель летит над равниной к лесам Дакоты (…)

(«Если что-нибудь петь…» ^{[19, с. 142]}).

В стихотворении «Заморозки на почве…» осуществляется своеобразный переход от форм 2-го лица к формам 1-го лица множественного числа: от «Ты не птица…» к «Зазимуем же тут…». Возникает ощущение, что лирический субъект обращается как будто бы к своей второй ипостаси.

Итак, в стихотворениях цикла связь лирического субъекта с другими персонажами (лирической героиней, «ты» и т.п.) выстраивается как своеобразный анти-диалог, демонстрирующий тотальное одиночество лирического субъекта. Это может быть обращение к человеку (лирической героине), связь с которым навсегда потеряна, не может восстановиться в будущем. При этом лирический субъект ощущает невозможность собственной целостности без лирической героини («Деревянный Лаокоон…»). С темой одиночества в цикле также связаны образы творчества для себя («Тихотворение мое, мое немое…», как и в «Если что-нибудь петь, то перемену ветра…»). Формы косвенного представления лирического субъекта также, на наш взгляд, указывают на его сосредоточенность на себе, одиночество, разрыв связей с другими.