Повседневная жизнь сахалинских каторжан в отражении их песен и стихов.

Левандовский Андрей Никитич аспирант, кафедры источниковедения, Московского Государственного Университета им. М.В. Ломоносова 119192, Россия, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27 корп 4 Levandovskii Andrei Nikitich Postgraduate student, the department of Source Studies, M. V. Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, g. Moscow, ul. Lomonosovskii Prospekt, 27 korp 4 andre-levandowski@rambler.ru Другие публикации этого автора

Начиная с 80 годов прошлого века, в российской исторической науке всё сильнее и сильнее прослеживается отход от глобальных объяснительных моделей в пользу изучения более локальных процессов и явлений. Одним из следствий данной тенденции стал рост интереса к истории отдельных регионов, а также к повседневной жизни их обитателей. Не остались в стороне и южно-сахалинские учёные, которые ежегодно выпускают статьи ^[6], а также вводят в оборот новые источники ^[3], которые проливают свет на прошлое острова. Одной из главных тем их работ является сахалинская каторга, которая оставила значительный след в истории российского Дальнего Востока. Причём из-за огромных масштабов этого учреждения перед учёными открывается простор для исследований, начиная с изучения архивных материалов ^[7], заканчивая историей ментальности и повседневности ^[10].

В этой статье нам бы хотелось как раз затронуть тему повседневной жизни каторжан на острове. В распоряжении историков имеется огромное количество разнообразных источников по этой теме, в том числе, официальные правительственные отчёты ^[2] и литературные источники, типа «Острова Сахалин» А.П. Чехова ^[11]. Все они достаточно хорошо изучены, что подтверждается, например работой, выпущенной в Южно-Сахалинске «Комментарий к книге А.П. Чехова «Остров Сахалин» ^[1], в которой подробнейшим образом был прослежен практически каждый шаг писателя по территории острова. Поэтому, чтобы не повторять уже изученного, нам бы хотелось обратиться к иным источникам, а именно, песням и стихам ссыльнокаторжных.

Хоть собиратели каторжного творчества обращали меньше внимания на Сахалин, чем на территорию Сибири, до нас всё равно дошло некоторое количество примеров сочинённых там произведений. Благодарить за это надо писателя В.М. Дорошевича, врача Н.С. Лобаса и две фольклорные экспедиции, совершённые кафедрой литературы Южно-Сахалинского пединститута. Причём цели сбора песен и стихов каторжан в каждом из случаев различны. Возьмем, например «короля русских фельетонистов» В.М. Дорошевича, который в 1897 году, вдохновлённый книгой А.П. Чехова, отправился на Сахалин, чтобы написать свою историю каторги ^{[9, с.130]}. Главной его задачей было показать судьбу человека попавшего в столь тяжёлые условия, при этом добавляя ко всему этому определённую нотку пикантности для возбуждения интереса читателей. Стоит только посмотреть на название глав в его книге: «Знаменитый московский убийца» ^{[4, с.279]}, «Людоеды» ^{[4, с.292]}, «Каторжная баронесса Геймбрук» ^{[4, с.299]}, чтобы понять какого эффекта хотел достичь автор. Так что сбор песен и стихов каторги скорее нужен был Власу Михайловичу для того, чтобы через них отразить внутренний мир заключённых, чем для какого-нибудь научного интереса.

С врачом Н.С. Лобасом всё обстоит немного иначе и дело тут даже не в том, что в отличие от В.М. Дорошевича он жил и работал долгое время на Сахалине, а не приехал туда ради написания книги. Н.С. Лобас также записывал творчество каторжан ради понимания их душевного склада, однако он подходил к этому с более научных позиций. Используя подходы Чезаре Ломброзо, Н.С. Лобос хотел через изучения стихов, написанных заключёнными, понять их натуру и образ мыслей, причём некоторые из его замечаний весьма интересны и развивают тезисы, высказанные В.М. Дорошевичем.

Теперь обратимся к фольклорным экспедициям, которые были организованны Южно-Сахалинским педагогическим институтом в 1973 году в Тымовском округе и 1974 в Александровском районе. Их участники расспрашивали старожил острова о тех дореволюционных песнях, которые были популярны на Сахалине в то далёкое время. Основной же задачей было экстраполировать полученные сведения на общую картину народного недовольства царским режимом ^[5]. Как мы видим, в этом случае исследователи не остаются только в пределах Сахалина, а хотят выйти на более высокий уровень обобщения, чтобы объяснить положения дел уже на всей территории Империи.

Разобравшись с нашими источниками, перейдём теперь непосредственно к анализу сахалинского арестантского фольклора и начнём мы с тех песен, которые пели на острове. Вот один из текстов, представляющих песенное творчество каторжан:

Прощай моя Одесса

Весёлый карантин

Сегодня отбываю

На остров Сахалин

Может показаться странным, но выше приведена единственная песня, которая была рождена на Сахалине, а не была принесена из других мест заключения ^{[4, с.207]}. Остальные же- это изменённые версии старых каторжных или известных российских песен. Так, например, были популярны разнообразные перепевки песни А.Е. Разорёнова «Не брани меня, родная», куда вплеталась тематика ссылки на остров ^{[5, с.26]}. Ну и, конечно же «в моде» были классические каторжные песни типа «Милосердной». Причин подобного положения дел несколько. В.М. Дорошевич связывает это с общей апатией населения, вызванной невыносимыми условиями жизни на острове ^{[4, с.207]}. Также не стоит забывать о том факте, что не редко среди сахалинских арестантов можно было встретить законченных рецидивистов, которые уже побывали в сибирских тюрьмах и принесли оттуда часть местной «культуры». К этому стоит добавить, что долгое время каторжане добирались до Сахалина пешком, проходя при этом через всю Сибирь, где они также могли почерпнуть от местных сидельцев арестантские песни.

Если же мы обращаемся к сюжетам этих песен, то они довольно стандартны для подобного рода творчества. Это тоска по потерянному дому, матери, любимой и жалобы на тяготы арестантской жизни. Часто встречается сюжет об удалом воре / разбойнике, который ведёт успешную деятельность, но связывается с девушкой, из-за которой он, в конечном итоге оказывается в руках полиции.

Переходя к стихотворным произведениям, кажется, логично было предположить, что с ними дела на Сахалине обстоят так же, как и с песнями, но это далеко не так. И нам кажется, что во многом это связано с общей атмосферой, царящей на острове. Если песня, особенно каторжная, которую было принято петь хором или в компании, предполагает какую-то открытость и вовлеченность в коллектив, то стихи можно было писать для себя, чтобы выплеснуть свои эмоции на бумагу. Иногда особенно удачные экземпляры, попадали на суд каторги, которая очень гордилась, если в их рядах появлялся настоящий поэт. Так, М.В. Дорошевич пишет, что многие авторы просили его, как учёного человека оценить их творения и когда он высказался с одобрением об их стихах, это вызвало бурю восторга среди арестантов, дескать, и среди нас встречаются талантливые люди ^{[4, с.329]}.

Важность стихов, для некоторых арестантов можно даже проследить по способу их хранения. Часто под них заводиться специальная тетрадь, которая украшается разнообразными узорами, и храниться в специальном ларчике вместе с самыми ценными вещами арестанта ^{[4, с.359]}. Демонстрируются эти сборники только самым доверенным лицам, которые заслужили авторитет среди каторжан.

Касательно тематики стихов, надо сказать, что они во многом совпадают с теми проблемами, которые поднимаются в песенном творчестве. Это, конечно же, темы свободы, дома, любви, ужасов каторги. Однако, так как за этими творениями стоит вполне конкретный, а не коллективный автор, то в них с гораздо большей силой чувствуется личность его создателя. Часто он пытается оправдаться за совершенные грехи, ссылаясь на тяжёлую жизнь и обстоятельства, которые толкнули его на путь преступления:

Надо правду сказать:

В горькой доле моей

Грешна пьяница – мать

Бог судья будет ей ^{[8, с.129]}.

Также в отличие от песен на Сахалине были свои стихи, созданные под влиянием местной специфики. Самые известные из них были посвящены строительству Онорской дороги. Для выполнения этих работ начальство выставило невозможные сроки, для исполнения которых каторжане были вынуждены работать с утра до ночи. Причём это всё сопровождалось немыслимой жестокостью со стороны надзирателей, которые морили арестантов голодом, что даже приводило к случаям людоедства. Всё это было зафиксировано очевидцами в так называемых «Отголосках ада», которые были широко известны на просторах острова. Вот один из отрывков этого эпического произведения:

Там наповал убит вершиной

Лежит в крови убитый труп…

С ним поступают, как с скотиной:

Поднявши, в сторону несут.

Молитвы, бросив не пропели …

На них с упрёком посмотрел,

Лишь ворон, каркнувший на ели,

На зов собратьев прилетев ^{[4, с.361]}.

Помимо «Онорской Илиады» на острове можно было встретить стихи «из гроба», так назывались произведения, которые были написаны заключёнными в ожидании своей казни. Это, конечно не чисто Сахалинское явление, однако этот феномен подчёркивает тот факт, что некоторые занимались сочинительством, как своего рода самоанализом, без расчёта на признание публики.

Были стихи и на более весёлые темы, например, о том, как курица одной из жительниц попала случайно в соседнюю стаю и чтобы возвратить беглянку были задействованы силы полиции:

А в тот миг на курсовете,

Сидя с курицами вместе,

Так беглянка говорила:

И зачем меня родила

В белый свет старуха – мать!

Не дадут и погулять ^{[4, с.363]}!

Если подводить краткий итог, то можно сказать, что на Сахалине поднимались, в основном, те же темы, что и в тюрьмах Сибири. Однако переживались они немного иначе. Творчество сахалинских арестантов было более личным и было направленно, скорее, на рефлексию о своих поступках и своём прошлом. Это выражалось в том, что на острове отдавалось предпочтение стихам перед песнями. Случалось, что какие-то стихи приобретали широкое хождение на каторге, как, например, «Отголоски ада», но сам их способ восприятия оставался другим. Если исполнение песен обычно подразумевало наличие большой компании, то стихи можно было читать в узком кругу близких друзей, а в особых случаях тянуть их словно песни, что иногда практиковалось поэтами.

Однако, не все каторжные поэты были до конца откровенны в своих творениях. Как пишет Н.С. Лобас, многие из них лишь изображали в стихах горькое раскаяние и сожаление за свои преступления ^{[8, с.133]}. На самом деле им просто нравились романтические обороты и жалостливый мотив подобной тематики. Но даже несмотря на это, подобные творения часто содержат информацию о жизни и переживаниях их создателя, что может быть очень полезно исследователю в контексте изучения ментальности ссыльных и повседневности сахалинской каторги.