Исследования институтов в социальных науках: к постановке проблемы философского анализа

Равочкин Никита Николаевич доктор философских наук профессор, кафедра истории, философии и социальных наук, Кузбасский государственный технический университет имени Т.Ф. Горбачева; доцент, кафедра педагогических технологий, Кузбасская государственная сельскохозяйственная академия 650000, Россия, Кемеровская область, г. Кемерово, ул. Весенняя, 28 Ravochkin Nikita Nikolaevich Doctor of Philosophy Professor, Department of History, Philosophy and Social Sciences, Kuzbass State Technical University named after T.F. Gorbachev; Associate Professor, Department of Pedagogical Technologies, Kuzbass State Agricultural Academy 650000, Russia, Kemerovo region, Kemerovo, Vesennaya str., 28 nickravochkin@mail.ru Другие публикации этого автора

Общество является одним из сложнейших феноменов, постичь и описать который пытались многие мыслители, начиная с древнейших эпох. (Пере)осмысление концептуальных оснований того или иного общественного устройства предполагает обращение к структурным элементам социальных систем. На наш взгляд, характерные черты современной социальности, отражающие многоуровневый и противоречивый характер организации государств, закодированы в социальных институтах, которые в своем развитии прошли весьма сложный путь. Таким образом, обсуждение заявленной проблематики следует начать с общепринятого прояснения самого понятия «институт». Мы убеждены, что проведение анализа какого-либо объекта является невозможным пока не получено адекватного представления о том, что он собой представляет. Поэтому в данной статье мы предваряем проведение социально-философского анализа институтов обзором дисциплинарных исследований этого сложного феномена.

В современном мире рассматриваемую категорию принято использовать в целом ряде дисциплинарных исследований: начиная от юридических, социологических, политологических и заканчивая психологическими и математическими. Отсюда следует, что институт всегда «дисциплинарно идентифицирован». Аналитическая работа по использованию понятия «институт» имеет не только теоретическое, но и прикладное значение, помогая представителям различных наук более точно понять, что именно имеется в виду другими коллегами, которые также активно употребляют этот термин в качестве базового в своих научных работах. Логично, что использование того или иного понятия в рамках каждого отдельного направления предполагает его дополняющие и взаимоисключающие трактовки, что отчетливо проявляется в социально-гуманитарном дискурсе – именно поэтому значения интересующего нас термина варьируются достаточно широко. Это правомерно сопрячь с тенденцией, получившей сегодня широкое распространение, связанной с практикой присвоения статуса институтов широкому кругу общественных явлений и процессов. Закономерно, что в итоге теряется смысловой контекст и происходит размывание самого понятия. Неоднозначность трактовки любого понятия расширяет его объем, а порой приводит к необоснованному употреблению. Применительно к настоящему исследованию показателен пример М. Корнфорта, отмечающего, что в Великобритании в объем понятия «институт» входят: английский язык, капитализм, спортивные клубы, торговые центры, национальная сеть железных дорог, парламент, полиция и т.д. ^[19].

Отсюда возникает необходимость разобраться с имеющимся многообразием исследовательских подходов к изучению этих социальных феноменов и заняться поиском сущностных признаков, типологий и функций, позволяющих отнести тот или иной объект к институтам как базовой категории настоящего исследования. С точки зрения латинской этимологии, institutum, будучи производным от instituere («ставить, выстраивать, устраивать»), означает «устройство, организацию или принцип». Общекультурный дискурс отсылает нас еще к нескольким значениям данного термина: (1) то, что создано, установлено или создается; (2) установленный закон, обычай или практика; (3) человек, который ставший известным широкой общественности благодаря долгому служению делу; (4) построение организации с определенными целями ^[20]. В свою очередь, в русский язык интересующее нас понятие было заимствовано из французского (institut). Расширение употребления рассматриваемого понятия в течение длительного времени, как уже было сказано, обнаруживает укоренение институтов преимущественно в общественных науках, погружение в которые, как правило, позволяет соединить разнородные предметные области, необходимые для построения целостного образа социальной реальности.

Первые методологические подходы к пониманию институтов начинают складываться в социологии, где они, составляя в общем виде «нечто единое и взаимосвязанное целое», становятся одним из коренных терминов ^[36]. По сути, приоритет обращения к интеллектуальному наследию теоретической социологии обосновывается логикой и спецификой проводимого исследования.

Представления об институтах восходят к идеям Г. Спенсера и Э. Дюркгейма, являющихся сторонниками функционального подхода, идентифицировавшие институты в соответствии с принципами органистической теории, оформившейся в русле правовой науки ^[32]. Кстати, именно Спенсер впервые употребил термин «институт», понимая под ним те или иные «установления» (общественные и политические организации: семья, церковь, профсоюзы, обычаи, обряды и этикет), которые определяют нормы и задают правила социальной регуляции ^[38]. Именно со второй половины XIX столетия берет свое начало широкое распространение данного термина в научном обороте. По сути, в своем определении «института» Спенсеру удалось соединить формальный (организационный способ объективации) и функциональный аспекты (направленность достижение целей).

Как видим, Г. Спенсер, прежде всего, сосредоточивается на регулятивном потенциале институтов. Его реализация имеет направленность на многочисленные взаимодействия между индивидами и/или группами в определенной сфере, что в итоге должно способствовать более продуктивной и рациональной организации общественной жизни, нежели до учреждения этих структур. Однако, по нашему мнению, наибольшего внимания заслуживает другой тезис Спенсера, являющийся, по сути, «законом (социальной) эволюции». Так, ключевыми для общества становятся два перехода: «От однородности к разнородности, от неопределенности к определенности» ^[39]. В принципе, мы считаем, что эволюционное развитие общества как перманентно усложняющегося и многоаспектного «организма» (по Спенсеру) было бы немыслимым без дифференциации социальных организаций, выполняющих некоторый набор функций, а их создание действительно бы способствовало «разгрузке» других организаций ввиду их последующей децентрализации. При этом институты являются ведущими структурными элементами социальной эволюции. Примечательно, что в уже спенсеровском понимании «институты» предстают именно как механизмы, способствующие самоорганизации совместной жизнедеятельности людей, тем самым позволяя им перейти с уровня смежного существования на уровень сотрудничества. Британский антрополог Мэри Дуглас отмечает, что при создании институтов люди теряют часть той независимости, которая бы принадлежала им при отсутствии данных структур ^[13], тем самым институты учат индивидов согласованным взаимодействиям. Во многом, подобное понятие института отвечает общеизвестному примеру, приводимого Щепаньским по поводу того, что (само)ограничения позволяют людям получить куда большие выгоды, чем их отсутствие ^[49].

Будучи порождением коллективных взаимодействий, институты предполагают, что индивиды одновременно берут на себя и возлагают на других определенную ответственность за те или иные поступки. Институты помогают разобраться, что является «правильным», а что «ошибочным», поэтому одной из целей, достижению которой способствуют эти структуры, будет являться минимизация неопределенности, как неотъемлемая составляющая абсолютно любых задач, решаемых в процессе общественного развития. Но, как известно, в любом обществе задачи и критерии «правильности» сугубо индивидуальны, соответственно, отсюда и возникают трудности с однозначным пониманием смысла, придаваемого институтам в конкретный период теми или иными субъектами.

Анализ содержания термина, предложенного Спенсером, во многом подтверждает тезис о том, что конкретный институт связан с решением определенных социальных потребностей, которые, на наш взгляд, не могут быть решены другими структурными элементами любого общества. Мы убеждены, что значимость, которой обладают институты, напрямую коррелирует с их инструментальным замыслом – решение индивидуальных и коллективных проблем и/или удовлетворением общественно важных потребностей. Наконец, мы видим проявление когнитивного аспекта: создание института попросту невозможно без понимания членами общества его целесообразности и назначения, а также обращения к формальному способу его воплощения и закрепления, чтобы он действительно приобрел легитимность для решения тех или иных проблемы.

Зададимся вопросом: «Когда появились институты, и по какому принципу они функционируют и эволюционируют»? Отвечая на первую часть вопроса, сделаем акцент на том, что перечисленные Спенсером учреждения, появились задолго до XIX столетия, некоторые из которых уходят в процессы антропогенеза. Де-факто история не единожды доказала, что стереотипизация и регламентация жизнедеятельности явились важными условиями выживания человечества и его выхода на новые уровни развития. Мы соглашаемся с Л.С. Перепелкиным, что еще с глубокой древности практически вся человеческая жизнедеятельность развивалась в рамках социальных институтов, ставших «действенной и при этом весьма “подвижной”, “гибкой” заменой инстинктивных моделей поведения» ^[26] в процессах сапиентизации. Ранее мы писали, что становление первых институтов происходит в процессах перехода от потестарных обществ к первым государствам, объединенных понятием «политогенез». Выходит, вполне справедливо полагать совпадение истории человечества с историей развития институтов ^[11], которые во все века и тысячелетия определяют особенности взаимодействий между людьми.

Анализ социальных практик, организующих жизнь людей, показывает, что сами институты и их состав не являются статичными и неизменяемыми. В связи с этим приведем мнение И.А. Шаховой, которая отмечает, что «общество является динамичной социокультурной системой. Переход от одного состояния является отражением переходного самосознания людей. Переходное состояние – это состояние неопределенности, когда отмирают традиционные и создаются новые формы и ценности. Переход – это распад социальной иерархии, смена статусной системы» ^[46]. Таким образом, те обычаи, которые были актуальны, к примеру, в российском обществе XIX века или даже два-три десятилетия назад на постсоветском пространстве, сегодня изменились как в аспекте своих принципов, так и в плане своего содержания и функций. Отметим, что по своему замыслу институты должны быть релевантными актуальным вызовам того или иного исторического этапа развития. Для нашей эпохи показательным является пример трансформации СМИ в масс-медиа. Следовательно, структурирование социального пространства при выборе эволюционной модели общественного развития предполагает создание институтов в соответствии с новыми координатами ^[50].

При таком понимании на первый план выходит «обеспечивающая» природа институтов, в соответствии с которой они призванных гарантировать определенный тип порядка в конкретном обществе, сложившегося в ходе многократных взаимодействий между индивидами, а также между индивидами и природой, причем именно в долговременной ретроспективе, да еще и с минимумом ресурсных затрат на принятие решений ^[90]. Здесь также необходимо подчеркнуть тесную связь складывающихся практик и представлений о должном, характерных для определенного социума. По нашему мнению, это полностью отвечает логике, которая объясняет причины их генезиса и трансформаций с возникновением новых и развитием прежних потребностей, а также их связи с ценностями, детерминирующими желаемый уровень общественного развития.

Создание институтов как неотъемлемых структурных элементов социальных систем происходит благодаря «институционализации», которая отражает закрепление определенных систем поведенческих паттернов в нормы для регулирования различных групп общественных отношений, а также осуществление контроля за исполнением выполняемых ими функций. А.Н. Сыроваткин определяет институционализацию «как процесс перехода с уровня хаотичного, беспорядочного взаимодействия индивидов на уровень формализованного характера отношений между ними» ^[40]. Применительно к этому исследователь М.С. Комаров в качестве предпосылок институционализации выделяет следующие: (1) Возникновение общественных запросов в новых типах деятельности в рамках соответствующих условий; (2) Развитие необходимых организационных структур и связанных с ними социальных регуляторов поведения; (3) Интернализация индивидами новых социальных норм ^[17].

В свою очередь представленный подход Комарова представляется нам неполным, поскольку «замалчивает» алгоритмизацию создания институтов. Потребности в целостном освещении институционализации предопределяют необходимость корректировки и предложение собственного развернутого видения данного процесса, который, с опорой на диссертационное исследование В.И. Башмакова ^[1], укладывается в восемь последовательных этапов: (1) Появление причин, побуждающих к созданию того или иного института, в качестве которых могут выступать уже упомянутые нами социальные потребности или набор самых различных факторов, объективированных в «вызовы времени», прямо указывая, что для их разрешения необходимы организованные коллективные действия; (2) Формулирование целей и определение функционала института на основе ценностей, конгруэнтным интересам субъектов взаимодействия; (3) Распределение прав и обязанностей участников социальных взаимодействий; (4) Концептуализация и апробация новых социальных норм, реализуемых посредством метода «проб и ошибок» в ходе регулирования первоначальных взаимодействий между определенными участниками; (5) Одобрение, принятие, адаптация и конкретизация норм и процедур для эффективного практического применения; (6) Установление системы санкций для поддержания функционирующих норм; (7) Формирование одобряемой статусно-ролевой структуры; (8) Создание системы разнообразных учреждений (в зависимости от располагаемого объема необходимых ресурсов), обеспечивающих результативность функционирования института в долгосрочной перспективе.

Дополненная нами стадиальная модель институционализации, как представляется, в полной мере соотносима с признаками института, установленных В.В. Гаврилюк: (1) Принадлежность к определенной сфере общественной жизни; (2) Организации совместной деятельности людей с наличием в них групп(ы) лиц, уполномоченных на выполнение управленческих ролей и функций; (3) Формализация норм и принципов отношений между субъектами; (4) Санкции за невыполнение ролей; (5) Наличие материальной базы ^[8].

Продолжая осмысление институтов в русле функционального подхода, считаем целесообразным обращение исследовательским мнениям к возлагаемым на них обязанностям. Вполне ожидаемо, что сегодня каждый институт реализует не одну, а несколько функций. В частности, заслуживает внимания классификация функций, предлагаемая С.С. Фроловым. Он выделяет две большие группы функций – явные и латентные. К первому направлению относятся регулятивная, интегративная, транслирующая, коммуникативная, а также функции закрепления и воспроизводства общественных отношений. Применительно ко второй группе функций, реализуемых институтами, Фролов не дает конкретных названий, однако отмечает, что они определяются как побочный результат непосредственной деятельности рассматриваемых социальных структур, поскольку они не запланированы и возникают спонтанно в процессе их функционирования ^[45]. В то же время, автор считает, что идентичные функции (воспитательная, информативная, культурная) одновременно могут выполняться совершенно разными институтами. Однако самыми любопытными примерами будут являться такие, когда институты, имеющие похожие названия, выполняют неодинаковые функции, что происходит в строгой зависимости от специфичности того социального пространства и поля, в который они помещены ^[6;62]. Следовательно, любой институциональный порядок контекстуально детерминирован.

Исходя из того, что институты находятся в непрерывном развитии, важно констатировать качественные модификации и самих норм, заложенных в их функционирование. Процессы институционализации общественных отношений можно наблюдать повсеместно и в любой сфере социального бытия. Так, верующие люди создают церкви, приверженцы каких-либо практик создают клубы по интересам – в этих и многих других институтах предполагается существование определенных норм. Социальные регуляторы априори заложены в основу функционирования любого института, поскольку их работоспособность требует соответствия внутреннему миру некоторой общности людей.

Именно поэтому нормативный уровень становится фундаментом при формировании любого института, тогда как на следующей (учрежденческой) ступени развития создаются сетевые организации, прямо или косвенно задействованные в решении поставленных задач и выполнении определенных функций и, разумеется, объединенные вокруг вполне конкретного круга потребностей. Далее, по мере приближения к корпусу юридических институциональных представлений, мы более подробно рассмотрим проблему правил, без которых попросту невозможно результативное функционирование этих социальных структур.

Еще один последователь функционализма, французский социолог Эмиль Дюркгейм, дает «институтам» наиболее широкое определение, понимая под ними «социальный факт», или «укрепившиеся способы действия» ^[15], обладающие объективным характером и силой принуждения. Э. Дюркгейм понимает институт как социальный факт, обладающий объективным характером и принудительной силой. Раскрывая природу институтов по Дюркгейму, И.А. Шмерлина отмечает что их онтичность неразрывна с реальностью, фундированной принудительной силой конкретных историко-культурных условий, социальной структурой и привычных для того или иного общества способов действий и мышления ^[48]. Наш интерес к дюркгеймовской интерпретации институтов объясняется идеальным характером оснований коллективной жизнедеятельности людей, предлагаемыми этими учреждениями, что усматривается в следующем. Реализуя свой функционал, институты, регламентируя и упорядочивая социально-значимые отношения, способны наиболее полно показать все богатство приемлемых для того или иного общества взаимодействий людей, да еще с учетом их потребностей, интересов, ценностных установок и экспектаций ^[14].

Сам Э. Дюркгейм описывал динамику рассматриваемого нами объекта следующим образом: «Институциональные изменения — это сложный процесс, потому что предельные изменения (changes at the margin) могут быть следствием изменений в правилах, неформальных ограничениях, в способах и эффективности принуждения к исполнению правил и ограничений. Более того, процесс институциональных изменений обычно носит инкрементный, а не дискретный характер. Объяснение того, как и почему происходят инкрементные изменения и почему даже дискретные изменения (такие, как революции и завоевания) никогда не являются абсолютно дискретными, состоит в укорененности неформальных ограничений в обществе. Хотя формальные правила можно изменить за одну ночь путем принятия политических или юридических решений, неформальные ограничения, воплощенные в обычаях, традициях и кодексах поведения, гораздо менее восприимчивы к сознательным человеческим усилиям. Эти культурные ограничения не только связывают прошлое с настоящим и будущим, но и дают нам ключ к пониманию пути исторического развития» ^{[76; 79]}.

Итак, люди стремятся институционализировать отношения, которые сопряжены с возникновением актуальных потребностями. Логично, что градация актуальности таких потребностей происходит в соответствии с убеждениями большинства населения конкретной общности. Практическое воплощение института как процессуальной системы для реализации тех или иных целей приводит к появлению в некотором обществе определенных (как правило, новых) статусов и ролей и закреплению соответствующих норм и правил, благодаря чему упорядочиваются связи между субъектами взаимодействий ^[16;65]. В целях повышения эффективности коллективной деятельности в связи с ожидаемым и прогнозируемым характером реакций участников взаимодействий, индивиды перестраивают координаты различных сфер таким образом, чтобы общество соответствовало актуальным вызовам, для чего ими будут создаваться все новые и новые типологии институтов, которые в свою очередь неизбежно будут порождать новый тип человека.

По мнению М. Дуглас, Дюркгейму удалось продемонстрировать, «как мышление напрямую переводится в институты или наоборот; как институты овладевают индивидуальным мышлением и придают телу определенную форму в соответствии со своими правилами» ^[13]. В то же время для нашего исследования принципиальное значение приобретает мысль, во многом корреспондирующая с дюркгеймовским понимаем институтов и высказанная К.Е. Сигаловым: «Каждое общество имеет в своём становлении собственную специфику, что обусловлено пройденным им историческим путём и национальной ментальностью. Характер цивилизации определяется задачами, стоящими перед каждым социумом. Почему та или иная цивилизация обладает именно ей присущим набором характерных черт и признаков обусловлено кодом ее исторического развития, наличием в ней ведущей общественно-производственной технологии, типом деятельной ментальности цивилизации, господствующей формой собственности, логикой исторического бытия» ^[35]. В этой цитате зависимость текущего состояния институтов от своих прошлых форм, реализованных посредством многократного и когда-то осуществленного выбора, а идеи которых были восприняты, по-своему интерпретированы, позитивно оценены и воплощены на практике коалицией влиятельных субъектов как наиболее релевантные интересам в контрасте между личным эгоизмом и публичным служением.

Для немецкого мыслителя Макса Вебера основным фактором институционального развития становится идея «прогрессирующей рациональности», связанная с рационализацией экономики, религии, права, управления, поведения и т.д. В свою очередь под институтом Вебер понимает «общественные действия по определению содержания и средств общественных действий, целерационально принятые всеми участниками на основе общего согласия» ^[4]. Он рассматривает сами институты в качестве абстракций, описывающих взаимозависимые привычные действия социальных агентов, при которых создаваемая реальность представляет собой конвенции между отдельными субъектами или является образом их постоянных взаимодействий, т.е. рационально упорядоченной частью так называемых «добровольно осуществляемых союзных действий» как заранее достигнутых договоренностей ^[34]. Использование выражения «так называемых» неслучайно, поскольку даже сам М. Вебер отмечает, что преобладающая часть социальных установлений образовалась все-таки не на основе взаимных согласий, а в результате насильственных действий. Поэтому правильнее будет придать институтам такой смысл, в соответствии с которым их можно было рассматривать как некоторую организацию с формальными и рационально установленными правилами, к которым Вебер относит уже многократно упоминаемые нами нормы, правила и законы. Собственно говоря, это является еще одним важным отличием институтов от других организаций союзного типа, которые в своем функционировании опираются на такой тип порядка, подчинение которому обеспечивается в связи с его привычностью ^[64;91].

При формировании моделей социального действия Вебер отводит ключевую роль ценностям, которые формируются под влиянием идей и религии. Общеизвестно, что ценности являются важнейшим мотиватором и регулятором социальной деятельности людей, в которых воплощаются обобщенные телеологические цели и инструменты их достижения. Вдобавок к этому, ценности способствуют дифференциации обществ и являются укорененными в сознании индивидов, в связи при анализе институтов в рамках конкретного общества важно понимать направление и динамику изменений ценностных ориентаций его населения. В то же время, вовсе необязательно, что усвоение социумом определенного набора ценностей автоматически способствует практической реализации соответствующих институциональных порядков. Помимо ценностей на формирование конкретной институциональной структуры оказывают детерминационное воздействие такие духовные образования, как идеи и менталитет. Последний может быть определен как глубинный уровень массового сознания, или «психологический каркас» любой социальной общности, который позволяет им по-своему выстраивать процессы миропостижения.

Несмотря на то, что институциональные теории Вебера и Дюркгейма являются одними из первых, они все же оказали большое влияние на возможности прикладного анализа современных нам обществ и целых (макро)регионов. В их взглядах отображается объектная (Дюркгейм) и процессуальная (Вебер) сущность институтов. В своих исследованиях оба интеллектуала сфокусировались на рациональности, в особенности, на отношениях между идеями, задающими то самое «идеальное» назначение, и самими институтами. В свою очередь такие идеи должны быть обязательно санкционированы определенной и приемлемой для конкретного общества совокупностью норм, опираясь на которые, интеллектуальные конструкты детерминируют не только реакции субъектов на различные действия, но и рационально обоснованный определенного способа действий, выбор которого осуществляют участники тех или иных взаимодействий. По Веберу, наличные институты всегда связаны с определенными способами мышления, господствующими и приемлемыми для решения задач и удовлетворения коллективных потребностей конкретного общества на данном историческом этапе.

Среди социологов родственной позиции придерживался также Ч. Кули ^[57], отождествляя институты с конкретными формами мышления, которые утвердились и господствуют в том или ином обществе. Данная точка зрения разделяется также Г. Гилманом и К. Панунзио. Для этих авторов институты также связаны с нематериальными предметами, но идейным миром, воплощаемые в форме отдельных идей ^[63] или (что на наш взгляд корректнее) их систем ^[86] соответственно.

Обращение к идеям как продуктам рационального социально ориентированного творчества, осуществляемого обладающими соответствующими компетенциями субъектами (интеллектуалами; креативный класс), результаты которого имплементируются в содержание создаваемых или трансформируемых институтов ^[69]. Действительно, современный мир все чаще подтверждает, что интеллект выступает одним из факторов эволюционного развития тех или иных обществ. Возвращаясь к теоретическим замыслам Вебера и Дюркгейма, отмечаем, что апеллирование к идеям как технологиям социальной инноватики ^[28], по их мнению, было способно освободить будущие поколения обществоведов от смысловых искажений.

Однако проведенный нами подробный анализ научных работ дает все основания утверждать, что эта исследовательская работа по установлению связей между интеллектуальными конструктами и связанными с ними типами институционального порядка все еще находится на начальном этапе. Эта картина наблюдается повсеместно вне зависимости от (меж)дисциплинарной ориентированности: будь то юридические, социологические и тем более философские науки, где исследования институтов вообще находятся в процессе своего становления. Странно, но до сих пор в философии данная тематика находится в стадии «кустарного производства» и замечена мало, как и отсутствуют какие-либо отклики относительно восприятия обществом социальных идей, в которых почти повсеместно отражается институциональная тематика, связанная с представлениями о желаемом, возможном, легитимном и приемлемом устройстве. С одной стороны, это можно объяснить недостаточным исследовательским интересом к проблематике идей до рубежа ХХ-XXI столетий, воспринимаемых в зарубежной и отечественной науке в качестве «размытых концептов» ^[47;55]. С другой, причина может быть гораздо глубже. Так, известный конструктивист К. Хэй связывает недостаточную проработанность данного направления с тем, что исследователям не удалось увязать проблематику происхождения институциональных идей, показать траектории их распространения от субъектов их производящих к коалициям властных акторов, и тем самым определить их реальное значение ^[68].

Продолжая рассуждения далее, отмечаем, что в структурном функционализме, как и в рассмотренном до этого функциональном подходе, институты, имея определенное назначение, аналогичным образом выступают частями социальной структуры. Однако помимо собственно функциональной составляющей они придают большое значение и статусно-ролевой системе, в которую попадают участники социальных взаимодействий. Один из наиболее видных представителей данного направления Толкотт Парсонс при построении своей институциональной теории опирается на классику социологической мысли, подчеркивая значимость норм при понимании складывающихся в обществе взаимодействий и ожидаемых реакций его участников. Парсонс делает акцент на роли трех взаимопроникающих подсистем: культурной, личностной и социальной, а процесс институционализации рассматривается через диффузию нормативных образцов в определенном обществе для интегрирования ролей в организованные коллективы. Выходит, в рамках данного подхода институт также выступает средством удовлетворения потребностей через исполнение заложенного в него набора функций, необходимого для буквального выживания обществ. По своей природе институт у Парсонса предстает в виде части культурной подсистемы и нормативных стандартов поведения. В интерпретации Т. Парсонса институты представляют собой всеобщие нормативные модели, определяющие разрешенные и запрещенные варианты поведения людей во всем многообразии социальных взаимодействий ^[87].

Практическая реализация институциональных изменений в русле желаемого эволюционного варианта преобразований, по мнению Парсонса, достигается посредством четырех взаимосвязанных механизмов: (1) дифференциация структур по мере развития общества; (2) повышение адаптивности социума в его связи с эволюцией хозяйственной жизни; (3) вовлечение для участия в общественной жизни широких слоев населения по мере усложнения состава и структуры социальных учреждений; (4) приведение ценностей к «общему знаменателю» в целях достижения и обеспечения социальной стабильности ^[87].

Вслед за Парсонсом другие представители структурного функционализма (Р. Мертон, Н. Смелзер и др.) предлагают рассматривать институт через изучение ролей и статусов, которые аналогичным образом рассчитаны на удовлетворение определенных социальных потребностей. В частности, Н. Смелзер дефинирует «институт» через совокупность ролей и статусов, призванных удовлетворять определенные социальные потребности ^[37]. Говоря в общем, структурные функционалисты главным образом сосредоточиваются на социальной роли какого-либо института, понять которую можно через постижение набора выполняемых им функций удовлетворение жизненно важных общественных потребностей.

Заслуживает внимания взгляды тех исследователей институтов, которые относятся к феноменологическому направлению социологического поиска. Представители этого течения, социальные конструктивисты П. Бергер и Т. Лукман в своей масштабной теории придают большое значению месту института и выходят на достаточно широкий вариант его понимания ввиду распространенности самих практик институционализации, встречающейся повсеместно, где происходит хабитуализация самых многообразных и различных типизированных действий: «Институционализация имеет место там, где осуществляется взаимная типизация опривыченных действий деятелями разного рода. Иначе говоря, любая такая типизация есть институт. Что здесь следует подчеркнуть, так это взаимность институциональных типизаций и типичность не только действий, но и деятелей в институтах» ^[2].

В самом деле, «существование человека вряд ли возможно помыслить как полностью бездейственное, то есть абсолютно закрытое от процессов экстернализации», поэтому в процессе осуществления своей деятельности люди создают множество институтов ^[31]. При погружении в концепцию Бергера и Лукманна становится отчетливо видно, что институты представляют собой конструирующие элементы любой социальной системы, тогда как сами общества, сообразуясь с логикой конструктивистского подхода, можно определить в качестве настоящих «институциональных агломераций». Основу функционирования институтов составляют типизация и хабитуализация, предполагающих минимизацию затрат мышления и деятельности соответственно для предвидения действий, которые совершают и воспроизводят многочисленные участники, вступающие в социальные взаимодействия. Такая природа институциональных отношений позволяет вскрыть коммуникативную сущность институтов, которая снимает неопределенность результатов и повышает эффективность за счет скоординированных действий акторов, занимающих ту или иную статусно-ролевую позицию.

Таким образом, выявленная коммуникативная природа институтов делает правомерным следующий тезис: «Генезис любых институтов начинается именно с коммуникативного взаимодействия двух субъектов, когда действия Другого предсказуемы, поэтому итоги такого контакта относительно легко предвидеть и спрогнозировать. В последующем, с развитием коммуникации и расширением круга вступающих в нее субъектов “институциональный мир, существовавший в первоначальной ситуации <…> теперь передается другим”. Феноменология позволяет рассматривать институт как средство типизации привычных действий, разделяемых индивидами определенных социальных групп. Именно так происходит объективация результата человеческой деятельности, — объективация институтов как социальных интеграторов, которые постоянно нацеливают индивидов на воспроизводство их (со)обществ и соответствующих отношений. В свою очередь, связь между индивидом и конституируемым социальным миром маркируется не иначе как “диалектическая”» ^[31]. Более того, благодаря работам социальных конструктивистов в очередной раз можно убедиться в «процессуальной» природе института, которые все же следует рассматривать именно как результат не одномоментных, но длительных взаимодействий, что, по сути, и предопределяет их нормативность и помогает раздать статусы.

Приведем еще несколько современных социологических интерпретаций понятия «институт», дополняющих уже проделанный обзор основных направлений. Так, Л. Баллард считает, что рассматриваемый термин можно определить в качестве одной из форм организованных человеческих отношений, направленных на установление общей воли ^[54]. В свою очередь Д. Хоманс считает, что институт – это разновидность устойчивых моделей социального поведения, объясняющих взаимодействия людей через набор норм и правил должного поведения индивида в конкретных условиях с учетом сложившейся ситуации ^[74]. Близкой к хомановской выглядит позиция, Д. Джери, Дж. Джери, определяющих институт в качестве установленного порядка правил и стандартизированных моделей поведения ^[10]. В дополнение к перечисленным, продуктивной для нашего исследования является интерпретация Р. Харре: «Институты представляют собой двойные взаимосвязанные структуры индивидов или должностных, которые являются носителями ролей; с позиции социальных практик они включают в себя практические и символические цели и результаты, но в то же время их итоговое понимание всегда зависит от смыслов, которые индивиды закладывают в институты, тем самым определяя в них собственные роли и статусы» ^[66].

Современная российская социология также богата на трактовки рассматриваемого понятия, а одной из классических дефиниций «института» можно считать следующую: «Определенная организация социальной деятельности и социальных отношений, осуществляемая посредством взаимосогласованной системы целесообразно ориентированных стандартов поведения, возникновение и группировка которых в систему обусловлены содержанием конкретной решаемой социальным институтом задачи» ^[23]. Данное определение позволяет выделить два важнейших критерия понимания наличия факта трансформации социального института, его функций и способов деятельности по их выполнению.

Новосибирский исследователь профессор Н.С. Розов определяет институт как «устойчивый комплекс предписывающих, ограничивающих правил поведения и подкрепляющих их символов, регулирующий какую-то из сторон деятельности, организующий взаимодействие участников через структуру позиций, различающихся престижем, возможностями и доступом к ресурсам. <…> При этом институты придают людям статусы и определяют порядок их доступа к ресурсам» ^[33]. Представляется интересным толкование «института», предлагаемое Д.П. Гавра, в соответствии с которым любое из данных установлений – это «комплекс, охватывающий, с одной стороны, совокупность нормативно-ценностно обусловленных ролей и статусов, предназначенных для удовлетворения определенных социальных потребностей, а с другой стороны, социальное образование, созданное для использования ресурсов общества в форме интеракции для удовлетворения этой потребности» ^[7].

В принципе, превалирующая часть предлагаемых зарубежными и отечественными исследователями социологических определений институтов в той или иной степени сближает их с организациями и наличествующими в них ограничениями, при этом без выделения в их структуре каких-либо характерных черт, что, по сути, дает нам право отождествить их с социальными системами.

Во взглядах Торстейна Бунде Веблена, способствовавших зарождению институциональных исследований («старого институционализма») в экономике схватывается примерно та же сущность института, что у Вебера и Дюркгейма, связываемая с образами жизни и мышления, означая совокупные результаты привычек, передаваемых из поколения в поколение. Поведенческие установки, которые создаются мышлением, по своей сути являются не чем иным как стереотипными способами реагирования индивидов на стимулы в реалиях конкретных обстоятельств ^[5]. Веблен обратился к институтам в целях максимально детального изучения актуальных для его времени экономических процессов, сущность которых далеко не в полной мере была отражена в собственно экономических исследованиях, фундированных доктриной «предельной полезности».

Кроме этого, именно от институциональной теории Веблена берет свое начало принятая и разделяемая сегодня большинством исследователей бинарная оппозиция «формальные – неформальные институты», а также ему удалось прояснить логику «отбора» институтов, предопределяющие горизонты желаемого социального развития: «Сегодняшняя ситуация формирует завтрашние институты посредством отбора и принуждения, путем воздействия на привычные представления людей или закрепления точки зрения или умственного восприятия, привнесенных из прошлого» ^[5].

Поясним, какие институты относятся к каждой из групп. Формальные институты – это юридически и экономически оформленные структуры, способствующие воспроизводству общественных практик. Отмеченный правовой аспект указывает на наличие закрепленных правил взаимодействия, носящих предписывающий и разрешающий характер. К неформальным институтам принято относить неписаные кодексы и нормы, культурные механизмы передачи информации. Заключенные в рамки культурного обмена неформальные институциональные ограничения обеспечивают воспроизводство типичных и хабитуализированных форм осуществления непрерывного обмена и интеракций в долгосрочном порядке социальных изменений ^[29].

Веблен исследует экономическую сферу именно «в контексте», поскольку, в отличие, прежде всего от М. Вебера, он исследует «целостного человека», соединяя рациональное и иррациональное в аспекте изучения привычек и инерций. Следует отметить, что Веблен осуществил рецепцию идеи о формальной и неформальной природе институтов у немецкого экономиста Г. фон Шмоллера, среди которых видное место занимают не только приведенные разновидности правил, но и социальные установления, гарантирующие их соблюдение. Устанавливая преемственность идей при освещении становления институциональных теорий в экономической науке, автор делает акцент на том, что исследователи Фуруботн и Рихтер также сосредоточиваются на функциональном предназначении институтов, прежде всего, на решении задач по уменьшению неопределенности путем установления устойчивой системы взаимосвязей. Тем самым, в очередной раз подтверждается единогласие исследователей на предмет обеспечивающей природы институтов ^[58;88].

В диссертации Н.С. Бондарева отмечается, что основоположники экономического институционализма относят к характерным признакам институтов: (1) Очерчивание рамок взаимодействия между субъектами; (2) Уменьшение неопределенности за счет структурирования повседневности; (3) Поиск и предложение ограниченного набора альтернатив допускаемых поведенческих реакций; (4) Формирование мотивационных структур взаимодействия между акторами ^[3].

На наш взгляд, в экономической сфере как нельзя лучше проявляется двойственность природы институтов, которые могут являться фактором эволюционного развития, но в то же время имеют ограничительное воздействие на всю социальную систему. Это происходит в тех случаях, когда конкретные практики получают достаточно широкое распространение, становясь не умножающим успех «ноу-хау», а препятствием на пути к социальному выигрышу.

Вообще в экономических исследованиях, как, впрочем, и в социологии, категория «институт» достаточно часто соотносится со всевозможными организациями и учреждениями, в том числе функционирующими на международном уровне. Большинство представителей «старого институционализма» солидарны с коллегами-социологами, усматривая в общем определении института некоторую систему социальных правил, одобряемых в том или ином обществе. В самом деле, приверженцы этой методологии при построении экономических институциональных теорий во многом ориентируется на изучение тех же сторон, что и представители классической социологии, среди которых главное место занимают дескрипция преследуемых институтами целей, реализуемых функций и определение структуры многообразных отношений ^{[56;70;72;77;93;94]}.

Определив круг задач, решаемых сторонниками данного направления, мы с легкостью можем определить содержание проводимых ими исследований. Социальные акторы руководствуются различной информацией, которая представляет для них интерес по причине оцениваемой полезности (прибыльности) от ее использования в процессе взаимодействий, повторяющихся в соответствии с установленными на определенный момент правилами. Напомним, что рассуждения в логике эволюционного подхода предполагают соответствие правил новым вызовам, но одновременно они должны учитывать исторический запас одобряемых норм. Для экономики наиболее распространенные взаимодействия осуществляются в сфере рыночных процессов, из которых и вырастают институты. Таким образом, сами исследования институциональных изменений базируются на качественном анализе хозяйственного порядка, складывающегося для решения важных экономических проблем ^[6]. В то же время важно помнить, что при планировании обновления текущих хозяйственных порядков важно адекватно сформулировать проблему, подлежащую институционализации и последующему урегулированию.

Новые тенденции и социальные феномены являются маркерами современного цивилизационного развития, что способствует предъявлению качественно иных и в большей мере перманентно возрастающих требований к созданию социальных инноваций. Усложнение экономических отношений привело к появлению новых укладов, отражающих все многообразие взаимодействий между агентами, которое вышло за сугубо рыночные рамки в политико-правовую сферу и социокультурное пространство. Очевидно, что непривычное положение дел способствовало созданию необходимой методологии – новой институциональной теории, или неоинституциализма, возникшего главным образом благодаря научным работам Р.Коуза, Д.Норта, О.Уильямсона, Т. Эггертсона и др. Неоинституциальная теория, созданная в условиях нового гносеологического контекста, представляет собой результат коллективных усилий интеллектуалов-экономистов по поиску выхода из ставших узкими рамок классической методологии, в которой, как известно, преобладает рационалистический блок. Другими словами методология классической институциональной теории стала неадекватной новым объектам ^[61;83].

Развитие экономических отношений по магистрали нелинейности и неустойчивости приводит к тому, что многочисленные агенты стремятся инициировать собственные «правила игры», являющиеся, по Д. Норту, не чем иным, как «институтами», или ограничительными рамками, учреждаемых для взаимодействий между людьми. Бесспорно, что нортовский подход к пониманию институтов ставит под сомнение долгосрочность последних, однако он обосновывает их устойчивость через воспроизводимость и объективность существования, что, разумеется, выходит за рамки классических представлений о «незыблемости». Автором второго подхода к пониманию институтов, который также получил распространение в современной экономике, становится концепция А. Грейфа. Этому американскому мыслителю удалось соединить рациональные ожидания с нормами и правилами в единую систему порождающих «регулярности» (по поводу обладания материальными благами и/или услугами) социальных факторов, что прежде представлялось в качестве противоположных направлений. «Система», используемая Грейфом применительно к факторам, позволяет дать единое понимание объекта и инструментария исследования, а также интегрировать вариативные подходы к имеющимся дефинициям институтов. По признанию самих неоинституционалистов, на сегодняшний день своими определениями Норт и Грейф фактически поглотили другие варианты, которые бы могли стать альтернативными, что, в принципе и объясняет отсутствие новых интерпретаций (при оперировании устоявшимися категориями) в современных зарубежных экономических институциональных исследованиях ^{[51;70;71:72;73;75;81;84]}. Да и сам Грейф подтверждает это, отмечая, что авторы новых исследований институтов в экономических науках, как правило, воздерживаются от попыток их определения или же придерживаются какого-либо устоявшегося понимания ^[9].

В неоинституциональном варианте осмысления институтов их устойчивость обеспечивается соблюдением экономическими агентами требуемых типов поведения за счет трансформации социальных установлений в нормативные конфигурации, обрисовываемые формальными нормами и правилами, требующими неукоснительного исполнения со стороны всех акторов. В свою очередь, «содержание формальных норм должно соответствовать возможностям правовых механизмов контроля за их соблюдением, а также неформальным нормам, укорененным в повседневных практиках данного общества» ^[44]. Многомерный характер возможных ожиданий, подкрепляемых нормативными правилами, обеспечивает долговечность и устойчивость институтов.

Однако необходимо принять во внимание, что порой идентификация неформальных институтов может быть затруднена, поскольку они не имеют явного нормативного выражения, следовательно, могут быть обнаружены в контексте дискурса, создаваемом в процессах взаимодействия между агентами. Важным для нашего исследования представляется тот факт, что «целенаправленные изменения формальных институтов зависят от инерционности неформальных институтов. Мы можем планировать какие угодно институциональные реформы, связанные с импортом самых передовых институтов, но наши планы будут разбиваться о рифы неформальной институциональной среды, если она совершенно не комплементарна внедряемым институтам» ^[6]. При проектировании институциональных изменений необходимо руководствоваться актуальными предпосылками и интенциональностью, которая может не соответствовать альтернативам, имеющимся при осуществления выбора в пользу создания нового типа социального порядка.

В то же время Д. Норт отмечает, что именно интенциональность имеет самое непосредственное отношение к реализации институциональных преобразований, поскольку эти организации находят свое объяснение в терминах интенциональности человека ^[82]. Нортовское понимание институциональной динамики посредством действий ориентированных на действия Других дает все больше осознаний интерпретировать институты как социальные конструкты, создание которых напрямую зависит от субъекта, особенностей его мышления. Последнее определяет специфику восприятия и критического оценивания тех или иных социальных идей, на основании чего производит их же в виде качественно новых логических схем, в которых индивид предлагает конструкцию желаемого институционального порядка, т.е. некоторую «идеальную» конфигурацию тех или иных институтов, определяющих пути реагирования на конкретные вызовы. Итак, если Норт говорил о том, что «институты имеют значение», то идею в такой логике справедливо охарактеризовать как «комплемент институтов». Однако прагматика институтов свидетельствует о том, что ни будут иметь значение только в тех случаях, когда эффективно функционируют, поэтому текущие конфигурации институтов нуждаются не только в защите, но и в сознательном совершенствовании ^[22].

Общеизвестно, что сегодня в различных науках широкое распространение получил проектный подход к управлению в целом и организации инновационной деятельности в частности. Относительно становления и преобразования институтов наша позиция полностью совпадает с хэевской позицией в том, что они базируются на «идейных» (идеациональных – у Хэя ^[68]) основаниях. Значит, объективация институтов начинается с создания социальных нормативных идей, закрепленных в устной форме или письменных текстах.

Идеальные модели институциональных трансформаций являются порождением определенных интеллектуалов из конкретной академической среды, а не находящихся у власти акторов, поэтому концептуальные разработки достаточно часто становятся основой принимаемых государственных решений. Применительно к идеям также следует сказать, что, как считает автор, именно на этом уровне так называемая «проектная команда» (интеллектуалы) с учетом определенных ресурсов создает целостный прагматический и жизнеспособный образ будущего проекта тех или иных института с возлагаемым на него функционалом для его последующей реализации на практике в целях модернизации общественной жизни. Важно отметить, что кардинальная перестройка институтов крайне нежелательна, а сам выбор альтернатив(ы) при создании нового порядка существенным образом зависит от интеллектуальных способностей взаимодействующих между собой субъектов, продуцирующих соответствующие социальные идеи.

Последующее сближение неоинституционализма с другими науками приводит к появлению конкурирующие между собой подходы к пониманию институтов – как равновесий и как правил ^[41]. Институты, понимаемые как равновесия, берут свое начало в основных положениях из родственной экономической науке теории игр. Обращения к основаниям из этой области знаний ^[52;53] выглядят оправданными ввиду осознания фактов, что в процессе выбора поведенческих моделей личность руководствуется рациональными обоснованиями и стремится к максимальной оптимизации взаимодействия с социумом. Согласно В.Л. Тамбовцеву, «равновесию» в абсолютно любой «социетальной игре» наилучшим образом будет соответствовать следующее определение – «комбинация стратегий, единая для каждого игрока, такая, что каждая индивидуальная стратегия, входящая в эту комбинацию, является наилучшим ответом на стратегии других игроков, входящие в ту же комбинацию» ^[42]. В рамках данной интерпретации институционализацию можно рассматривать как объективированный результат, возникающий в качестве коллективного ответа на повторение ситуаций, в которые попадают акторы. Появление институтов в этом случае обусловлено типичным характером взаимодействий и внутренними мотивами агентов, вследствие чего они ограничивается «самоисполняющимися» интересами, нормами, убеждениями и экспектациями.

В полной мере соглашаемся с Тамбовцевым, что исключение механизмов принуждения, которые, к тому же, имеют огромное значение при перенесении передового институционального опыта на те или иные реалии, попросту лишает данный подход необходимой нормативной окраски, внося неопределенность за отклонение поведения каких-либо акторов от моделей, ожидаемых другими участниками взаимодействий ^[42]. По сути, институты-равновесия априори возлагают некоторую ответственность на акторов, касающейся главным образом продумывания и последующего применения механизмов принуждения. Однако учитывая неодинаковую природу когнитивных способностей и морального авторитета различных агентов, смеем заявить, что в ряде случаев институты-равновесия могут давать нулевой эффект от своего функционирования и в определенной перспективе привести к дисфункциям тех или иных институтов. Поэтому в таких случаях лишь остается надеяться на внутренние мотивы участников взаимодействий.

Понимание институтов-как-правил находит свое воплощение не только у зарубежных экономистов, но в отечественной науке. В самом деле, многие исследователи, чьи работы относятся к сфере экономики, поддерживают трактовку института как некоторого набора правил, созданных в определенном обществе для урегулирования взаимодействия различных акторов между собой и с самой институциональной средой, что объясняется их более широким спектром аналитических возможностей. По нашему мнению, правила в их единстве с определенными механизмами принуждения вообще можно понимать как основу осуществления любой, в том числе экономической, деятельности.

Существование правила будет возможным тогда и только тогда, когда оно сформулировано и установлено конкретным субъектом или несколькими участниками, обладающими для реализации этого соответствующими полномочиями. В иных случаях, следование правилу, предназначенному для непосредственного регулирования взаимодействий, относящихся к конкретному классу ситуаций, попросту не представляется невозможным. Здесь наша точка зрения совпадает с позицией В.Л. Тамбовцева в том, что «представления о существовании несформулированных, или имплицитных, правил некорректны, ибо в таком случае возникают противоречия» ^[42].

В ХХ столетии Л. Витгенштейн поднял вопрос о продуктивности «правил», обусловливающих именно регулярную деятельность. В то же время этот представитель аналитической философии убежден в существовании их бесконечного множества, что является дезориентирующим началом, и именно поэтому жесткая связь между хабитуализацией и правилами будет не-конструктивной, поскольку наличие правил вовсе не означает их связи с абсолютно любыми наблюдаемыми «регулярностями», имеющими место быть в той или иной сфере. Да и по признанию самого Витгенштейна, сущность возможной применяемой в любой ситуации интерпретации правила проявляются отнюдь не в самой интерпретации, поскольку, строго говоря, на практике в конкретной ситуации ее может применить абсолютно любой социальный актор, при этом результат также не будет одинаковым. Австрийский мыслитель разворачивает мысль о значимости контекста как определенного базиса, который в значительной степени облегчает возможности для корректного понимания и интерпретаций тех или иных правил, которым должны следовать те или иные акторы. По сути, все это лишний раз подтверждает тезис о том, что сущность правил, заложенных в функционал институтов следует свести к конвенциям как «договорам о социальности», устанавливающими содержание определенных норм ^[27].

Показателен пример, приведенный нами в данной части исследования: «В случае неуверенности своей выгоды экономический агент всегда должен преследовать максимальный коммерческий выигрыш». На практике такой выбор, скорее всего, будет означать случайную, хотя и желаемую, ориентацию акторов рыночных взаимодействий, но при этом, следует признать, регулярность таких взаимодействий стремится к минимуму, если не к нулю. В.Л. Тамбовцев приводит более весомое суждение, связанное с тем, что «регулярности могут быть следствием схожих дискреционных решений, независимо принимаемых индивидами в схожих условиях» ^[43]. В качестве примера, наиболее приемлемого для сферы экономики, может стать использование техники и технологий для скорейшего достижения коммерческого результата, хотя, по сути, никто не запрещает обращение к средствам производства, ставших архаичными для современного общества, что, в принципе, не имеет прямого запрета. Таким образом, даже в силу отсутствия регулярности обращений к ним, практическое руководство данным правилом, да еще и в рамках любого общества, не является запрещенным.

Кроме этого, при следовании правилу принципиальным является соответствие нормативности, когда, как считает К. Штюбер, «индивиды воспринимают экономических агентов как следующих определенным правилам, если и только если они сами имеют некоторое понимание того факта возможной оценки поведения, вследствие чего они способны признавать ошибки в свете имеющихся нормативных стандартов» ^[92]. Таким образом, здесь опять-таки реализуется соотнесенность институционального порядка с интенциональностью субъектов, сообразующих свои действия именно с теми правилами, которые приняты в конкретный исторический момент в определенном обществе, ввиду чего они обладают нормативными характеристиками.

Переходя к реалиям современного мира, да еще и с учетом проблем, возникающих в связи не с простым формулированием, но при следовании любому правилу, в полной мере соглашаемся с Е.Г. Драгалиной-Черной насчет недостижимости какого-либо глобального консенсуса даже относительно какого-либо абстрактного, но единственно правильного следования правилу. По мнению этого автора, подобную практику не может предложить даже политико-правовая сфера со своими институтами, с которыми индивиды связывают свои ожидания по поводу эволюционного характера развития общества, поскольку те априори ориентированы на цивилизованное разрешение конфликтов с применением законного принуждения ^[12]. Отсюда следует такое антиреалистичное заключение, что какое-либо единственное правило может оказаться корректным ввиду его единогласного признания соответствующим коллективным образованием.

Анализ правил как основ функционирования институтов предполагает переход к блоку политико-правовых исследований. Оправданность обращения к словосочетанию «политико-правовой» была не раз доказана тесным взаимодействием феноменов из данных сфер, в значительной мере обусловленных их нормативной природой и закрепленностью на интересующем нас институциональном уровне. Кроме этого мы видим взаимодополняющий характер методологий этих наук, позволяющий комплексно подойти к изучению поставленной проблемы.

Более того, повсеместная распространенность права как инструмента регулирования общественных отношений всегда находится в тесной связи с политическим истеблишментом. Также политические и правовые научные работы позволяют понять вопросы относительно легитимности институтов, которая представляет собой необходимое условие позитивного функционирования общества в целом и его институтов. Более того, сами основоположники институциональных теорий XIX-XX вв. в основном предлагали правовые интерпретации этих социальных установлений, задающих образцы регулятивных процессов.

Следует уточнить, что формальные институты представляют собой юридически и экономически оформленные структуры, способствующие воспроизводству общественных практик. Отмеченный нами юридический аспект прямо подчеркивает наличие формальных «правил игры» и осуществления взаимодействий, которые, как правило, предписывающий и разрешающий характер. При этом анализ институциональных структур свидетельствует, что институты, используемые в нормативном аспекте, «не диктуют каждый шаг субъекта, действующего в рамках института. Они предоставляют ему определенное пространство поведения, зачастую – весьма обширное, ограничивая только пределы допустимого. Возможные действия социального актора в рамках этого пространства можно было бы описать совокупностью многомерных траекторий в неком пространстве возможностей» ^[50].

Напомним, что неформальные институты охватывают неписаные кодексы и нормы, культурные механизмы передачи информации. Будучи заключенными в рамки определенного социокультурного пространства, неформальные институциональные ограничения обеспечивают «воспроизводство привычных форм обмена и интеракций, возможна непрерывность в ходе длительных социальных изменений». Как пишет К.И. Ярулин, «формальные институты возникают обычно на базе уже установившихся в обществе социальных практик путем их юридического оформления. В этом случае формальные институты соответственно служат для устранения споров по содержанию и истолкованию неписаных законов, снижая издержки пользования институтами» ^[50].

В самом деле, формальные и неформальные институты будет проще понять через их взаимодействие. Учитывая, что последние несут в себе ценностно-окрашенные модели, что во многом определяет динамику первых, результаты политико-правовых институциональных исследований витальны для фундамента общества в целом, поскольку повальные дисфункции и разрушения социальных установлений несут ярко выраженный негативный эффект. Вдобавок, политико-правовые работы, за счет их преимущественно эмпирической ориентации, отражают общую заинтересованность властей и уровень развития того или иного государства в соответствии с господствующими в определенный момент истории представлениями о наиболее приемлемых конфигурациях институтов.

Ключевыми функциями институционализации с позиции государствоведческого подхода являются: (1) Консолидация, гармоничное сосуществование и согласование интересов и поведения разных социальных групп, придерживающихся порой взаимоисключающих ценностей, (2) Регулирование и предупреждение общественных противоречий; (3) Удовлетворение совокупных потребностей большинства населения при учете интересов меньшинства; (4) Справедливое распределение материальных и нематериальных благ между членами сообщества, регулирование трудовых и производственных отношений; (5) Сохранение и преумножение духовных элементов культуры; (6) Создание наименее конфликтных условий для дальнейшего развития государственной системы правления и общественной организации ^[32].

Ранее мы писали, что с позиции юридических наук «содержание института раскрывается через систему формально закрепленных правовых образований, законов и норм, выполняющих регулятивные функции применительно к определенным разновидностям общественных отношений» ^[30]. В свою очередь политические работы сосредоточены на том, что содержание института напрямую зависит от специфики общественного и экономического развития того или иного государства достаточно подвижно и будет различным в конкретный исторический период. В самом общем виде политологи дают следующее понимание институтов – это «историческая, нормативно и структурно оформленная и воспроизводимая модель общественных взаимоотношений, реализующихся при условии наличия феномена политической власти, исторически и культурно определенного общества людей» ^[30].

Генезис и развитие институциональных теорий в рамках этого синтетического государствоведческого подхода берет свое начало от французского мыслителя М. Ориу, подчеркивающего долговечный характер существования институтов. Этот ученый выделял два типа институтов – корпоративные (учреждения и органы власти) и вещные (нормы права). Характерно, что предлагаемая классификация будто высвечивает приоритет политико-правовой сферы на другими. Это объясняется тем фактом, что Ориу попросту не проводит никакой структуризации учреждений, дихотомически выделив «политическое» и «остальное», включающее в себя все другие объединения. В свою очередь, не имея собственного организационного начала, нормы права как вещные институты используются повсеместно и выступают мощнейшим инструментом для упорядочивания и урегулирования общественной жизни на формальном уровне. Для нашего исследования принципиальную значимость приобретают следующие тезисы Ориу: (1) Институты – это всегда идея осуществления каких-либо практик, которые (2) имеют сложную организационно-функциональную систему; (3) Регуляция функционирования самих институтов имеет формальную (право) и неформальную (мораль, обычаи, традиции) нормативную природу ^[67].

Наибольшее распространение в этом направлении получили следующие интерпретации институтов: (1) Институт как публичная система правил, определяющих роль и статус (Дж. Ролз), (2) Институты – это коллективные действия, связанные с контролем, освобождением и расширением действий индивидов (Дж. Коммонс), (3) институты представляют собой высшую степень господствующих и стандартизированных привычек в том или ином обществе (У. Митчелл) ^[89]. Нетривиальной для политико-правого корпуса исследований является социологическая трактовка института Я.-Э. Лейна и С. Эрссона, которые понимают под ним организации, включающие релевантные нормы вкупе с элементами реализуемых в конкретном обществе властных практик ^[78]. В принципе эти четыре политико-правовых определения института можно свести к совокупности воплощенных в определенной организационной форме ролей и статусов, предназначенных для удовлетворения потребностей конкретного социума.

Для более точного понимания специфики данного направления можно обратиться к мнению Г. О`Доннелла, который определяет интересующий нас объект в качестве коллективного действия по управлению, прежде всего, связанных с либерализацией и расширением поля индивидуальных действий, которые позволяют упорядочить воспроизводимые образцы взаимодействия <sup>[85]</sup>. В о`доннелловской трактовке институтов весьма рельефно выделяется приоритет западных институтов, сопряженных с формированием гражданского общества и распространением либерально-демократических идей и ценностей. В связи с этим невольно задумываешься о том, почему же предложенные зарубежными теоретиками креативные интеллектуальные конструкты к сегодняшнему дню не привели к повсеместному установлению соответствующих универсальных либеральных порядков «открытого доступа» несмотря на практически повсеместное становление и функционирование экономических институтов рыночного типа ^[21]. В самом деле, в своих работах мы не раз отмечали, что еще с эпохи Нового времени данный вариант институциональных конфигураций появился первым и был тесно связан с производством и социализацией (в значении одобрения и легитимации) идей, ставших релевантными вызовам своего времени социальными инновациями. В итоге они привели Западный мир к успешным институциональным преобразованиям и очевидным преимуществам, причем одновременно в нескольких сферах. В этом контексте очень уместно привести концепцию института М. Дюверже, вложившего в дефинируемый термин «совокупность идей, обычаев и ценностей, нормативным образом и на основе коллективных представлений организующих упорядоченные структурные модели» ^[60], к которым он относит выборы, общественные движения, парламент и т.д.

Вне всякого сомнения, результаты политико-правовых институциональных исследований дополняют подходы других социально-гуманитарных наук. Однако и политическая, и правовая наука в большей мере нацелены именно на обсуждение нормативных представлений, лежащих в основе конструирования институтов и их функционирования. Становясь частью конкретной культуры, интеллектуальные конструкты определяют рамки создания, обновления и упразднения институтов в соответствии с вызовами времени для того или иного общества.

Постоянное развитие норм права оказывает огромное влияние на предлагаемые идеалы моделей институтов, конструирование которых в определенном контексте, как правило, осуществляют обладающие властью и входящие в определенную коалицию субъекты. На этот счет Норт вполне корректно замечает, что институты невозможно ощутить, поскольку они являются не чем иным, как конструкциями, создаваемыми человеческим сознанием ^[82]. Заняв соответствующие ниши, представители политического истеблишмента занимают сторону государства, которое, возвышаясь над другими акторами, становится мощным внешним средством ограничения и обеспечения принуждения, что совпадает с нортовским мнением. В соответствии с законами политики те, кто добился власти, стремятся стабилизировать, а в идеале и укрепить свое положение в долгосрочной перспективе, опять-таки балансируя между откровенным эгоизмом и всецелым служением социуму – и здесь важно уточнить, что данные состояния общественного устройства являются идеальными и в принципе невозможны для реализации и наблюдения. Разумеется, что воплощение функциональной направленности учреждаемой конфигурации институтов будет более эффективной, когда индивидуальные потребности властных акторов будут совпадать с общественными.

Идеи институтов, господствующие в конкретном государстве, вкупе с неформальными нормативными регуляторами рациональным образом легитимируют желаемые модели социального порядка, которые вводят властные акторы, руководствуясь имеющимися знаниями об институциональной среде и оценками о состоянии ^[18]. Группы влиятельных субъектов, ставя под сомнение целесообразность обращения к устоявшимся идеям, высвечивая абсолютную правоту своих, стремятся создать и учредить на государственном уровне собственные системы действующих представлений о том, того, что приобретает характер должного. Однако учитывая природу права, такие реформы (в отличие от политического направления) проходят по эволюционному, а не революционному пути, отражая историю социального развития. Легитимированные варианты институционального порядка обладают различными критериями эффективности, а их инструментальное значение проявляется «несколько позже, когда в обществе начинают доминировать целерациональные модели социального действия» ^[11].

Эмпирические исследования, в которых показана привязанность институтов к определенному государству, всегда высвечивают их идеальную и реальную природу, что позволяет увидеть уникальные сочетания нормативных представлений, устоявшихся паттернов взаимодействий и властных притязаний влиятельных субъектов. Вторичная рефлексия над смыслом создания того или иного института открывает исследователям широкие аналитические возможности. Ее необходимость заключается в том, что они сами являются не только правилами, но и воплощением определенных смыслов, задающих направления социальным взаимодействиям. Осознавая институты как интерсубъективные установления, люди получают ответы насчет того, насколько успешно эти институты вписываются в собственную логику развития – логику соответствия современности. Анализ фундаментальной работы И.Е. Дискина свидетельствует, что для государств рисковыми могут оказаться как стремление к реализации слишком прогрессивных, так и отстающих моделей институционального порядка ^[11].

Дж. Марч и Й. Ольсен также советуют государствам критически относиться к универсальному рецептурному характеру институтов, предостерегая соответствующих акторов, что предлагаемые готовые шаблоны институциональных моделей, эффективно функционирующие в рамках одного общества, могут привести к негативным и даже разрушительным последствиям, что не будет соответствовать интересам как самих субъектов социальных преобразований, так и населения ^[80]. Таким образом, потребности в собственно политико-правовых преобразованиях могут возникнуть сугубо ввиду его несоответствия определенным тенденциям развития самого государства, а масштаб реформ детерминирован объемом диагностированного пробела. Неудачи рефор часто объясняются игнорированием факта того, что Организация власти и структура властных отношений всегда уникальны ^[35].

Данное направление изучения институциональных теорий способно обеспечить понимание того, что сознательное проектируемые формальные институты обладают широким потенциалом для преобразования неформальных структур, тогда как сегодня в странах полупериферии и периферии широкое распространение и реальные преимущества имеет стихийное институциональное творчество. По мнению Э. Де Сото, такой подход к социальным трансформациям является свидетельством того, что общество находится в состоянии институционального кризиса, который хоть и не приводит к установлению анархии, но делает институты менее устойчивыми, усугубляя их дисфункциональность ^[59].

Таким образом, данное направление научного поиска говорит о значимости одновременного учета формальных и неформальных институтов при организации общественной жизни, а также обязательному рассмотрению проблематики в контексте государственных реалий. Взаимодействие формальных и неформальных институтов приводит к порождению нормативно-правовой базы.

Анализ дисциплинарных подходов, представленных в англоязычной и отечественной литературе, показал, что социально-гуманитарные науки не упускают из виду институциональную проблематику, внимание к которой изменяется в зависимости от ситуации, складывающейся в конкретном дискурсе. Однако внушительное по своему объему пространство эмпирических исследований институтов свидетельствует о том, что практически в каждой работе, относящейся к их дисциплинарному осмыслению, видно, как авторы рассматривают терминологию, пытаясь отграничить его от других наук. Сегодня институты, составляющую инфраструктуру взаимодействий, в большей степени становятся объектом внимания со стороны экономистов, которые рассматривают их преимущественно в связи с обладанием определенными видами благ, для чего необходимо также учитывать имеющийся в определенном обществе набор норм и правил. Следовательно, экономические исследования институтов позволяют увидеть тесную взаимосвязь с определенной конфигурацией политико-правовых установлений и найти эффективные способы и формы взаимодействия с ними. В то же время, сами экономисты неоднократно подчеркивают, что любые рациональные действия акторов, которые преследуют максимальную полезность, все же ограничены заданными «правилами игры» (Уильямсон) ^[95]. Привнесение элементов других наук позволяет выйти на междисциплинарность, которая указывает на значимость рассмотрения институтов какой-либо сферы в их взаимосвязи со всей средой. Наконец, следует отметить, что тесные связи данной области научного поиска с нейронауками способствуют формированию такого мейнстримного направления исследований, как «поведенческая экономика», имеющей дело с когнитивной подсистемой человека и тем, какие идеи в реалиях общества массовых коммуникаций при повсеместном распространении новой информации и знаний являются действительно важными.

Исследования институтов в социологии, у которой экономисты заимствовали проблемное поле, начались с самого зарождения этой науки. Уже отмеченное расширение объекта, достаточно часто в рамках данной дисциплины присутствуют взаимоисключающие по своим основаниям методологии, приводящие к контрастным определениям и объяснениям и в итоге к несопоставимости результатов институциональных исследований. В то же время, «организационное» понимание институтов свидетельствует о множественных пересечениях проводимых социологами рассматриваемых исследований. Подобное наложение одного предметного поля на другое только создает дополнительные сложности при анализе исследовательских программ, усугубляя статичность теорий и отсутствие новых рабочих определений. Сильную разобщенность во взаимопонимании и отсутствие ясности критериев можно также наблюдать при обращении к социологическим классификациям и типологизациям институтов. Однако помимо этой путаницы социологическое направление институциональных исследований плодотворно при анализе официально закрепленных и сложившихся в конкретном обществе неформальных правил. Это позволяет вскрыть тесную связь институтов с контекстом и социальным конструктивизмом и тем самым избежать излишнего формализма объяснения взаимодействий, который можно наблюдать в экономических и политико-правовых работах.

Институциональные исследования, относящиеся к политико-правовой сфере, хоть и оказываются перегруженными их юридической интерпретацией, они являются плодотворными, как минимум, по двум причинам. Во-первых, проводимые ими обращения к истории позволяют ответить на вопросы, где, как, кем, когда и почему были выбраны конкретные институты и на этом основании оценить эффективность идей, способствовавших в определенное время институциональным преобразованиям посредством анализа функционирования сформированных в том или ином обществе установлений, для чего, разумеется, необходима разработка критериев исследования. Во-вторых, в условиях качественных разрывов развития между странами ядра с полупериферией и периферией, политико-правовые исследования при изучении функционирования институтов все чаще обращают внимание на конвенционально вырабатываемые индивидами неформальные нормы, без учета которых институциональное проектирование и их последующие преобразования вряд ли окажутся эффективными. В то же время, анализируя данное направление, можно сформулировать мысль, что отставание между Западом и остальным миром объясняется уникальными способностями первого воплощать идеи в институциональную реальность, что обеспечивает ему солидный цивилизационный отрыв от других стран.

Во многом масштаб проблемы и ограниченность объема исследования не позволяют дать всестороннее и детальное освещение проблематики институтов в других дисциплинах (кибернетика, культурология, математика, психология), где предлагающие особые версии институтов исследования только-только начинают свое оформление. Следовательно, сегодня правомерно говорить о «разных институционализмах», поскольку дисциплинарные подходы все чаще углубляют дифференцированное понимание институтов в социальной реальности. В данной работе показано, что, как правило, большинство институциональных теорий концентрируется вокруг генезиса и трансформаций этих установлений. Социологическое понимание институтов допускает использование взаимоисключающих трактовок ввиду допущений при выборе методологических оснований. Безусловно, для науки широта такого понимания институтов имеет положительные и отрицательные исследовательские последствия и не дает возможностей для адекватного построения валидных теорий, предлагая взамен нестрогие «всеядные» интерпретации.

По нашему мнению, институты в дисциплинарных теориях также не могут быть охарактеризованы в полной мере, поскольку не уделяют должного внимания институциональному аспекту в связи с глобализацией, цифровизацией, геополитическими детерминантами и иными мегатрендами. В соответствии с новыми реалиями проявляется актуальность рассмотрения институтов, что, учитывая прикладную направленность современных исследований, задает необходимость выявления предельных оснований института, разработать которые можно посредством философского инструментария.