Постправда и повседневность. К проблеме определения понятия «постправда»

Исследование проводится при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 19-311-90016 (Трансформация кинематографа как репрезентативной системы в эпоху "постправды". Конструирование повседневности в игровом и документальном кино)

Понятия «достоверность», «правда», «истина» сегодня находятся в шатком положении. Картезианский скептицизм превратился в форму радикального отрицания. Постмодернистское развоплощение единого обернулось философией спекулятивного реализма. Понятие «постправда» появляется как, своего рода, механизм изобличения всего, что претендует быть правдой, поскольку правда невозможна в мире тотального изобретения образов. Но это не значит, что место правды и достоверности не оказалось занятым некой игрой смыслов. Подобно формуле истины без истины, предложенной Аленом Бадью в «Манифесте философии» ^[3], появляется формула правды без правды или правды как «полуправды» ^{[4, с. 66]}. Станислав Шурипа определяет понятие «постправда» как характерный для XXI века «режим функционирования смысла» ^{[4, с. 65]}, как «ложь, которая воспринимается в качестве правды даже после того, как была разоблачена в качестве лжи» ^{[4, с. 65]}.

Определения понятия «постправда» часто сводятся к проблеме манипулирования общественным мнением в различных медиа. В публикациях социологов и политологов понятие рассматривается в политическом контексте и связывается с различными событиями и процессами, которые особым образом оформляются в реальности политической коммуникации. С расширением «каналов коммуникации» ^{[8, c. 40]} растет «объем информации, передаваемой многочисленными источниками, не всегда заслуживающими доверия» ^{[8, с. 40]}. Центральными для исследования понятия «постправда» в данном случае становятся проблема доверия к сообщениям в медиа, и проблема достоверности той реальности, которая оформляется в данных сообщениях.

Нужно учитывать, что в современной социальной и гуманитарной академической среде понятие «постправда» остается весьма гипотетическим и условным, в связи с этим недостаточно теоретически разработанным, а также не имеющим на данный момент хоть сколько-нибудь исчерпывающего философско-культурологического определения. При этом частота упоминания данного термина в различных текстах о современной культуре способствует актуальности исследования на эту тему.

Представляется необходимым расширить проблематизацию постправды за пределы анализа политического дискурса в медиапространстве. Часто возникающее в академическом пространстве словосочетание «эпоха постправды» создает потребность более подробно прояснить значение понятия «постправда» для современной культуры в целом. Для этого необходимо понимать концептуальные истоки возникновения понятия и его онтологическое содержание: проблематизацию достоверности любого сообщения.

Научная новизна данного исследования состоит в попытке проследить генеалогию постправды в логике повседневного мышления и коммуникации.

Целью статьи не является попытка дать точное и всеобъемлющее определение понятия «постправда». Это не представляется возможным не только в силу ограниченного объема статьи, но также и по причине специфики самого понятия и совокупности явлений, которое оно описывает. Данная статья – попытка проблематизировать понятие «постправда» через соотношение его характеристик с логикой повседневного мышления, чтобы выделить некоторые основные тенденции культуры постправды.

Центральная гипотеза исследования заключается в том, что повседневность становится сегодня источником опыта, восприятия и мышления, осуществляющегося в логике постправды.

Постправда как режим функционирования смысла – это смещение границы между истинным и ложным, своеобразное преодоление данной дихотомии, преодоление, говоря словами Алена Бадью, «метафизической стихии убежденности» ^[3] в безусловной истинности чего-либо, поскольку таковой не может быть.

По своему содержанию понятие «постправда», а точнее явление, характеризуемое данным термином не является эксклюзивным для XXI века, хоть оно и возникло в научном и публицистическом дискурсе на волне различных политических событий в 2016 году. Уже в философии XX века, а в особенности в постструктуралистских теориях проблема «отсутствия», а точнее «подмены» истины становится своего рода лейтмотивом. «Постправда» отсылает нас к теории симулякров, предложенной Ж. Бодрийяром, «Обществу спектакля» Э. Ги Дебора, cингулярной субъективности Ж. Делеза, антифилософии А. Бадью и другим теориям.

Культура постправды фиксирует онтологическую проблематику достоверности любого образа или сообщения в современном мире, подчеркивая принципиальную конструируемость сообщения, являющегося по своей сути симулякром, а также «кризис факта и падение объективности» ^{[9, c. 54]}. В основании понятия «постправда» лежит проблематизация достоверности в связи со стремительным развитием и расширением коммуникативной среды. В этих условиях непосредственное переживание практически полностью «оттеснено в представление» ^{[6, c. 15]}. Поэтому данное понятие относится не только к политической реальности, но и оказывает влияние на культурную, художественную и повседневную. Таким образом, проблема «постправды» не сводится к политическому дискурсу и проблеме манипуляции фактами в СМИ. Под вопросом оказывается статус факта и специфика восприятия и конструирования «реальности» при помощи медиа.

В контексте проблематизации постправды имеет значение развитие коммуникативных сетей и масс-медиа, которые непосредственно влияют на повседневное восприятие реальности человеком. «Постправда возникает в результате небывалово проникновения технических и рыночных сил в ткань жизни, из смешения желания и знания» ^{[4, с.67]}. Например, появление кинематографа, по мнению Ж. Делеза, А. Базена, способствовало появлению новой субъективности, для которой характерен деиндивидуализированный, коллективный способ восприятия.

О. Аронсон в предисловии к сборнику «Силы ложного. Опыты неполитической демократии», рассуждая о понятии «ложное» и его роли в изменениях, происходящих в современной культуре утверждает: «…дело не в том, что какие-то изменения ещё недостаточно осмысленны и, казалось бы, именно поэтому представляются несущественными, а в том, что именно несущественное и есть то место, где может происходить изменение» ^{[2, c. 9]}.

Парадоксальным образом, условием постправды является не недоверие, а отсутствие всяческого сомнения, которое также свойственно естественной установке сознания ^[10]. Таким образом, можно предположить, что корни постправды располагаются в повседневной жизни, восприятии, фоновых практиках, способах коммуникации и распространения суждений. Здесь важно учитывать логику массовой культуры, в которой «истина, ценность и клише оказываются практически неразделимы» ^{[2, c. 12]}, а также особенности современной повседневной «фоновой» коммуникации и «фонового» потребления. «Массовое общество наполнено стереотипами, образами непрерывно действующей нерефлексивной повседневности, к которой причастен каждый» ^{[2, c. 12]}, но при этом всё вышеперечисленное, будучи представлено в образе «создают ощущение тотальной фальши, симуляции, обмана» ^{[2, c. 13]}.

Постправду в данном контексте можно охарактеризовать как воспроизведение в образе стереотипов повседневности. Существование смысла в режиме постправды парадаксально. Это связано с тем, что массовому обществу большую часть времени свойственно мышление вне критической, художественной или научной установки, а именно повседневное мышление. Но повседневность неоднородна и не сводится к однозначным «раз и навсегда» зафиксированным предписаниям и нормам. Даже стереотипам свойственна некоторая изменчивость, которая приводится в движение не только глобальными историческими и культурными переменами, но и локальным ежедневным взаимодействием между людьми, группами, вещами.

При этом повседневная жизнь с развитием медиа также всё больше уходит в область представления и переживает медиатизацию (социальные сети, видеохостинги и т.п.). Данной теме сегодня посвящено много исследований в сфере философии культуры ^[7] и социологии. Вымысел растворен в реальности повседневной жизни, которая является многослойной структурой, наполненной различными смыслами: идеологиями, моралью, социальными статусами, ролями и предписаниями. Повседневность, как и сама реальность, становится чем-то зыбким и неопределенным в своем онтологическом статусе. Не остается никакой другой социальной реальности, кроме изображаемой.

Г. Гарфинкель вводит понятие «фоновые ожидания», которые в обыденной жизни человек использует как схему интерпретации тех или иных действий или высказываний. То, что в работах Щюца определялось как схемы референции или типизации опыта, содержащиеся в социальном, семиотическом (знаковом) и феноменальном измерении повседневности. Повседневная жизнь обладает характеристикой самоочевидности и безусловности как раз за счет того, что соответствует фоновым ожиданиям.

Благодаря «фоновым ожиданиям», реальные явления «…становятся узнаваемыми и понятными… как явления-знакомых-событий» ^{[5, c. 47]}. Эти ожидания не поддаются описанию и не заметны для человека в естественном состоянии сознания несмотря на то, что все его ежедневные действия совершаются на их основании. Именно фоновые ожидания придают банальным сценам знакомый и обыденный характер и обуславливают потребность в образах, которые обладают характеристиками постправды. Это, в свою очередь, плюрализм, фрагментарность, потребительский характер истины, инструментальность, ситуативность, постпубличность как среда, в которой люди осуществляют коммуникацию опосредованно, используя страницы в социальных сетях в качестве аватаров ^{[4, с. 70]}. В сфере культуры выступать метафорой постправды может кино, поскольку характер актуального переживания, монтаж (фрагментарность, множество мгновенных срезов движения и т.п.) и аффективность свойственны ему в той же степени. Помимо дискредитации объективности, культура постправды возвращает автору право на субъективную правду, достоверность которой теперь находится на одном уровне с достоверностью репортажной сьемки.

Постправда проблематизирует сам статус факта и понятия «реальность». Недоверие к «репортажным», «документальным» образам порождает реабилитацию художественной истины. Возвращение к повседневной реальности через переописание и конструирование – важная тенденция современных художественных практик.

Ещё одна тенденция – это реабилитация обыденного, субъективного опыта через признание ценности субъективной искренности и «обнажение жизни "как она есть на самом деле", без идеологий» ^{[9, c. 55]}. В культуре постправды сосуществуют одновременно признание истины аффекта и принципиальное недоверие официальной информации, сообщениям СМИ, всему, что по своей форме претендует на статус «правды», статус достоверного изображения действительности. Отсюда возникает реабилитация художественного языка, способного поставлять истину в условиях «отсутствующей истины».

Зара Абдулаева в работе «Постдок. Игровое/неигровое» описывает специфику постдокументального кино, для которого как раз и свойственно освобождение документального киноязыка и его движение в сторону смешивания с игровым кинематографом. Зритель уже не доверяет изображению, которое избегает ценностного, феноменологического содержания. Больше доверия теперь вызывает художественный, субъективный взгляд на реальность, в которую нужно погрузить субъекта-зрителя. Абдулаева утверждает о появлении «новой достоверности», возникающей «благодаря иллюзии задокументированной реальности… авторы постдокументальных произведений осваивают границы между вымышленным и неигровым, но не стирают их» ^{[1, с. 321]}.

В обыденном представлении есть тенденция использовать термин «постправда» в ценностно окрашенном, негативном ключе. Но обращение к работам некоторых современных авторов, близких к данной теме, показывает, что культура постправды – явление чуть более сложное и многогранное, не сводимое только лишь к манипуляции общественным мнением и лжи в средствах массовой информации. Постправда выступает также условием преодоления дихотомии истина/ложь в повседневной жизни. В культуре постправды возникает тотальное недоверие к медиа (особенно к тем сообщениям, которые претендуют на достоверность, например, документальное кино). Это способствует возникновению «новой достоверности», реабилитирующей повседневный, субъективный опыт, художественный язык (постдокументальное кино). Происходит своеобразное разоблачение тотальной симуляции через конструирование в медиа реальности индивидуального, субъективного восприятия. Дальнейшие перспективы развития данной темы, по мнению автора, расположены в области анализа конкретных кейсов: произведений искусства, фильмов, сообщений в различных медиа.