Влияние процедурных особенностей конституционного контроля на стиль аргументации: сравнительное исследование

Чирнинов Алдар Мункожаргалович кандидат юридических наук старший научный сотрудник отдела права Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук, доцент кафедры конституционного права Уральского государственного юридического университета имени В.Ф. Яковлева 620990, Россия, Свердловская область, г. Екатеринбург, ул. Софьи Ковалевской, 16 Chirninov Aldar Munkozhargalovich PhD in Law Senior Researcher, Institute of Philosophy and Law of the Ural Branch of the Russian Academy of Sciences; Associate Professor, Ural State Law University named after V.F. Yakovlev 16 Sofya Kovalevskaya str., Yekaterinburg, Sverdlovsk Region, 620990, Russia chir-aldar@yandex.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 19-311-60022 «Теория и методология конституционно-судебной аргументации: сравнительно-правовое исследование».

Введение

Любой исследователь, внимательно следящий за отечественной и зарубежной практикой органов конституционного контроля, может по отдельным фрагментам их решений без проблем идентифицировать, применительно к какому конституционному правопорядку высказаны представленные суждения. И дело даже не в том, что глаз исследователя обязательно наткнётся на название конкретного государства или реквизиты принятого в нём нормативного акта, а в том, что каждый орган конституционного контроля со временем вырабатывает собственный, ни с чем не сравнимый стиль аргументации. Этот стиль, во многом складываясь стихийно, является отражением господствующих в государстве правовых традиций, особенностей юридического мышления, характера превалирующих социальных практик и т. д. Вместе с тем не менее значимое влияние на стиль аргументации оказывают конкретные процедурные правила, опосредующие конституционный контроль и которые в совокупности образуют институциональную среду нормоконтрольной деятельности.

Нужно заметить, что определение и учёт того, как процедурно-процессуальная форма обрамляет традицию обоснования конституционно-судебного решения, имеют важное прикладное значение, поскольку позволяют эффективнее выстраивать аргументационную стратегию при подготовке обращений в органы конституционного контроля и ведении конкретных дел, а также формулировать взвешенные предложения по совершенствованию нормативных параметров конституционно-контрольной деятельности. Соответственно, цель настоящего исследования заключается в том, чтобы выявить и проанализировать процедурные особенности конституционного контроля, оказывающие существенное влияние на содержание аргументационных приёмов, методик и техник, а также обозначить аргументационные паттерны, возникающие в практике конституционного правосудия под влиянием институциональных факторов.

В качестве отправных точек исследования будут использованы: модель конституционного контроля; процедура рассмотрения дел, включая особенности постановки вопросов, адресуемых судьями участникам судебного разбирательства; общедоступность текстов процессуальных документов; традиция изложения текста судебного решения; количество судей, коллегиальный порядок принятия решения и содержание института особого мнения. Эмпирической базой исследования служит опыт организации конституционного контроля в России, Австралии, Австрии, Германии, Израиле, Испании, Италии, Канаде, США, Тайване, Франции и ЮАР.

Институциональная среда конституционного судебного контроля и стиль аргументации

Понятие аргументационного стиля встречается в исследованиях, посвящённых проблемам теории и практики аргументации, довольно редко, и связано это прежде всего с тем, что им принято обозначать преимущественно внешние атрибуты коммуникации. Однако в последнее время начали появляться работы, выполненные представителями прагма-диалектической школы аргументации, в которых обосновывается необходимость расширения объёма упомянутого понятия путём включения в него не только стилистики предъявления аргументов, то есть сугубо презентационного компонента, но и содержательных аспектов, имея в виду эффективность тех или иных аргументационных действий для убеждения соответствующей аудитории. В этом плане аргументационный стиль призван отражать паттерны аргументации, складывающиеся в рамках конкретного дискурса _{^{[25, p. 163–165]}.}

Модель конституционного контроля. Начнём анализ с используемой модели конституционного контроля. Как известно, судебный контроль за конституционностью нормативных актов может осуществляться по американской и европейской модели. Американская модель, выстраиваясь на началах децентрализации, решительно отвергает, в отличие от своего европейского (централизованного) аналога, предварительный и абстрактный контроль _{^{[9, с. 52, 56]}}, в результате чего возникают очевидные расхождения в подходах к обоснованию конституционно-судебных решений.

Итак, говоря о предварительности контроля, следует заметить, что если орган конституционного правосудия вправе проверять лишь не вступившие в силу нормативные акты, как это было, например, во Франции до реформы конституционного производства в 2008 году _{^{[13, p. 328]}}, то он лишается возможности оценивать нормативные веления в их правоприменительной перспективе, а интерпретационная активность ординарных судов снимается с конституционно-контрольной повестки. Напротив, в государствах, где практикуется исключительно последующий контроль, например в США, конституционные дефекты принято выявлять в динамике правового регулирования, с обязательной демонстрацией производимого им нормативного эффекта, а абстрактно-гипотетические угрозы, если они не материализовались в конкретном деле, принято оставлять за скобками. Всё это объясняется тем, что лицо, оспаривающее конституционность нормативного акта, обязано продемонстрировать свою процессуальную правоспособность (standing), выражающуюся, в частности, в стремлении возместить (предотвратить) реальный вред, который возникает в результате действия неконституционной нормы _{^{[24, p. 71–72; 15, p. 918]}}.

Далее, в связи с тем, что в децентрализованной модели конституционный контроль может осуществлять любой суд, рассматривающий и разрешающий конкретный спор, а не единый специализированный орган, возникает – наряду с государственными органами, конституционность актов которых оспаривается, участниками судебного процесса, юридическим сообществом, обществом в целом и т. д. _{^{[11, p. 2022–2023]}} – дополнительный адресат аргументации. Как несложно заметить, новую аудиторию формируют вышестоящие суды, уполномоченные осуществлять ревизию решений нижестоящих судов.

Очевидно, что в условиях инстанционности нижестоящие суды становятся более восприимчивыми к аргументам, конструируемым с опорой на правовые позиции высшей судебной инстанции, ибо они обязаны в своей деятельности следовать конституционным эталонам и стандартам, формулируемым в её практике. В связи с этим возникает несколько парадоксальная ситуация, когда в конституционно-судебном дискурсе, по сути, легитимизуется апелляция к авторитету, то есть к источнику, рассуждения которого не всегда отвечают требованиям рациональности (вследствие чего, кстати, и фиксируется ошибка в аргументации). Разумеется, нижестоящие суды, памятуя о порочности слепого следования авторитету, могут сформулировать собственный вариант решения конституционной проблемы и вступить тем самым в своеобразный аргументационный диалог с высшей судебной инстанцией. Однако поскольку в этом диалоге последнее слово всё равно остаётся за вышестоящим судом, возникает необходимость тщательного обоснования пока ещё неортодоксальной позиции. Видимо, поэтому развитость, например, техники различения (distinguishing) нужно связывать не только с наличием прецедентных начал в праве, но и с децентрализованным характером конституционного контроля.

В централизованной же модели, поскольку конституционно-судебную практику формирует один орган и поскольку возможность обжалования его актов отсутствует, следование решённому (stare decisis) или, точнее сказать, «приверженность доктрине jurisprudence constante» _{^{[1, с. 21]}}, становится предметом лишь самоконтроля. В связи с этим конституционный суд может особо не утруждать себя приведением мотивов, побудивших его изменить ранее принятый подход, и позволить себе роскошь не афишировать этот момент _{^{[21, p. 638]}}. В самом деле, зачем ему это делать, если последующую конституционно-судебную практику всё равно будет формировать он сам?

Говоря об аудитории, которой посредством текста судебного решения адресуются конкретные аргументы, важно помнить, что отсутствие специализированного органа конституционного контроля (конституционного суда, совета, трибунала и пр.) ещё не свидетельствует о том, что конституционный контроль осуществляется на децентрализованных началах. Яркий тому пример – судебная система Израиля, которую возглавляет единый Верховный суд, выступающий в двух ипостасях: с одной стороны, в качестве высшей судебной инстанции для нижестоящих судов и, с другой стороны, в роли Высокого суда справедливости (High Court of Justice), уполномоченного осуществлять конституционный контроль в качестве первой, последней и единственной судебной инстанции _{^{[18, p. 475]}}. На постсоветском пространстве такая модель используется в Кыргызской Республике, где в рамках Верховного суда функционирует Конституционная палата _^[29].

Следует также отметить, что так как американская модель предусматривает только конкретный нормоконтроль, суды демонстрируют бóльшую склонность решать вопрос о конституционности проверяемой нормы лишь в той мере, в какой этого требует разрешение конкретного дела. Централизованная же модель, если она реализуется в абстрактном порядке, не обременена правоприменительным контекстом, а потому аргументация и выстраиваемые рассуждения могут простираться далеко за пределы поставленной проблемы. Стилистическим следствием обозначенных различий становится то, что централизованная модель конституционного контроля преисполнена правотворческим пафосом, тогда как децентрализованная модель продуцирует более приземлённый, правоприменительный характер рассуждений. Недаром в американской модели суд с формальной точки зрения лишь отказывается применять неконституционную норму _{^{[9, с. 54]}}, в то время как специализированные органы конституционного контроля вправе вовсе изъять нормативное веление из системы действующего правового регулирования.

Процедура рассмотрения дел. Устойчивой тенденцией развития института конституционного контроля стало активное внедрение письменного производства. Ключевой предпосылкой к этому служит характер вопросов, рассматриваемых конституционными судами. Поскольку последние призваны решать преимущественно вопросы права, а не факта, адекватное разрешение дела не всегда требует проведения слушаний по нему. Действительно, чтобы представить убедительные юридические аргументы, необязательно их проговаривать. Неслучайно судья Конституционного Суда России Г.А. Гаджиев, отвечая на вопрос о том, «насколько сильно влияют выступления сторон» на процесс принятия решения, отметил, что «раз на раз не приходится», и добавил: «Иногда мы можем услышать полезную дополнительную фактологическую информацию. Но что касается правовых аргументов в устных выступлениях, то их влияние не очень большое» _{^{[4, с. 11]}}.

Вместе с тем обозначенная тенденция практически не проявляется в государствах, принадлежащих англосаксонской правовой семье, поскольку господствующая в ней правовая традиция в виде признания безусловной ценности состязательных начал судопроизводства всячески препятствует внедрению инквизиционных элементов в конституционное правосудие. В той же, например, Австралии слушание по делу проводится всегда _{^{[22, p. 39]}}. Аналогичная картина наблюдается в Канаде _{^{[12, p. 165]}}, США _{^{[23, p. 729]}} и ЮАР _{^{[20, p. 573]}}.

Напротив, на европейском континенте, где исторически доминировала инквизиционная (следственная) модель правосудия, конституционный судебный контроль объективно тяготеет к письменному производству, что отчётливо проявляется, например, в Германии, Испании и Франции _{^{[8, с. 179–181]}}. При этом, что любопытно, конституционный контроль, осуществляемый в рамках правовых систем романо-германского типа, демонстрирует стремление к письменному производству независимо от того, закреплена ли устность судебного разбирательства в качестве общего правила либо же исключения. Так, с одной стороны, в Конституционном суде Австрии слушания должны проводиться по умолчанию, однако на практике они вытеснены письменным производством _{^{[14, p. 84]}}. С другой стороны, производство в Конституционном суде Испании по общему правилу является письменным, а публичные заседания могут назначаться лишь при необходимости, что, впрочем, случается крайне редко и в основном по делам, связанным с защитой конституционных прав в процедуре ампаро _{^{[21, p. 614]}}. Кстати, тенденция «канцеляризации» конституционного правосудия прослеживается и в России: «в 2017–2019 гг. в публичных заседаниях было принято 39 решений, а в заседаниях без проведения слушаний – 89» _{^{[2, с. 7]}}.

Представляется, что важнейшим преимуществом слушаний является возможность суда адресовать участникам судебного процесса вопросы и тем самым выстроить непосредственную коммуникацию с ними. Этот тезис можно продемонстрировать на примере Верховного суда США, где слушания по делу рассматриваются, прежде всего, в качестве дискуссионной площадки. Об этом наглядно свидетельствует то, что содержание судебных речей, произносимых перед высшей американской судебной инстанцией, во многом складывается из ответов на вопросы судей. Так, одной стороне в среднем задаётся от шестидесяти до восьмидесяти вопросов _{^{[5, с. 30]}}, и это при том, что на всё выступление стороны отводится не более тридцати минут _^[34]. Сами же вопросы начинают поступать сразу по ходу выступления представителей, что значительно усиливает коммуникационную составляющую конституционного правосудия.

Важно отметить, что в результате такой диалогизации конституционно-судебного разбирательства стороны получают дополнительные аргументационные возможности, поскольку, анализируя содержание поступающих вопросов, они могут понять, что на самом деле беспокоит судей в рассматриваемом деле, и попытаться в ходе изложения своей позиции расставить акценты иначе, повысив тем самым шансы склонить суд на свою сторону. Кстати, это особенно актуально в условиях, когда судьи воспринимают публичные слушания не только в качестве возможности адресовать сторонам вопросы, но и в качестве альтернативного способа коммуникации со своими коллегами _{^{[19, p. 327]}}.

В России же судья Конституционного Суда вправе задать вопрос стороне только по окончании её выступления, а следовательно, адаптировать судебную речь тяжущиеся уже не могут, что, впрочем, не лишает их возможности проговорить отдельные моменты в заключительных речах. При этом, что примечательно, в отечественном конституционном судопроизводстве не приветствуется пространное изложение вопроса, раскрывающее в той или иной мере позицию судьи, что видно по не всегда позитивной реакции председательствующего _^[28]. Вместе с тем вряд ли такое ограничение свободы выражения мнения судьи можно признать оправданным, особенно с учётом того, что вопрошающий, чтобы получить адекватный и удовлетворяющий ответ, всегда должен демонстрировать основание своего вопроса.

Общедоступность процессуальных документов. К факторам, влияющим на готовность органа конституционного судебного контроля выстраивать продуктивный аргументационный диалог с лицами, участвующими в деле, следует отнести обязательность (возможность) обнародования процессуальных документов, поступающих в суд. Очевидно, что ситуация, когда каждый может сопоставить текст судебного решения с состязательными бумагами, не может не оказывать психологического воздействия на носителей судебной власти, поскольку игнорирование веских аргументов, приводимых участниками процесса в обоснование своей позиции, может поставить под сомнение убедительность принимаемых судебных актов и, как следствие, ударить по их легитимности. Неслучайно критика решений Верховного суда США нередко выстраивается со ссылкой на процессуальные документы сторон и заключения amicus curiae (лат. – друг суда), в которых содержатся, по мнению экспертов, более убедительные аргументы. Такая возможность, разумеется, отсутствовала бы, если поступающие в Верховный суд США документы не подлежали бы обнародованию.

В целом повышение транспарентности конституционного судебного процесса является закономерным следствием трансформации традиционной модели правосудия в общественно-правовую _^[10]. Поскольку конституционно-судебное решение опосредует правовой статус не только лиц, участвующих в деле, но и субъектов, не вовлечённых в судебный процесс, становится крайне важным привлекать к обсуждению социальных проблем всех возможных интересантов и учитывать их соображения относительно конституционности проверяемых норм. Судя по информации, представленной на сайтах ведущих зарубежных органов конституционного контроля _^[30], практика публикации процессуальных документов имеет место в государствах, принадлежащих преимущественно к англосаксонской правовой семье – в Австралии, США, Южно-Африканской Республике (исключение в этом плане составляет Канада, где, впрочем, открытость разбирательства в Верховном суде обеспечивается за счёт децентрализации конституционного контроля, позволяющей сформировать представление о рассматриваемой проблеме и позициях сторон посредством обращения к текстам решений нижестоящих судов), и практически не встречается в Австрии, Италии, Испании, Франции и России, которые составляют романо-германскую правовую семью.

Как правило, обязательность опубликования процессуальных документов предусматривается в регламентах судов. Вместе с тем в некоторых государствах этот вопрос получает разрешение на законодательном уровне. Например, в статье 18 Закона о конституционном судопроизводстве Тайваня закреплено, что «после того, как Конституционный суд признаёт обращение допустимым, тексты обращения и отзыва на него подлежат опубликованию на сайте суда» _^[33].

Следует заметить, что, когда содержание процессуальных документов не доводится до широкой публики, не только повышается риск игнорирования доводов сторон, но и скудеет аргументационное поле в целом. Связано это с тем, что обнародование состязательных бумаг увеличивает шансы вступления в конституционный судебный процесс большего количества «друзей» суда, что может значительно обогатить палитру представленных аргументов. При этом имеют место ситуации, когда органы конституционного судебного контроля публикуют материалы отдельных (в основном политизированных) дел в целях поддержания доверия к суду. Так, например, в 2016 году Конституционный Суд России разместил на своём официальном сайте материалы дела о возможности исполнения постановления Европейского Суда по правам человека по делу «ОАО «Нефтяная компания «ЮКОС» против России» _^[32], мотивировав это резонансным характером спора _^[31]. Однако представляется, что публикация процессуальных документов принесла бы гораздо больше аргументационной пользы, если бы их содержание было доведено до всеобщего сведения до проведения слушания по делу, а не после.

Традиция изложения текста конституционно-судебного решения. Пожалуй, это тот самый случай, когда форма определяет содержание. Действительно, традиция структурирования конституционно-судебного решения во многом предопределяет стиль и содержание аргументации. Продиктовано это тем, что структура судебного акта не только предвосхищает алгоритм обоснования решения, но и настраивает на определённый аргументационный лад, имея в виду, что она задаёт логический коридор для выстраиваемых рассуждений и выступает тем самым одним из элементов целеполагания. Например, в постановлениях Конституционного Суда России не принято излагать позиции государственных органов, нормативные акты которых оспариваются. Как следствие, иногда складывается ощущение, что суд выступает не в качестве арбитра, призванного разрешить правовой конфликт между спорящими сторонами, но в роли субъекта, оппонирующего заявителю либо соглашающегося с ним. Такое впечатление, естественно, складывалось бы в меньшей степени, если бы Конституционный Суд России посвящал хотя бы один абзац обобщению аргументов правотворческих органов и в ходе изложения своей позиции давал им оценки. В литературе, кстати, на эту проблему уже обращалось внимание и отмечалось, что сложившийся подход противоречит принципу состязательности и равноправия сторон в судопроизводстве _{^{[7, с. 130]}}. Кроме того, Конституционный Суд России практически никогда не ссылается в своём решении на экспертные заключения и инициативные научные заключения, а также не описывает позиции и доводы приглашённых лиц.

Напротив, в государствах с более устоявшимися традициями состязательности позиции сторон и их аргументы находят отражение в судебных актах всегда. Например, в решениях Конституционного суда ЮАР можно обнаружить не только подробное изложение требований и доводов, приведённых тяжущимися и другими участниками судебного процесса, но также многочисленные ссылки на материалы дела, в том числе «на письменные документы и даже устные выступления представителей сторон» _{^{[7, с. 131]}}, с соответствующим юридическим анализом. Надо заметить, что такому скрупулёзному подходу и готовности услышать всех заинтересованных лиц в значительной степени способствует выделение в тексте судебного решения соответствующих частей, разделов, заголовков и подзаголовков _{^{[7, с. 133]}}. Таким образом, грамотное структурирование текста конституционно-судебного акта играет не последнюю роль в процессе обоснования решения, усиливая его убеждающий потенциал.

Количество судей и коллегиальный порядок принятия решения. Обратим теперь внимание на такой фактор, влияющий на процесс принятия судебного акта, как количество судей. Органы конституционного контроля принимают решение, как правило, на коллегиальной основе, что предполагает необходимость согласования воль, позиций и аргументов множества судей. Соответственно, чем больше судей участвуют в процессе составления судебного акта, тем более амбивалентной становится позиция суда. Объясняется это тем, что достижение приемлемого для большинства решения требует компромисса и уступок, которые могут снижать его регулятивный потенциал, оставлять недосказанность либо же обусловливать появление не всегда совместимых друг с другом рассуждений. Неслучайно Г.А. Гаджиев, обращая внимание на проблему суперколлегиальности Конституционного Суда России, возникшую в связи с упразднением палатной структуры, отмечал, что в зоне риска, в первую очередь, оказывается правовая определённость _{^{[3, с. 18]}}. К слову, эта ситуация усугубляется ещё больше, когда конституционно-судебное решение необходимо принимать квалифицированным большинством голосов. Например, по делам о толковании Конституции России требуется, как известно, не менее двух третей голосов судей. Впрочем, данная проблема, по-видимому, уходит в прошлое в связи с уменьшением численности судей с девятнадцати до одиннадцати _^[27].

Надо признать, что уменьшение числа судей Конституционного Суда России соотносится с опытом организации зарубежных органов конституционного судебного контроля. Так, Конституционный суд ЮАР состоит из 11 судей _{^{[20, p. 573]}}, Конституционный суд Испании – из 12 судей _{^{[21, p. 616]}}, Конституционный суд Австрии – из 14 судей _{^{[14, p. 85]}}, Конституционный суд Италии – из 15 судей _{^{[16, p. 524]}}, Верховный суд Израиля – из 15 судей _{^{[18, p. 478]}}, Федеральный конституционный суд Германии – из 16 судей, разделённых на две палаты _{^{[17, p. 365]}}, Верховный суд США – из 9 судей _{^{[23, p. 730]}}, Высокий суд Австралии – из 7 судей _{^{[22, p. 39]}}, Конституционный совет Франции – из 9 назначаемых членов и бывших президентов Пятой республики _{^{[13, p. 329]}}.

Говоря о коллегиальности, нельзя не обратить внимание на её неоспоримые преимущества. Очевидно, что рационально организованное коллективное обсуждение вопросов обогащает спектр представленных аргументов, придаёт принимаемому решению продуманность и взвешенность. Кроме того, коллегиальность выполняет важную страховочную функцию. Дело в том, что несмотря на жёсткую связанность органа конституционного контроля рамками конституции и обязанность решать исключительно вопросы права, судьям бывают не чужды политико-идеологические пристрастия, которые требуют надлежащих механизмов обуздания. Одним из средств такой деполитизации конституционного правосудия становится способ формирования органа конституционного контроля. Например, правом назначать членов Конституционного совета Франции и судей Конституционного суда Италии пропорционально наделены высшие государственные органы, причём принадлежащие различным ветвям власти, что позволяет обеспечить сбалансированность и идеологическую нейтральность принимаемых решений.

При этом усилить аргументационный потенциал коллегиального порядка принятия решений можно не только посредством нахождения «партийного» баланса, но и путём целенаправленного культивирования сотрудничества представителей академических кругов и практикующих юристов. Например, в Австрии треть судей Конституционного суда являются учёными-правоведами _{^{[14, p. 86]}}. В Израиле аргументационный плюрализм обеспечивается за счёт того, что Верховный суд комплектуется таким образом, чтобы наиболее адекватно отражать израильское общество в целом и юридическое сообщество в частности _{^{[18, p. 479–480]}}. Также нужно иметь в виду, что в федеративных государствах бывает важно гарантировать надлежащее «представительство» субъектов федерации, а потому может предусматриваться квота для кандидатов из провинции. В частности, трое судей Конституционного суда Австрии назначаются из числа лиц, проживающих за пределами Вены _{^{[14, p. 86]}}.

Содержание института особого мнения. На содержание конституционно-судебного решения и, как следствие, на стиль его изложения существенное влияние оказывают наличие института особого мнения и конкретные параметры его нормативного закрепления. Очевидно, что особые мнения судей подстёгивают конкуренцию правовых идей и создают атмосферу интеллектуальной борьбы. Естественно, что суд поставит себя в двусмысленное положение, если будет игнорировать убедительные доводы судей, не поддержавших итоговое решение. В этом смысле симптоматично, что, например, в решениях высших судов США, Канады и Израиля зачастую приводится опровержение тезисов, изложенных в совпадающих мнениях и особых мнениях судей по тому же делу. С процедурной точки зрения это объясняется тем, что в указанных судах проекты мнений своевременно циркулируют между судьями до принятия итогового решения _^[6]. В связи с этим даже отмечается, что ключевым недостатком института особых мнений выступает не столько риск подрыва авторитета суда, сколько увеличение времени, затрачиваемого на подготовку текста судебного решения, имея в виду необходимость опровержения позиции судей, оставшихся в меньшинстве, путём приведения соответствующих контраргументов _{^{[26, p. 94]}}.

Впрочем, описанная ситуация более характерна для англосаксонской правовой традиции, в рамках которой любой член судебной коллегии имеет возможность предложить решение по делу, к которому остальные судьи вправе присоединиться либо не присоединиться. В континентальной правовой традиции, где решение исходит от самого суда и где велика роль судьи-докладчика, отвечающего за подготовку итогового текста и работу с замечаниями своих коллег, конституционно-судебные решения зачастую не содержат ссылок на особые мнения судей. И этому, кстати, есть разумное процедурное объяснение: особые мнения формулируются и излагаются, как правило, уже после принятия решения и его опубликования (оглашения). Такая ситуация имеет место, например, в Испании _{^{[21, p. 633]}}.

Правом на изложение особых мнений не наделены члены Конституционного совета Франции и судьи конституционных судов Австрии и Италии, что в целом создаёт видимость согласия и содействует реализации политики «широкого консенсуса», в том числе благодаря которой французский орган конституционного контроля может позволить себе весьма лаконичные решения _{^{[13, p. 349]}}. Стоит отдельно отметить, что право на особое мнение отвоёвывается большими усилиями. Например, в Германии Федеральный конституционный суд является единственным органом судебной власти, чьи судьи вправе высказывать особое мнение. Примечательно, что данное право появилось в результате активного лоббирования, исходившего от судей самого Конституционного суда и юридического сообщества страны _{^{[17, p. 369]}}.

Судебная нагрузка. В завершение хотелось бы обратить внимание на обратную корреляцию, а именно на то, как отдельные факторы реальной действительности могут влиять на сами процедурно-процессуальные правила. В частности, речь идёт о судебной нагрузке, выражающейся в количестве поступающих в орган конституционного контроля обращений. Как известно, конституционный судебный контроль традиционно позиционируется в качестве субсидиарного средства правовой защиты, к которому допустимо прибегать лишь тогда, когда восстановление нарушенных прав не представляется возможным без проверки конституционности нормативно-правового регулирования. При этом для обеспечения субсидиарного характера конституционного правосудия используются различные процессуальные механизмы. В одних государствах применяется конструкция юстициабельности (США, Израиль, Канада и др.), в других – допустимости обращений (Россия, Австрия, Германия, Испания и др.).

Довольно любопытно, что малое количество обращений (жалоб, запросов и т. д.), поступающих в орган конституционного судебного контроля, может объяснять слабую развитость процессуального института допустимости обращений («standing doctrines», «admissibility criteria» и пр.). Напротив, в государствах, где есть устойчивый спрос на конституционное правосудие, который значительно превосходит его организационные ресурсы, как правило, формулируются замысловатые судебные доктрины, направленные на снижение судебной нагрузки. Например, доктрина competence-competence, впервые успешно апробированная Федеральным конституционным судом Германии и получившая широкое распространение в практике конституционного правосудия в мире, позволяет органам конституционного контроля довольно гибко подходить к решению вопроса о допустимости обращений. В этом смысле готовность дореформенного Конституционного совета Франции рассматривать иногда даже не соответствующие формальным требованиям обращения была продиктована желанием привлечь как можно больше дел и показать свою востребованность _{^{[13, p. 327–328]}}, тогда как пользующийся постоянным спросом Верховный суд США исповедовал и продолжает исповедовать политику неукоснительного соблюдения требований юстициабельности, предъявляемых к соответствующим спорам _{^{[9, с. 55–56]}}.

Заключение

Как показывает проведённое исследование, понятие стиля аргументации имеет большой эвристический потенциал для изучения конституционно-контрольной деятельности. Прежде всего, его использование позволяет выявить достоинства и недостатки конкретных процедурных правил, опосредующих судебный контроль за конституционностью нормативных актов, и тем самым фиксировать корреляцию между избранным «дизайном» конституционного контроля и аргументационными возможностями участников судебного разбирательства.

Одновременно с этим можно констатировать, что институциональную среду нормоконтрольной деятельности формируют не только процедурные правила, но и правовые традиции, присущие конкретному государству. Это наблюдение имеет важное значение, поскольку подтверждает обоснованность тезиса о том, что уместность, пригодность и востребованность отдельных аргументационных подходов, используемых в рамках конституционного контроля, во многом предопределяются характером юридического мышления. Соответственно, любые нормативные изменения порядка осуществления конституционного контроля должны сочетаться с особенностями правовых традиций, укоренённых в общественном сознании. В этом смысле конституционно-судебная аргументация хотя и подчиняется универсальным закономерностям, но в то же время демонстрирует чётко выраженную национальную специфику.