Образ Китая в стихотворении К. Бальмонта «Великое Ничто»

Пороль Полина Вадимовна аспирант кафедры Русской и зарубежной литературы Российского университета дружбы народов 117198, Россия, г. Москва, ул. Ул. миклухо-Маклая, 10/2 Porol Polina Vadimovna Postgraduate student, the department of Russian and Foreign Literature, People's University of Friendship of Russia 117198, Russia, g. Moscow, ul. Ul. miklukho-Maklaya, 10/2 olgaporol@mail.ru Другие публикации этого автора

Funding: Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 19-312-90016. The reported study was funded by RFBR, project number 19-312-90016.

Поэзия К. Бальмонта не обойдена вниманием ученых. Это работы В. Н. Орлова, П. В. Куприяновского, Н. А. Молчановой, Л. Н. Таганова, Т. С. Петровой и других исследователей. Д. Е. Максимов отмечает импровизаторские черты поэзии Бальмонта, «новаторскую стиховую фактуру», «поэтику пути». ^{[4, с. 27]}. В. Н. Орлов, характеризуя личность поэта, свидетельствует, что декадентство для К. Бальмонта «служило формой не только эстетического отношения к жизни, но – самой жизни, личной жизни поэта». «Он существовал, – пишет В. Н. Орлов, как бы в другом, нематериальном, выдуманном им самим мире – в мире музыкальных звуков, шаманского бормотанья, экзотических красок, первобытной космогонии, бесконечных, набегающих одно на другое художественных отражений» ^{[9, с. 182]}.

Глубокий интерес К. Бальмонта к познанию мира позволил исследователям находить в его поэзии отголоски других культур: испанской (К.М. Азадовский, Д.Г. Макогоненко, В.Е. Багно, В.С. Полилова, А.Г. Чулян), японской (К.М. Азадовский), индийской (Г. Бонгард-Левин), грузинской (Л. Ангуладзе), армянской (А.В. Даллакян) и др. Однако китайская тема в поэзии Бальмонта остается все еще малоизученной.

Образы небытия, ничто, мрака, пустоты стали общими для периода, начиная с декадентских стихотворений вплоть до начала 1930-х годов ^{[10, с. 111]}. В.Ф. Марков в комментариях к стихотворениям Бальмонта предполагает, что интерес Бальмонта к Востоку и особенно тема Ничто могут быть взяты Бальмонтом у французского поэта Лягора: «От Лягора может идти не только общий интерес Бальмонта к Востоку, но отчасти и его пантеизм, его тема «Ничто» (Le Néant Лягора)» ^{[7, с. 12-13]}.

Стихотворение К. Бальмонта «Великое ничто», написанное в феврале 1900 года, можно назвать вершиной «китайских» стихотворений поэта. Название стихотворения происходит от философского понятия тайсюй(太虚tàixū) – «Великая пустота», «Беспредельность», «Абсолютная пустота», что, восходит к учению о Дао. 虚 (пустота) также переводится как «пустое», «нереальное», «ложное» и является антиномией понятия 实 (shí) – «наполненность», «полнота», «реальность», «основательность». Если рассматривать «Великое Ничто» как микроцикл, состоящий из двух текстов, то можно сказать, что первый из них стал результатом обращения поэта к китайской мифологии, в то время как источником для создания второго стала даосская книга притч «Чжуан-цзы».

Обратимся к тексту стихотворения К. Бальмонта «Великое Ничто».

Моя душа – глухой всебожный храм,

Там дышат тени, смутно нарастая.

Отраднее всего моим мечтам

Прекрасные чудовища Китая.

Это не чувство единства с миром, но «безразборчивая всеядность», характерная для декадентской эстетики и декадентского искусства ^{[9, с. 187]}. Выражение «глухой всебожный храм» для поэзии музыкального Бальмонта – негативная характеристика. Особого комментария требует слово «всебожный». Его значение вполне «проясняется» после прочтения другого стихотворения К. Бальмонта «Искры»: «Я – искра, отступившая / От Солнца своего, / И Бога позабывшая, / Не знаю для чего! («Искры») ^{[1, I, с. 134]}. Известно, что «Солнцем» в славяно-русской традиции именуется сам Иисус Христос: «заходящу Тебе во гроб истиному Солнцу Правды…» («Акафист Божественным Страстям Христовым», икос 11).

Состояние души лирического героя: «всебожный», «Я – искра <…> Бога позабывшая» можно объяснить его духовными исканиями: «Поздней, Китайский свой раскрывши зонт, / Земле и небу выстроил я храмы. / В другой стране восславил имя Брамы. / По кругу весь прошел я горизонт» («Кругозор») ^{[1, V, с. 40]}.

В «Великом Ничто», как и во многих других поэтических текстах поэта, для лирического героя равно одинаковы все религии. Стихотворение К. Бальмонта «Великое Ничто» отражает своеобразное миропонимание Китая, у которого нет религии, нет веры в какой-то конкретный образ, но есть свой «Мировой» Бог, некая «Высшая сила». Ощущение, осознание неясности бытия обусловило отсутствие света, непросветленности: «Там дышат тени, смутно нарастая».

Для китайской традиции характерны четыре мифических животных «четыре совершенных» (四灵 sìlíng) – единорог, феникс, черепаха (только ее из четырех поэт не называет) и дракон. «Прекрасные чудовища Китая» наделены в поэтическом тексте Бальмонта силой:

Дракон, владыка солнца и весны,

Единорог, эмблема совершенства,

И феникс, образ царственной жены,

Слиянье власти, блеска и блаженства.

Образ Дракона (龙 lóng) – главный образ китайской культуры. Часто изображается крылатым существом, повелителем облаков, туч, дождя, парящим в облаках или плывущим в волнах, объятым огненным пламенем. В Китае символизирует силу (ян) и достоинство, является символом императора – все императоры Китая считали себя драконами.

Можно предположить, что К. Бальмонт был знаком с полным толково-этимологическим словарем «Шо вэнь цзе цзы» («Изъяснение знаков и анализ иероглифов»), известным с древних веков, где говорится что «дракон – главный среди чешуйчатых, способен быть таинственно-темным и ясно-светлым, крошечным и исполинским, коротким и длинным; весной взымает в небо, осенью ныряет в пучину», поэтому образ дракона в представлении поэта связан с весной – «владыка солнца и весны». В стихотворении «Высокие судьбы» поэт называет Китай «Венчанный Драконом»: «И если ты хочешь / Священных сказаний / О звездных зачатьях, – читай, / Взглянув на великий / Подсолнечник мира, / Венчанный драконом Китай» ^{[1, IV, с. 29]}.

Единорог (麒麟 qílín) – символизирует удачу и богатство (В китайском языке существует пословица 凤凰麒麟不来, 嘉谷不生 Fènghuáng qílín bù lái, jiā gǔ bù shēng – феникс не прилетит, единорог не придет, что означает – «не родиться обильным хлебам»). Согласно легендам, отличается добротой ко всему живому, предвещает счастливые события.

Образ Феникса (凤凰 fènghuáng) хорошо известный во многих мифах народов мира. В мифологической традиции Китая Феникс – самая лучшая из всех птиц в мире, самая красивая и благородная птица, «королева птиц» часто символизирует человека. Также китайские императрицы называли себя 凤凰 (fènghuáng).

Обратимся к следующим строкам стихотворения «Великое Ничто»:

Люблю однообразную мечту

В созданиях художников Китая,

Застывшую, как иней, красоту,

Как иней снов, что искрится не тая.

Образы «застывшей красоты» и «однообразной мечты» вполне объяснимы: китайская цивилизация, одна из самым древних, хранит свою культуру от всего «внешнего». В китайском языке иностранные государства обозначаются как «外国» (wàiguó, «внешнее государство», «то, что находится за пределами [Китая]). Мифопоэтичность самой атмосферы, языка, реальность, овеянная легендами, отчего она едва может быть ощутима как реальность – все это создает впечатление «застывшей красоты», ощущение сна, от которого невозможно проснуться: «Как иней снов, что искрится не тая».

Одной из составляющих рецептивной эстетики Бальмонта в стихотворении «Великое Ничто» стало его обращение к категориям китайской философской мысли. Поэт говорит о симметрии – главном законе китайского сознания:

Симметрия – их основной закон,

Они рисуют даль как восхожденье,

И сладко мне, что страшный их дракон

Не адский дух, а символ наслажденья.

С древних времен и до настоящего времени китайцы стремятся следовать симметрии. Во многих каноничных китайских книгах можно встретить концепцию симметрии, применяемую в архитектуре, живописи, поэзии, искусстве изделий из фарфора, парных надписях, печати, каллиграфии и т.д. Китайские мастера серьезно следят за симметрией, которая отражает своеобразную китайскую концепцию мира и порядка, природной мудрости и образа мыслей философии Инь и Янь. Симметрия – главная особенность китайских иероглифов, их происхождение – это не только отражение природы людей, но и эстетическое желание древних, национальная эстетическая психология китайского народа ^[14].

Строки: «И сладко мне, что страшный их дракон / Не адский дух, а символ наслажденья» восходят к известному противостоянию двух культур. В славяно-русской традиции «дракон» – символ зла, это демон, змей, «адский дух». В христианской иконографии известно изображение святого Георгия, пронзающего копьем змея (дракона). Повесть «Чудо Георгия о змие» является памятником древнерусской литературы, фрагмент из жития святого Георгия, повествующий о битве со змеем был переведен с греческого языка в XI веке. У К. Бальмонта есть стихотворение «Святой Георгий» ^{[1, II, с. 295]}, повествующее об известной легенде.

В Китае – дракон (龙 lóng) «возглавляет» все праздники и является неотъемлемым атрибутом жизни китайского народа. Если в славяно-русской традиции изображение святого Георгия, пронзающего копьем дракона – символ противодействия добра и зла, победа над злом, то в китайской традиции – игра со злом, «наслаждение» от его присутствия. В стихотворении «Проклятие человекам» поэт, обращаясь к образу дракона, восклицает: «Кто он? То Дьявол иль Созвездье – Китайский символ – смутный дым» ^{[1, II, с. 160]}. Поставленный вопрос объясним знанием древней мифологической традицией Китая, где «добрые и злые духи четко не различались» (выражение Юань Кэ).

Дальнейший текст «Великого Ничто» также сложен для комментария:

А дивная утонченность тонов,

Дробящихся в различии согласном,

Проникновенье в таинство основ,

Лазурь в лазури, красное на красном!

Бальмонт, используя выражение «тонов, дробящихся в различии согласном», предполагает некоторые принципы традиционной китайской живописи, стремящейся к монохромному изображению, в котором принято думать, что изобилие внешней красоты может отвлечь от красоты истинной – внутренней (заметим, что слово «основа», употребляемое поэтом как «относящееся к живописи», можно наблюдать и в стихотворении Осипа Мандельштама «Умывался ночью на дворе…»: «Чище правды свежего холста / Вряд ли где отыщется основа») ^{[5, с. 164]}.

В следующих строчках «Великого Ничто» поэт передает особенности представления мировосприятие китайцев, философскую концепцию их мышления, для которой характерны тотемистические представления и антропоморфизация:

А равнодушье к образу людей,

Пристрастье к разновидностям звериным,

Сплетенье в строгий узел всех страстей,

Огонь ума, скользящий по картинам!

В строке «Пристрастье к разновидностям звериным» немаловажно слово «пристрастье». От древности и до настоящего дня древний культ поклонения животным, входящих в состав знаков зодиака (Подробнее об этом в книге: 王充 (Wang Chong). 论衡 (Lunheng) / 北京联合出版公司 (Beijing Unitet Publishing Co., Ltd. / 2017年1月第一版 / 157页).

В следующих строках «Великого Ничто» отношение основной известной в русской культуре оппозиции «отчаянье – покой» (ср.: например, у Пушкина в стихотворении «Пора, мой друг, пора…»: «На свете счастья нет, / Но есть покой и воля») неожиданно разрешается в оксюморон «безбрежное отчаянье покоя»:

Но более, что это все, у них,

Люблю пробел лирического зноя.

Люблю постичь сквозь легкий нежный стих,

Безбрежное отчаянье покоя.

«Безбрежное отчаянье покоя» – это отсутствие начала и конца, состояние сна-забытья-забвения. В стихотворении Бальмонта «Великое Ничто» причудливо соединяются даосские и буддийские элементы: поэт «цитирует» известного китайского философа Чжуан-цзы (или по выражению поэта «Чванг-Санга»), одного из основоположников даосизма:

К старинным манускриптам, в поздний час,

Почувствовав обычное призванье,

Я рылся между свитков, и как раз

Чванг-Санга прочитал повествованье.

Там смутный кто-то, я не знаю кто,

Ронял слова печали и забвенья:

«Бесчувственно Великое Ничто,

В нем я и ты – мелькаем на мгновенье

Проходит Ночь, и в роще дышит свет,

Две птички, тесно сжавшись, спали рядом,

Но с блеском Дня той дружбы больше нет,

И каждая летит к своим усладам.

За тьмою – жизнь, за холодом – апрель,

И снова темный холод ожиданья.

Я разобью певучую свирель,

Иду на Запад, умерли мечтанья.

Бесчувственно Великое Ничто,

Земля и Небо – свод немого храма.

Я тихо сплю – я тот же и никто,

Моя душа – воздушность фимиама».

«Повествование» «Чванг-Санга» (Чжуан-цзы) – это прежде всего повествование о бесчувственном (слово, функционирующее в поэтическом тексте «Великое Ничто» дважды) состоянии «идеального человека»: «Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и отворачиваться от смерти, не гордились появлением на свет и не противились уходу из мира. Отрешенно они приходили, отрешенные уходили, не доискиваясь до начала, не устремляясь мыслью к концу <…> разум таких людей погружен в забытье» ^{[5, с. 14]}.

Строки «Бесчувственно Великое Ничто, / В нем я и ты – мелькаем на мгновенье» по мнению Ханзен-Леве восходят к буддийскому учению: «У Бальмонта также имеются примеры такого синтеза азиатской (буддийской) идеи божественного «ничто» («Великое ничто» – здесь отчетливы отзвуки китайской мифологии) с типично декадентской отрешенностью от бытия» ^{[11, с. 156]}.

Интересна для толкования строка «Иду на Запад, умерли мечтанья». В китайской традиции выражение «Идти на запад» (上西天Shàng xītiān) означает «умереть». Эта рецептивная эстетика отношения к смерти у китайцев носит несколько ироничный характер: согласно буддийской концепции, на Западе есть Будда, умирая, хороший человек «идет на Запад», чтобы стать Буддой или встретиться с Буддой; плохой человек попадает в ад и имеет дело с Янь Ваном, владыкой ада. Ирония заключена в следующем: смерть – это плохо, но «идти на Запад», чтобы встретиться с Буддой – хорошо. Существует также легенда о Лао-Цзы, «ушедшем на Запад, и не вернувшемся» ^{[7, с. 169]}.

Великое Ничто не возводит к вечности, не дает жизни, оно равно пустоте, его пространство не знает предела: «эта логика (буддийская) отрицала Бога, отрицала душу, отрицала вечность. Она не принимала ничего, кроме изменчивого потока преходящих явлений и их конечного вечного успокоения в нирване» ^{[12, с. 55]}.

В восприятии К. Бальмонта «Ничто» является чем-то страшным, безобразным. В стихотворении «Смертию – Смерть» К. Бальмонт так описывает Ничто: «Ничто смеялось, сжавшись, за стенами, – / Все сморщенное страшное Ничто!» ^{[1, I, с. 310-312]}.

Таким образом, можно утверждать, что в основе создания стихотворения «Великое Ничто» лежит китайская философская идея небытия, восприятие поэта основывается на глубоких знаниях культуры и философии Китая.

Семантическая наполняемость «Великого Ничто» состоит из следующих категорий:

- обращение поэта к традициям и философии Китая («Великая пустота», концепция симметрии, трактат «Чжуан Цзы», концепция китайской живописи);

- использование мифопоэтических образов (Дракон, Единорог, Феникс);

- интерпретация образа дракона и его разность в культурной традиции России и Китая;

- употребление автором языковых реалий культуры Китая (выражение «Идти на запад»).

Стихотворения К. Бальмонта «Великое Ничто» – одно из самых сложных с точки зрения его семантики. Для истинного понимания авторского замысла, для проникновения в образ мыслей и чувств лирического героя, нужно обратиться к скрытым реминисценциям и образам культуры Китая.