Книга С.Н.Дурылина «В своем углу»: опыт прочтения и интерпретации

Коршунова Евгения Александровна кандидат филологических наук докторант кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса Московского государственного университета им.М.В.Ломоносова 119234, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1, оф. Корпус 1 Korshunova Evgeniia Aleksandrovna PhD in Philology Doctor's Degree Student of the Department of the History of the Newest Russian Literature and Modern Literary Process at Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1, of. Korpus 1 zhenyakorshunova@gmail.com Другие публикации этого автора

Главным итогом литературного творчества Дурылина стала книга «В своем углу» (1924-1942), в которой в сложном повествовательном единстве получили развитие и завершение основные темы, проблемы, идеи творчества писателя. Это продолжение «Рассказов Сергея Раевского», где уже функционирует онтологическая модель «бытия-бывания», повести «Сударь кот» (сиквел и включение любовного сюжета; «коты и кошки» как составляющие «домашнего текста»), романа-хроники «Колокола» (продолжение раздумий о судьбах России – одной из центральных тем книги «В своем углу»), теоретических работ по интермедиальности (цикла «Заметки о Нестерове» и др.). Вместе с тем это совершенно новое произведение, в котором сочетаются черты автобиографии, мемуаров, литературно-критических статей, дневника, эпистолярия и т.д.

Несмотря на то, что именно эта книга является наиболее ценным в эстетическом отношении произведением Дурылина, она практически не анализировалась литературоведами. Остались нерассмотренными жанровая специфика, тип повествования, стилевая организация, проблемно-тематическое своеобразие, хронотоп, композиция и т.д. Биографы писателя Г.Е.Померанцева и В.Н.Торопова в своих работах ^{[9, 12]} указывали, что произведение по форме напоминает «Опавшие листья» В. В. Розанова^{[12, c. 226]}, но «оригинально по мыслям и выражению своих мыслей», однако не раскрыли, в чем заключается это сходство, с одной стороны, и оригинальность – с другой. В трудах Г.Е.Померанцевой и В.Н.Тороповой содержатся ценные комментарии, касающиеся истории создания книги, освещается биографический контекст ее написания. Это безусловно важно, но биографический контекст нельзя считать литературоведческим анализом, который, в данном случае, как нам представляется, нужно начинать с попытки определения жанра. А.И. Резниченко, касаясь этого вопроса, считает произведение книгой^{[10, c. 368]}, оспаривая мнение о том, что это мемуары или дневник. Н.А. Богомолов характеризует «В своем углу» как «произведение неопределенного жанра ^{[6, c. 277]}. Поэтому проблема жанра, по нашему мнению, требует развернутого обоснования.

Мемуары, как известно, описывают былое и прошлое, а дневник сосредоточен на моментах интимно-личностного сегодня и не включает обширных описаний прошлого. Поэтому определение жанра как книги более корректно. Оно, безусловно, отсылает нас к работам, обосновавшим такое определение для книги В. В. Розанова, на которую в жанровых аспектах ориентируется Дурылин. П. Н. Бабай, например, вполне убедительно осмыслил «Уединённое» и «Опавшие листья» как книгу, «то есть как сложное жанровое образование особого типа, вмещающее в свой состав элементарные структурные единицы с более или менее самостоятельной жанровой определённостью. Жанр “книги” мыслится при таких условиях как некое над-жанровое образование, и элементы низшего жанрового яруса в книге неизбежно включаются во взаимодействие друг с другом, пребывая одновременно как часть в соотношении с целым “книги”, то есть получают жанровое определение как относительно друг друга, так и относительно целого» ^{[1, c. 20]}. Это обоснование в своей основе подходит и для книги Дурылина, ведь в ней, как в мега-жанре объединяются дневник, мемуар, автобиография, письмо, литературно-критическая заметка, философский афоризм и, возможно, еще другие жанровые образования. Книга как жанр обеспечивает в данном случае единство и целостность формы и содержания в диалогическом соединении различных жанровых включений, упорядочивая бурлящую разноголосицу и «многоголосие» авторских личностных проекций. Поэтому, на наш взгляд, именно исследование жанра открывает перед исследователем тот спектр адекватных прочтений «В своем углу», которые могут быть сосредоточены не только на микроуровне высказывания (афоризма), из, казалось бы, хаотичного распределения которых состоят «Углы»^[1]. Листки дневника, пронумерованные и датированные, в отличие от розановского варианта, объединятся в целые сюжеты, развертывающие те или иные темы не настоящего (как у В. В. Розанова), а прошлого в его сложном сопряжении с настоящим (характеристика литературного процесса эпохи, судьба России, любовный сюжет об обретении друга – ИриныАлексеевны Комиссаровой-Дурылиной и т.д.). Таким образом, модернистский по своей природе и структуре текст может быть прочитан на разных уровнях: философском, литературоведческом, личностном и т.д. Каждый из этих уровней, образующий свою систему тем и мотивов, нуждается в особом и специальном анализе. Сквозные темы каждого уровня проходят через весь сюжет «Углов», заявляя себя перекличками афоризмов и фрагментов, образующими сквозную сюжетную нить. На каждом уровне автор говорит своим «голосом»: о коте Ваське, который «не сказал ни одной глупости» – тоном домашнего человека, о Горьком – голосом литературного критика. Причем говорит не только сам автор, но и его собеседники, например, в письмах, обращенных к Дурылину. В совокупности текст «углов» может прочитываться как полифоническое единство (термин М. М. Бахтина), как сложное сопряжение разных «голосов» как автора, так и собеседников его «угла». Безусловно, что такая организация текста была воспринята у В. В. Розанова, который, в свою очередь, ориентировался на Ф. М. Достоевского и его «Дневник писателя».

Афоризмы и фрагменты, также с ориентацией на В. В. Розанова, построены зачастую антиномично и парадоксально. А. Синявский, анализируя этот принцип, писал: «Основная направленность розановских парадоксов обращена против штампов и шаблонов в широком смысле этого слова» ^{[11, c. 233]}. Дурылин, заимствуя стратегию у старшего современника, несколько трансформирует ее. Разрушая штамп или шаблон, он создает на этом же материале новый смысл, предлагает новый взгляд на то или иное литературное произведение, писателя и т.д. Приведем в качестве примера фрагмент, в котором, кроме прочего, Дурылин пытается с помощью поэтики парадокса разрушить шаблонные представления об А. Н. Осторовском: «Русскую трагедию – упрятали демоны в стихи Тютчева, в романы Достоевского, <…> c тем, чтоб весело было жить, пустили на сцену Островского с купцами, Щедрина с чиновниками, Михайловского с “критикой”, оставив для желающих поскорбеть Надсона с его “идеалом и Ваалом”, – и все было хорошо, пока не пришел вихрь, и не смел вместе с “Ваалом” и столь бережно хранимый “идеал”, <…> … «а вместо “идеала” не угодно ли прокатиться в город “Беднодемьяновск”». И вихрь был прав. Был совершенно прав» ^{[7, c. 312]}. Парадоксальное утверждение о том, что демоны вывели на сцену Островского, фокусируя внимание читателя, призвано, конечно, не обличить Островского и его героев в безбожии, а изменить точку зрения на сказанное драматургом о купечестве, а именно «упрекнуть» всеми признанного классика в односторонности и определенной фальши. Критикуя, автор предлагает новый взгляд на А. Н. Островского. Эта мысль непосредственно раскрывается в другом фрагменте: «На театрах показывают купцов чудаками, с насмешкой. Глупость. Я всегда так думал. Островский говорит эту «глупость» в 10 томах и больше чем в 50 пьесах. Ему поверили и верят. <…> На Афоне русское монашество возрождено в 50-60‑х гг. русскими купцами. Преп. Серафим, оптинские Моисей и Антоний, афонские Иероним и Макарий – люди, с которыми беседовали и пред коими повергались ниц Гоголь, Ив. Киреевский, К. Леонтьев, – были купеческие дети. <…> Стоит вспомнить возрождение «Руссика» на Афоне, создание «Нового Афона», обновление «Оптиной пустыни». <…> Стоит вспомнить хлудовскую псалтирь и библиотеку, издания и картины К. Солдатенкова, домашний театр, Абрамцево, «русскую оперу» и Архангельскую дорогу Саввы Мамонтова и множество «купеческих» – очень старых – культурных учреждений Москвы, чтобы понять, какую, действительно, «глупость» о купцах представляли и представляют доселе на сцене!» ^{[7, c. 105-106]}. Вот один из примеров наглядного применения парадокса Дурылиным. Исследование такой практики – это тема специального исследования, диссертационного или монографического. Здесь мы намечаем эти исследовательские пути, характеризуя возможные аспекты исследования.

Объединяющей макро- и микроуровни повествования фигурой является авторское «я». Ведь само название – «В своем углу» заявляет о проблеме единичности и множественности, статики и динамики, анализирующей проблему «я и другой». Вопрос об авторской интенциональности сопрягается с проблемой воспринимающего сознания, именно поэтому автор определяет свое произведение как «книгу для всех и ни для кого». Поэтому при исследовании коммуникативной составляющей книги уместно обратиться к методологическим положениям М. М. Бахтина, позволяющим исследовать диалог «я» (личности) и воспринимающего сознания ^{[2, 3, 4, 5]}. В данном аспекте интересно то, что мифологема «своего угла», представляющая дурылинскую модель культуры, формируется как некий результат интенциональных стратегий автора. И. А. Едошина, убедительно проанализировавшая контекстное пространство дурылинского «угла» (М. В. Нестеров «О пережитом» 1862-1917, А. Т. Аверченко «Кривые углы», Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание», Вяч. Иванов, М. Гершензон «переписка из двух углов», А. Ф. Лосев «Переписка в комнате (1932), так и мировоззренческие и онтологические аспекты самой мифологемы «угла», приходит к выводу о том, что «Дурылин творит поистине свой “угол” и поистине особым образом, хотя все с тем же метафизическим оттенком» ^{[8, c. 320]}. «Обитатели» своего угла – это те, кто не только духовно близок автору: В. В. Розанов, К. Н. Леонтьев, М. Ю. Лермонтов, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Н. С. Лесков, М. В. Нестеров и др. Поэтому корректно остановить исследовательское внимание на нескольких фигурах писателей, которые служили ориентиром для Дурылина (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, В. В. Розанов) и являлись достойными собеседниками в самом важном диалоге – диалоге о судьбе России, не всегда и не во всем соглашаясь с автором. Этот ракурс обусловливает уместность рассмотрения бунинского сюжета на страницах «углов» и восприятие автором личности и творчества М. Горького, одной из масштабнейших личностей ХХ столетия.

Таким образом, книга Дурылина «В своем углу» – модернистский вариант диалога в условиях «внутренней эмиграции» ХХ века, когда подлинным пространством культуры часто оказывается мифологема «угла». Поэтому объединяющей многоуровневый текст выступает фигура автора, пишущего свою книгу одновременно «для всех и ни для кого». Микроформой обращения автора к читателю является форма афоризма, разрушающего шаблоны восприятия и создающего таким способом новый взгляд и на историю литературы, и на себя самого.

^[1] Сокращение названия книги С. Н. Дурылина «В своем углу».