Вклад Франца Йозефа Галля в становление криминальной антропологии. Часть I. Учение о мозговых локализациях

В криминологической науке есть немало имён исследователей, оценка творчества которых в российском «сегменте» данной науки в последние десятилетия подверглась кардинальному пересмотру. Прежде всего, это «столпы» антропологического направления – Ломброзо, Ферри, Гарофало и др., с которых были сняты идеологические «ярлыки» крайне негативного свойства, после чего их имена заняли почётные места на страницах отечественной научной и учебной криминологической литературы. Но этот ревизионистский процесс, по нашему мнению, отнюдь не закончен: немало других выдающихся умов прошлого должны получить адекватную оценку результатов своего интеллектуального труда с точки зрения их потенциальной пользы не для зашоренной в идеологическом отношении науки прошлого, а для рациональной и прагматичной науки будущего. Немаловажна в этой связи и популяризация их научных трудов в кругу представителей нового поколения российской криминологии. Посильный вклад в этот процесс уже много лет старается вносить и автор настоящей статьи ^[1,2,3,4].

В контексте сказанного, уже давно, на наш взгляд, пришла пора «смахнуть пыль веков» с книг Франца Йозефа Галля (1758-1828), оценка которых была диаметрально противоположной. Так, выдающийся дореволюционный криминалист Д. А. Дриль именовал Галля не иначе, как «отцом современной уголовной антропологии» ^{[5, с.277]}, советская наука рассматривала его фактически исключительно в качестве создателя френологии – «ложного учения о локализации отдельных психических способностей в различных участках мозга, якобы различаемых путём непосредственного ощупывания внешнего рельефа человеческого черепа» ^{[6, с.89]}, а в наши дни вновь слышатся голоса ученых в пользу признания ведущей роли Галля в процессе формирования криминальной антропологии ^{[7, с.14-15]}.

Попытки переосмысления взглядов Галля с точки зрения наук естественного цикла уже предпринимаются ^[8]. Мы же попробуем оценить идейное наследие австрийского учёного в контексте его влияния на развитие криминологии. Однако начать следует со «стержня», объединяющего все работы Галля, – его учения о «мозговых локализациях».

Вспоминая о начале своего творческого пути, о тех жизненных впечатлениях, которые не только определили вектор научного поиска, но и в значительной степени повлияли на формирование мировоззренческой платформы молодого исследователя в целом, Галль писал: «В детстве я жил в семье, состоящей из нескольких братьев и сестер, а также в окружении множества товарищей и одноклассников. Каждый из них обладал каким-то особенным талантом, склонностью или способностью, отличающей его от других. Это разнообразие определяло наши взаимоотношения: равнодушие, взаимные привязанности или, напротив, неприязнь, а также презрение, подражание и нашу дружбу. В детстве человек редко подвержен ошибкам из-за предубеждений; мы принимаем вещи такими, какие они есть в действительности. Поэтому вскоре мы определили, кто из нас был добродетельным или порочным, скромным или гордым, прямодушным или скрытным, правдивым или лжецом, миролюбивым или враждебным, хорошим или плохим и так далее. Некоторые отличались красотой своего почерка, другие легко считали, третьи обладали способностями к изучению истории, географии или языков. Таким образом, каждый из нас отличался своим характером, и я никогда не наблюдал случаев, чтобы какой-то лживый и недружелюбный наш товарищ стал бы годом позже кому-то надежным и верным другом» ^{[9, с.2-3]}.

Начав обучение в школе, юный Франц, по его воспоминаниям, больше всего опасался одноклассников, «учивших наизусть с такой легкостью, что когда они сдавали экзамены, то часто получали отметки, которые я получал только благодаря своим письменным работам». «Несколько лет спустя я изменил место обучения, – продолжал он, – и мне посчастливилось снова встретиться с людьми, наделенными такой большой способностью заучивания наизусть. Тогда я заметил, что все они обладали, как и мои старые соперники, большими выпученными глазами» ^{[9, с.3]}. «Два года спустя я пошел в университет и там мое внимание сразу было приковано к тем из моих новых соучеников, которые обладали той же приметой. Меня обычно хвалили за отличную память, но, хотя эти ребята не были во всех отношениях первыми, все они одерживали верх над мной, когда дело касалось быстрого заучивания наизусть и точного повторения длинных отрывков». «Я не мог поверить в то, что эти факты … были лишь случайностью. Более того, – заключал Галль, – я начал подозревать, что должна быть связь между подобной формой глаз и легкостью запоминания. Мысль за мыслью, от наблюдения к наблюдению, я пришел к предположению, что если память может быть распознана по внешним признакам, то это можно сделать и в отношении других талантов или интеллектуальных способностей. С тех пор все люди, которые отличались определенными качествами или способностями, стали объектом моего внимания и детального изучения формы их головы» ^{[9, с.3-4]}.

В результате своих многолетних наблюдений Галль постепенно пришёл к выводу о том, что может поставить себе в заслугу тот факт, что он «выявил и другие внешние признаки, которыми отличались великие художники, музыканты, механики, и которые, следовательно, обозначали ярко выраженную склонность к живописи, музыке, механике и т.д.» ^{[9, с.4]}.

Однако, как показало время, все эти события стали лишь прологом научной деятельности Галля. Продолжая свои краниологические наблюдения, он параллельно начал изучение медицины в университете. «На занятиях, – писал он впоследствии, – нам говорили о различных функциях мышц, внутренних органов и т. д., но ничего не было сказано о функциях мозга и его различных частей. Я вспомнил свои первые наблюдения и вновь начал подозревать (однако, без поспешности в выводах), что разница в форме головы вызвана разницей в форме мозга. При этом мне никогда не приходило в голову, что источником моральных качеств или интеллектуальных способностей может быть какая-либо часть костей черепа» ^{[9, с.5]}. «Не было ли тогда вполне естественным надеяться, что, обнаружив у людей, наделенных выдающимися склонностями или талантами, внешние признаки их качеств, я смогу узнать о функциях мозга и его частей?» – резонно размышлял Галль. «Надежда на то, что я когда-нибудь смогу определить соотношение моральных и интеллектуальных сил с организмом, надежда на создание физиологии мозга очень сильно меня поддерживала, и я решил продолжать свои исследования до тех пор, пока я не достигну своей цели или не приду к убеждению о невозможности ее достижения» ^{[9, с.5]}.

Между тем, как отмечал исследователь, «философы уверяют, что все наши способности происходят от внешних ощущений или, по крайней мере, все люди рождаются с одинаковыми способностями, и что различия, которые мы фиксируем, связаны либо с образованием, либо со случайными обстоятельствами. Если это так, то не может быть никаких внешних признаков какой-либо способности; и, следовательно, мой план изучения функций мозга и его частей является абсолютно бессмысленным». «Но, – не без удовлетворения подчеркивал Галль, – я всегда возвращался к своим первым наблюдениям. Я знал, что мои братья и сестры, мои одноклассники и мои сокурсники получили примерно одно и то же образование (а, скорее, не получили никакого). Все выросли в одинаковых условиях, с одинаковыми впечатлениями. Более того, я заметил, что обычно те, чьё образование было предметом особой заботы и внимания их наставников, сильно отставали от остальных по своим способностям. Часто нас обвиняли в слабом усердии или отсутствии прилежания; но многие из нас, несмотря на все усилия, не могли выйти даже в «середнячки»; в то время как в других областях они опережали своих одноклассников без каких-либо усилий, причем, сами не осознавали этого». «На самом деле, – не без иронии отмечал позднее автор, – и наши учителя не добавляли веры в систему равенства способностей, потому что полагали, что могут требовать больше от одного ученика и меньше от другого. Они часто говорили нам о природных дарах, о дарах от Бога, и вдохновляли нас в духе Евангелия, говоря нам, что каждый из нас будет вознагражден пропорционально полученным талантам» ^{[9, с.6-7]}.

К этим впечатлениям Галль присовокупил и результаты своих ранних наблюдений за домашними и дикими животными, которых у него «всегда было много». Не по-детски наблюдательный взор мальчика «отметил различия в их способностях и манерах, как и у людей». «Одна собака, – вспоминал он уже будучи взрослым, – была практически с рождения готова помогать на охоте, в то время как другую, той же породы и помета, можно было только с трудом натренировать; один пёс всегда лаял, пытаясь повздорить с другими собаками, а другой был очень добрым и мирным; одна собака всегда находила самый короткую дорогу домой, а другая, хотя и очень молодая, возвращалась всегда окольным путем. Одна птица с большим вниманием выслушивала мелодию, наигрываемую перед ней, и с удивительной легкостью разучивала её, а другая, из того же выводка, которую кормили и заботились о ней наравне с первой, всегда терялась и ничего не могла разучить, кроме своей природной песни» ^{[9, с.8]}.

«Во всех этих случаях, – подытоживал Галль, – ни влияние дурной воли, ни образования, ни разных впечатлений от внешних ощущений не могут быть подтверждены, а, следовательно, необходимо сделать вывод о том, что склонности и способности людей и животных были врожденными. Но тогда возникает вопрос: эта врожденность, на чем она основана? На естественных началах или духовных? Свободно ли и независимо от телесной организации душа использует свои способности? Или, напротив, проявление способностей зависит от определенных материальных условий? Или, наконец, эти способности есть порождение самого организма?» ^{[9, с.8]}. «Если этот источник способностей, – логически рассуждал далее автор, – независим от физической организации, то, как и все её функции, он находится вне сферы физиологии, и только метафизик и теолог имеют право высказываться о его природе. Но я задам следующие вопросы тем, кто утверждает, что этот источник не зависит от организации: отличается ли этот источник у мужчин и женщин? Меняется ли он в детстве, в подростковом возрасте, в период полового созревания, в зрелом и пожилом возрасте, наконец, в дряхлости? Влияют ли на него какие-либо изменения в качестве и количестве пищи, которой питается организм? Что становится с этой независимостью во сне, в пьянстве, при апоплексии, при острых лихорадках, при выпотах, наростах, воспалениях и язвах мозга и его оболочек, при нарушениях функций печени, желудка? Все знают, что такие обстоятельства прерывают, подавляют, стимулируют и изменяют функции души тысячей способов» ^{[9, с.8-9]}. «Не должны ли эти факты, – резонно заключал Галль, – привести нас к выводу о том, что осуществление наших склонностей и способностей, каким бы ни был принятый нами принцип, зависит от влияния органических условий?» ^{[9, с.9]}.

«Тот же, – категорично заявлял автор, – кто будет отрицать, что склонности и способности таятся в сфере физиологии, должен прежде исследовать эти материальные условия, эти органы души; он должен проследить, как большее или меньшее совершенство этих органов приводит к более или менее энергичному проявлению их функций; он должен зафиксировать, в какой момент и при каких условиях более благоприятное развитие структур головного мозга придает видимые или ощутимые следы внешней поверхности головы. В конце концов, задача физиолога-наблюдателя состоит в том, чтобы исследовать, какие части мозга соответствуют определенному наклонению, чувству или таланту» ^{[9, с.10]}.

И первым учёным, реализовавшим план этого масштабного исследования, стал не кто иной, как сам Франц Галль, предпринявший в 1805 г. длительное научное турне по европейским городам. «Эта поездка, – писал он, – дала мне возможность изучить организацию большого числа и выдающихся талантов, и чрезвычайно ограниченных людей, чтобы лучше понять из этого сравнения разницу между ними. Я собрал бесчисленные факты в школах и высших учебных заведениях, в детских приютах, в сумасшедших домах, в исправительных учреждениях и тюрьмах, на допросах в судах и даже на эшафоте. Многочисленные исследования самоубийц и умалишенных значительно дополнили и скорректировали мои выводы. Обзор многочисленных анатомических и физиологических коллекций также внес свой вклад в эту работу. Кроме того, я подверг анализу статуи и бюсты великих людей с точки зрения накопленных мною знаний и сопоставления их с историческими фактами» ^{[9, с.17]}.

Будучи ограниченными форматом журнальной статьи, мы не имеем возможности дать детальный обзор хода исследований Галля и результатов его научного поиска. Поэтому ограничимся формулировкой тезисов, к которым свёл суть физиологического и психического разделов своего учения об антропологии и психологии человека сам знаменитый австриец. Итак, перечислим главные из них:

I. «Нравственные качества и интеллектуальные способности являются врожденными, а их проявление возможно только с помощью телесных органов» ^{[11, с.499]}. При этом, как доказывал Галль, «они не определяются ни темпераментом, ни общей конституцией тела». «Напротив, – писал он, – я продемонстрировал, используя как сравнительную анатомию, так физиологию и патологию, что мозг должен рассматриваться как единственный орган моральных качеств и интеллектуальных способностей» ^{[10, с.516]}.

II. «Я показал, – продолжал он, – что ни абсолютный объем мозга, ни пропорция, существующая между объемом мозга и объемом тела, ни соотношение между мозгом и нервами, ни соотношение между мозгом и лицом…, ни, наконец, пропорции мозговых частей между собой, не являются мерилом моральных качеств и интеллектуальных способностей» ^{[10, с.516]}.

III. Наконец, Галль заключал: «Я ответил на вопрос: существует ли форма головы, которая однозначно свидетельствует о наличии сумасшествия или слабоумия у её обладателя? Исследовав влияние большого или маленького мозга, большой или маленькой головы на проявление интеллектуальных способностей, я пришёл к выводу, что при одинаковой величине мозга, при равных размерах головы инстинкты, склонности, чувства и способности могут не только различаться, но и проявляться в разной степени. Так же и при одинаковой массе мозга одни и те же качества и способности могут быть очень активными у одного человека, и весьма неразвитыми у другого. Я нахожу объяснение этому феномену в том обстоятельстве, что в мозге одного из этих индивидуумов особенно развиты определенные части, которые в мозге другого развиты очень слабо. Из этих фактов я делаю чёткий вывод о том, что различные части мозга выполняют совершенно разные функции, и это, естественно, заставляет меня признать множество органов, составляющих мозг» ^{[10, с.516-517]}.

Именно эти положения составляют стержень психофизиологической доктрины Галля. Что же касается её френологического раздела, разработку которого без достаточных к тому оснований долго рассматривали в качестве единственной псевдозаслуги Галля перед наукой позднейшие интерпретаторы его трудов (зачастую знакомые с ними лишь понаслышке), то здесь следует отметить ряд существенных моментов. Во-первых, сам Галль именовал эту сферу своих научных опытов не френологией, а краниоскопией, а во-вторых, в своих работах он неоднократно подчёркивал, что отнюдь не является новатором в области поиска взаимосвязи между формой черепа и интеллектуальными способностями человека. В частности, пальму первенства в данном случае он отдавал Альберту Великому (1200-1280) – выдающемуся средневековому философу, теологу и естествоиспытателю ^{[10, с.355]}. Аналогичной точки зрения придерживались и современники Галля ^{[12, с.304]}. Что же касается окончательных выводов Галля относительно наличия и характера взаимной связи между психикой человека и строением поверхности его черепа, сделанных им на закате своего творческого пути, то они звучали так. Отсутствие симметрии и различные отклонения от нормы в строении черепа могут выступать в качестве одного из признаков «определенных заболеваний головного мозга, например, выпотов в полостях мозга», однако далеко не всегда. «Мы не должны забывать, что часто самые здоровые головы (я имею в виду те, чья форма не подвержена никаким болезням) имеют две неравные половины. Часто этим отличаются дети, которые постоянно спят на одном боку; одна половина лба у них более выпуклая, чем другая, а половина затылка более сплющенная, чем на противоположной стороне. Но такие уродства не имеют никакого влияния на интеллектуальные способности; поэтому они часто исчезают в более зрелом возрасте…Иногда дефекты симметрии головы являются наследственными, не оказывая влияния на способности. Я знаю семью в Вене, в которой все дети, как и отец, имеют кривую фигуру и деформированную голову, и тем не менее мы не замечаем в них какого-либо нарушения интеллектуальных способностей» ^{[10, с.319-320]}. Таким образом, согласно мысли Галля, определённая взаимосвязь между строением черепа человека и состоянием его интеллекта и психики существует, но проявляется она по-разному и далеко не во всех случаях, поэтому формулировка на этой основе каких-либо четких закономерностей нецелесообразна.

Во второй части статьи мы проанализируем влияние учения Галля о мозговых локализациях на формирование его взглядов в области криминальной антропологии.