Концепция мира в поэтическом сборнике Баира Дугарова «Сага Сансары»

Сангадиева Эржен Гэндэновна кандидат филологических наук доцент, кафедра литературы и языкознания, Федеральное государственное бюджетное учреждение высшего образования Восточно-Сибирский государственный институт культуры 670031, Россия, республика Бурятия, г. Улан-Удэ, ул. Терешковой, 1 Sangadieva Erzhen Gendenovna PhD in Philology Docent, the department of Literature and Linguistics, East-Siberian State Institute of Art 670031, Russia, respublika Buryatiya, g. Ulan-Ude, ul. Tereshkovoi, 1 erzhen.sang@yandex.ru Другие публикации этого автора

Обращение к проблеме концепции мира невозможно без обращения к национальной истории и культуре, поскольку литература как вид искусства, прежде всего, развивается как явление национальное. Теоретиками отечественного литературоведения данная проблема понималась как одна из ключевых в осмыслении национальной картины мира и ее воплощении в литературном творчестве. Академик С. Д. Лихачев отмечал, что «богатство языка определяется не только богатством "словарного запаса" и грамматическими возможностями, но и богатством концептуального мира, концептуальной сферы, носителями которой является язык человека и его нации» ^{[9, с. 286]}. Г. Д. Гачев в работе «Национальные образы мира. Космо-психо-логос» рассматривает литературное произведение как отражение особенностей национального образа мира ^[5]. Действительно, нельзя не согласиться с тем, что природно-географические, психологические, этнографические и другие факторы формируют особенности национального образного мышления, национальную систему ценностей, своеобразие мировоззрения народа, которые проявляются в любом виде искусства, в том числе и в литературе.

По справедливому мнению Г. Н. Поспелова, «каждая национальная литература развивается на основе исторического развития того народа, который эту литературу создает» ^{[11, с. 166]}. В этом контексте согласимся с мнением бурятского исследователя М. В. Амгалановой, что «все культуры соответствуют своему историко-генетическому типу, ориентируются на духовные потребности своего народа, а изменения в них происходят в соответствии с общественно-экономическими и мировоззренческими условиями. Каким бы ни было положение этноса в социальной истории, он изначально обладает способами выражения и отражения своей культуры» ^{[1, с. 2]}.

М. М. Бахтин в своих трудах обращал внимание на одну из уникальных особенностей слова в художественном творчестве как способность создавать художественные образы ^[3]. Данный процесс, по мнению Ю. М. Лотмана, наиболее выражен в поэтическом тексте, потому что художественные образы – это основные единицы творческого мышления, которые функционируют на разных уровнях художественного текста ^[10]. В свою очередь, поэтический мир – это модель, отражающая реальный мир, воссозданный автором для выражения собственного «Я», поисков ответов на вопросы жизни и бытия. Этот мир своеобразен и неповторим, насколько оригинален сам автор и его творчество, поэтому и возникают такие понятия как «поэтическая картина мира», «художественная картина мира». В авторской концепции национального мира и человека отражается и менталитет народа «как исторически сформировавшиеся и одновременно развивающиеся формы восприятия мира, общества и человека, в литературном произведении объективируется в виде концептов» ^{[2, с. 3]}.

Уникальность художественной картины мира связана с авторской концепцией мира, в которой сложно переплетаются позиции и установки личности поэта: мировоззренческие, социальные, философские, психологические и другие. В связи с этим для полного понимания творчества автора возникает необходимость в рассмотрении концептов, которые формируют и структурируют картину мира, которую мы проанализируем на примере творчества бурятского поэта Баира Дугарова.

Творчество Б. Дугарова явление довольно сложное в бурятской литературе. Его творчество начинается в 1970-е гг., и сегодня он продолжает оставаться одним из ведущих поэтов Бурятии. Поэзия Дугарова, в полной мере отражающая свое время, лишена «социалистического пафоса», соответственно в ней нет идеологического подтекста. Поэт пишет на русском языке, при этом, как утверждает С. С. Имихелова, уникальнейшим образом сохраняя и создавая в творчестве свою бурятскую, монгольскую картину мира ^[8].

В сборник «Сага сансары» вошли стихи разных лет, которые объединяясь под одним названием, тематически разбиты на пять глав, образуя единую художественную мозаику: «Песни бурмона», «Городские миражи», «Молчание Будды», «Под сенью вечности зеленой», «Осенняя хвоя». Выявление и анализ основных концептов позволит показать особенности поэтической картины мира поэта.

Одним из основополагающих в «Песнях бурмона» является стихотворение «Монолог бурмона». Бурмоном Б. Дугаров называет бурят-монгола. Интересна форма – смешение верлибра с прозой и рифмованным стихом – сложная форма дает возможность поэту воссоздать исторические процессы в Великой степи, с одной стороны, объективно, но при этом лирическая форма позволяет дать эмоциональную субъективную оценку и почувствовать герою свою сопричастность многовековой общемонгольской истории, тоонто – Родине. Здесь проявляются концепты «пространство» и «время» как в философском понимании, так и в физическом измерении: конкретное пространство Великой степи, населенной гуннами, потом номадами-монголами и бурятами. Время осязаемо застыло в керексурах, карте:

О Чингисхан, очнись и на карту взгляни:

твоя колыбель, твое тоонто священное,

степь, твои реки, вспоившие волю и силу, -

эта земля похожа

на растянутую шкуру разделанного тарбагана

и прибитую зубами Дракона и когтями Медведя

к стене по названью История ^{[7, с. 19-20]}.

Хронотоп в стихотворении задается гуннским городищем, расположенном в 14 километрах от Улан-Удэ, наполняется историей через имена Аттилы и Чингисхана, мифологическим временем через персонажей – Медведь и Дракон и приближается ко времени бурмона – лирического героя:

Но предков дух возвысить до вселенной

сумела Степь в свой звездный час.

и песнь ее сказаньем сокровенным

сквозь времена во мне отозвалась.

Эпохи кочевой гортанный голос

утих под вечный голос ковыля.

И на обломках сабель вырос лотос,

И уходил степняк в себя ^{[7, с. 20]}.

Поэт осмысляет кочевое прошлое своего народа, для него «образ номада-кочевника – это понятие органичное, родовое, глубинное. Символическая многозначность слова зависит от интеллектуального уровня поэта, его кровных интересов, связанных с историей Степи от скифов и гуннов до сегодняшнего дня» ^{[6, с. 16]}

Великая степь, над которой простирается Вечное Синее небо – это два художественных концепта, которые проходят через весь сборник, олицетворяя собой Вечность, Постоянство, Родину. Эти образы могут возникнуть в самых неожиданных местах, в сутолоке людского потока московских улиц и проспектов мы слышим: О Вечное Синее небо. Сама Великая степь может обступить со всех сторон улицы и кварталы современного города.

Поэтическое произведение отличается предельной концентрацией высказывания. Поэт должен уметь многое сказать через образы, которые должны до читателя донести суть миропонимания и оценку события, о котором написано произведение. Баиру Дугарову свойственно сопряжение времени, давно минувшее, будь то мифологическое или историческое, которое всегда переживается в конкретном, современном времени. Оно чревато будущим, что делает поэта провидцем:

Я, быть может последний бурят-монгол,

В ком струна не утихла азийских столетий ^{[7, с. 20]}.

Для поэта важно, как сегодня живут потомки великих номадов, он болезненно воспринимает, что они забыли нравственные и духовные установки своих предков, что в погоне за благами цивилизации теряются нематериальные ценности. Поэтому возникает актуальное, для современности высказывание, почти плакатное:

Не нам ли предки мудро завещали,

Чтоб мы как мать природу почитали.

И нашей отчей вечности начало

Не храм ли лучезарного Байкала.

И разве не хранят стихи сказаний

Величие и нежность мирозданья.

И не заменит пушкинское слово

Завета предков – языка родного ^{[7, с. 53]}.

Если первая глава помещает героя в пространство, наполненное историко-философскими, фольклорно-мифологическими аллюзиями, то во второй мы погружаемся в реалии современного мира – пространство цивилизации, города, но оно при всей комфортности, близости к бытовому сознанию, через семью, друзей, работу вызывает ощущение временности, отсюда и название «Городские миражи».

Продолжается сага времен.

И в веках заблудившийся скальд

на оглохший садится асфальт

и поет про степной небосклон…

Есть мгновенья – явь словно сон.

Скальд свою созидает страну.

Продолжается сага времен,

И мираж обретает струну ^{[7, с. 96]}.

Городское пространство событийно, время уплотняется. Мы погружаемся не только в будни, наполненные встречами с коллегами, друзьями, родными, но и становимся сопричастными чувствам самого поэта, его думам о себе. В этом мире многое воспринимается иронично: музу можно встретить в «забегаловке», а шаман «на пенсии» гуляет по улице. Но есть сны, в которых можно лететь над трамвайными линиями, есть небо утреннее, дневное, на закате, ночное в звездах, птицы, а можно вовсе превратиться в медведя-шатуна. И снова мир наполняется, с одной стороны, генетически близким духом, с другой – неизведанным и манящим.

Глава заканчивается стихотворениями «Море сансары колышется, пенится» и «Тихая поэзия моя». «Сансара» – это вечный круговорот перерождений, образ которой возникает с самого начала, как бы вовлекая нашего героя в этот нескончаемый круг вечного человеческого бытия, но в этом мире, сквозь время поэта ведет его «тихая поэзия».

«Молчание Будды» – концептуальная глава сборника. Еще в «Монологе бурмона» возникает образ лотоса – символа буддизма, пришедшего в Великую степь, как знак мира, созерцания и погружения в себя.

Правят миром миражи,

Миражами правит космос.

А в прудах в ночной тиши

Расцветает лотос ^{[7, с. 219]}.

Лотос возникает и в стихотворении о сне, в нем поэту приснился Велемир Хлебников, которого избрали председателем земного шара, и он принял присягу, руку положив на лотос. В этой главе концепты «пространство» и «время» сопряжены с вечностью, с сансарой. В буддизме, в жизни Будды, в Учении, в философии его последователей поэт ищет ответы на вечные вопросы, осознавая как это просто и сложно одновременно:

Бодхисаттвы

Нисходят с небес

И растворяются в будущем…

Божья коровка

И та меня истине учит, сливаясь с травою ^{[7, с. 222]}.

Здесь отражено концептуальное положение буддийского учения: все в природе гармонично, каждая травинка, букашка – все равноценно самому Будде.

Третья глава «Молчание Будды» отсылает к практике медитации, распространенной в различных восточных религиях. Цели у нее разные, но в основе своей медитация призвана гармонизировать человека, сбалансировать физическое и духовное состояние. Практика молчания – это созерцание мира внутри себя. Так, время и пространство извне перемещается во внутренний мир человека, при этом при правильной жизни, при постижении учения Будды этот мир вырастает до космоса. Это в идеале, а в жизни простого человека, который живет в суете и загружен вопросами быта, а не бытия, практически нет места открытию космоса. Однако имеются исключения, что, вероятней всего, свойственно философам и поэтам:

Лианами желаний

опутан

человек

с рождения

до смертного одра.

И только

Будда

слышит

свое

молчание ^{[7, с. 262]}.

Почему же тогда в этой жизни поется

И смешался с печалью вселенскою свет?

Этот вечный вопрос человеком зовется.

И в молчании Будды таится ответ ^{[7, с. 263]}.

Бывают светлые минуты,

Когда в себе я замыкаюсь, как аскет.

И слышу я молчанье Будды

И вижу свет…

И нет страданий на планете,

и счастья тоже нет.

И самое печальное на свете, что я поэт ^{[7, с. 265]}.

Много стихов посвятил поэт великому йогачари Миларайбе, чье творчество Б. Дугаров изучал, когда писал кандидатскую диссертацию. Образ йогачари – это воплощение верного буддийскому учению последователя, который понял истину и обрел святость Будды. В стихотворении «Притча о коровьем роге» воспроизведена следующая история. Однажды Миларайба с учеником Райчунгом шли по горной тропинке, на пути в пыли лежал коровий рог, который учитель подобрал и сунул себе за пазуху, чем сильно удивил ученика. Вдруг началась буря, и ученик увидел, что его учитель сидит, укрывшись в роге:

И говорит Миларайба ученику Райчунгу:

«Сын мой, сансара подобна этой буре земной.

А нирвана подобна рогу несравненному чуду,

В котором сейчас укрываемся мы с тобой» ^{[7, с. 230]}.

В притче мы видим, как могут трансформироваться через аллегорические приемы образы времени и пространства. Мы не будем рассуждать о метафизических понятиях в буддизме, но как художественно и понятно растолкованы сложные явления буддизма в стихах Б. Дугарова. Мудрость и постижение Учения, духовная практика способны свернуть хронотоп окружающего мира до размеров коровьего рога, который вместит в себя двух человек.

Есть в этой главе «Поэма о Гаутаме» – поэма о рождении Будды, которая воспроизводит события посвященная местности, где жил Гаутама, истории, как стал он Буддой. Но в содержательном наполнении концептов лирики Б. Дугарова интерес вызывает стихотворение «Дождь в ночном Кумбуме». Оно оригинально, как с технической стороны, где мы вновь видим смешение различных стихотворных форм, так и в содержательном плане. Рефреном через все стихотворение проходит восклицание:

Кто мы, пришедшие из тьмы во тьму?

Кто мы, пришедшие из света к свету?

Кто мы?

Кто мы?

А мы – это семеро, Евразия в миниатюре: Саша из Питера, тибетолог, Юлия и Анастасия – юные «монголоведочки» из РГГУ, Баатр – калмык, ученый из Москвы, Лена и Гиляна из Калмыкии и наш поэт. И ответом на этот вопрос становится разворачивающееся почти драматическое действие, в котором сходятся века и эпохи, сконцентрировавшие в себе суть перерождений, каждого из этих людей в колесе Сансары, какими-то неведомыми путями приведшие их в это конкретное время в Кумбум:

Саша, а может, ты вспомнишь как когда-то под пышной кроной

баньяна

Слушал ты в одном из своих перерождений Будду, уставшего

от скитаний

^{[7, с. 252]}.

Анастасия, не ты ли кружилась когда-то в кругу баядерок,

Ароматом духов и звуками песни отвлекая Сиддхарту

^{[7, с. 253]}.

Юлия, не ты ли когда-то глядела вслед каравану, шедшему

к Гангу,

^{[7, с. 254]}.

Баатр, не ты ли когда-то, почти полтысячелетия назад…

Нараспев твердил сутру золотого блеска,

На монгольском наречии именуемую Алтан Гэрэл ^{[7, с. 255]}.

Лена, помнишь, как в агинских степях привечали тебя твои

братья буряты

^{[7, с. 255]}.

О, Гиляна…

Вспомни, не ты ли величальной песней когда-то встречала

Воинов Гуши-хана, спускавшихся в степи с перевалов Тибета

^{[7, с. 256]}.

Растворяясь в пространстве, я слышал столетий дыхание

в храмах…

Мир замыкался в себе, как Миларайба в отшельнической пещере.

Миг распускался, как столепестковый лотос, вечностью

освященный

^{[7, с. 257]}.

Ведь сказано,

Все мы, смертные, в неизбывном и вечном родстве

В череде бесконечной жизней минувших.

Все-таки мир этот тесен.

Воистину, не зря вращаются молитвенные барабаны

^{[7, с. 258]}.

Поэту удалось рассказать не только о событии, о посещении священного места, но и гениально изложить свою версию перерождений его спутников, согласно буддийскому канону круга перерождений – кругу сансары. И здесь многое становится понятным. Понятно, почему эти люди интересуются буддизмом, что привело их в Кумбум – и судьба, и сансара одновременно. И самое главное, почему так тесен мир? Возможно, и потому, что в прошлых жизнях мы все когда-то и где-то встречались. И это тоже часть авторской концепции Б. Дугарова. В этом контексте «этнопоэтическое восприятие литературных явлений в этом (конфессиональном) контексте может стать фактором глобализации и одновременно фактором идентифицирующим – с помощью буддийского сакрального выявляется национальное своеобразие сознания и мышления» ^{[4, с. 9]}.

Картина мира, складывающаяся в сборнике, была бы неполной без малой родины. «Аха – как гордо и молитвенно емко звучит имя родной земли на языке моих предков», здесь все близкое и родное, а возвращение на родину – это возвращение к себе. В четвертой главе «Под сенью вечности зеленой» поэт собрал стихи о Родине, о природе родного края. В картине малой родины мы видим устойчивое мироустройство космического порядка:

Вершиною благословенной

округла и седа,

как образ мандалы вселенной

в лазурь вознесена ^{[7, с. 324]}.

Величественны и горные потоки, и высокое небо, и гордый народ, живущий испокон веков в горах Оки – родины поэта. Вечностью дышит тайга и царица лесов – лиственница, связующая небо и землю. На вечный вопрос у поэта есть вечный ответ:

Есть вечный ответ

В танце вечных стихий –

Неба, воды и камня…

И это все вместе называется Байкалом ^{[7, с. 341]}.

В последней главе «Осенняя хвоя» поэт собрал краткостишия на разные темы. Смысловая нагрузка их связана с традицией восточных краткостиший, разного характера от философского до ироничного. Это, на наш взгляд, дает возможность поэту сконцентрировать смысл высказывания до самой сути. Многие из краткостиший перекликаются с тематикой глав сборника. В подтверждении приведем стихотворение, в котором очень емко, подобно восточному мудрецу Б. Дугаров сказал о себе:

Я родился тысячелетним,

с саблей в руке,

с лотосом – в сердце ^{[7, с. 378]}.

Поэтическое творчество, таким образом, обладает особой концентрацией значений, символов, которые выступают как доминантные маркеры авторской концепции мира. Рассмотренный нами поэтический сборник Б. Дугарова позволяет прийти к выводу о том, что авторская концепция мира, представленная в сборнике «Сага сансары», отражает мировоззрение самого автора, которое основывается на конфессиональных представлениях монгольского этноса – буддизме, историко-культурных понятиях и нравственно-этических истоках народно-поэтических образов. Поэзия его многогранна, в ней сконцентрирована самая суть ментальности бурятского народа. Б. Дугаров смело экспериментирует с художественной формой, для углубления сути явлений и актуальных проблем современности.