Бах, Буковски, бытие

Погорелова Инга Викторовна кандидат филологических наук доцент, кафедра английского языка, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Липецкий государственный педагогический университет имени П.П. Семенова-Тян-Шанского» 398020, Россия, г. Липецк, ул. Ленина, 42, каб. 532 Pogorelova Inga Viktorovna PhD in Philology Docent, the department of  English Language, Lipetsk State Pedagogical University named after P. P.Semyonov-Tyan-Shansky 398020, Russia, g. Lipetsk, ul. Lenina, 42, kab. 532 ingalgpu3@mail.ru Другие публикации этого автора

Их разделяют эпохи, религия, образ жизни и всё, что может разделять двух абсолютно не похожих друг на друга Художников. Тем более поразительным кажется настойчивое присутствие одного в творчестве другого: речь идёт о присутствии гениального немецкого композитора 18 века И.С. Баха в поэзии выдающегося американского автора 20 века Чарльза Буковски.

Отмеченный баховский мотив в поэтических произведениях Ч. Буковски необычен одновременно с поэтико-семиотической и онтологической точек зрения. Яркий представитель так называемого «грязного реализма» ^[2], Буковски с юных лет знал ужас домашнего насилия и непрестанных насмешек сверстников, а также тяготы жизни дислексика. Вынужденное расставание с семьёй после того, как отец будущего американского классика обнаружил его скандальные рукописи, стало ещё одним серьёзным эмоциональным испытанием в жизни Ч. Буковски. Он работает на непрестижных работах ("low-level jobs" ^[15]), пишет, влюбляется, размышляет о жизни, срывается в бездну и выбирается из неё, подарив миру очередной сгусток экзистенциальной боли – стихотворение, рассказ, роман. О пристрастии к алкоголю Буковски говорит открыто – и в своих произведениях, и в многочисленных интервью. В его прозе и поэзии много беспорядочного секса, обильных возлияний, бурных скандалов, брутальности и всего того, что составляет поэтическую ткань «грязного реализма». Сколь удивительно в этой связи видеть в чернушном хаосе творений Ч. Буковски упоминания классической музыки – произведений и непосредственно композиторов-классиков. В случае с Бахом это уже не просто упоминание, а бытийный диалог, который Буковски ведёт со своим незримым собеседником на протяжении всей жизни.

Музыкальный гений европейской цивилизации, Иоганн Себастьян Бах жил и создавал свои бессмертные произведения в 18 веке в Тюрингии, на территории современной Германии – родине матери Ч. Буковски и самого автора. Не стоит искать причины притягательности фигуры Баха для Ч. Буковски в его биографии: в жизни композитора не было ни деспота-отца (отец Баха умер, когда мальчику едва исполнилось десять лет), ни многочисленных браков, ни вакханалий, ни дерзких высказываний вроде "I am my own god. We are here to unlearn the teachings of the church, state, and our educational system. We are here to drink beer…" ^[16]. Более того, можно смело утверждать, что вся жизнь И.С. Баха была служением Богу, а его уникальные творения были одной вдохновенной молитвой смиренного лютеранина своему Создателю.

Даже такой поверхностной характеристики достаточно, чтобы представить Баха и Буковски как антиподов. Однако именно с Бахом Буковски ведёт мысленный диалог, обращаясь к нему в далеко не возвышенных житейских контекстах. Прежде чем рассмотреть конкретные примеры, необходимо отметить, что Буковски очень любил классическую музыку. В сборнике выдержек из дневников Ч. Буковски за 1991–1993 гг. "The Captain is Out to Lunch and the Sailors Have Taken Over the Ship" находим: "To my right, the radio works hard bringing me more great classical music. I listen to 3 or 4 hours a night as I am doing other things, or nothing. It’s my drug, it washes the crap of the day right out of me. The classical composers can do this for me. The poets, the novelists, the short story writers can’t. A gang of fakes" ^[9]. В стихотворении "Classical Music and Me" автор признаётся: "I had no idea how it began // as a boy I believed that classical music was // for sissies and as a teenager I felt this even // more strongly" ^[5].

Американский исследователь Роберт Сандарг, много лет занимавшийся исследованием связи творчества Буковски с классической музыкой, говорит примерно о 800 упоминаниях классической музыки в произведениях автора, замечая, что ему не известен ни один другой писатель или писательница, произведения которых имели бы подобную отличительную черту ^[17]. Среди этих восьми с лишним сотен – самые разные имена: от Генделя и Брукнера до Бородина и Чарльза Айвза. Сам Буковски признавался, что из всех композиторов-классиков он больше всех любит Сибелиуса за его "тягучую глубокую тональность" и "страстность, которая вырубает" ^[15], однако по количеству упоминаний Сибелиус всё же уступает Баху. Для сравнения: приводя статистику по встречаемости имён классических композиторов в произведениях Буковски, изданных с 1999 по 2004 год, Р. Сандарг говорит о 10 случаях отсылки к Баху и 7 к Сибелиусу. В более широких временных рамках этот разрыв между Бахом и Сибелиусом увеличивается на порядок ^[17].

Оставив в стороне статистику, обратимся к конкретным примерам. Анализ контекстных отсылок к Баху в стихотворениях Буковски, изданных в США в конце 20 – начале 21 вв., позволяет говорить о трёх основных образах Баха, которые эти контексты создают: Бах-идеал, Бах-фон и Бах-отеческая фигура.

Бах-идеал для Буковски – это эталон музыкального гения. Он – признанный мастер контрапункта: "…Bach taught us how to lay one melody down on // top of another and another melody on top of // that…" (Christmas poem to a man in jail) ^[7]. Бах настолько безупречен как композитор, что даже посредственные дирижёры могут браться за исполнение его произведений: "…Bach is the hardest to play badly because he // made so few spiritual and technical mistakes, // and it seems to transfer over, even to mediocre // conductors" (Observations on music by an alcoholic) ^[8]. Бах – вершина музыкального искусства и камертон хорошего музыкального вкуса: "and if you listened to Bach // long enough // you didn’t want to listen to // anybody else" (Classical music and me) ^[10]. Слушать музыку Баха – совет Буковски тем, кто хочет стать хорошим писателем: "…and don’t forget… your Bach…" (Howtobeagreatwriter) ^[6]. Обвиняя коллективного ханжу / критика-лицемера / бесталанного автора, Буковски бросает ему в лицо: "…which one of you grinds his soul // to Bach's organ // like a monkey on a string?", подчёркивая пропасть между чистотой и безупречностью Баха и грязью человеческих страстей (After receiving a contributor's copy) ^[11]. Как будет продемонстрировано далее, Бах-идеал оказывается тесно переплетён с Бахом-фоном и Бахом-отеческой фигурой.

Бахом-фоном буквально пропитана повседневная жизнь автора, одновременно являющегося героем своих произведений, о чём он откровенно заявлял: "…when I write, I’m the hero of my own shit" ^[18]. В стихотворении A Mechanical Lazarus Бах предстаёт некой константой в жизни поэта. С развитием технологий на смену его старой пишущей машинке приходит компьютер. Что ж, он открыт для перемен: "… then I received a computer for // Christmas. // I mean, we must keep up with the // times. no?" Но компьютер ломается. Его, разумеется, починят, а пока автор творит в своей привычной обстановке: старенькая пишущая машинка, бутылка пива, радио и музыка Баха: "…so // for the time // being // my old IBM has // risen from the grave, // the bottle of beer // is to my left, and the little red // radio to my right is // playing // Bach…" ^[8]. Бах-фон в поэзии Ч. Буковски всегда создаёт разительный контраст высокого идеала и приземлённой прозы жизни, как, например, в стихотворении Life of the King, в котором сталкиваются монументальность органной музыки Баха и будничная зарисовка человека с бутылкой пива на крыльце дома, почёсывающего живот в лучах солнца: "…I awaken at 11:30 a.m. // get into my chinos and my dirty green shirt // open a Miller’s… and on KUSC there is organ music // something by Bach // and I leave the door open // stand on the porch… // I scratch my belly in the sun // as Paul Hindemith // rides by on a bicycle…" ^[12]. Размышляя об именах, автор заносит имя Баха в список «хороших имён» наряду с именами Моцарта, Селина и Арто: "… there are good names: Mozart, Celine, // Artaud, Bach" (Storm) ^[3]. Бах – часть повседневной рутины, привычного жизненного уклада автора: "Norman // Jimmy // Max killed in World War II // while I hid in old roominghouses // in Philadelphia and San // Francisco // listening to // Mozart and Bach…” (Jap machine gun bullets) ^[4]. Бах прочно встроен в земное существование поэта, он – неотъемлемый фрагмент жизни, кусочек мозаики в хаотичной картине мира: "horses running // with her miles away // laughing with a // fool // Bach and the hydrogen bomb // and her miles away // laughing with a // fool // the banking system // bumper jacks // gondolas in Venice // and her miles away // laughing with a // fool…" (Communion) ^[6]. В стихотворении Burning, Burning, рисующем картину душной бессонной ночи, наполненной безумием ("there is a madness in the air"), состояние автора усугубляется радиотрансляцией «Испанской рапсодии» Листа, но его укрепляет сообщение о том, что позже будут передавать музыку Баха. Автор проводит эту тяжёлую ночь, вспоминая ушедших из мира сего. Наконец, по радио звучит Бах, и мертвецы, о которых вспоминает Буковски, начинают смеяться ("…the dead // laugh as Bach enters // making palaces of sound…") ^[8]. Никто, кроме самого Буковски, не сможет верно проинтерпретировать эту строку. Возможно, покойники смеются над Буковски – над его страстью к музыке Баха в контексте его далеко не баховской жизни. А может, это просто психоделическая картинка, нарисованная воображением физически ослабленного человека, страдающего от жары и бессонницы. В любом случае, налицо знакомый нам баховский мотив в поэзии Буковски: Бах всегда и везде, днём или ночью, в горе и в радости, как отец, о котором мечтал Буковски, как верный друг, как всевидящий Господь. Здесь отчётливо прослеживается связь образа «Бах-фон» с образом «Бах-отеческая фигура».

Выбор прилагательного «отеческий» для указанной формулировки не случаен: он уводит вектор анализа от термина «отцовская фигура», устоявшегося в психологии вообще и в психоанализе в частности. Так, под отцовской фигурой психологи понимают того, кто «занимает место и, следовательно, принимает на себя роль реального отца» ^[1]. Формулировка «отеческая фигура» в контексте данного исследования призвана подчеркнуть, что она выходит за рамки психологии / психоанализа, сосредоточиваясь скорее на общечеловеческом, чем на глубинно-подсознательном в данном концепте.

В целом, Бах как отеческая фигура проступает в строках, связанных с размышлениями автора о жизни и смерти, с трудными жизненными моментами, во время которых Буковски находил поддержку у Баха, как это могло бы происходить между сыном и отцом. Например: "…I drink cabernet sauvignon while // listening to // Bach: it's // most curious: this // continuing death // this // continuing life // as // I look at this hand // holding a cigarette…" ^[10]. Или как в стихотворении "Friends Within The Darkness", в котором Буковски повествует о том, что вместе с Моцартом, Бетховеном и Брамсом Бах был рядом с ним в период глубокого одиночества и неуверенности в себе, через который автор прошёл в молодости, и остался с ним по прошествии многих лет, когда Буковски уже стал признанным писателем и поэтом: "the old composers – Mozart, Bach, Beethoven, // Brahms were the only ones who spoke to me and // they were dead. // now I work for the editors the readers the // critics // but still hang around and drink with // Mozart, Bach, Brahms" ^[14]. Музыка Баха – духовная пища, подобно сердечной беседе с любящим отцом заставляющая забыть о голоде физическом, как в стихотворении "Some Notes on Bach and Haydn", в котором анонс исполнения одного из «Брандербургских» концертов Баха по радио останавливает автора на пути к гостиничной кухне. Он остаётся у себя и наслаждается остатком ночи: "…Bach begins // and // this good night // is still everywhere" ^[13].

Как уже отмечалось, рассматриваемые ипостаси Баха (фон, идеал, отеческая фигура) нередко оказываются тесно переплетёнными в канве поэтических произведений Буковски. Скажем, в стихотворении "Bach, come back" Бах-идеал и Бах-отеческая фигура спасают автора от ада и мыслей о суициде / смерти. "… now Bach has stopped // and I sit in this old chair. // old man, old chair. // I still have the walls, I still have my // death to do" ^[4]. Подобная картина наблюдается и в произведении "Bach": "… his music now // lifts me beyond // pain // and my // pathetic // self-interest." Бах существует вне времени: "I'm // listening to a work of his // recorded in // 1923. // I was 3 years old // then // but Bach was // ageless." Бах – духовная среда, заменяющая друзей, либо не позволяющая автору впускать в свою жизнь кого-то менее достойного: “… Bach, thanks to you, // I have no // living // friends" ^[4]. Ещё один пример взаимодействия ипостасей «Бах-идеал» и «Бах-отеческая фигура» встречаем в стихотворении "It's all music", построенного на контрасте неизбежности бытового / земного и ухода от него: купив на рынке рыбу и принеся её в дом, герой кладёт её в холодильник, не дожидаясь возможности поговорить со своей подругой, занятой в тот момент разговором по телефону, и спешит в свою комнату слушать мессу си минор Баха – вершину духовного творчества композитора: "…then I go upstairs to where I can be myself // and listen to the Mass // in B Minor by // Johann Sebastian Bach" ^[7].

Наконец, взаимопроникновение образов «Бах-фон» и «Бах-отеческая фигура» можно проследить в стихотворении "1966 Volkswagen minivan", представляющем собой размышления автора о любви / о будущем отношений с молодой женщиной, когда чувство охватывает героя настолько сильно, что оно даже вытесняет мысли о Бахе: "there goes Bach again but // one wonders how much longer we can hold on?" Он обращается к Баху с полунадеждой-полумольбой о том, чтобы эти отношения продлились, чтобы не умерла любовь. Так обращается ребёнок к сильному родителю. Или молящийся к святому: "…listen Bach, your god and my god // are real but // helpful only in spurts. // I want you to // tell me that everything is all // right // and that her red and gold hair will be // spread // upon my pillow again" ^[7].

Проанализированные примеры открывают другую – поэтико-семиотическую – особенность исследуемого литературно-музыкального синтеза, который, на наш взгляд, является особой разновидностью экфрасиса. Как известно, в самом общем виде экфрасис определяется как словесная репрезентация произведений искусства в тексте: описание картины, скульптуры, музыкального произведения и т.п., вплетённое в художественный нарратив. Экфрасис, отмечающийся в стихотворениях Буковского, необычен тем, что здесь мы имеем дело не с описанием конкретного музыкального произведения композитора (Баха), а, перефразируя приведённое определение, со словесной репрезентацией музыки Баха в целом или наоборот: со словесной репрезентацией композитора (Баха) как создателя всей совокупности его гениальных произведений. Бах в стихотворениях Буковски – это человек-музыка, трансцендентная творческая энергия, облекаемая сознанием в антропоморфную форму посредством исторических знаний и воображения.

Таким образом, баховский мотив в поэзии Ч. Буковски можно рассматривать как уникальную разновидность экфрасиса, придающую стихотворениям американского классика богатое полифоническое (баховское по масштабу) звучание.