Проблема субъективации в философии киников

Русаков Сергей Сергеевич кандидат политических наук доцент, кафедра социальных и гуманитарных дисциплин, Государственный институт экономики, финансов, права и технологий (ГИЭФПТ) 188300, Россия, Ленинградская область, г. Гатчина, ул. Рощина, 5 Rusakov Sergei Sergeevich PhD in Politics Associate Professor, Department of Social and Humanitarian Disciplines, State Institute of Economics, Finance, Law and Technology 188300, Russia, Leningrad region, Gatchina, st. Roschinskaya, 5 arias456@mail.ru Другие публикации этого автора

В конце 70-х и начале 80-х годов М. Фуко активно разрабатывает концепцию субъективации. Противопоставляя ее метафизической концепции субъекта, он опирается на античные исследования и источники в целях найти новые культурные и исторические формы субъективности. Рассматривая субъективацию как процесс складывания субъекта путем интеллектуального и морального (этического) усилия над собой, который может получить доступ к истине только благодаря собственной трансформации, французский ученый выделяет три основных модели субъективации в античности: сократо-платоновская, эллинистическая и христианская. Однако если рассматривать период жизни Сократа и Платона, то необходимо выделить как минимум еще две значительных философских школы: пифагорейская и киническая. В данной статье осуществляет попытка рассмотреть проблему субъективации в философии киников.

Наряду с сократо-платонической моделью, М. Фуко, особенно в последних курсах лекций, некоторое внимание уделяет киникам. Кинизм, как философское течение, предполагает определенный образ жизни и характерные модусы существования. В рамках этого направления, впервые, с точки зрения хронологии, появляется четко выраженный интерес к практикам говорения и строгие принципы высказывания истины. Говорение истины без страха и без стыда, опираясь на мужественность и твердость, у них часто связывается с нестерпимой наглостью и даже оскорбительным поведением. Слотердайк пишет об этом следующим образом: Появление на сцене Диогена означает драматичнейший момент в поиске истины…в то время как «высокая теория» начиная с Платона раз и навсегда обрезала нить, связывающую ее с материальным воплощением, чтобы за счет этого крепче привязать нить аргументации к логическим конструкциям, появляется подрывной вариант низкой теории, которая пантомимически-гротескно выдвигает на передний план именно практическое воплощение. Процесс постижения истины разветвляется: появляется фаланга мыслителей, занятых дискурсом и созданием великих теорий, и мелкая группа полемистов, занятых литературной сатирой” ^{[1, 180]}.

Киникам посвящено не очень много исследований, как в отечественной литературе, так и за рубежом. При рассмотрении зарубежной и отечественной литературы ощущается значительный пробел в изучении кинизма. В работах по истории древней философии В. Виндельбанда, У.К.Ч. Гатри, В.Ф. Асмуса, А. Н. Чанышева анализ киников отсутствует вовсе. В связи с этим, помимо анализа самого М. Фуко и П. Адо, в этом исследовании будут использованы труды П. Слотердайка, М. Канто-Спенсер, Б. Рассела и ряд античных источников.

Известно, что киники существовали на протяжении всей античности, начиная со своих основателей Антисфена и Диогена. Однако кинизм появился несколько ранее, нежели стоицизм или эпикуреизм, что связано с непосредственным ученичеством некоторых киников у Сократа. В связи с этим отнесем кинизм больше к классической эпохе, а не к эллинистическим моделям субъективации.

Одной из главных характеристик киников является стремление высказывать истину, что переносит нас к теме парресии. Как отмечает М. Фуко, и Диоген, и Эпиктет ^{[2, 174]} свидетельствуют, что киник в первую очередь – это человек парресии. Парресия рассматривается как упражнение в высказывании правды, которую сообщают людям, никогда не позволяя себе быть пораженным страхом.

Киники часто связываются с разными символами – плащ, сандалии или косые ноги, борода, палка, сума. Помимо этих символом киники чаще всего нищенствовали, были безбрачными и отрицали различные социальные и политические институты (потому часто воспринимали себя космополитами). Вследствие этого киническая модель субъективации, как это будет видно ниже, тесно связана и предшествует христианским практикам.

Кинизм установил в основе своей философской программы (скорее рудиментарной, нежели доктринальной) три основных понятия: аскесис, апедевсия, автаркия. Эти три принципа были призваны достичь духовной свободы и превратить жизнь в вечное упражнение и усилие ^{[3, 101]}.

Аскесис (греч. ἄσκησις) как способность к самоотречению и перенесению трудностей, предельное ограничение всех своих потребностей и отстранённость от всего, что не является свойством человека как живого существа. Аскетизм воспринимался киниками как социальная панацея, особенно в эпоху кризисов, как греческих полисов, так и римской империи.

Апедевсия (греч. ἀπαιδευσία) как способность к освобождению от догм религии и культуры. Апедевсия это отказ и отстранённость от культуры и общества. Киники полагают, что культура делает знание мёртвым, следовательно, добродетелями признаются необразованность, невоспитанность и неграмотность.

Автаркия (греч. αὐτάρκεια) как способность к независимому существованию и самоограничению. Эта черта будет свойственна эллинистическим течениям, таким как стоицизм и эпикуреизм, а в трансформированном виде перейдет в христианство. Автаркия киников — независимость и самостоятельность, отказ от семьи, отказ от государства и т.д. Во-многом, киническая автаркия была бессодержательной, так как, отойдя от идеи мудрости как единственного способа достигнуть истины, она утверждала истинным скорее некий животный образ жизни ^{[3, 106]}.

Важной концепцией, на которую ориентировались киники, была концепция двух путей. Образ двух путей имеет глубокие литературные и мифологические корни, связанные с легендами о Геракле у Продика или с философией у Парменида. Идея двух путей заключалась в том, что существует два способа достигнуть наивысшей добродетели – короткий и тяжелый путь, и длинный и легкий. Долгий путь – это путь научения и обучения истинам и добродетели через Логос (школьное и доктринальное учение, как например, у перипатетиков или некоторых неоплатоников, а позже – в рамках монашеских практик, например Lectio Divina). Короткий путь – это путь лишений, ограничений и упражнений, который связан с аскезой ^{[2, 219]}.

Важно отметить, что доктринальное или полноценное учение у киников всегда отсутствовало, в силу чего они прибегали лишь к одному виду интеллектуальной деятельности – анекдотов, сатир, диатриб и других, менее популярных жанров и т.д. Написание сочинений у киников воспринимается не только как инструмент для восхваления или распространения своих идей в обществе, но и как парресия, о которой будет сказано ниже. Вместо систематического изложения своей теории киники прибегали к способу демонстрировать ключевые положения своей философии с помощью коротких анекдотов (греч. khreiai) ^{[2, 218]}. В них, в нескольких словах, жестах или репликах рассказывали о том, как киник поступает в определенной ситуации. Существовали и другие жанры – смешные анекдоты (греч. paignia) или воспоминания (греч. apomnemoneumata). Их главной целью является не изложение полноценной теории, а реактулизация основных этических принципов через напоминания о жизни настоящих (или выдуманных) киников. В некоторой мере это напоминает hupomnēmata у Марка Аврелия – практика, в которой человек записывает в дневник мысли или идеи, к которым должен возвращаться, если сбился с пути правильной жизни.

Впрочем, П. Слотердайк утверждает, что нужно понимать разницу между ранними (греческими) и поздними киниками (римскими). Греческий кинизм, вдохновленный Диогеном, был исключительно экзистенциальным, основанным на афинской комедии и использовавший юмор и сатиру как инструменты для преодоления глупости и предрассудков в обществе. Римский кинизм разделился на экзистенциальный и сатическо-интеллектуальный (Лукиан), где в первом случае юмор использовался в диогеновской традиции, но перерос в течение “слабых, полных неприязни и зависти, прихлебателей, попрошаек и бродяг, ханжей, изгоев и типов, склонных к нарциссическому позерству”, а во втором случае смех обратился против тех, кто является “некультурным нищенствующим моралистом” ^{[1, 274]}.

И.М. Нахов, в своем очерке о киниках, выделяет три модели кинизма – антисфенову, диогенову и кратетовскую ^{[4, 25]}. Если для Антисфена целевой аудиторией его учения были неполноправные рабы, а для Диогена и рабы и бедняки, число которых росло при его жизни, то для Кратета слушателями выступали крестьяне, ремесленники и люди с достатком.

Различные практики, характеризующие короткий путь аскезы, разработан у киников гораздо лучше, чем путь долгого совершенствования. На основе анализа немногочисленных работ о киниках можно выделить ряд упражнений субъективации, практикуемых киниками:

1) Упражнение в парресии

2) Техники испытания

3) Техника манифестация истины

4) Упражнение в оценке и надзоре

5) Техника перечеканки монеты (ценности)

1) Упражнение в парресии (греч. parrhesia) воспринимается киниками как независимость в собственном мнении и способах его выражения. Эпиктет свидетельствует, что киник – это человек, который обладает мужеством говорить правду (греч. tharrein parresiazesthai) и который обязан сообщаться истину. Тем не менее, М. Фуко выделяет два способа, которыми киники говорили правду.

Во-первых, непосредственное обращение к истине через соответствие поступков и даже самого тела истине. Это общеизвестная сократическая мудрость, соответствия дела и слова, которая поднимается в диалоге “Лахет”. Говоря о поступках, мы подразумеваем весь нижестоящий перечень техник субъективации, полностью отражающий истину на деле, то есть в самом образе жизни, ярким подтверждением чего является вульгарное поведение Диогена.

Во-вторых, истина через дискурс или через любую возможную речь. Речь может быть с самим собой, с другом или наставником, речь может быть политической и тогда это выступление перед полисом или собранием людей и т.д. Подтверждением выражением парресии являются документы, относящиеся к I-III в. н.э. и получившие название “Акты языческих мучеников Александрии”. В них говорится о том, что римские императоры сталкиваются с безоглядной вольностью речи киников, в которых активно развиваются идеи: противопоставления “истинного отца народа”, царя и тирана; осуждение деспотизма, богатства, насилия, распутства; размышления о добродетелях правителей, о границах их власти и т.п. ^{[4, 41]}. Киники практиковали парресию тем активнее, чем более остро складывалась социально-политическая ситуация в полисах или римском мире. Кто-то в государстве должен заниматься свободоречием, чтобы убеждать граждан в необходимости повиноваться, если не в вопросах государственного порядка, то в личной жизни, в управлении душами и телами, удовольствиями и желаниями.

Парресия становится популярным и важным элементом практик субъективации не только у киников, но и у стоиков и позже у христиан. Как упражнение, оно представляет собой рискованное и свободное выражение своих мыслей, своего мнения, с целью вернуть того, кому она направлена, на истинный путь, а не с целью повлиять или польстить адресату. Даже в более поздний период истории киническая парресия славилась своей откровенность. Например, Григорий Назианзин в "Слове" 25 упоминает христианина-киника Максима, восхваляет его за независимость и за то, что он печется о спасении душ. При этом истина здесь понимается также как соответствие дела, то есть образа жизни парресиаста, с его логосом. Он не может врать, он должен говорить об истинной жизни, которой и сам придерживается. Парресия может иметь место, только если у парресиата речь об образе жизни, к которому он призывает, соответствует его собственному способу жить. Киники вели образ жизни, подходящий многим людям в античности – беднякам, аутсайдерам, больным, периэкам и т.д. Своими свободными речами, они говорили не только о своей жизни, но и о жизни многих других людей, что подтверждалось их ежедневными привычками. Видя искренность и тождественность речи и дела, киническая философия, во многом, становилась народной и повсеместной.

С другой стороны, существовала не только нравственная, но и политическая парресия, свойственная киникам. Общеизвестно презрение Диогена к Александру Великому и насмешки Деметрия над Калигулой. Это главная тема, интересующая М. Фуко, получает свое развитие в рамках дискурса о гражданственности и развитии демократии в греческих полисах. Французский исследователь определяет парресию как способ отношения философского высказывания правды к политической деятельности, которая у Диогена принимает форму отстранённости, вызова и насмешки ^{[5, 298]}. Киническая понимание формы взаимодействия философии и политики через парресию противостоит платоновско: первая предполагает способность говорить правителям правду и соотносить философский разум парресиаста и политическое действие властителя, вторая же предполагает, что править и философствовать должно одно лицо.

2) Техники испытания свойственны всем моделям субъективации. Для киников восприятие испытание ничем не отличается от понимания этой практики в платонической модели – испытать себя означает отказаться от чего-либо, что может облегчить или улучшить жизнь, взять что-либо сверх меры. Ярким примером такого испытания является отказ Деметрия от предложения ему большой денежной суммы Калигулой, с комментарием: если он хочет испытать меня, то ему следует предложить мне всю империю” ^{[6, 175]}. Другим примером, в большей степени напоминающее испытания, практикуемые Сократом, является то, как закалялся на холоде или испытывал себя на жаре Диоген, испытывал себя в унижениях, когда ему плевали в лиц ^{[7, 224]}.

Однако киническое испытание имеет и свое особенное, уникальное воплощение в виде испытания через адоксию (греч. adoxia), то есть через дурную репутацию. Киники часто воплощали образ граждан, которые терпят оскорбления, презрение или унижение со стороны других греков или римлян. Например, Диоген, который ел у всех на виду и слышал, как его называют собакой, так как он ест на улице, на земле, тут же принимает оскорбление и отвечает, что они такие же собаки, раз крутятся вокруг пса, который ест. Для них, позор – это ценность, так как позволяет еще сильнее бороться со своими и чужими пороками и потому, что позор, сильнее, чем гимнастика или голод, закаляют характер или душу. Перенесение позора с целью укрепления, как будет показано ниже, будет связано с темой не-сокрытия.

3) Техника манифестация истины – это особая практика и образ жизни у киников, которая заключается в демонстрации и оглашением правды во всех возможных формах. Манифестацию истины можно было обнаружить по отношению к религии, государству или культуре. Упражнение может достигать крайних форм, как жесткое и скандальное представление правды, или более умеренное, включающее в себя советы или небольшие провокации в сократовском стиле. К скандальным практикам относились такие девиации как публичная мастурбация у Диогена или занятия любовью с женой на людях у Кратена ^{[2, 243]}. Как практика, манифестация истины полностью соотносится с принципом природы (греч. cata physin), провозглашавший, что прекрасно и истинно лишь то, что естественно и происходит от природы ^{[4, 13]}. По их мнению, если сексуальные отношения свойственны природе и животным, то в них не может быть ничего постыдного. Таким образом, различные предрассудки, законы или общественные порядки рассматривается киниками как излишние элементы культуры. С другой стороны, киники выставляли всю свою жизнь на всеобщее обозрение, поэтому жили на улице или в храмах, не боялись просить подаяние, принимали трапезу прилюдно и т.д. Иногда манифестация истины приобретала и смертельный исход, как это случилось с Перегрином, который сожжением себя на Олимпийских играх манифестировал истину праздника ^{[8, 294-306]}.

Упражнение в манифестации истины являлась результатом буквального восприятия понятия не-сокрытости (греч. aletheia), которая, в итоге, приводит киников к “жизни без стыда” (греч. anaideia). Если для сократо-платонической модели или для более поздних моделей субъективации целью было достижение автаркии (греч. autarkeia) – независимости и самодостаточности, то для киников главной целью становится адиафора (греч. adiaphora) – безразличие. Таким образом, можно называть такие практики в кинической философии как упражнения в адиафоре.

4) Упражнение в надзоре и оценке (греч. episkopountes). Это важное упражнение для киников в связи с тем, что истина для них – гораздо более важная составляющая этической составляющей их философии, нежели у других течений ^{[2, 284]}. Следовательно, киническая жизнь должна включать в себя познание самого себя. Познание они осуществляют, по заветам Сократа и дельфийского пророчества, через познание самого себя, но и через оценку.

Во-первых, техника познания через оценку включает в себя оценивание своих способностей и возможностей. Эта познание может проходить через вышеперечисленные упражнения в испытании, и тогда необходимо уметь адекватно оценивать свою твердость и устойчивость, чтобы встретить новые испытания лицом к лицу без страха поражения. Поскольку киник воспринимает свою жизнь как борьбу со злом, с пороками, со страстями, он должен готовиться к встречи с этими бедами как олимпиец к играм. К примеру, Эпиктет, давая наставления тому, кто собирается стать киником: “Возьми зеркало, посмотри на свои плечи, разгляди поясницу, бедра” ^{[9, 179]}.

Во-вторых, само упражнение не ограничивается узнаванием истины о себе самом. Киник должен удваивать надзор и следить не только за собой, но и за другими. Это своеобразная пастырская задача, которой представитель кинического учения должен следовать в своем общении с людьми, в написании диатриб и т.д. Киники выполняют по отношению ко всему человечеству задачу по надзору за всеми людьми, за тем, как они проводят свою жизнь, о чем они заботятся и чем пренебрегают. Отсюда происходит выражение быть свидетелем правды (греч. marturon tes aletheias), так как каждый киник должен внимательно относиться не только к себе, но и к обществу, обращая внимания ка каждую деталь, чтобы впоследствии – перечеканивать ценность. Безусловно, эта техника легла в основу христианского пастырства, а в расцвет Средневековья приобрела особое применение в традиции cura animarum.

5) Перечеканивай монету (или ценность) (греч. parakharattein to nomisma) - принцип и упражнение, регулярно встречающийся в кинической традиции. Своим происхождением он обязан прорицанием дельфийского оракула, которое Диоген получил в выражении: “Меняй ценность, перечеканивай монету”. В контексте субъективации этот принцип необходимо трактовать, как необходимость не обесценивать, а переоценивать монету. Под монетой, судя по всему, можно понимать культуру, закон, традиции и т.д., все то, чем общество ориентируются в повседневной жизни. Богатство, для киников, например, одно из самых больших и непреодолимых препятствий для человека на пути к совершенству. Так называемое поношение богатства (греч. psogos ploutou) – было распространенно как в кинических идеях, та и в стоических ^{[4, 17]}. Например, Дион, один из последних крупных киников, выстраивал свой критицизм на основе оппонирования развращающему влиянию роскоши на людей, вновь и вновь в своих сочинениях перечеканивал идею богатства, как худшего из бед. Подробностей самого упражнения нигде не описано, но ясно, что киники призывали к постоянной переоценке любых социальных и политических явлений, чтобы человек не был заложником общепринятых представлений о чем-либо и мог самостоятельно определять ценности в своей жизни.

Монета, то есть общественные ценности, нормы, установки, не должна вводить в заблуждение относительно своей действительной ценности. Цель – вернуть присущую ей, настоящую ценность, не сверх и не менее ее природной меры. Подобную технику можно будет обнаружить у стоиков, практикующих упражнение по разложению на составные части. На практике это выражалось, по свидетельству Юлиана, в деструктивном понимании всей предшествующей культуры – эллинизма, олимпийских богов, религии, оракулов, мистерий и т.д. ^{[10, 181-220]}. Диоген также утверждал, что всегда шел против течения ^{[7, 234]}. В поздние годы империи кинизм получает особое распространение в силу того, что выражал тотальное неприятие рабства и выдвигал идею переосмысления всех ценностей старого мира. Бедность становилась центральной идеей кинизма, которая выражалась в принципе habere ut non - иметь, как будто не имеешь, которому впоследствии пользовались стоики. Вообще стоицизм более остальных школ впитал в себя идеологию кинизма, о чем говорит сходство в понимании и рассуждении о смерти и отказ от материальных благ ^{[11, 376]}.

П. Слотердайк также подтверждает, что “Диоген видит насквозь чванливый идеализм и культурное высокомерие афинян. То, что его интересует, — это не маскарад и не идеалистические позы, не оправдание и не приукрашивание. Он, не опуская глаз, рассматривает голые естественные факты. Обладай он теоретическим честолюбием и заносчивостью, то мог бы в известном смысле считаться первым критическим позитивистом. Кинический взгляд направляется всегда на голое, неприкрытое. Он желает признавать те «грубые», животные и простые факты, от которых столь склонны отворачиваться любители возвышенного” ^{[1, 237]}.

В качестве вывода дадим общую характеристику кинической модели субъективации. Эта модель сформировалась около IV в. до н.э. и просуществовала вплоть до заката античной эпохи, т.е. приблизительно до середины V в. н.э. Забота о себе у киников связана параллельно с двумя целями, во-первых, лечение души через познание себя и разрушение надуманных, общественных ценностей, во-вторых, с проблемами осуществления или освобождения от власти. Эта модель, в отличие от сократо-платоновской, не просто оставляет интеллектуальное или физическое воспитание, но практически отвергает такой тип воспитания, концентрируя внимания на истине в себе через образ жизни или речь. Киническая модель включает в себя пять основных способов субъективации: упражнение в парресии, техника испытания, техника манифестация истины, упражнение в оценке и надзоре, техника перечеканки монеты (ценности). При этом предполагается, что заботой о себе должен заниматься любой человек, будь он представителем элиты или бедняком. Заниматься субъективацией по-кинически можно как в одиночку, как это делал Диоген, так и через взаимодействие с другими людьми, как это делал Эномай Гадарский. “Забота о себе” в данной модели не предполагает приготовление к другой жизни, а напротив, стремится дать рецепт истинной жизни, чтобы изменить свою жизнь здесь и сейчас.