Оптина пустынь как образец для монастырской реформы в начале XX в.

Запальский Глеб Михайлович кандидат исторических наук доцент, кафедра истории Церкви, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, исторический факультет 119992, Россия, г. Москва, Ломоносовский проспект, 27, корпус 4 Zapalskii Gleb PhD in History Associate Professor, Section of Church History, History Department, Lomonosov Moscow State University 119992, Russia, g. Moscow, Lomonosovskii prospekt, 27, korpus 4 zapalsky@mail.ru

В начале XX в. в церковном руководстве господствовало представление о том, что российские монастыри в целом находятся в упадке, хотя есть отдельные благополучные места. Епископ Никон (Рождественский), глубоко погруженный в эту тему, утверждал: «Знаю, есть тихие пристани духовной жизни, но — ах, как их мало — все наперечет!» ^[1] Общее состояние обителей побуждало священноначалие к проектированию монастырской реформы — комплекса мер по оздоровлению внешней и внутренней жизни обителей, укреплению дисциплины иноков ^[2]. В то же время наличие «духовных оазисов» подсказывало, что их традиции могут быть взяты за образец. И одно из почетных мест в этом ряду было признано за Оптиной пустынью.

Благодаря появлению здесь плеяды оптинских старцев она в течение XIX в. превратилась из малоизвестной провинциальной обители в один из главных в России центров притяжения паломников. Одновременно происходило и признание Оптиной церковным руководством: сначала на региональном уровне (Калужская епархия), а затем и на центральном. Методологочески это можно представить в соответствии с моделью «центр – периферия», изначально применявшейся в экономической географии. В нашем случае центр имел не экономическое или административное значение, а духовное. Я рассмотрю, как это отразилось в материалах корпоративных собраний духовенства в начале XX в. — вплоть до 1917–1918 гг. В тот период в преддверии и в ожидании Поместного Собора проводилось множество съездов и собраний духовенства: всероссийских и епархиальных, объединявших разные церковные группы, в т.ч. иноков. Из исследователей к корпоративным съездам монашествующих и к монастырской реформе обращался Скотт Кенуорфи, в центре внимания которого находится Троице-Сергиева лавра ^[3]. Что касается работ по истории Оптиной пустыни, то в них в основном акцент делается на теме старчества и литературного наследия - вне связи с общецерковной монастырской реформой ^[4].

Знакомство с документацией съездов духовенства начала XX в. и с материалами Собора открывает немало случаев участия в этих мероприятиях монахов Оптиной пустыни. На Всероссийский съезд монашествующих 1909 г. в Троице-Сергиеву лавру были приглашены оптинский настоятель архимандрит Ксенофонт (Клюкин) и старец и скитоначальник игумен Варсонофий (Плиханков) ^[5]. Во Всероссийском съезде представителей от монастырей, проходившем в июле 1917 г. в той же лавре, участвовали следующий настоятель Оптиной архимандрит Исаакий (Бобраков) и письмоводитель иеродиакон Никон (Беляев). Стоит отметить, что этот факт не отражен в жизнеописаниях преподобного Никона, которого иногда называют последним оптинским старцем. Между тем он не просто присутствовал на заседаниях съезда, но и был избран одним из его секретарей ^[6]. Спустя месяц, в августе 1917-го, мы видим архимандрита Исаакия уже членом Поместного Собора.

Если добавить региональный пласт, можно отметить, что в мае 1917 г. в заседаниях Калужского чрезвычайного епархиального собрания принял участие казначей Оптиной иеромонах Пантелеимон (Аржаных) ^[7]. А в июле 1918 г. на аналогичное собрание прибыл иеромонах Кирилл (Конардов) ^[8]. Это были редкие случаи: обычно на чрезвычайные съезды духовенства и мирян революционной поры иноков не приглашали. Кстати, именно последний — иеромонах Кирилл — вел летопись Иоанно-Предтеченского скита при Оптиной пустыни в дни Февральской революции и был автором знаменательных слов, отразивших состояние глубокой тревоги, которое царило тогда в обители:

1–3 марта. Тревожные дни, ужасающие вести и страшные слухи.

4 марта. Грозные известия.

5 марта. Совершилось…

12 марта. Прочитан последний манифест государя с отречением за себя и сына… Буди на все воля Божия. Не остави нас, Господи, не отрини рабов Твоих, на Тя уповающих, и прибави милость Твою ведущим Тя ^[9].

Сохранившиеся документы позволяют не только зафиксировать факты присутствия оптинских монахов на различных собраниях, но и выявить некоторые подробности их участия. Скажем, на Всероссийском съезде 1909 г. архимандрит Ксенофонт и игумен Варсонофий были включены в состав комиссий, рассматривавших такие связанные с монастырской реформой вопросы, как распространение старчества, а также духовничества для паломников, запрет на назначение настоятелей из лиц, не живущих в монастырях (епископов, ученых монахов), на применение женской прислуги в мужских монастырях и мужской в женских, борьба с пьянством иноков ^[10]. Старец Варсонофий Оптинский в ходе обсуждения темы старчества приводил примеры из истории своей обители, высказывался и в пользу преобразования штатных монастырей в общежительные ^[11]. В вопросе о «бродячих послушниках», уходящих из одного монастыря и являющихся в другой в мирском одеянии, архимандрит Ксенофонт предлагал как средство их опознавания запрашивать при приеме человека в обитель отзывы о нем общества и приходского священника ^[12].

На Всероссийском съезде 1917 г. архимандрит Исаакий (Бобраков) вопреки мнению большинства высказался за то, чтобы в монастырях старшая братия (наместник, казначей, скитоначальник, ризничий, благочинный и др.) назначалась настоятелем, а не избиралась всеми монашествующими ^[13].

Наиболее подробно документировалась работа Собора 1917–1918 гг. Отбытие архимандрита Исаакия в Москву 13 августа 1917 г. было отмечено и в оптинской летописи и сопровождено комментарием: «Двести лет не слышала Россия мощного голоса церковного Собора и наконец имеет услышать его в тяжкую годину лихолетья. Дай Бог, чтобы словеса и деяния Собора прозвучали благовестом над нашей исстрадавшейся родиной!» ^[14] 5 ноября оптинский настоятель участвовал в совершении литургии в храме Христа Спасителя, после которой произошло избрание патриарха ^[15]. При выборе члена Высшего церковного совета от монашествующих архимандрит Исаакий набрал 8 голосов и занял 6-е место, опередив таких уважаемых иноков, как архимандрит Иларион (Троицкий), инспектор Московской духовной академии, и иеромонах Алексий (Соловьев), старец Смоленской Зосимовой пустыни ^[16]. Архимандрит Исаакий вместе с 30 другими соборянами подписал заявление с протестом против предполагаемого умножения поводов к расторжению брачного союза ^[17].

Он вошел в состав двух соборных отделов: о монастырях и монашестве и о богослужении, проповедничестве и храме; был одним из наиболее ответственных посетителей их заседаний, почти не пропуская их во время первых двух сессий (с августа 1917-го по март 1918-го) ^[18]. В отделе о монастырях и монашестве архимандрит Исаакий, в частности, выступал за то, чтобы монастыри были управляемы и судимы особыми центральными и епархиальными органами, состоящими из монашествующих (это рассматривалось как важный элемент монастырской реформы); за то, что, если появятся епископы, не постриженные в монахи, они не должны становиться настоятелями монастырей ^[19]. В апреле и летом 1918 г. оптинский настоятель, видимо, уже не выезжал в Москву на соборные заседания.

Стоит отметить, что участие оптинцев во всероссийских форумах — не случайность, а свидетельство признания авторитета их обители. Состав делегатов Всероссийского съезда 1909 г. подбирался Святейшим Синодом: приехали представители (настоятели или старцы) четырех лавр и 35 наиболее авторитетных монастырей, где сохранился высокий аскетический дух. Оптина пустынь была представлена в этом списке и монастырем, и скитом при нем ^[20]. Как говорил позднее председатель съезда, архиепископ Никон (Рождественский), «сделано все, чтобы собрать цвет тогдашнего монашества» ^[21]. Члены Всероссийского съезда 1917 г. подбирались частично по тому же принципу, а частично — в результате выборов среди монашествующих. Так, Синод наметил лавры и еще 18 «наиболее важнейших обителей», включая Оптину, из которых настоятели приглашались по должности, а дополнительные делегаты избирались своей братией ^[22]. Оптинцы проголосовали за иеродиакона Никона (Беляева) ^[23]. Согласно Положению о созыве Поместного Собора 1917–1918 гг., одной из категорий людей, получавших членство на Соборе не по выборам, а по должности, были наместники лавр и настоятели Соловецкого, Валаамского монастырей, Саровской и Оптиной пустыней ^[24]. Наконец, на самом Соборе в 1918 г. были приняты правила о созыве чрезвычайных Соборов для выборов патриарха. Часть их членов тоже избиралась, а из монашествующих право членства предоставлялось наместникам лавр, настоятелям ставропигиальных монастырей, Валаамского, Саровской и Оптиной пустыней ^[25]. Архимандрит Иларион (Троицкий) назвал их «видными представителями монашества по должности – настоятелями знаменитейших обителей» ^[26].

Таким образом, каким бы узким ни был круг обителей, которые считались «наиболее выдающимися» и представителей которых хотели видеть на крупных церковных форумах начала XX в., Оптина пустынь всякий раз в него попадала. На заседаниях съездов и Собора ее часто ставили в образец. К примеру, на заседаниях Всероссийского съезда 1909 г. епископ Митрофан (Афонский) назвал присутствовавшего там старца Варсонофия одним из светильников монашества, епископ Никон (Рождественский) включил Оптину в число десяти лучших русских обителей, а епископ Андрей (Ухтомский) поставил ее в ряд из четырех наиболее благоустроенных монастырей (наряду с Новоафонским, Святогорским Успенским и Глинской пустынью), где «каждый послушник знает путь своего спасения, указываемый ему его старцем и духовником» ^[27]. На Всероссийском съезде 1917 г. в ходе заседания были приведены слова одного военного, который под впечатлением от посещения Оптиной сказал, что Россия не погибнет, пока в ней будут существовать подобные обители ^[28].

Интересно, что один из членов Собора, представитель Уфимской епархии М.Н. Котельников, выступил перед своими земляками с докладом о восстановлении патриаршества и сообщил, что жребий с именем патриарха вынул «ветхий деньми старец оптинский Алексий» ^[29] (на самом деле иеромонах Алексий (Соловьев), как уже отмечалось, подвизался в Смоленской Зосимовой пустыни). Невольная ошибка очевидца была навеяна устойчивой связкой темы старчества с Оптиной пустынью.

Но самым важным показателем признания Оптиной в церковном руководстве и в монашеском сообществе было использование ее разностороннего опыта при реформировании монастырских порядков. Так, Всероссийский съезд 1909 г. выпустил постановление о командировании лиц, способных к старчеству, в те монастыри, где эта традиция процветает, для практического ознакомления с ней и в перспективе для ее распространения. Нет сомнений, что здесь в качестве образца подразумевалась Оптина. Также было решено поручить оптинским старцам составить список литературы, необходимой для пополнения библиотек всех российских обителей. Еще одним из итогов съезда 1909 г. стало постановление о создании специального корпоративного монашеского журнала, программу которого поручили составить епископу Никону вместе с оптинскими старцами ^[30].

Рекомендации съезда поступили в Святейший Синод и воплотились в циркулярном указе Синода № 19 от 12 июля 1910 г. ^[31] Он был принят к исполнению и привел к некоторым практическим последствиям. Ряд монастырей направил своих иноков в Оптину пустынь для изучения традиции старчества. Так, в 1911 г. на несколько месяцев приезжали настоятели трех обителей Харьковской губернии, иеросхимонах Илиодор из Киево-Печерской лавры и другие ^[32]. Список необходимых для монастырских библиотек книг был составлен в Оптиной старшей братией, с ним можно ознакомиться в ГА РФ. Он включает в себя помимо прочего Священное Писание и толкования на него, иноческие уставы, богословские, аскетические труды и проповеди святых отцов и более современных авторов (схиархимандрита Паисия (Величковского), игумена Филарета (Данилевского), архиепископа Иннокентия (Борисова), епископов Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника, протоиереев Иоанна Кронштадтского и Григория Дьяченко), житийную литературу, книги о современных подвижниках (в т.ч. об оптинских старцах), пособия для изучения богослужения, пространный и краткий катехизис митрополита Филарета (Дроздова), «Руководство к изучению христианского, православно-догматического богословия» митрополита Макария (Булгакова), «Историю православного монашества на Востоке» П.С. Казанского. Многие произведения из списка были изданы монахами Оптиной пустыни ^[33].

Что касается проекта корпоративного монашеского журнала, то его судьба сложилась необычно. Епископ Никон (Рождественский) подготовил программу издания и в ходе последующей переписки с Оптиной пустынью просил у архимандрита Ксенофонта и старца Варсонофия советов по поводу исправления программы, рассчитывал и на материал для будущих публикаций. Совершенно неожиданно архимандрит Ксенофонт в письме от 15 сентября 1909 г. от имени «наших старцев» высказался против открытия специального печатного органа для иноков. Оптинский настоятель объяснил, что такой журнал едва ли послужит подъему духовной жизни в монастырях, зато может отвлекать монахов от их истинного предназначения, вынудит вступать в опасную и вредную полемику с другими изданиями — «газетами жидовствующими и вообще отрицающими, антихриста, например» ^[34].

Епископ Никон с февраля 1910 г. все-таки начал выпускать в Троице-Сергиевой лавре еженедельный журнал «Троицкое слово». Но это издание отнюдь не примеряло на себя роль монашеского органа, оно было нацелено на мирян и ставило более общую задачу «дать духовную пищу русским людям», бороться в защиту православной веры и Отечества, поднимало злободневные для всего общества проблемы. То есть епископ Никон сознательно изменил свои издательские планы. В № 1 «Троицкого слова» он откровенно поведал о своих раздумьях, упомянув и об общении с оптинскими старцами. «Три месяца мы переписывались и пришли к единодушному решению: нет нужды для иноков издавать особый журнал: имут Моисея и пророков [Курсив автора. — Г.З.]: писания богомудрых учителей монашества, отцов-подвижников и старцев, пусть и читают их. Кто пошел в монастырь, тот не должен быть легкомысленным ребенком, которого надобно приучать к книжке разными приманками и гостинцами, предлагать ему духовную пищу “чрез час по ложке”, в подслащенном виде периодического листка» ^[35]. Епископ Никон переориентировал свое издание на мирян, прислушавшись к мнению оптинских старцев, хотя с высоты архиерейского авторитета вполне мог поступить по-своему. Показательно, что его начинание было одобрено в Оптиной. Старец Варсонофий, увидев тот самый первый номер «Троицкого слова», обрадовался: «Вот это хорошо, мудро! Это доброе слово!» ^[36]

Правда, в результате монашеский журнал все-таки появился, но не в Троице-Сергиевой, а в Почаевской Успенской лавре. Уже в январе 1910 г. увидел свет первый номер журнала «Русский инок», который по благословению Синода издавал архимандрит Виталий (Максименко). На его страницах нашлось место и оптинскому наследию — здесь публиковались избранные поучения старцев.

Как бы ни относились к идее монашеского журнала в Оптиной, она еще с XIX в. славилась своей издательской деятельностью. В определении Собора «О монастырях и монашествующих», принятом 31 августа (13 сентября) 1918 г., Оптина явно не раз подразумевалась среди примеров для подражания. В частности, в статье 55: «Более обеспеченные монастыри, подражая обителям, широко развившим свою издательскую деятельность, посвящают, по мере возможности, часть своих сил и средств на издательство религиозно-просветительских листков, брошюр, книг, календарей и журналов для распространения их в народе» ^[37].

Оптинские традиции были востребованы и в других вопросах. Например, Синод с 1860-х гг. был озабочен проблемой постепенного преобразования необщежительных монастырей в общежительные. Оптина пустынь имела репутацию строгого общежития, и прошения выслать ее устав для ознакомления приходили даже из отдаленных обителей: в 1893 г. — из Верхотурского Николаевского монастыря (Екатеринбургской губернии), в 1905 г. — из Почаевской лавры и т.д. ^[38]

Подводя итог, стоит отметить, что в XIX и начале XX в. отношение калужских архиереев к оптинским старцам было неоднозначным и порой критичным. Некоторые епископы ревниво относились к сверхпопулярности старцев, стоявших гораздо ниже на иерархической лестнице. В то же время приходилось признавать высокий уровень оптинского братства. Это отразилось в том, что Оптина пустынь стала главным кадровым резервом для мужских монастырей Калужской епархии: епископы с начала XIX в. назначали оптинских воспитанников настоятелями и на другие ведущие должности в обителях и в архиерейском доме. Постепенно это превратилось в настоящую региональную традицию ^[39].

В начале XX в. Оптина пустынь административно оставалась глубокой провинцией — окруженным лесом заштатным монастырем в Калужской епархии. Однако в духовном смысле к этому времени она вышла на всероссийский уровень, стала одним из главных в стране центров паломничества. Это осознавали в т.ч. ее насельники. На заседании совета старшей братии монастыря 29 февраля 1912 г. было заявлено: «…В последние годы заметно стал увеличиваться прилив в Оптину богомольцев… Оптина находится в самом центре России…» ^[40]. По словам писателя С.А. Нилуса, Оптина «стала едва ли не важнейшим центром православно-русского духа: совершающееся в ней как в центре неминуемо должно отозваться так или иначе, как на периферии, и на всем организме русского, а с ним и вселенского православия» ^[41].

На материале данной статьи видно, что Оптина также была открыто признана Святейшим Синодом и самим монашеским сообществом образцовой, благоустроенной обителью. Даже неприятная история с «оптинской смутой» в 1910–1912 гг., сопровождавшаяся доносами нескольких братий на монастырское руководство, синодальной ревизией и удалением старца Варсонофия ^[42], не смогла заметно уронить авторитет Введенской обители.

Оптинские традиции и живой голос оптинских монахов были востребованы при проектировании монастырской реформы в начале XX в. И даже в 1917 г., несмотря на волну безудержной демократизации в Церкви и стремления к выборности на всех уровнях, сам статус настоятелей Оптиной и нескольких других «наиболее выдающихся» обителей открывал для них двери высших церковных учреждений. В эпоху кризиса церковной бюрократии это была знаменательная попытка администрации опереться на такую неформальную категорию, как духовный опыт.