Специфика государственно–правовой политики в период гражданской войны в советской России (1918 – 1920гг)

Никулин Виктор Васильевич ORCID: 0000-0003-1507-0434 доктор исторических наук профессор, кафедра конституционного и административного права, Тамбовский государственный технический университет 3920036, Россия, Тамбовская область, г. Тамбов, ул. Ленинградская, 2, оф. 15 Nikulin Viktor Vasil'evich Doctor of History Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106 viktor.nikulin@mail.ru Другие публикации этого автора

Потребовалось несколько месяцев после прихода к власти, прежде чем большевики осознали, что они явно преувеличили вероятную степень их поддержки населением. Об этом свидетельствовали реальности социально - политической обстановки в стране. Крестьяне недовольны, рабочие бастуют, на окраинах страны формируется контрреволюция, в крупных городах оформляются антисоветские движения. Растут преступность и хаос в управлении. По утверждению Троцкого, из 10 приказов 8 не выполняются членами партии из-за принципа (каждый себе начальник), девятый из-за лени, десятый выполняется беспартийными ^[1]. Перед большевиками встает задача остановить опасное развитие событий. Поначалу речь шла о необходимости вселить в деревню, в солдатские массы идею законности, порядка, диктаторского применения закона, когда «за нарушение закона или воспрепятствование его применению карать жестко и беспощадно». Но вскоре в руководстве большевиков под влиянием все более ухудшавшейся обстановки происходит переоценка ситуации. Руководство приходит к выводу, что остановить опасные политические тенденции, угрожающие утратой власти, можно только одним средством – устрашением в форме террора. 17 декабря 1917, в своем обращении к кадетам, Л. Троцкий в жесткой форме заявляет о начале массового террора по отношению к врагам революции: «Вам следует знать, что не позднее чем через месяц террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров. Врагов наших будет ждать гильотина. А не только тюрьма» ^[1]. Вскоре террор становится практической задачей. 14 января 1918 года на совещании Президиума Петроградского совета по вопросу о борьбе с голодом Ленин говорит о необходимости террора как о первостепенной задаче: «Петроградские рабочие и солдаты должны понять, что им никто не поможет, кроме них самих. Факты злоупотребления очевидны, спекуляция чудовищна... пока мы не применим террора - расстрел на месте - к спекулянтам, ничего не выйдет. Кроме того, с грабителями надо также поступать решительно - расстреливать на месте» ^[1]. В начале 1918 года последовали и первые законодательные акты, подтверждавшие ужесточение позиции властей. В связи с наступлением германских войск, СНК 21 февраля 1918 года принимает декрет «Социалистическое отечество в опасности», который легализовал смертную казнь. Статья 8-я декрета устанавливала: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления» ^[1]. Расстрелы стали применяться в широчайшем масштабе, несмотря на то, что II съезд Советов 26 октября 1917 года отменил смертную казнь. Проведение репрессий было возложено на ВЧК. 22 февраля ВЧК объявила о расстрелах всех бегущих на Дон контрреволюционеров. Первый расстрел по постановлению коллегии ВЧК был произведен 26 февраля 1918 года в отношении известного авантюриста-бандита, самозваного князя Эболи (он же Гриколи, Найди, Маковский, Далматов) и его сообщницы Брит за ряд грабежей, совершенных от имени советских органов под видом обысков ^[1]. Применение расстрела изменило характер деятельности ВЧК. Она стала не только органом розыска и дознания, но и органом непосредственной расправы. После предоставления Революционным трибуналам 16 июня 1918 года ничем не ограниченного права на репрессию, начались расстрелы и по приговору трибуналов. Верховный Революционный Трибунал при ВЦИК 21 июня в публичном открытом заседании вынес первый смертный приговор, осудив к расстрелу за антисоветскую деятельность бывшего командующего Балтийским флотом контр-адмирала А.М.Щастного, который, как известно, спас остатки русского флота в Балтийском море от сдачи немецкой эскадре и привел его в Кронштадт. Он был обвинен, тем не менее, в измене. Обвинение юридически было несостоятельным и носило исключительно политический характер: «Щастный, совершая героический подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против советской власти» ^[1]. Главным и единственным свидетелем против Щастного выступил Троцкий, по инициативе которого и был сфабрикован процесс. 22 июня Щастный был расстрелян. Этим приговором устанавливалась смертная казнь теперь и по суду.

На широкомасштабный террор ориентируется местная власть. Выступая на первой Тамбовской конференции большевиков в мае 1918г. представитель Московского комитета РКП (б) угрожающе заявлял: «Все должны знать, кто идет против советской власти – погибнут. Его ждет виселица и беспощадный расстрел. Вешайте, расстреливаете дезорганизующих армию. Распускайте негодных, малодушных» ^[1]. В результате террор стремительно распространяется на провинцию. В ночь с 4 на 5 июля 1918г. в Тамбове без суда были расстреляны в тюрьме 11 человек, арестованных в связи с контрреволюционным восстанием в городе 17-18 июня. Среди расстрелянных лиц были несовершеннолетние учащиеся. Расстрел был произведен даже без ведома губернского совета, что многими было расценено, как убийство с требованием наказать его организаторов ^[7].Эти первые эксцессы свидетельствовали о начале развития новой тенденции – узаконивание расстрелов без суда, по произволу и усмотрению отдельных лиц.

Летом 1918 г. в советской России происходят серьезные изменения. Отсутствие широкой поддержки масс, нарастающее сопротивление социальных групп и слоев, бездействие законов, приводит руководство большевиков к выводу о необходимости массового применении террора, в целях сохранения власти. Последствия такого подхода были катастрофичными - началось массовое беззаконие. Главным принципом законодательства и правоприменительной практики периода гражданской войны становится устрашение. Особый размах террор принимает после убийства 30 августа 1918 года в Петрограде М.С.Урицкого и совершенного в тот же день покушения на жизнь Ленина. 5 сентября СНК объявил, что все лица, причастные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, подлежат расстрелу. Таким образом, процесс формирования государственно – правовой политики в период гражданской войны получил логическое завершение. Репрессии, включая расстрелы, приняли массовый характер. Террор становился составной частью государственно – правовой политики.

Разворачивавшиеся события в революционной России практически синхронно повторяли события французской революции. Якобинский террор начался и усиливался по мере того как обострялась гражданская война и ухудшалась обстановка на фронтах. 17 сентября 1793г. Конвент принял правовой акт – «Закон о подозрительных». Закон предписывал брать под арест и содержать в тюрьме, вплоть до заключения мира, за их собственный счет, всех лиц, признанных подозрительными ^[1]. Большевики действовали аналогично: по мере обострения ситуации репрессивные элементы в государственно – правовой политике усиливались, приведя в конечном итоге к политике государственного террора. Террор в условиях России, так же как и в период французской революции содержал как бы две стороны: с одной стороны спланированный, обдуманный террор, с другой эксцессы толпы. Логика террора была проста - сначала массовые эксцессы толпы, которые именуются справедливым гневом народа. Затем под воздействием реально складывающейся социально- политической обстановки, так и под воздействием теории революции формируется официальная идеология террора. Таким образом, причины перехода к массовому устрашению в форме террора были весьма прозаичны и обуславливались политической целесообразностью. В такой ситуации не нужны были законы в истинном их понимании. Речь шла о наборе методов и средств для подавления контрреволюции. Ленин предлагал вообще не иметь общих законов в стране, а в каждой « мелкой ячейке в деревне и городе бороться против шаблонизации и единообразия, проявляя инициативу: «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы. В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, жёлтыми билетами, чтобы весь народ до их исправления надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвёртом — расстреляют на месте, одного из десяти, виновных в тунеядстве» ^{[3, c. 204]}. Такой подход подтверждает еще одну закономерность революционного террора: наказываются не только активные контрреволюционеры, но и те, кто безразличен и безучастен к ней, те, кто уклоняется от выполнения революционного долга. В результате происходит то, что должно было произойти - революция « карает за паразитизм, распущенность, неспособность и уклонение от выполнения социальных обязанностей, не столько аристократические классы, сколько миллионы беднейших и трудящихся классов, которые в своем пароксизме надеются раз и навсегда революционным путем покончить со своей нищетой»^[1].

Постепенно формируется и нормативная база политики устрашения. Первым нормативным актом, в котором говорилось о необходимости террора, стало постановление ВЦИК от 2 сентября 1918 года. Однако, несмотря на грозные формулировки, это постановление лишь предупреждало политических противников и общество в целом о необходимости проявлять лояльность к режиму и о введении террора в случае отсутствия таковой. А поскольку лояльности не было, 5 сентября 1918 г. СНК принимает постановление «О красном терроре», в котором СНК уведомлял общество, «что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью. Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам»^[1]. Именно этот документ официально провозгласил устрашение в форме террора официальным государственно - правовым методом управления в советской России. В условиях отсутствия индивидуализации репрессий, неизбежно стала проявляться вторая сторона террора, связанная с системой обеспечения « революционной законности» и революционного «правосудия». Система террора отвергала применение к врагам народа обычных форм судопроизводства, упрощая процессуальную сторону дела до предела. В процессах по контрреволюционным делам не нужно было ни вызывать свидетелей, предъявлять улики, назначать защитников и даже проводить предварительное следствие.

В провинции, террор приобретал нередко облекался в форму всеобщего беспредела, не ограниченного ни рамками закона, ни рамками человечности. Количество арестованных превышало все возможности их размещения. Причем, тюрьмы были заполнены не столько классовыми врагами, сколько людьми из простого народа, преступление которых состояло в совершении мелких правонарушений и в «классовой чуждости». В феврале 1919г. Тамбовская ЧК вынуждена была констатировать, что в ЧК поступает масса арестованных без всяких на то причин. Большинство арестов произведено ячейками сел и деревень, которые взяли на себя функции милиции и ЧК. Часто аресты производились на почве личных отношений, из-за вражды, без всяких политических мотивов^[1].

В условиях гражданской войны было невозможно, применяя традиционные юридические методы установить конкретного объекта наказания. Правовое новаторство в данном случае состояло в определении коллективного объекта в лице классового врага и создания своего, основанного на классовой дискриминации законодательства. Дискриминационное законодательство в свою очередь определяло иной правовой статус классово чуждых элементов и их более жесткий правовой режим, то есть особый порядок правового регулирования их поведения, в том числе и особый порядок выбора вида и размера уголовного наказания.

Базисными критериями при определении классового врага были крайне просты: классовое происхождение и социальное положение. Происхождение имело прямое влияние на судьбу человека, поскольку виновность человека определялась не степенью опасности совершенного деяния, а в значительной степени классовым происхождением. В инструкции ВЧК, направленной местным органам предписывалось: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли обвиняемый против советской власти оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить. Какого он происхождения. Какое у него образование и какова его профессия. Все эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого...» ^[7]. Столь примитивно – простые юридические правила до предела упростили материальную и процессуальную стороны уголовного преследования классовых врагов. Смертные приговоры в значительной степени выносились и приводились в исполнение не в порядке наказания за преступления , а в порядке ликвуидации чужеродного и потому изначально враждебного элемента. Это, с одной стороны, вело к увеличению масштабов террора, с другой порождало перспективно продолжительное отношение к праву, как к инструменту политики.

С введением террора в ранг официального, он неизбежно превратился в тотально-государственный, что породило еще одну специфику государственно – правовой политики периода гражданской войны - коллективную ответственность врага. Начинает развиваться система заложничества, как форма устрашения. Заложничество в рамках «красного террора» стало широко использоваться с августа 1918 года, то есть еще до покушения на Ленина. Во многих случаях можно найти оправдание временной изоляции в концлагерях потенциально опасных для общества людей. Но метод заложничества, применяемый в годы гражданской войны, предполагал не только временную изоляцию, но и физическое уничтожение одних людей за проступки и преступления других, за свое социальное происхождение. А поскольку в стране не было никакой законодательной основы, институт заложничества приобрел черты неуправляемости и беззакония.

Брали в заложники членов семьи - жен, детей, ближайших родственников. Целые крестьянские семьи оказались в заложниках. На этой почве возникали многочисленные инциденты. Так, в октябре 1919 года революционный Военный Трибунал 10 стрелковой дивизии по делу «о некоторых лицах командного состава 7-го Ярославского полка, обвиненных в измене и переходе на сторону белогвардейцев», постановил взять в качестве заложников жен и детей, объявленных вне закона изменников. При отсутствии жен и детей приказывалось взять в заложники отца и братьев. Такой беспрецедентный случай не мог не остаться незамеченным. Потребовалось уточнить кто из членов семьи военнослужащих Красной Армии может подвергаться ответственности в качестве заложников. Революционный военный Трибунал при Реввоенсовете разъяснил, что в целях воздействия на военнослужащих угрозой суровых последствий против близких им лиц, в случае предательства с их стороны, могут браться из их числа заложники. Но эта мера может быть действенной, если в качестве заложников берутся члены семей военнослужащих. Только родственные связи - недостаточные основания для взятия в заложники. Должна быть материальная и житейская связь. Поэтому запрещалось брать в заложники отца, брата ^[7]. Но и в данном случае речь не идет о жалости или гуманности. Речь идет лишь об эффективности заложничества. Количество заложников, содержавшихся в концлагерях и тюрьмах, исчислялось десятками тысяч. Основные категории заложников (за кого брали) - это за отца, за мужа, за брата. Но встречались и заложники, которых взяли за деда и даже за дядю. Если брали жену за мужа, то, как правило, с детьми ^[7].

В конце 1918 года, по предложению Ленина, Совет Обороны предоставил комиссариатам, губернским и городским комитетам партии право участвовать через своих делегатов в следствии по делам граждан, арестованных органами ВЧК. Органы ВЧК должны были освобождать из-под ареста тех лиц, за которыми давали письменные поручительства два члена коллегии Комиссариата или два члена комитета партии. Причина данного решения, принятого в разгар террора, была очевидной - ввести в какие рамки процедуру заложничества и ввести системность в этом вопросе.

Это решение находилось в русле общей реакции власти на эксцессы массового террора, заставляя власть в отдельные периоды если не приостанавливать его, то снижать интенсивность. Одним из методов стало ограничение полномочий ВЧК. К тому же на почве террора возникло напряжение между ЧК и местными партийными и советскими органами власти. Осенью 1918 года возникает вопрос об ограничении компетенции чрезвычайных комиссий, об усилении контроля над ними и повышения роли обычных судов в борьбе с контрреволюцией и уголовной преступностью, о смягчении жесткой карательной линии. Уж слишком большие издержки влек за собой террор. А главная издержка - это рост враждебных настроений в стране в отношении власти. 28 октября 1918 года Президиум ВЦИК утвердил «Положение о Всероссийской и местных чрезвычайных комиссиях», что означало попытку ввести деятельность ВЧК в нормативно – ограничительные рамки. В целях установления над ней партийного контроля, ВЧК признавалась центральным органом СНК, работающим в тесном контакте с НКВД и НКЮ. Председатель ВЧК включался в коллегию НКВД. В свою очередь комиссариаты внутренних дел и юстиции направляли своих представителей в ВЧК ^[4]. Рядом законодательных актов изменялась и карательная политика. В ноябре 1918 года VI Всероссийский чрезвычайный съезд Советов объявил амнистию. Освобождались из заключения все лица, задержанные за контрреволюцию, которым в течение двух недель со дня ареста не предъявлено или не будет предъявлено обвинение в непосредственном участии в заговоре против советской власти или подготовке его. Освобождались и все заложники, кроме тех из них, задержание которых необходимо было как условие безопасности арестованных большевиков. Всем трибуналам и народным судам предписывалось применять досрочное освобождение в самых широких размерах для тех, кто не представлял опасности для республики ^{[4, c. 529]}. Это была первая амнистия, проведенная во всероссийском масштабе. Кроме того, предписывалось срочно предъявить конкретные обвинения всем задержанным, запрещалось брать заложников кому - то ни было, кроме ЧК. Такой шаг был продиктован помимо желания снять напряжение в обществе, вызванное необоснованными и массовыми арестами граждан, и утилитарным желанием освободить места лишения свободы, которые были переполнены до крайности, причем многие арестованные содержались без предъявления обвинения по нескольку месяцев.

Съезд советов принял также постановление « О революционной законности». В нем съезд призвал « всех граждан республики, все органы власти, всех должностных лиц советской власти к строжайшему соблюдению законов РСФСР, изданных или издаваемых центральной властью постановлений, положений, распоряжений». Всякие отступления от законов, вызванные условиями борьбы против контрреволюции, ограничивались постановлением, строго определенными рамками^{[4, c. 529]}.

Эти меры стали результатом осознания того факта, что в условиях беззакония государство долго существовать не может. Инициированная властями классовая инициатива и творческая активность масс, на местах вылилась в утрату государством контроля над структурами власти.

11 декабря Совет рабочей и крестьянской обороны принял постановление о порядке ареста сотрудников советских учреждений и предприятий. В нем указывалось, что аресты сотрудников болезненно отзываются на работе учреждений и предприятий. Теперь при их аресте, от ЧК требовалось предварительное извещение (когда возможно) соответствующих ведомств относительно арестов сотрудников, и делать это не позднее 48 часов после ареста, сообщая при этом и существо обвинения, предъявленного арестованному. Советским органам, хозяйственным органам предоставлялось право посылать своих делегатов для участия в следствии арестованных сотрудников и право освобождать тех, за кого поручится два члена коллегии комиссариата или два члена губернского комитета партии. Такое же право предоставлялось губернским и городским советам депутатов (под письменное поручительство всех членов президиума), а также местным или центральным профсоюзам. Цель такого решения очевидна - усилить контроль над ВЧК, поскольку аресты специалистов стали частыми и неконтролируемыми, что могли привести к параличу деятельности многих предприятий и учреждений. Правда, отпускали с оговоркой, брать всех освобожденных под негласный надзор.

В январе 1919 года сокращается штат ВЧК, и ликвидировались уездные ЧК, где наблюдались наибольшие безобразия «красного террора». В декабре 1918 года НКЮ разработал проект реформы ЧК и революционных трибуналов, вносивший изменения в методы и формы борьбы с контрреволюцией. На основании проекта 17 февраля 1919 года ВЦИК принял постановление « О Всероссийской чрезвычайной комиссии». В первой статье говорилось, что право вынесения приговоров по всем делам, возникающим в ВЧК, передаются реорганизованным трибуналам. Постановление излагало и основные принципы реорганизации трибуналов, которые должны были обеспечить эффективное и быстрое рассмотрение дел. Ревтрибуналам предоставлялось право проверки следственных действий ЧК и проверки законности содержания арестованных. За ЧК сохранялось право непосредственной расправы для пресечения преступлений при наличии контрреволюционных и бандитских выступлений, а также в местностях, объявленных на военном положении, с заключение арестованных в концлагерь ^{[10, c. 130]}.

К концу 1919 года накал террора стал снижаться. Чаще стали применять амнистии. Существенной по масштабам стала амнистия 1919г., объявленная ко второй годовщине революции. В постановлении ВЦИК об амнистии говорилось: «Применить в широких масштабах досрочное освобождение, за исключением тех, кто осужден по обвинению в участии в заговорах против советской власти или в составе враждебных партий и групп. ВЧК пересмотреть списки заложников и освободить тех из них, содержание которых не вызывается крайней необходимостью. Всем осужденным на срок свыше 5 лет, сократить срок до 5 лет. Освободить от наказания всех дезертиров, уклонившихся от мобилизации, которые явились добровольно. Приговоренных за дезертирство к высшей мере наказания – расстрелу изменить наказание на 5 лет. Приговоренных к срокам в штрафные части или фронт ^[7]. В ноябре 1920г. НКЮ предложил провести анализ всех уголовных дел на лиц, осужденных за дезертирство. Приговоры за бандитизм, совершенный во время дезертирства, злостные побеги из лагеря оставить в силе. Одновременно разобраться в причинах побега. Почему бежал из воинской части? Пошел побираться, есть нечего. Другой бежал, чтобы поле засеять, обработать землю, семья находится в бедственном положении. Некоторые бежали до 5 раз, их находили дома за работой. Многие уголовные дела были фальсифицированы. Подделка документов, дезертирство, спекуляция, оказывались при проверке обычной куплей – продажей 60 коробок спичек за 100 рублей, а документы оказывались подлинными. Всех таких предлагалось освободить и отправить в свою часть. Альтернатива освобождению – работа в заразных бараках ^[7].

В январе 1920 г. ВЧК отказывается от применения к врагам советской власти расстрела, предлагая « отложить в сторону оружие террора». К этому времени (на конец 1919 г.) смертная казнь применялась ревтрибуналами всех уровней, ВЧК и губернскими ЧК. Кроме того, таким же правом наделялись в течение одного месяца губернские комиссии по борьбе с дезертирством в соответствии с Постановлением Совета рабочей и крестьянской обороны от 11 декабря 1919 г., предоставившем комиссиям права ревтрибуналов ^[10]. 17 января по представлению Дзержинского ВЦИК и СНК отменили смертную казнь как по постановлению ВЧК и ее местных органов, так и по приговорам революционных трибуналов, за исключением военных трибуналов ^[10]. Общая линия определялась как постепенное изменение характера репрессий. Газета «Вечерние известия» высказала мнение редакции по поводу лишения (формально) ЧК право самостоятельных расстрелов. «Русский пролетариат победил. Ему уже не нужен террор, это острое, но опасное оружие, оружие крайности, он даже вреден ему, ибо отпугивает и отталкивает те элементы, которые могли бы пойти за революцией. Поэтому пролетариат ныне отказывается от оружия террора, делая своим оружием законность и право» ^[1].

Но вскоре вновь заявила о себе «революционная целесообразность», вновь потребовавшая усиление репрессий. 18 марта 1920 года в новом «Положении о революционных трибуналах» им вновь «предоставлялось ничем неограниченное право в определении мер репрессии». Вместе с тем, революционные трибуналы признавались единственными органами, имевшие право вынесения приговоров (даже в местностях, объявленных на военном положении). В примечании к статье 1-й «Положения» было допущено лишь одно изъятие из этого правила: «... В целях борьбы с нарушителями трудовой дисциплины, охранения революционного порядка и борьбы с паразитическими элементами населения, в случаях, если о них в порядке уголовного преследования, за ВЧК и губернскими ЧК с утверждения ВЧК сохранялось право заключения таких лиц в лагеря принудительных работ на срок не свыше 5 лет» ^[10]. Закон оставлял за ЧК право в административном порядке изолировать антиобщественные элементы и лиц, подозреваемых в контрреволюционной деятельности.

25 мая 1920 года начинается война с Польшей. 28 мая ВЦИК и СТО принимают Декрет «О военном положении». ВЧК предоставлялись права военных трибуналов в части применения расстрела в отношении всех преступлений, направленных против военной безопасности республики (взрывы, поджоги, измены, шпионаж и т.д) ^[10]. Эти нормы действовали до 1922 года.

Широкое применение чрезвычайное законодательство нашло в армии. 3 июня 1919 года выходит приказ Реввоенсовета об утверждении и введении в действие положения о штрафных частях и штате отдельной роты. Им присваивался особый отличительный знак - черная полоса на левом рукаве. К дезертирам и к их пособникам в широких масштабах применялись имущественные наказания, причем жесткие и даже жестокие. В сентябре 1920 года правительство издает указ о конфискации имущества дезертиров и их укрывателей. Конфискация распространялась не только на самих дезертиров, но и на членов их семей, имеющих с ним общее хозяйство. Эта мера применялась ко всем дезертирам из войсковых частей, учреждений, эшелонов и сборных пунктов; ко всем уклонявшимся от мобилизации; ко всем состоявшим на топливных и иных милитаризованных работах в случае самовольного оставления им работы; ко всем укрывателям перечисленных категорий ^[7]. Ревтрибуналам, а где их не было губкомдезертирам, предоставлялись следующие права: а) конфискация всего имущества или части его; б) лишение навсегда или на срок земельного надела или части его (сад, огород, покос). Данные меры принимались также к подстрекателям, пособникам и укрывателям. Если в семье один дезертир, другой красноармеец честный, пункты «а» и «б» не применялись. Семьи дезертиров, виновные в укрывательстве, подстрекатели, пособники могли приговариваться к выполнению работ в хозяйствах красноармейцев (пахота, посев, жатва и т.д.), а также к общественным работам (подводная повинность, дорожные работы и т.д.). Применялись и денежные штрафы. Губернские комиссии по борьбе с дезертирством в случаях, когда местное население упорно укрывает дезертиров или не способствовало их задержанию, могли возлагать штрафы на целые области, села, и деревни с круговой порукой всего населения и назначать население на принудительные работы. Должностные лица - укрыватели приговаривались к расстрелу. Самовольная отлучка до 6 дней наказывалась дисциплинарным взысканием, после 6 дней - штрафная рота ^[7].

На практике варьировались различные наказания: от дисциплинарного взыскания до расстрела. Смягчающим обстоятельством была добровольная явка на службу. За первый побег, как правило, приговаривали к штрафной роте. Должностные лица, причастные к призыву, наказывались особо строго. Власть проводила чистки советских учреждений, не останавливаясь перед массовыми расстрелами. В августе 1920 года в Москве были расстреляны 60 служащих центральной приемочной комиссии Военкомиссариата, освобождавших от призыва в армию 700 годных к военной службе за 50 миллионов рублей. Активно применялся принцип коллективной ответственности. Например, за укрывательство дезертиров три волости Тульского уезда были оштрафованы на три миллиона рублей ^[7].

Дезертирством квалифицировалось, как самовольное оставление военной службы путем самовольной отлучки (без цели уклонения); подстрекательства к побегу; укрывательства. ^[7]. Выделялись и обстоятельства, усиливавшие ответственность за дезертирство: во время боя; в местности, объявленной на военном положении или осадном; после приказа об отправке на фронт; повторное; хищение обмундирования; побег к неприятелю; побег лица командного состава. С февраля 1920 года к наиболее злостным дезертирам стали применять пожизненное тюремное заключение. По отношению к остальным - значительные денежные контрибуции или конфискация имущества. Приговаривали и к условному расстрелу (с отправкой на фронт), к штрафной роте и другие. Условный расстрел был условным до первого же неисполнения (например, нежелание идти в штрафную роту) приводили его в исполнение ^[1].

Чрезвычайный характер носили и нормативно правовые акты в экономической сфере, в частности, в отношении контрибуций и реквизиций. Конфискации и реквизиции носили характер экономического давления на «враждебные» классы и решения материальных вопросов в период войны. Собственно говоря, контрибуции и реквизиции заменяли налоги. Отсутствие каких-либо нормативных актов в этой сфере привели к полному хаосу в данной области. Принудительное отчуждение имущества и ценностей происходило по постановлениям центральных и местных органов власти, военных и иных властей стихийно и беспорядочно и часто принимали характер обыкновенной уголовщины, расхищались, превратившись в средство обогащения. Это грозило перечеркнуть все экономические планы большевиков. Их бессистемность, хаотичность не давали необходимых средств. Весной 1918 года предпринимается попытка навести порядок в сборе контрибуций. В апреле 1918 года на места поступает приказ за подписью Ю.Ларина (М.З.Лурье) о прекращении бессистемных контрибуций, которые вели к изъятию практически всех средств. Предлагалось ввести точные и ясные губернские налоги. Полученные контрибуции шли в зачет оплаты налога. Национализация теперь разрешалась только после утверждения в Москве, поскольку национализированные предприятия не работали. Разрешалось привлекать к работе по организации сбора налогов даже меньшевиков- трудовиков, и правых эсеров ^[7]. В июне 1918 года УI Всероссийский съезд Советов принимает постановление « О точном соблюдении законов», в котором говорилось, в том числе, и о необходимости точного соблюдения постановлений о конфискациях и контрибуциях ^[10].

Декрет СНК от 16 апреля 1920 года о реквизициях и конфискациях упорядочил их проведение и юридически классифицировал. Реквизицией считалось принудительное отчуждение или временное изъятие государством имущества, находящееся в собственности частных лиц и обществ за плату, определяемой органами власти. Конфискация – это безвозмездное отчуждение государством имущества, находящегося в собственности частных лиц и обществ. Конфискации подлежали только следующие ценности: платиновые, золотые и серебряные монеты, платина и золото в слитках; процентные и дивидендные бумаги; наличные денежные знаки. Часы, очки и прочее из драгоценного металла не конфисковались ^[10]. Инструкция НКЮ, изданная вслед за декретом, предупреждала все органы юстиции о неуклонном соблюдении законности при конфискациях. Но и после декрета, при наличии казалось бы твердых правил, происходили, по-прежнему, массовые нарушения, которые теперь уже квалифицировались как должностные преступления. Постановление СНК от 25 июля 1920г. еще раз указывало на необходимость наведения порядка в реквизициях и конфискациях ^[10].

17 октября 1921, уже в условиях нэпа, вышел «Декрет о порядке реквизиций и конфискаций имущества частных лиц и обществ», которым конкретизировались субъекты, имевшие право реквизиций и конфискаций, а также сам порядок производства по этим делам. Теперь никакое имущество не могло быть реквизировано или конфисковано иначе, как в порядке, предусмотренным декретом. Реквизиция квалифицировалась как применяемое в силу государственной необходимости принудительное возмездное отчуждение или временное изъятие государством имущества, находящегося в обладании частных лиц или обществ. Применяться могла только в исключительных случаях и по постановлению СТО, с обязательным возмещением. Конфискация калифицировалась как безвозмездное принудительное отчуждение имущества государством, применяемое как наказание по приговору народных судов, революционных трибуналов и чрезвычайных комиссий. Имущество, реквизированное и конфискованное до 16 апреля 1920 года, возврату не подлежало, если не сопровождалось с преступлением по должности. Имущество, неправильно реквизированное и конфискованное, полностью подлежало возвращению по рыночной цене ^[10].

Что касается правотворчества в период гражданской войны, то оно сводилось в основном к указаниям, предписаниям, циркулярам. В сфере уголовного права издавались в первое время отдельные нормативные акты, имевшие отношение к уголовному праву. К апрелю 1918 года было принято 17 специально уголовно- правовых декретов и 15 актов об отдельных преступлениях, к концу июля их было уже соответственно 40 и 69. На первом месте, безусловно, стояли контрреволюционные преступления. Первым специальным нормативным актом в области уголовного права было постановление II всероссийского съезда Советов, опубликованное 28 октября 1917 года. «Об отмене смертной казни», согласно которому «восстановленная Керенским смертная казнь на фронте отменялась». Судебные органы до 16 июня 1918 года смертную казнь как меру наказания не применяли. 6 октября 1918 года был опубликован документ, подготовленный кассационным отделом при ВЦИК, в котором впервые в советском уголовном праве проведена систематизация норм особенной части в отношении преступлений, отнесенных к подсудности революционных трибуналов.

Сложная система судебных органов, представлявшая собой разрозненную сеть судов разной подчиненности и компетенции, по-прежнему приводила к переплетению компетенций. Для более четкого определения компетенции судов, в июле 1919 года НКЮ разработал таблицу подсудности, которая более конкретно и точно по сравнению с инструкцией 1918 г., определяла дела, подсудные революционному трибуналу. Его рассмотрению подлежали дела о « Контрреволюционных делах и всяких делах, идущих против завоеваний революции и направленных к ослаблению силы и авторитета Советской власти». Таблица подсудности представляла собой подробное изложение сути определенных преступлений и включала в себя перечень десяти наиболее часто встречавшихся, по представлению законодателя, контрреволюционных преступлений с детальным описанием состава преступления каждого из них. На первом месте стоял саботаж. Под саботажем понималось активное противодействие правительству или призывы к этому путем неисполнения декретов и иных постановлений советской власти, местной, или центральной, действия, вызывающие затруднения в ходе работы правительственных учреждений. Вынесение на первое место саботажа было не случайным, ибо именно неисполнение правительственных решений было наиболее доступной и часто встречающейся формой сопротивления населения мероприятиям властей. Далее по степени опасности шли: дискредитация в глазах населения советской власти сообщениями, распространение или разглашение явно ложных или непроверенных слухов, которые могли вызвать панику или вызвать недовольство или недоверие к советской власти и ее представителям. В данном случае речь шла о борьбе со слухами, порождаемые нестабильностью обстановки. Далее следовало преступление, связанное с подлогом советских документов и использование их в контрреволюционных целях, получившее широкое распространение в тот период. Подделывались ордера, мандаты и т.д. На четвертом месте по степени опасности определялись преступления по должности. При этом оговаривалось, что при предъявлении данного обвинения должно быть мотивированное обоснование - почему оно трактуется именно как « направленное против завоеваний Октябрьской революции, либо ведущее к ослаблению силы и авторитета Советской власти». То есть, преступление совершено сознательно, с четкими контрреволюционными целями. Вместе с должностными лицами, подлежали суду трибунала и все частные лица, входившие или участвовавшие в преступлении. В примечании пояснялось, что о возникающих делах на ответственных советских работниках, необходимо было руководствоваться постановлением совета Рабоче-крестьянской Обороны от 14 декабря 1918 года и немедленно сообщать в партийный комитет. Данная мера была направлена против предупреждения массовых преследований по закону советских работников. Далее в списке преступлений следовали шпионаж и хулиганство. Шпионаж это понятно, комментариев не требуется. Что же касается хулиганства, то оно рассматривалось в смысле учинения беспорядков, исключительно с целью дезорганизации распоряжений советской власти, оскорбление « нравственного чувства или политических убеждений окружающих». Это можно квалифицировать, как политическое хулиганство, в отличие от уличного, бытового хулиганства. Повторялся юридический абсурд, содержавшийся еще в инструкции 1918 г. – преступление против власти совершалось уже тогда, когда не было самой власти. Далее перечислялись спекуляция и новые виды преступлений: дезертирство, пьянство должностных лиц, разбойные нападения, грабежи и посягательства на жизнь должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей, погромы, производство ареста и обыска лицами, на то не уполномоченными; невзнос чрезвычайного десятимиллиардного налога; политическая провокация и снова « набатный звон», расценивавшийся как призыв к неповиновению, сопротивлению. Все эти меры имели один смысл - разрешить проблему подсудности в условиях наличия различных судебных инстанций.

В 1919 году НКЮ готовил важный документ по общей части уголовного права, обобщающий законодательство, а также судебную практику общих судов и революционных трибуналов. 12 декабря 1919 года « Руководящие начала по уголовному праву РСФСР» были изданы в качестве постановления НКЮ. Первоначальный проект документа был подготовлен М.Ю Козловским, доработка его шла при активном участии Стучки П.И. Это была первая попытка систематизации норм общей части уголовного права. «Руководящие начала...» включали в себя введение и восемь разделов: об уголовном праве; об уголовном правосудии; о преступлении и наказании; о стадиях осуществления преступления; о соучастии; о видах наказания; об условном осуждении; о пространстве действия уголовного права. Во введении дана оценка классовой сущности буржуазного права, которое, как система норм сломана, их нельзя применять для целей пролетариата. До сих пор не было системы в применении наказания, наказание применялось бессистемно, неорганизованно. Теперь, после двух лет применения пролетарского права, « нужны правила обуздания классовых врагов, создать метод борьбы с врагами, и прежде всего в части уголовного права» ^[10]. Определялась задача уголовного права – « посредством репрессий охранять систему общественных отношений, соответствующую интересам трудящихся». Давалось определение права вообще и уголовного в частности. Четко прослеживается классовый подход. Уголовное право имело своим содержанием правовые нормы, которыми система общественных отношений данного классового общества охраняется от нарушения (преступления) посредством репрессий (наказания). Задача советского уголовного права - посредством репрессий охранять систему общественных отношений, соответствующую интересам трудящихся масс. Содержалось важное положение о том, что советское правосудие осуществляется народными судами и революционными трибуналами. Преступление определялось как нарушение общественных отношений, охраняемых уголовным правом. Наказание - как меры принудительного воздействия, посредством которых власть обеспечивает данный порядок общественных отношений от нарушителей последнего (преступников). Задача наказания - охрана общественного порядка от совершившего преступление или покушавшегося на совершение такового и от будущих возможных преступлений, как данного лица, так и других лиц, то есть как задача общего предупреждения. При определении меры наказания суд должен был оценить степень и характер опасности для общества как самого преступника, так и совершенного им деяния. Перечислялись обстоятельства, которые должны были учитываться судом при определении меры наказания. Например, для революционных трибуналов важны были следующие обстоятельства: совершено ли преступление лицом, принадлежащим к имущему классу, с целью восстановления, сохранения, приобретения какой- либо привилегии, связанной с правом собственности, или неимущим в состоянии голода и нужды; совершено ли деяние в интересах восстановления власти угнетающего класса или в интересах личных совершающего деяние. Уголовная ответственность наступала с 14 лет. Содержалось положение о необходимой обороне, субъективной стороне преступления. Не подлежали суду и наказанию лица, совершившие деяние в состоянии душевной болезни. В специальном разделе давались примерные виды наказаний: внушение; выражение общественного порицания; принуждение к действию, не представляющему физического лишения (например, пройти курс обучения); объявление под бойкотом; исключение из объединения на время или навсегда; восстановление, возмещение причиненного ущерба; отрешение от должности; воспрещение занимать ту или иную должность или исполнять ту или иную работу; конфискация всего или части имущества; лишение политических прав; объявление врагом революции или народа; принудительные работы без помещения в места лишения свободы; лишение свободы на определенный срок или на неопределенный срок до наступления известного события; объявление вне закона; расстрел; сочетание вышеназванных видов наказания. Расстрел являлся исключительной мерой наказания ^[10]. В примечании было указано, что народные суды не применяют смертной казни. Применяют только трибуналы. Но это был лишь примерный перечень видов наказаний и трибуналы не лишались своего, ничем не ограниченного права в применении меры наказания.

Предусматривалось условное осуждение к лицам, совершим преступление впервые и притом при исключительном тяжелом стечении обстоятельств его жизни, когда опасность осужденного для общежития не требует его изоляции. Лица, отбывавшие наказание лишением свободы, могли быть по постановлению суда или трибунала досрочно освобождены. «Руководящие начала» без сомнения сыграли определенную роль в улучшении деятельности судов, в развитии уголовного права, были важным этапом на пути создания уголовного кодекса.

Большую проблему в период гражданской войны составляло отправление правосудия. Система судебных органов, представлявшая собой разрозненную сеть судов разной подчиненности и компетенции, делало судебную систему громоздкой и малоэффективной в исполнении функций государственной власти в институциональном плане. Данное обстоятельство усугублялось отсутствием единой, унифицированной нормативной базы для деятельности судов, прежде всего отсутствие единого законодательства для судопроизводства, низкой квалификацией судей, что в конечном итоге порождало судейские ошибки и неправомерные приговоры, а в целом хаос во всем судопроизводстве. Судопроизводство распределялось между Трибуналами и Народными судами, а также ВЧК, а совершалось по декретам правительства о суде, подвергавшиеся частым изменениям, и кодексу 1864 года в неотмененных декретами частях и « не противоречащих революционному правосознанию». Столь противоречивые нормы, естественно, вызывали в их применении противоречия и разногласия. Вплоть до конца гражданской войны судебная система претерпевала изменения, целью которых было стремление повысить эффективность работы судов. 21 октября 1920 года ВЦИК принимает « Положение о Народном суде РСФСР». Это была попытка еще раз четко разграничить подсудность дел в сложной и многоступенчатой системе судов. Народный суд территориально привязывался к административно – территориальному делению. Он действовал на территории района, уездного или городского ^[1]. В пределах района народному суду были подсудны все уголовные и гражданские дела. Выполнял суд и функции прокуратуры, проверяя законность и справедливость содержания лиц в местах заключения района, освобождал их из-под стражи в случае незаконности такового, наблюдал за производством дознания органами милиции.

В части судопроизводства Народный суд пользовался широкой самостоятельностью. Он имел право по своему убеждению определять меру наказания, а также вынести решение об условном освобождении обвиняемого от наказания. Суд был вправе уменьшать наказание, даже ниже установленного законом минимального уровня наказания. Суд не был ограничен никакими формальными доказательствами, и от него зависело по обстоятельствам дела допускать те или иные доказательства или требовать от третьих лиц, для которых это требование обязательно ^[13].Обвинение поддерживалось государственными обвинителями, состоявшими в штате отделов юстиции. При наличии обвинителя, суд был обязан допускать к процессу защитников. Поскольку профессиональной адвокатуры не было, в качестве защитников привлекались граждане, способные исполнять эту обязанность. Для чего местные исполкомы составляли списки таких граждан. Назначение защитника происходило как по просьбе заинтересованного лица, так и по усмотрению суда. Защитниками могли быть и представители организаций, профессиональных, трудовых и т.д. ^{[13, c. 39-47]}. Все суды, входившие в состав губернии, составляли судебный округ. В каждом судебном округе для рассмотрения кассационных и частных жалоб на приговоры, решения и действия судов и контроля над ними, действовали Советы Народных судей (Председатель, заместители, постоянные члены от 2 до пяти, народные судьи по очереди). Право высшего контроля над приговорами и решениями Народных судов и Советов Народных судов принадлежало наркомату юстиции ^{[13, c.83]}.

Со значительной нагрузкой работали в период гражданской войны Революционные Трибуналы. Причем они в значительной степени продолжали рассматривать общеуголовные дела, подсудные Народным судам. По оценке НКЮ за 1920 год местные народные суды рассмотрели лишь 22,3% всех уголовных дел, трибуналы же – 35,3% дел, ВЧК – 30,4%, военные трибуналы – 12% ^[1]. Это объяснялось прежде всего царившим все еще правовым и организационным хаосом, когда деятельность судов не получила еще достаточного законодательного оформления, что вело к крайне запутанной системы разграничения функций каждой системы судов, детализации сфер их деятельности. Так, Тамбовский революционный трибунал только за период с 1 апреля по 1 июля 1920 года рассмотрел и вынес приговоры по 195 делам. Из них осуждено- 172, оправдано- 23, лишение свободы на различные сроки получили 75 человек (условно- 16). Принудительные работы- 9, штраф- 4, общественное порицание- 13, другие наказания- 61 ^[7]. Характер приговоров не дает оснований говорить о кровожадности Трибуналов в этот период. Основными делами были агитация против советской власти, преступления против личности, преступления против социалистической собственности, должностные преступления, контрреволюционная агитация, непризнание советской власти, дезертирство, саботаж, незаконное хранение оружия, бандитизм, неуплата налога, убийства, грабежи и кражи, укрывательство дезертиров ^[7].

Ревтрибуналы обеспечивали все политико-экономические кампании в стране: топливную, продовольственную, против взяточничества, дезертирства и другие. Например, обеспечивали реализацию Положения СНК « О государственной монополии на соль» от 31 мая 1921 года, по которому вся монополизированная соль стала составлять соляной фонд страны, поступавший в распоряжение Наркомпрода и распределяемый им по планам, утвержденными Комиссией Использования, как для промышленности, так и для торговли. Торговля солью частным лицам воспрещалась под страхом уголовной ответственности. Трибуналы получили строжайшее указание преследовать беспощадно нарушителей монополии. Обеспечивали они и выполнение постановления ВСНХ от 7 марта 1918 г. о введении государственной монополии на спички, свечи, рис, кофе, перец и привозные пряности, а также о национализации спичечных и свечных заводов.

Активную роль играли ревтрибуналы в сборе натуральных налогов. Натуральные налоги охватили практически все виды сельхозпродукции: налог на сено, мясо, яйцо, хлеб, масло, шерсть, и прочее. Задача трибуналов состояла в выбивании налога с крестьян путем репрессий. При каждом губернском Ревтрибунале были учреждены особые постоянные сессии для разбора дел о нарушениях законов и постановлений о натуральных продовольственных и иных налогов, как плательщиками, так и должностными лицами и учреждениями (бездействие и превышении власти). Созданы они были на основании и развития статьи 6 основного положения о революционных трибуналах от 18 марта 1920 года. Постоянные сессии создавались в составе Председателя и двух членов. Председатель и один из членов назначались из состава президиума Ревтрибунала, второй член назначался Губпродкомиссаром. В случае особо злостных нарушений (массовое уклонение от внесения налога или массовая порча подлежащих налоговому обложению продуктов) сессия выезжала на место не позднее 7 суток со дня поступления дела. Судопроизводство было упрощенным и должно было проведено в течение 24 часов, без сторон и свидетелей. Постоянные сессии помимо репрессий общего характера могли приговаривать обвиняемых к дополнительным видам наказаний: к немедленному внесению налога в 2- кратном размере; к конфискации имущества полностью или частично; к лишению земельных наделов. Эти меры касались в первую очередь злостных неплательщиков ^[7].

Кассационные жалобы осужденных представлялись в ревтрибунал на общих основаниях, причем на основании статьи 29 Положения о ревтрибуналах, можно было приговор в части его касающейся имущественного взыскания, привести в исполнение в виде лишения свободы. Инструкция по применению постановления СНК от 15 июля 1920 года об ответственности за нарушение декретов о натуральных налогах признавала нарушениями декретов следующие деяния: несдача налога в уловленный срок, несмотря на письменное предупреждение; сдача продуктов недоброкачественных; несдача вследствие продажи, обмена или сокрытия продуктов; прямой отказ от сдачи налога; сдача продуктов умышленно испорченных; сообщение неправильных сведений о размерах пахотной и прочей земли. Инструкция предусматривала и дополнительные виды наказания, например, арест неплательщиков на срок свыше двух недель, на неделю. Правом его применения, наделялись губпродкомиссары и уездные продкомиссары. Накладывались пенни, опись имущества, военный постой за счет жителей данного села, запрещение торговли на рынках и их закрытие и т.д. ^[7]

Законодательство советской республики с самого начала предусматривало строгое наказание за неуплату натуральных и прочих налогов. Еще 20 декабря 1919 года принимается постановление НКЮ о привлечении к уголовной ответственности за неуплату чрезвычайного революционного налога, требовавшее усиления наказания. После чего меры наказания стали гораздо строже. Например, пять жителей Кирсановского уезда Тамбовской губернии в августе 1920 года были приговорены к 2,5 годам лишения свободы с формулировкой «неподчинение советской власти». Кассация осталась без последствий ^[7]. Обвинение в неподчинении советской власти стало стандартным в отношении неплательщиков.

В наиболее сложном положении находились Народные суды. Их состояние можно было определить как плачевное: ни имущества, ни помещений. Весьма затруднительным в условиях отсутствия процессуального кодекса было ведение судопроизводства. Существующие же нормы были протмворечивы и мало понятны. Так, согласно статье 8 и 14 декрета о суде №2, суд в отношении доказательств, не стесняясь никакими соображениями, допускал всякие доказательства для выявления истины и по ним выносил справедливое решение по совести, руководствуясь правилами и формами Судебных Уставов 1864г. (неотмененных) и декретами ЦИК и СНК и не противоречащих правосознанию трудящихся классов, с объяснением в приговорах, в случаях отмены устаревших буржуазных законов, мотивы такой отмены. Весьма путанное разъяснение процессуальных норм, малопонятное тогдашним судьям. Особенно трудно им было перевести нематериальное « революционное правосознание» в материальный приговор. Применялись и так называемые «Наказы» народным судьям, например, о порядке ведения судебных заседаний. Но часто было невозможно соблюсти даже упрощенные процессуальные нормы. Действуя на основе « революционной совести», суды выносили весьма своеобразные приговоры и решения.

Отсутствие процессуального кодекса, где бы личность обвиняемого в преступлении была защищена соответствующим образом, вело за собой многочисленные судебные ошибки. Положение усугублялось острой нехваткой кадров. Кадровая проблема судейского корпуса была одной из самых острых на протяжении всех первых лет советской власти. Тяжелое материальное положение судей, их профессиональная слабость - вот наиболее острые проблемы судейского корпуса. Из-за упразднения юридических факультетов приток подготовленных кадров прекратился. Спрос на юристов был огромен. Наблюдался интенсивный отток юристов в другие учреждения из-за лучших материальных условий. Речь уже не шла о профессиональных юристах. Не хватало просто грамотных людей. Поэтому дело доходило до курьезов: умеющих хорошо читать и писать заключенных брали на канцелярскую работу в суды. Особенно сложно стоял вопрос о квалифицированных судьях для ведения сложных уголовных и гражданских дел. Судьи, к тому же, постоянно подвергались давлению местных властей. На местах ЧК нередко арестовывали судей, следователей без предъявления обвинения. Кадровую проблему пытались решать по- разному, в том числе и с помощью старых специалистов. В феврале 1919 года из Москвы на места поступила телеграмма следующего содержания: с мест поступают сведения об увольнении со службы без разбора всех чиновников старого правительства, не считаясь с той пользой, какую они могли бы принести. НКВД предлагает огульно не увольнять старых чиновников со службы. Они не опасны, но ответственных постов не давать ^[7]. В марте 1920 года НКЮ разрешает отпускать на работу в советские учреждения и предприятия и находившихся в заключении специалистов. Судебные ошибки порождали многочисленные кассации по различным поводам. Поэтому была разработана инструкция, которая определяла основания для кассации приговоров и решений судов. Основания были следующие: нарушение и неправильное применение декретов, то есть неправильное их толкование; извращение судами смысла применяемого декрета; неполное судебное следствие; нарушение существующих форм судопроизводства (лишение подсудимого защиты, отказ в вызове важных свидетелей, отказ в представлении документов т.п.); отсутствие нужного количества заседателей; приговоры без оснований; неясные приговоры; неполнота документов; нарушение принципа равенства сторон ^[7]. Одна из главных причин судейских ошибок и казусов состояла в том, что судопроизводство опиралась не на закон с четко разработанными нормами, а на революционную целесообразность. Постановления не мотивировались, судьи не знали даже важнейших постановлений правительства.

21 октября 1920 г. ВЦИК было принято новое положение о народном суде, которое вобрало в себя весь опыт социалистического правосудия за предыдущие три года всей деятельности ^[10]. Эту дату можно считать началом нового, но весьма непродолжительного этапа развития судебных органов, продолжавшегося до начала судебного реформирования 1922 года. Новое положение сохранило все главные принципы организации и функционирования судебных учреждений положенные в основу «Положения о едином народном суде» 1918 г. Главное значение нового Положения состояло в том, что оно смогло ещё более приблизиться в разрешении многих вопросов и неточностей заложенных в 1918 г. Прежде всего в такой болезненной для суда теме, как избрание и отзыв народных судей. В соответствии с Положением 1920 г. избранные уисполкомами народные судьи представлялись на утверждение губисполкома через отдел юстиции, который давал о них свои отзывы. Исполкомы могли отзывать народных судей только по подробно мотивированному постановлению, подлежащему затем подтверждению в губисполкоме, по даче предварительного заключения губернского отдела юстиции (губюста). Таким образом, до подтверждения постановления центральным органом власти губернии решение об отстранении окончательной силы не имело, и судья с должности не мог быть отозван. Временное отстранение от должности судебного работника ещё до утверждения губисполкома было возможно, только если отзыв производился советом народных судей (совнарсудом). Что касается народных следователей (нарследователей), то они избирались и отзывались только губисполкомом по представлению губюста и находились в непосредственном ведении губсовнарсуда. Укрепление на законодательном уровне независимости судебных органов от местных органов власти тем ни менее, как мы увидим в дальнейшем, не означало прекращения их вмешательства в судебную работу. Это вмешательство было обыденностью судебных органов во всех губерниях, а сами формы этого вмешательства были достаточно бесцеремонными и проявлялись даже со стороны органов никакого отношения к деятельности суда не имеющих. Так, например, помимо вполне обычных случаев вмешательства со стороны продовольственных органов, земельных отделов, милиции, был даже случай вмешательства со стороны уездной полномочной комиссии, попросту отменившей законное судебное решение ^[1].

С 1917 года и до окончания гражданской войны в 1921 году большевики вели отчаянную борьбу против русских и иностранных контрреволюционных армий за сохранение своей власти в советской России. Гражданская война оказала оказала огромное влияние на авторитарную партию, политический строй и правовую систему, находившиеся в процессе становления. Помимо становления централизованной бюрократической власти, они привели к широкой милитаризации советской жизни, укреплению наследия « военно-советской культуры» ^[1]. В этих словах Осинского точно отражено влияние гражданской войны на все сферы жизни государства. Эта культура не исчезла и после войны. Она продолжала жить в поведении элиты, в принятых решениях, методах, наконец, правовой политике. Роль права в условиях решения главной задачи - « защиты революции», становилась второстепенной и полностью включенной в партийно-государственную систему. Утилитарные ценности революции вводились в право. Главной особенностью государственно – правовой политики стало устрашение в форме террора. Террор становился определяющим методом сохранения власти, когда революционная необходимость (ее важнейшие элементы - удержание власти и политическая доктрина) становится определяющим элементом государственной политики, и как следствие - замена закона страхом и насилием, главными составляющими политики устрашения.

Предмет «устрашения», значение «устрашения» и смысл «устрашения» заключался в сохранении власти в условиях отсутствия ее легитимности. Очевиден и другой вывод - государственные репрессии в виде физического уничтожения политических противников становятся "террором" только тогда, когда они используются как способ управления обществом посредством превентивного устрашения. Но вскоре проявилась и вторая сторона политики устрашения. Начался утрачиваться контроль над масштабами террора, средствами его применения и самими исполнителями террора. Поэтому начался «откат» в применении террора в виде снижения накала репрессий и установления более жесткого контроля над репрессивными органами.

В целом можно констатировать, что логика действий большевиков заключалась в следующем. Поскольку была велика вероятность утраты власти, то в этих условиях реальных и потенциальных противников власти от антиправительственных действий можно удержать только превентивным устрашением. Устрашающее наказание, должно удерживать страхом от антиправительственных действий всех тех, кто оппозиционен режиму и не только. Подобная система наказывает не только реального преступника, но и потенциальных преступников, которые не совершили преступления, но потенциально могут совершить в будущем. То есть это, по сути, есть коллективное устрашение, в масштабах страны. Таким образом, большевики полагали, что превентивное устрашение есть самое действенное средство для предупреждения контрреволюции и допустимы самые жестокие его формы.

Говорить о наличии собственно правовой системы и правовой политики в период гражданской войны можно лишь с большой долей условности. Дело в том, что, опираясь в государственном управлении на примитивную модель, где главной была наиболее простая форма управления - насилие, большевики естественно смотрели на закон как на лишь дополнительный механизм удержания власти, реализации политической доктрины. Поэтому законодательство времен гражданской войны было в форме указаний, предписаний, циркуляров. Но все сводить к условиям войны неправомерно. Да, они ужесточили законы, делая их даже жестокими, но нельзя забывать и о доктринальной заданности большевиков, для которых закон был лишь средством достижения определенной цели. Массовый террор времен гражданской войны со стороны красных определялся не только установкой на победу любой ценой, но и представлениями о терроре как неотъемлемой части революции. Уверенности в этом им придавал опыт Французской революции. Вывод, к которому пришли большевики, был однозначен - социализм нельзя строить без насилия, в том числе и в отношении класса, от имени которого выступает власть.

Террор повлек за собой немаловажные и долгосрочные трансформации. Во- первых, поведение человека перестали контролировать. А «если ни религиозные, ни этические, ни юридические ценности не контролируют наше поведение, то тогда что же остается? Ничего, кроме грубой силы и обмана^{” [9, c. 500]} Начинает формироваться устойчивое негативное отношение к праву, закону. На первый план выдвигается грубая сила при разрешении любых конфликтов. Результат - моральный, юридический хаос, анархия. Каждый для себя становится для себя своим собственным законодателем и судьей, считая свой собственный поведенческий образец безупречным. Во-вторых, укоренился социологический подход к праву. Новое право стало расцениваться как « высший исторический тип права». Одно из его основных положений - решительная борьба со всеми проявлениями антисоветизма, со всеми посягательствами на социалистический строй. В- третьих, складывалось дистанционное соотношение между властью, правом и законом, с одной стороны, и основной частью населения, с другой. Право, закон народом олицетворялись исключительно с властью, они не видели в них способ защиты своих интересов и прав. Отсюда как бы « удвоение» негативного отношения к праву и закону. И, наконец, в- четвертых, сформировался тот слой новых юристов, которые стали определять правовую политику и реализацию ее на долгие годы. Главное же последствие состояло в том, что гражданская война, метод устрашения, применяемый властью в этот период, явились долгосрочным и прочным базисом для правовой политики в будущем.