Рус Eng Cn Перевести страницу на:  
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Библиотека
ваш профиль

Вернуться к содержанию

Философская мысль
Правильная ссылка на статью:

Возвышенное в эстетике травмы

Фокеева Мария Петровна

аспирант, кафедра общественных наук, Литературный институт имени А. М. Горького

123104, Россия, г. Москва, ул. Тверской Бульвар, 25

Fokeeva Mariia Petrovna

Postgraduate student, the department of Social Sciences, Maxim Gorky Literature Institute

123104, Russia, g. Moscow, ul. Tverskoi Bul'var, 25

valhaol@mail.ru
Другие публикации этого автора
 

 

DOI:

10.25136/2409-8728.2020.3.32311

Дата направления статьи в редакцию:

01-03-2020


Дата публикации:

25-03-2020


Аннотация: Предметом анализа данной статьи является понятие возвышенного. Автор рассматривает какие трансформации переживала эстетическая теория возвышенного с XVIII века. Возвышенное в контексте эстетики травмы является особой формой эстетического опыта, который возникает в столкновении с травматическим опытом истории, где основным сопутствующим аффектом является ужас. Формы возвышенного, связанные со столкновением с исторической травмой, по силе своего воздействия неизмеримы по той причине, что масштабы катастрофы не могут быть подвергнуты рациональной оценке, а переживание исторического насилия дискредитирует возможность субъективной повседневности. Методология данного исследования в первую очередь строится на философско-эстетическом подходе, который основывается на анализе понятий возвышенного и негативного возвышенного. Автор приходит к выводам, что возвышенное в ХХ веке переживает кризис, связанный с переосмыслением модернистских ценностей. Однако дисциплина, связанная с эстетическим переосмыслением травматический событий истории, — эстетика травмы, реабилитирует понятие возвышенного, так как репрезентация травматического посредством обращению к возвышенному дает возможность осмыслить травматический опыт и пережить его.


Ключевые слова:

возвышенное, Берк, Кант, эстетика травмы, историческая травма, трансгрессия, трагедия, предельный опыт, травма, память

Abstract: The subject of this article is the concept of sublime. The author examines which transformations has experiences the aesthetic theory of sublime since the XVIII century. In the context of aesthetics of trauma, sublime is a specific form of aesthetical experience that emerges in the context of encountering traumatic experience of the history, where the key concomitant affect is horror. The forms of sublime, associated with encountering the historical trauma, are immeasurable by their influence, as the scales of catastrophe cannot be assessed rationally, and the experience of historical violence discredits the possibility of subjective routine. Research methodology is structured on the philosophical-aesthetic approach. Which is based on analysis of the concepts of sublime and negative sublime. The author comes to the conclusion that sublime in the XX century experiences crisis related to reconsideration of the modernistic values. However, discipline associate with the aesthetic reconsideration of traumatic historical events – the aesthetics of trauma, rehabilitates the concept of sublime, because representation of the traumatic through referring to sublime, opens an opportunity to comprehend the traumatic experience and overcome it.


Keywords:

sublime, Burke, Kant, trauma aesthetics, historical trauma, transgression, tragedy, extreme experience, trauma, memory

Возвышенное в эстетике травмы

Возвышенное – понятие, которое отражает особый вид эстетического опыта. В то время как возвышенное стало ключевым измерением в развитии эстетической теории XVIII века, в современном эстетическом дискурсе оно продолжает быть актуальным. Наиболее значимые теоретические построения о понятии возвышенного принадлежат Эдмунду Берку и Иммануилу Канту. Несмотря на то, что кантианское возвышенное доминировало в эстетических дискуссиях вплоть до начала ХХ века, заключения Берка для современной эстетики, в частности эстетики травмы, имеют решающее значение. Согласно Берку, ни один аффект не пребывает в столь тесной взаимосвязи с возвышенным кроме страха. Человеческий дух лишается способности к рефлексии или действию перед лицом ужаса, являющегося предчувствием опасности, боли и в конечном счете смерти. В своих рассуждениях Берк приходит к мысли, что «все, что страшно для зрения, есть одновременно и возвышенное, независимо от того, будет ли наделена эта причина страха огромными размерами или нет; ибо на то, что может быть опасным, нельзя смотреть как на нечто мелкое или достойное презрения» [3, с. 88].

Понятие возвышенного как критическая концепция во второй половине ХХ века переживает определенного рода кризис. Концепция возвышенного в постструктуралистском дискурсе утратила значимость в эстетическом поле как форма рецепции, а в контексте, актуальном для эстетики травмы приобрело двойственный характер.

Эта неоднозначность прочтения заключается в том, что закономерная линия, увязывающая возвышенное и прекрасное, апеллирующая к кантианской гармонии в суждениях, пресекается линией эстетики травмы. Кант так же как и Берк признавал страх как свойство динамического возвышенного, но в отличие от Берка, динамическое возвышенное Канта, касается страха, который мы испытываем в ответ на силы природы, многократно превышающие человеческие возможности. Важным элементом здесь будет являться то, что мы можем подняться над этим страхом и не поддаваться ему.

Возвышенное в эстетике травмы оказывается амбивалентным вследствие реализации травматического опыта как трансгрессивного, который, согласно Мишелю Фуко «обращен на предел». И далее, «там, на тончайшем изломе линии, мелькает отблеск ее [трансгрессии] прохождения, возможно, также вся тотальность ее траектории, даже сам ее исток» [8, с. 117]. Переживание возвышенного как переживания боли, предельной физической близости, возникающей между жертвой и палачом, которую описывал Жан Амери [Амери, 2015]. Отсюда рождается экстатическое удовольствие, наслаждение предельной идеей отрицания жизни и необъятности пустоты, которые являются следствием травматического опыта как трансгрессии [8].

В разговоре об утрате возвышенного невозможно не сослаться на знаменитые слова Теодора Адорно о проблеме эстетического «после Освенцима» [1, с. 322]. Потребление войн и геноцида как эстетизированного зрелища вызывает слишком много вопросов, в первую очередь этических: возможно ли испытывать удовольствие воспринимая объект искусства, выстроенный на страдании других, или же насколько этично «смотреть на чужие страдания» в находясь в комфортном пространстве музея, кинотеатра, библиотеки и т. д.

Согласно Сьюзан Зонтаг, сколько бы мы не пытались соотнести себя с опытом изображаемого страдания, мы все равно не сможем соотнести свою рецепцию с восприятием человека, испытавшего эти страдания [6, с. 96]. Так, критика возвышенного «после Освенцима» приводит нас к вопросу о том, есть ли возвышенное, или в какой мере мы можем говорить о возвышенном в столкновении с ужасным, когда невозможна никакая дистанция, иными словами, сталкиваясь со страданием как возвышенным объектом, мы оказываемся в чрезмерной близости, здесь и сейчас.

Говоря об истории ХХ века, мы можем сформулировать понятие трансисторической травмы, которая предполагает, что универсальное воздействие травмы на сознание и память дает возможность соединить индивидуальные и коллективные травмирующие переживания [11]. Также речь идет о межпоколенческом свойстве, то есть об опыте, который может передаваться во времени. Таким образом трансисторический потенциал травмы сочетается с вневременностью предельного опыта возвышенного, который находится вне нарративной ассимиляции в памяти.

В столкновении с бесконечным пространством, необъятностью или объектом немыслимой величины, мы сталкиваемся с неспособностью воображения представить этот объект как целое, не утратить способность восприятия себя перед лицом подавляющей опасности, которая как раз кроется в неосмысляемых масштабах, являющихся условием возвышенного. Иными словами эта величина, согласно Канту, граничит с бесконечностью, рядом с которой все остальное является бесконечно малым [7, с. 130]. В начале ХХ века возвышенное сохраняет и обостряет свою непосредственную близость к краю пропасти: здесь речь также идет о переживании удовольствия от ощущаемой угрозы, боли, которая дает экстатические переживания, пересиливающие страх смерти и т. п.

Тем не менее в эстетике травмы, в первую очередь проблематизирующей травматические события в истории ХХ века, возвышенное стало восприниматься совсем иначе под натиском ужасающих исторических событий и их множащихся представлений и репрезентаций. Критика возвышенного в современном контексте как раз строится на обилии травмирующих образов, которые в конечном счете не вызывают ничего кроме скуки, безразличия и бессилия. Зонтаг указывает на тот факт, что реципиент, постоянно сталкивающийся с образами страдания или насилия, к ним привыкает, таким образом, возвышенное становится банальным [6]. Тем не менее насилие ХХ века, существующее в сознании уже не одного поколения и несомненно продолжающее травмировать, в ключе пресыщения образами не существует как таковое само по себе. Вслед за Бодрийяром можно заметить, что историческое насилие, слишком реальное даже по прошествии длительного времени, альтернативно адаптируется реальностью. Например, Бодрийяр пишет об альтернативном Аушвице, проблематизируя превращение памяти в товар [4].

По нашему предположению это происходит, в том числе вследствие исторической и культурной травмы, которыми сопровождалась история ХХ века [12]. Обесценивания памяти является одним из результатов невозможности совладать с этой памятью. В эссе «Воздушная война и литература» В. Г. Зебальд пишет, что немецкая культурная память последовательно отторгала воспоминания о бомбардировках немецких городов, а немецкая литература формально призванная переосмыслить период Второй мировой войны в Германии оказалась не в состоянии этого сделать [5].

Эстетика травмы в попытке обратиться к подлинной памяти тем самым реактуализирует возвышенное, где этой немыслимой величиной будет являться опыт насилия и разрушения вследствие войн и геноцида, то, что Адорно собирательно называет Освенцимом. Собственно критику Адорно и следует интерпретировать таким образом: невозможность эстетического высказывания после Освенцима связана как раз с тем, что все оказывается невообразимо малым рядом с этим опытом. Очень внятно это выразил Фолькер Хаге, составивший сборник свидетельств о бомбардировках Гамбурга: «Неприятное чувство в связи с этой темой не ослабнет еще долго, а может быть, и никогда. Оно знакомо каждому, кто вообще занимается подобной материей (многие ведь не хотят даже отдаленно ею интересоваться), оно неразрывно с ней связано: […] тут любая форма рассказа в конце концов наталкивается на границы своих возможностей» [9, с. 340].

Границы эстетических возможностей, как и понятие возвышенного стали актуальной проблемой в аналитике и эстетике травмы. Шошана Фелман, Кэти Карут и другие исследователи травмы многократно указывают на невозможность артикулировать травматический опыт, оскудение символического в языке, угнетение памяти [12]. Таким образом, своего рода реабилитация возвышенного и повторное наращение символического в языке не кажется анахроническим жестом в стороны модернистской логики.

Значимым моментом будет являться то, что в отличие от форм возвышенного, присутствующих в эстетических дискуссиях XVIII века, формы возвышенного, сопутствующие исторической травме, по силе своего воздействия неизмеримы, а масштабы катастрофы не поддаются рациональному измерению, иными словами «после Освенцима» невозможно не только эстетическое суждение, но в принципе ничего невозможно. Американский философ Арнольд Берлеанд придумывает для подобного рода эстетического опыта специфическое понятие — негативное возвышенное [10].

С точки зрения Берлеанда, признание эстетического в актах насилия исторического масштаба не оправдывает их и не смягчает их насильственную природу, поскольку в таких ситуациях эстетическое уже не может существовать само по себе. Однако признание эстетического в контексте войн, геноцида и исторического насилия может также помочь понять притягательность подобного опыта для реципиента. Это трагедии, которые завораживают нас силой неосмысляемого ужаса, который и порождает возвышенное.

Библиография
1. Адорно Т. В. Негативная диалектика / пер. с нем. Е. Л. Петренко. М.: Научный мир, 2003. - 374 с.
2. Амери Ж. По ту сторону преступления и наказания / пер. с нем. И. Эбаноидзе, Н. Федоровой. М.: Новое издательство, 2015. - 200 с.
3. Берк Э. Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного / пер. с англ. Е.С. Лагутина. М.: Искусство, 1979. - 237 с.
4. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция / пер с фр. Качалова А. М.: Постум, 2018. - 240 с.
5. Зебальд В. Г. Естественная история разрушения / пер. с нем. Федоровой Н. М.: Новое издательство, 2019. - 172 с.
6. Зонтаг С. Смотрим на чужие страдания / пер. с англ. В. Голышева. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. - 96 с.
7. Кант И. Критика способности суждения / под ред. А.Я. Зися и др. М.: Искусство, 1994. - 367 с.
8. Фуко М. О трансгрессии // Танатография эроса. Жорж Батай и французская мысль середины ХХ века / сост. С. Л. Фокин. СПб.: Мифрил, 1994. - С. 111-132
9. Хаге Ф. Чувства, погребенные под обломками. Как немецкие писатели справлялись с темой бомбежек [Feelings buried in the rubble. How did German writers deal with the subject of bombing]/ пер. с нем. Левинсон К. // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2005. N 2. С. 337-347
10. Berleant A. Art, Terrorism and the Negative Sublime [Электронный ресурс] // Contemporary Aesthetics. 2009. Vol. 7. URL: https://www.contempaesthetics.org/newvolume/pages/article.php?articleID=568 (дата обращения: 13.10.2019)
11. Caruth C. Unclaimed Experience:  Trauma, Narrative and History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996. - 208 p.
12. Felman Sh., Laub D. Testimony: Crises of Witnessing in Literature, Psychoanalysis and History. New York: Taylor & Francis, 1992. - 312 p.
References
1. Adorno T. V. Negativnaya dialektika / per. s nem. E. L. Petrenko. M.: Nauchnyi mir, 2003. - 374 s.
2. Ameri Zh. Po tu storonu prestupleniya i nakazaniya / per. s nem. I. Ebanoidze, N. Fedorovoi. M.: Novoe izdatel'stvo, 2015. - 200 s.
3. Berk E. Filosofskoe issledovanie o proiskhozhdenii nashikh idei vozvyshennogo i prekrasnogo / per. s angl. E.S. Lagutina. M.: Iskusstvo, 1979. - 237 s.
4. Bodriiyar Zh. Simulyakry i simulyatsiya / per s fr. Kachalova A. M.: Postum, 2018. - 240 s.
5. Zebal'd V. G. Estestvennaya istoriya razrusheniya / per. s nem. Fedorovoi N. M.: Novoe izdatel'stvo, 2019. - 172 s.
6. Zontag S. Smotrim na chuzhie stradaniya / per. s angl. V. Golysheva. M.: Ad Marginem Press, 2014. - 96 s.
7. Kant I. Kritika sposobnosti suzhdeniya / pod red. A.Ya. Zisya i dr. M.: Iskusstvo, 1994. - 367 s.
8. Fuko M. O transgressii // Tanatografiya erosa. Zhorzh Batai i frantsuzskaya mysl' serediny KhKh veka / sost. S. L. Fokin. SPb.: Mifril, 1994. - S. 111-132
9. Khage F. Chuvstva, pogrebennye pod oblomkami. Kak nemetskie pisateli spravlyalis' s temoi bombezhek [Feelings buried in the rubble. How did German writers deal with the subject of bombing]/ per. s nem. Levinson K. // Neprikosnovennyi zapas: debaty o politike i kul'ture. 2005. N 2. S. 337-347
10. Berleant A. Art, Terrorism and the Negative Sublime [Elektronnyi resurs] // Contemporary Aesthetics. 2009. Vol. 7. URL: https://www.contempaesthetics.org/newvolume/pages/article.php?articleID=568 (data obrashcheniya: 13.10.2019)
11. Caruth C. Unclaimed Experience:  Trauma, Narrative and History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996. - 208 p.
12. Felman Sh., Laub D. Testimony: Crises of Witnessing in Literature, Psychoanalysis and History. New York: Taylor & Francis, 1992. - 312 p.

Результаты процедуры рецензирования статьи

В связи с политикой двойного слепого рецензирования личность рецензента не раскрывается.
Со списком рецензентов издательства можно ознакомиться здесь.

Предметом исследования статьи «Возвышенное в эстетике травмы» является эстетическая категория «возвышенное» и ее место в современной эстетической теории. Автор справедливо замечает, что после активного обсуждения этой категории в конце 18 – начале 19 века наступила своеобразная пауза в ее осмыслении, а события первой половины 20 века настоятельно требуют нового обращения к данной категории. К сожалению автор самостоятельно не выделяет предмет и цель своего исследования, хотя, исходя из текста статьи можно заключить, что в центре его внимания находится осмысление эстетики травмы и ее связь с категорией возвышенного. Однако отсутствие четкой постановки проблемы делает размышления автора несколько размытыми, затрудняет формулировку выводов.
Методология исследования, применяемая автором, сочетает исторический и компаративистский анализ, которые позволяют рельефнее представить развитие толкования категории «возвышенное», связь ее трактовки с изменением общефилософской интенции и трагическими процессами в европейской истории первой половины 20 века. Достаточно интересным, на мой взгляд, является использование принципа диалектического единства категорий всеобщего, особенного и единичного по отношению к таким эстетическим понятиям как «возвышенное», «динамическое возвышенное», «травма» и «страх».
Актуальность статьи прямо не оговаривается автором, однако из хода самих рассуждений можно предположить ее связь с необходимостью переосмысления классических эстетических категорий перед лицом катастрофических событий, потрясших и изменивших европейскую культуру 20 века. Автор на протяжении всей статьи обращается к оценкам этих событий и их последствий для теории искусства такими европейскими философами как Т. Адорно, Сьюзан Зонтаг, Ж. Бодрийяр, В.Г. Зебальд. С другой стороны, автор не определяет значимость собственных размышлений для осмысления категории «возвышенное», не указывает возможные направления дальнейшей ее разработки. Остается неясным и то, как автор определяет значение переосмысления обсуждаемой эстетической категории, как отвечает на вопрос «Что лично ему/читателю/теоретику искусства дает приведенный текст?»
Научная новизна исследования так же не оговаривается самим автором, читателю остается только предполагать, насколько новы размышления, приводимые в статье. В то же время очевидна авторская позиция в трактовке категории «возвышенное», ее задействованность в понимании эстетики травмы. Уникальной является и соотносимость понимания возвышенного и страха, возвышенного и трансгрессии, возвышенного и травматического опыта.
Стиль статьи соответствует ее общей проблематике, сочетает в себе авторские размышления и неявный диалог с предшественниками, включающий прямые цитаты, оживляющие текст. Структура работы достаточно свободна, определена авторской логикой и ассоциациями, что не является недостатком, учитывая направленность статьи на обсуждение проблем искусства и его осмысления. Содержание статьи соответствует названию и проблематике журнала «Философская мысль».
К недостаткам работы можно отнести некоторую «небрежность» в работе с категориальным аппаратом, вокруг которого строятся размышления. Если можно согласиться с отсутствием определения категории «возвышенное» в силу того, что она является одной из центральных категорий эстетики, то использование без конкретизации таких категорий как «динамическое возвышенное», «негативное возвышенное», «травма» представляется неоправданным. Еще большую проблему для читателя составляет отсутствие определения категории «эстетика травмы», являющейся достаточно узкой категорией, чья трактовка находится в зависимости от контекста и смыслов, вкладываемых в нее конкретным автором. Некоторое недоумение вызывает тот факт, что рассматривая взаимосвязи категории «возвышенное» с близкими ей категориями, используя для раскрытия ее содержания такие категории как «страх», «травма», «насилие», автор не привлекает такую категорию, как «трагическое», вовсе не упоминает ее.
Создается общее впечатление, что статья не является самодостаточной работой, а находится в логической взаимосвязи с текстами, недоступными настоящим ее читателям. Возможно, именно в этих текстах, скажем более ранних статьях автора или частях работы, предшествующих фрагменту, представленному нашему вниманию, определяется и причина обращения автора к данной проблеме, присутствует конкретизация категориального аппарата, и делаются выводы о значимости данных исследований для эстетической теории. Однако, вне этих предполагаемых текстов статья выглядит несколько неполной.
Библиография статьи достаточно обширна, свидетельствует о хорошем знакомстве автора с проблематикой работы, позволяет читателю выйти за рамки размышлений автора и познакомиться с трактовкой возвышенного и эстетикой травмы другими авторами.
Апелляция к оппонентам присутствует в статье в достаточной мере. Показывает включенность автора в контекст обсуждения проблемы, позволяет вычленить мысли, общие для автора и его предшественников в понимании особенностей функционирования эстетических категорий в ситуации трагических событий 20 века и оценку, отличающую позицию автора статьи.
Выводы, предлагаемые в статье, поверхностны. Что связано с тем, что автор с самого начала не стремиться дать в статье решение какой-то конкретной проблемы. Утверждение о том, что «признание эстетического в контексте войн, геноцида и исторического насилия может также помочь понять притягательность подобного опыта для реципиента» может быть рассмотрено не иначе, как переход к дальнейшему рассмотрению темы, но не окончательный вывод.
Можно предположить, что несмотря на некоторые недостатки, статья вызовет заслуженный интерес у специалистов, занимающихся проблемами истории эстетической мысли, эстетической теорией, читателей, которые хотят понять процессы, происходящее в искусстве второй половины 20 века. Важным является само обращение автора к проблеме эстетики травмы и возможности существования возвышенного в контексте исторического насилия.