Становление, развитие и завершение новоевропейской социальности (продумывая книгу В.Федотовой, В. Колпакова, Н. Федотовой «Глобальный капитализм: три великие трансформации»)

Эту книгу мне подарила Валентина Федотова еще в 2009 году. Но тогда я был занят своими исследованиями и отложил ее чтение (тем более что книга была достаточно объемной) на потом. И благополучно забыл про ее существование. Вспомнил только в конце прошлого года, когда занялся поисками эмпирического материала для второй части своего исследования (первая часть «Становление и развитие европейской социальности: Этюды-исследования. Книга 1: Древний мир и средние века» вышла в 2018 году). Нашел книгу, стал читал, и был по-настоящему поражен. Пожалуй, в последние годы я не встречал столь фундаментального исследования и осмысления, принадлежащих творчеству наших современников. Другое дело классики типа Ф. Броделя, К. Поланьи, З. Баумана или Э. Гидденса, от которых отталкиваются и на которые опираются наши авторы. Однако, на мой взгляд, исследование «Глобальный капитализм…» тоже вводит В.Федотову, В. Колпакова, Н. Федотову в число современных классиков социальных наук.

Нельзя сказать, что эту книгу не заметили, но обсуждают ее мало, думаю, не в последнюю очередь потому, что она достаточно сложная и многотемная, так сказать, не всякому по зубам. В книге изложена не просто концепция, которую ее авторы, называют «неокапиталистической теорией», но, по сути, поставлены прямо или косвенно большинство проблем, которые в настоящее время обсуждаются в социальных науках, что не менее ценно, чем рассмотренная авторами закономерность трех этапов развития капитализма. «В отличие от Первой великой трансформации, ‒ пишут В.Федотова, В. Колпаков, Н. Федотова, ‒ сформировавшей капитализм и доведшей его до либеральной классической фазы, Вторая великая трансформация оборвала либеральный капитализм и перевела его в организованную форму…Частью этой новой трансформации явились системная оппозиция первой глобализации как черте либерального капитализма…Третья великая трансформация ‒ 90-е годы XX ‒ начало XXI века и ее будущее, как нам кажется, очень длительное продолжение первоначально характеризовались неомодернизмом, догоняющей модернизацией незападных стран, пытавшихся реализовать идеал либерального капитализма XIX века. Довольно быстро ‒ за два десятилетия ‒ третья трансформация свернула в сторону, более близкую ко Второй великой трансформации ‒ антилиберальной фазе, обещающей новые повороты и бифуркации как в развитии капитализма, так и в протекании и понимании прогресса» ^{[13, с. 17]}.

Впечатляет и анализ трендов развития социальности нашего времени. Всего один пример, сформулированный к тому же как проблема. «Многие, ‒ пишут авторы «Глобального капитализма», ‒ особенно А.И. Неклесса, констатируют сохранение, но уменьшение роли государства; рост значимости ТНК и других самоорганизованных субъектов; переход к постмодернистской эклектике; непригодность старых методологий, их замену другими. Наш анализ позволяет констатировать в некоторой мере противоположное: сворачивание глобализации, рост влияния государств и национальных интересов, неустранимость в ТНК и пестроте социальных инноваций и группирований национально-государственного видения или его следов, смену методологий, начинающуюся с констатации эклектического состояния и иронии невнятного постмодерна к внятному новому модерну как самого Запада, так и незападных стран» ^{[13, c. 20]}.

Продумывая темы и содержание книги, отметил, тем не менее, для себя несколько непонятных для меня вещей. Первая касается названия исследования и изучаемой авторами социальной реальности (феномена). Если формально следовать за авторами, то речь идет о капитализме и его развитии. Но тогда, как это, например, можно увидеть в работе Й. Шумпетера «Капитализм, социализм, демократия» нужно было бы поставить в центр обсуждения концепции капитализма и сравнение капитализма с социализмом, под влиянием которого капитализм менялся. В книге «Глобальный капитализм», конечно, есть эти сюжеты, но не как основные, главные же скорее можно отнести к реальности, которую я определяю как социальность. То есть речь идет о том¸ что собой представляет европейская и мировая социальность и какие трансформации она претерпела, а также куда идет ее изменение. Кстати, в статье в «Вопросах философии» тех же трех авторов на первое место поставлен не капитализм, а именно социальность. Статья называется «Меняющаяся социальность: будущее капитализма» ^[14]. Если капитализм все же хотя бы отчасти эмпирический феномен, имеющий в историческом времени начало и стадии трансформации, и, возможно, феномен преходящий (заключение книги называется «Будущее капитализма ‒ будущее без капитализма» ^{[13, c. 559]}), то социальность – это скорее теоретический или методологический конструкт. Лично я характеризую социальность как предельную онтологию социальных наук ^{[8, с. 5-12]} и лишь во вторую очередь как конкретный культурно-исторический феномен ^[7].

Вторая проблема, вызвавшая у меня вопросы, касалась оснований генезиса капитализма. Следуя за Поланьи, авторы, переписывают историю и направляют «свои усилия на понимание магистральных тенденций традиционного соперничества экономики и общества и их схватки за доминирование»; они считают, что великие трансформации концептуально различаются в плане того «экономика ли определяет общество или общество определяет ее» ^{[13, с. 16]}. Получается, что главный фактор, обусловливающий трансформацию капитализма (социальности), – это экономика и общество. Но реально авторы показывают, что на изменение социальности влияют самые разные факторы (идеи, традиции, удачные или неудачные способы реализации проектов, война, борьба разных социальных концепций, капиталистический дух и пр.), в число которых входят даже факторы случайные и мало объяснимые обстоятельства. Вообще известно, что использование экономического дискура в качестве социального объяснения имеет давнюю традицию, влияние которой признают и авторы.

К этой же проблеме примыкает и вопрос о категориальном статусе социальной реальности. Обычно и экономика и общество мыслятся в рамках социальной природы, относительно которой предполагается возможность выделения социальных законов. В исследовании наших авторов законы не формулируются, а вместо социальной природы речь идет о саморазвивающихся системах с синергетическими эффектами. «Выше мы подчеркивали, – пишут авторы, – что процесс становления экономики капиталистического рыночного типа не был эволюционным. Формирование национальных государств и внутреннего рынка было первой точкой бифуркации, приведшей к становлению капитализма как системы хозяйства в Европе. Второй такой точкой бифуркации был переход к саморегулирующемуся рынку и последовавшему за этим превращению капитализма из системы хозяйства в тип общества… Классический капитализм, повторим, стал продуктом человеческой изобретательности, плодом его творческой активности, создавшей в Европе в результате Вестфальского мира систему национальных государств и внутренние рынки на всей территории этих государств. Этот момент в истории не был результатом процесса эволюции, он стал точкой бифуркации, развернувшей человека к своему неопределенному будущему, которое он теперь сам должен продолжать творить» ^{[13, с. 186, 188]}. Вопрос: можно ли в такой онтологии, как известно, введенной академиком В.С. Степиным, говорить о социальной природе и законах или только о временных социальных закономерностях и сингулярных процессах?

Еще одна серьезная проблема – неопределенность широко используемых в исследовании терминов и понятий «современность», «постсовременность», разные «типы современности», «модерн», «постмодерн». Нет, авторы много обсуждают значение этих понятий, но от этого их употребление не становится более понятным. Забегая вперед, я бы указал на два разных использования этих понятий – онтологическое и методологическое. В первом случае, говоря, например, о современности, авторы книги имеют в виду или эмпирически наблюдаемую социальную реальность или конструируемую понятийно, но опять-таки изучаемую эмпирическую реальность. Во втором современность ими понимается как ряд принципов, направляющих исследование (мышление), например, выделение временных границ капитализма, задание его целостности, противопоставленной другой целостности (постсовременности), некоторые особенности объяснения и другие моменты. При этом не оговорены переходы от одних способов понимания указанных понятий к другим.

Проблемы (я указал только некоторые) нельзя понимать в том смысле, что я считаю исследование В.Федотовой, В. Колпакова, Н. Федотовой слабым, напротив, как я сказал, что оно высококлассное и фундаментальное. Проблемы скорее показатель необходимости продолжения исследования, чем я и займусь. Прежде всего, меня интересует, что является в данном случае объектом изучения. Думаю, не капитализм, а именно социальность. Иногда авторы сами говорят об этом. Дух Маркса, пишут они, «его взгляд на капиталистическое производство как производство определенного типа социальности, как начало всемирной истории, его убеждение, что изменение социального строя способно породить новые экономические отношения, сохраняет до сих пор свое значение и принимается нами во внимание» ^{[13, с. 13]}.

Я понимаю социальность двояко – методологически и онтологически. В первом значении это система принципов мышления и исследования. Например, принцип культурно-исторического, эмпирического изучения социальной реальности, принцип междисциплинарного изучения, принцип изучения развития, предполагающий такие различения как «становление» социальных явлений, собственно их «развитие», «изменение» и «трансформация», «завершение» или «гибель» (в пространстве этих категориальных координат я, например, анализировал культуру ^{[9; 10]}).

В качестве еще одного важного принципа я бы указал на отказ основываться на понятии социальной природы. Вместо этого понятия можно, действительно, использовать или понятие Степина «саморазвивающиеся системы» или введенное мною понятие социальности, понимаемого как культурно-исторический феномен, на развитие которого существенно влияет деятельность человека, в том числе направленная на обсуждение и конституирование самой социальности. В социальной науке устанавливаются не вечные и неизменные законы, а временные (для определенных условий) закономерности, полученные в результате соединения наблюдений за социальной реальностью и характеристик желаемого состояния дел (социальных идеалов. Чтобы установить указанные закономерности, социальные ученые создают идеальные объекты и понятия (например, в экономике это «экономический человек», «стоимость», «цена», «труд», «разделение труда», «количество труда», «капитал», «конкуренция» и др.). Если в теории идеальные объекты позволяют решать проблемы и описывать факты, то за пределами теории они используются как схемы (в экономике для расчетов и проектирования) ^[11].

Во втором значении социальность – это эмпирически и теоретически представленный феномен. Под социальностью здесь можно понимать, с одной стороны, способы концептуализации социальной жизни, в том числе самими социальными учеными и практиками, с другой ‒ массовое, устойчивое (воспроизводимое) поведение людей, а также условия, которые его обеспечивают (власть, государство, социальные институты, общество, группы, социальные нормы и пр.).

Следующее важное положение: не экономику, а государство нужно положить в основание объяснения развития европейской социальности. Когда Бродель пишет, что поскольку государство нуждалось в деньгах, оно должно было наложить руку на богатство, находившееся в обращении, он прав. Но прав только отчасти, утверждая, что «именно в рамках рыночной экономики образовывались в одно и то же время определенный капитализм и определенное современное государство» ^{[3, c. 525]}. Не могу согласиться и с тем, что в основание объяснения экономики и государства нужно положить капитализм. Только при капитализме, пишут наши авторы, «в обществе, существующем в форме национальных государств, выделяются и оформляются в относительно самостоятельные сферы его экономическая система, его социальная система, политическая и государственная организация, а также культура, отражающая существующие в обществе формы ментальности» ^{[13, с. 155]}.

Правда, в другом месте отношение переворачивается, авторы утверждают, что именно государство впервые создает условия для экономики. «Решающей случайностью, ‒ пишут В. Федотова и В. Колпаков, ‒ повлиявшей на качественную мутацию рынков, было появление на европейской исторической сцене национальных государств. Благодаря государственному вмешательству произошло освобождение торговли от многочисленных городских привилегий. Государство создало единое пространство для внутринационального рынка, который строился уже на принципах выгоды и конкуренции и который все больше игнорировал различие между городом и деревней, между отдельными городами и провинциями…. Laissez-faire нужно понимать не как способ достижения цели, а как саму цель. Для ее реализации государство приняло нужные законы и проводило определенную политику. «Философия либерализма, требовавшая уменьшения роли государства, парадоксальным образом использовала его силу для проведения своих принципов» ^{[13, с. 148, 156; 15]}

Мои исследования вопреки общепризнанному мнению показывают, что экономика производна от формирования государства. Именно строительство европейского государства повлекло за собой необходимость не просто торговли и хозяйственной деятельности, которые сложились еще в Древнем мире, а торговли и хозяйства эффективных, дающих прибыль, что в свою очередь потребовало расчета и проектирования. Экономика – это торговля, хозяйственная и предпринимательская деятельность, в которой появляется такой управляющий семиотический слой как экономические концепции, расчеты и проектирование ^{[11; 12]}.

Конечно, все три указанных феномена (государство, экономику и капитализм) нужно брать в становлении целого, в рамках которого они взаимно определяли друг друга, но все же прежде всего государство выступало конституирующим фактором, являлось, так сказать, мотором всех изменений. Но не буду голословным, намечу схему подобной обусловленности; этой схемой я в последствии буду руководствоваться при проведении самого генезиса.

Предпосылки новоевропейской социальности. Практически все согласны, что одной из таких предпосылок было формирование в эпоху Возрождения европейской личности. Вспомним манифест Пико делла Мирондолы «Речь о достоинстве человека», открывавший новое время «Тогда принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его в центре мира, сказал: «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению… Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь» ^{[6, с. 506]}

Личность – это человек, вынужденный, с одной стороны, выстраивать под себя мир и себя в этом мире, с другой – согласовывать свое поведение и поступки с общепринятыми в обществе ^{[9; 10]}. Согласовывать, а не подчиняться обычаю и традиции. Именно на такого свободного и в то же время реалистического в социальном отношении человека опирается будущий строитель государства (сначала монарх, потом выбранный правитель); к их числу принадлежали также предприниматель и купец.

Следующей предпосылкой можно считать уход со сцены сословного общества и формирование сообществ граждан, равных в своих правах. При этом, как показывает Мартин ван Кревельд, важную роль в разрушении сословного общества сыграла борьба королей (монархов) с аристократией, духовенством и империей ^{[5, с. 52-72]}. «Свобода, Равенство, Братство» – это лозунг не только революционной Франции, но и нового сообщества, одинаково участвовавшего в построении и государства и капитализма. В «Декларации прав и обязанностей человека и гражданина» 1795 года равенство истолковывается как равенство перед законом («Все граждане равны перед ним и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями»), а свобода не так как своеволие, а возможность действовать, не нанося вреда другому («Не делай другим того, что не хотел бы получить сам; делай по отношению к другим такие благие поступки, какие хотел бы по отношению к себе»). Без соблюдения законов и уважение прав других (в частности, права собственности) европейское государство и капитализм, что и так достаточно понятно, не могли бы состояться.

Еще одной предпосылкой, кстати, выступающей условием и двух предыдущих, является смена «смысла (картины) культуры». В средних веках эта картина была сакральной и отчасти мистической. Человек считал, что существует Бог, который создал мир и самого человека. Мир прейдет и будет второе пришествие Христа и страшный суд. Смысл и цель жизни человека мыслились как переделка ветхого, грешного человека в нового, христианина, и приход его в лоно Бога. Примерно к XIII-XIV векам эта картина перестала работать, поскольку в основном европейцы стали жить в соответствии с заветами Священного писания, а идея страшного суда была отодвинута церковью в неопределенное будущее. Человек все большие жил земными заботами и проблемами. Потребовалось создать новую картину мира и жизни, конституировать новый смысл культуры.

Эту задачу начинают решать философы и мыслители эпохи Возрождения и нового времени, причем по двум направлениям. Одно пересмотр в философии и науке представлений о реальности. Другое – выработка нового сценария жизни человека. Место платоновских идей и родов Аристотеля занимает представление о природе, законосообразной, написанной на языке математике, скрывающей в себе силы и энергии и различные полезные для человека материалы. А средневековая картина заменяется рациональной картиной, в соответствии с которой смысл жизни человека сводится к овладению природой, поскольку последняя, считали создатели новой картины, сделает человека могущественным, богатым и счастливым. По Френсису Бэкону и его последователям эпохи Просвещения, три необходимые условия реализации новой картины (смыслового проекта) такие: создание естественных науки и инженерии (раз), построение промышленности, опирающейся на законы, открытые в естествознании, а также инженерию (два), и построение общества, направляемого и управляемого не священниками, а учеными и специалистами (три). Бэкон в «Новой Атлантиде» описывает уже не сословное общество, а то, которое должно появиться в перспективе – демократическое.

Общее место, что предпосылкой европейской социальности выступает также хозяйственная деятельность вместе с рынком, быстро развивающиеся в этот период. Этот процесс подробно разбирает Ф. Бродель в своем классическом исследовании ^{[2; 3]}. Однако до появления государства характер рыночного обмена и производства определялись множеством относительно локальных территориальных структур, множеством несовпадающих требований, которые исходили от короля, аристократии, духовенства, империи, городов. Не существовало еще столь характерного для государственного управления единого хозяйства, не сформировалось и требование его эффективности, предполагающего расчеты и проектирование, т.е. экономику.

Наконец, пожалуй, еще одной предпосылкой выступали процессы европейской реформации. С одной стороны, они способствовали выработке нового смысла культуры. По сути, единый христианский Бог уступает место Богу в разных его антропологических интерпретациях, т.е. фактически многим Богам. К тому же Богам в некотором смысле приземленным, привязанным к территориям и сообществам («чья земля, того и вера»). Причем культ этих Богов отправляется теперь не первосвященниками, а королями. С другой – процессы реформации помогли королям приступить к строительству государства.

Формирование государства и общества. В статье «Становление и понятие европейского государства» я обсуждаю три этапа становления европейского государства ^[12]. На первом монархи в поисках денег, необходимых им для ведения войн и достойного уровня жизни, стараются собрать со своих подданных как можно больше денег и для этой цели назначают доверенных лиц для сбора налогов. При этом они передают им часть своих властных прерогатив.

На втором этапе эту функцию начинают выполнять не приближенные короля, а назначенные им чиновники, которые часто за деньги покупают свою должность. Поскольку король и чиновники стараются расширить источники сбора налогов, становится необходимым изучение подвластной монарху территории и проживающего на нем населения, а также стремление расширить эту территорию, что в свою очередь ведет к новым войнам. Кроме того, чиновники, тоже заинтересованные в максимально больших сборах, ведь они богатели за их счет, накладывают руки на торговлю и производство, а позднее и разные стороны жизни граждан.

На третьем этапе передача чиновникам властных прерогатив монарха постепенно лишает его реальной власти, но зато встает проблема легитимности самих чиновников, ведь они не имели подобно королю прав наследования и сакральной ауры. Эта проблема разрешается способом конструирование и введения новой реальности – государства, которое объявляется (Гоббс, Локк, Монтескье и др.) верховной инстанцией власти. Чиновники в этой реальности истолковываются как служащие, призванные с помощью государства выполнять наказы общества. Право и законы понимаются в качестве приводных ремней между государством и обществом, а также отдельными гражданами. С их помощью свобода граждан вводится в русло общих социальных требований и норм.

Общество в работах Локка и Монтескье задавалась как соразмерная государству сила, образованная гражданами и территориальными сообществами, во-первых, с целью ограничить абсолютизм монархов, во-вторых, создать механизм управления, не позволяющий сообществу чиновников, богачей или властной элиты узурпировать власть (выборы, ротация, разделение и сменяемость властей, противовесы и сдержки).

Реализация концепций государства и общества. Как правило, новые социальные идеи и конструкции представляют собой схемы и концепции, создаваемые для решения социальных проблем, то есть первоначально это не более чем виртуальная и семиотическая реальность. Но если такие идеи и концепции оказались удачными, работающими, постепенно складывается новый, уже реальный социальный феномен, по отношении к которому соответствующие схемы и концепции выглядят как социальные модели. Подобная трансформация обеспечивается также тем, что социальные концепции содержат в своем составе указание на социальные практики, необходимые для реализации этих концепций.

Не были исключением схемы и концепции государства. Сначала они задавали только желаемую виртуальную реальность, но постепенно с помощью новых социальных практик (были приняты работающие на новую реальность законы, созданы министерства, проведена разъяснительная работа с населением и т.д.) сложился и новый тип социальности – европейское государство, по отношению к которому схемы и концепции государства стали пониматься как его теории или модели.

Нетрудно видеть, что новая социальная реальность включает в себя три основные составляющие: концепции и структуру государства, чиновников, обслуживающих население (граждан) и обеспечивающих работу учреждений государства, общество, как направляющую и контролирующую инстанцию. Стоит отметить, что общество как целое тоже сложилось не сразу. Сначала это просто сообщества и отдельные граждане, преследующие самые разные цели. Но необходимость противостоять государству, направлять и контролировать его способствует самоорганизации этих сообществ и граждан, в результате начинает складываться общество как целое.

Под воздействием государства формируется также хозяйство и экономика. Раньше не существовало единых требований к торговле и производству. Каждый хозяин (а их было очень много), на свой страх и риск вел свои дела. Однако с появлением государства, к тому же в условиях конкуренции и войн, складываются единые требования, призванные сделать хозяйство максимально эффективным. В свою очередь, как уже отмечалось, это потребовало расчетов и проектирования, т.е. экономики ^[11].

Хотя развитие науки обусловлено имманентными факторами, оно в новое время ускорилось на несколько порядков именно в связи с развитием государства, точнее необходимостью знаний для экономики, а также различных хозяйственных практик. Например, стремление собирать больше налогов привело к развитию картографии и уточнению границ государства. «Как только проблема определения границ государств и измерения их территорий была более или менее решена, следующей задачей стало выяснение того, какие ресурсы, человеческие и материальные, были доступны правителям в пределах каждого государства» ^{[5, c. 11]}. Создается статистика, проводятся первые переписи населения, на их основе упорядочивается налогообложение.

Авторы «Глобального капитализма» обращают внимание на очень важную особенность науки нового времени, а именно, ее практическую направленность. «Мы считаем, – пишут они, – что к вышеперечисленным ценностям нужно добавить также и установку на утилизацию научного знания в качестве еще одной важнейшей ценности техногенной цивилизации, которая начала проявлять себя уже на стадии становления капитализма, его классической фазы…Только со временем наука набрала достаточный вес в обществе и стала оказывать все возрастающее влияние на практику. На этапе же своего формирования наука сама нуждалась в доказательствах своей полезности для легитимации своего существования» ^{[13, с. 172, 173]}. Не случайно поэтому, в «Новом органоне» Ф.Бэкон писал: «правильно найденные аксиомы ведут за собой целые отряды практических приложений» и подлинная цель науки «не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами» ^{[4, с. 95, 147]}.

Авторы «Глобального капитализма» считают европейское государство исходно национальным, но Кревельд утверждает, что смычка национальной идеи с государственной произошла позднее. «Государство, тесно связанное с падением средневекового мира и последующими гражданскими и религиозными войнами, изначально задумывалось, прежде всего, в качестве инструмента для установления правопорядка в отношениях людей и групп между собой. Однако спустя примерно полтора века с момента своего рождения оно встретилось с пламенеющим национализмом и стало присваивать его, придавая себе тем самым этическое содержание» ^{[5, c. 331]}.

Идеи (концепции) суверенитета государства, построения общества всеобщего благосостояния, построение коммунизма или завоевания для Германии жизненного пространства работают примерно также как и идея национализма. Все эти и подобные им концепции вносили в управление государством определенное направление и стратегию, превращая развитие государства в целенаправленный, понятный и осмысленный процесс. Одновременно они подчиняли жизнедеятельность граждан абстрактным идеям, заставляли их действовать согласованно, воодушевляли, давали энергию, смысл, каким бы странным он ни был и казался (например, как требование уничтожения буржуазии).

Две тенденции развития европейской социальности. Одна тенденция связана с главенствованием общества и развитием государства как социальной техники, обеспечивающей исполнение задач и законов, формулируемых обществом. Наиболее адекватно эту тенденцию выражают либерально-демократические концепции государства (например, в США, послевоенных Германии и Франции). Вторая тенденция – главенство государства. «Современные условия, – пишет З.Бауман, – делают возможным появление “изобретательного” государства, способного заменить всю систему социального и экономического контроля на политическое управление и администрирование… Два самых известных и страшных случая современного геноцида (фашизм и коммунизм) не изменили духу современности... Они породили огромный и мощный арсенал технологий и организаторского искусства… Эти мечты и усилия узаконивают монополию правителей на конечные результаты, а управляемым отводят роль средства. Они определяют большинство действий как средства, а средства должны подчиняться конечной цели – тем, кто ее поставил, высшей воле, высшему знанию» ^{[1, с. 140, 117]}.

Дело в том, что и общество и государство представляют собой не только социальные структуры, они состоят из людей и сообществ. Люди же как личности имеют возможность выстраивать свою жизнь по-разному, в частности, не только служить обществу и государству, но и использовать технические возможности государства как средства достижения своих целей. Превращая структуры государства в свое «социальное тело», чиновники, богачи, властные сообщества имеют возможность и реально захватывают управление в государстве, направляя его развитие не на служение обществу, а на удовлетворение собственных потребностей, реализацию собственных целей и идеалов. Одно из необходимых условий решения этих задач – доминирование над обществом, подавление активности граждан. Другое условие – создание социальных практик вменения населению нужных правителям и властям представлений.

Четыре этапа развития европейской социальности. Они, как нетрудно догадаться, в значительной степени совпадают с тремя «великими трансформациями», рассмотренными в книге «Глобальный капитализм». Первый этап (до первой мировой войны) – строительство либерально-демократического государства (главенствование общества). Этот этап, считают авторы «Глобального капитализма» оказался незавершенным в силу доминирования экономики над обществом. «И всевозрастающая роль либеральных начал, – пишут они, – привела к доминированию экономики над обществом. Именно это создало кризис, за которым последовала новая попытка измениться и ввести найденный способ изменения в ранг стабильной тенденции – Второй великой трансформации» ^{[13, с. 227]}.

Материал, представленный авторами, наводит на мысль, что причина была в другом. Переход ко второму этапу (это две мировые войны) был связан с усугубляющимся неравенством (богатые и бедные), борьбой социалистических групп, партий, стран против капитализма, доминированием националистических концепций государства, получение власти сообществами, вдохновленными этими националистическими или социалистическими концепциями. Дело не в экономике, а в том, что неудовлетворенность общества жизнью государство сумело направить в русло борьбы (войны) с другими нациями и государствами. «Первая мировая война противопоставила национализм глобальному капитализму и либерализму в качестве системной оппозиции, следствием которой стали социал-демократия, буржуазная и социалистическая революции в России, раскол мира на две социальные системы после Октября. Именно эти события создали кризис конвенциализации, когда рухнула прежняя вера в прогрессивность либерального капитализма, потеряли значение все прежние конвенции» ^{[13, с. 229]}.

Война позволила властным сообществам не только мобилизовать жизнь граждан на борьбу с врагами (одновременно лишив их значительной части свободы), но что не менее важно, временно или надолго подчинить общество государству. Недаром авторы «Глобального капитализма» называют вторую трансформацию «организованной современностью» («организованным капитализмом»). Организован был не только капитализм, но и общество, причем организовано, подчинено государству.

Но здесь все же нужно говорить о двух вариантах социальности. «Необходимо признать, – отмечает Кревельд, – что либеральные страны, такие как Франция и в особенности Великобритания, никогда не заходили так далеко, как их тоталитарные аналоги. Следуя традиции, установленной Локком и Монтескье, они определяли свободу по-другому; несмотря на многочисленные эксцессы, имевшие место, в частности, в некоторые периоды французских революций, они никогда не забывали полностью о необходимости защищать отдельных людей и институты от произвола государства. И все же в конечном итоге, отличие было только в степени, а не в сути» ^{[5, c.164]}. (курсив наш. – В.Р.).

Кревельд показывает, что к подобному развитию событий толкает именно война, заставляя общество идти на ограничение своей свободы, позволяя государству контролировать и направлять его жизнедеятельность во всех основных аспектах. Дело в том, что война предполагает сложение усилий всего общества, напряжение всех сил, граждане откладывают на будущее многие свои планы, идут на жертвы и прочее и прочее. А государство подчиняет задаче победы над врагом основные свои цели и усилия. Оно функционирует как единый социальный организм. Но после войны одни страны (например, США, Великобритания, Франция, Германия, Япония) возвращаются к прежней жизни, снимая ограничения и контроль военных лет, а другие нет.

Для третьего этапа развития европейской социальности (после второй мировой войны и примерно до конца ХХ столетия) характерны не только борьба двух мировых лагерей и экспансия капитализма на Восток и страны Африки и южной Америки, но и попытка развитых капиталистических государств создать общество благосостояния. Выше мы отмечали, что европейская социальность включает в себя общество, которое состоит из различных сообществ и отдельных граждан, многие из которых являются личностями. Это отчасти объясняет возможность образования социалистических сообществ (групп, движений, партий). Но только отчасти, другая возможность была обусловлена рефлексией социальности и концептуальной деятельностью. Уже в XIX cтолетии складываются социалистические концепции. Их авторы утверждают гибель капитализма, необходимость борьбы с ним, формирование социализма, который должен прийти на смену капитализму. А в ХХ столетии появляются и социалистические государства, для которых характерны централизованное управление, хозяйство и распределение, подавление общества и личности в той форме, в какой они сложились при капитализме, формирование социалистического человека и общества.

Так вот концепции построения общества всеобщего благосостояния рождаются в лоне развитого капитализма, который во многом перенимает повестку дня социалистических партий и государств. Например, в 1935 г. в США, пишет Кревельд, «была введена система социального обеспечения, включающая пенсионное страхование и помощь пожилым людям, пособия по безработице, помощь детям, находящимся на иждивении, и помощь слепым. В 1939 г. и список были добавлены программы страхования по потере кормильца и по инвалидности, которые уже были обычной практикой в наиболее развитых странах Европы. К тому времени каждый американский гражданин получил свою карточку социального страхования, и было создано Министерство здравоохранения и социального обеспечения для того, чтобы контролировать функционирование системы… тоталитарные государства, которые пошли дальше всех и индоктринации населения, точно так же достигли наибольших успехов в подчинении его дисциплине. Особенно это верно в отношении СССР, который полностью превратился в «социальное государство», или «государство всеобщего благоденствия» (welfarestate): государство, которое, какую бы жесткую дисциплину ни навязывало и какого бы низкого качества услуги ни предоставляло, тем не менее, старалось удовлетворить нужды отдельного гражданина, начиная с того момента, когда он (или она) рождался, до момента, когда его останки отправлялись в крематорий или в могилу… Каждое государство в соответствии со своими взглядами выстраивало свою систему социального обеспечения с ясной целью положить конец классовой войне, вернуть рабочим людям чувство собственного достоинства и использовать их в государственных целях. Во многом (например, в обеспечении оплачиваемого отпуска) эти программы мало отличались от аналогичных программ в других странах» ^{[5, с. 178-179]}.

Кажется, все прекрасно, наконец-то должен настать социальный мир и рай, однако, развитие социальности в таком направлении привели к резкому увеличению бюрократии и нарушили экономический баланс. «Как в Европе, так и в США (не говоря уже о развивающихся странах) расширение государственных социальных программ вызвало разрастание бюрократического аппарата… В связи с необходимостью содержать всех этих бюрократов доля государственных расходов в ВНП достигла величин, не имевших прецедентов в истории, за исключением периодов ведения тотальной войны… Эти события привели к спаду экономики большинства стран Западной Европы, который длился на протяжении почти всех 70-х годов; с тех пор примерно до 1981 г. каждый раз, когда министры стран – членов ОПЕК (Организации стран – экспортеров нефти), проводили заседания, мир замирал в ожидании плохих вестей, которые неизменно следовали… Другим фактором, поставившим государство всеобщего благосостояния на грань краха, стал его успех. Были созданы разнообразные программы помощи нуждающимся группам населения: пожилым, больным и позже – матерям-одиночкам, однако вскоре выяснилось, что чем больше льгот предлагалось, тем больше было число тех, кто имел право на их получение» ^{[5, с. 282-283]}.

В результате именно общество начинает выступать против сложившейся практики, возвращаясь к предыдущему классическому этапу развития капитализма. К этому времени, пишет Кревельд, началась реакция. «Подвергаясь давлению растущих налогов, с одной стороны, и инфляции – с другой, и опасаясь, что будущее не сулит ничего хорошего, кроме усиления налогово-инфляционного бремени, в одной стране за другой избиратели стали выражать недоверие государству всеобщего благосостояния и тем, кто его проповедовал… В результате произошло возрождение экономической доктрины, довольно близкой к «классической», подчеркивавшей роль сбалансированного бюджета, частного предпринимательства, свободной конкуренции и выживания сильнейших, хотя не все страны рискнули зайти так далеко… С экономической точки зрения в большой части мира начался возврат к капитализму XIX в., причем не в силу случайного стечения обстоятельств или недоразумения, а как часть хорошо продуманного плана. От Канады до Новой Зеландии целью такой политики было снижение инфляции и создание условий для устойчивого, хотя и постепенного экономического роста» ^{[5, с. 285-287]}.

Четвертый этап развития европейской социальности можно квалифицировать как «завершение новоевропейской социальности». Уход со сцены истории – это конечно не развитие, но любое умирание одних форм социальности готовит в истории культуры предпосылки для становления других форм социальности и их развития. Завершение новоевропейской социальности идет по двум линиям: трансформируется и теряет доминирование государство, меняется, и существенно, общество. Как показывает Кревельд, в настоящее время государство вошло в «зону кризиса» и быстро перерождается. «По мере того, − пишет Кревельд, − как другие организации занимают место отступающего государства, они, без сомнений, будут стремиться играть его роль во многих из этих аспектов. В отличие от нынешних членов международного сообщества, каждый из которых является сувереном, большинство из них, вероятно, не сможет осуществлять исключительный контроль над той или иной определенной территорией, и вместо этого они вынуждены будут делить этот контроль с другими организациями» ^{[5, с. 335]}. Подобные организации (волонтерские, международные, частные фонды, школы, тюрьмы и пр.), перехват ими функций государства, как известно, стали возможны с формированием современных цифровых технологий и Интернета. Они же способствуют кризису государства и в другом отношении: государство вряд ли понимает, что делать в перспективе с оставшимися без работы в результате применения этих технологий миллионами, и возможно миллиардами, граждан.

Кревель указывает на следующие причины трансформации современного государства: «отмирание большой войны», «отступление государства всеобщего благосостояния», «технологии становятся международными», «угроза внутреннему порядку», «утрата веры в государство» ^{[5, с. 269-331]}. Он старается показать, что современное государство все чаще не желает брать на себя ответственность за экономику, предоставлять социальную помощь, обучать, защищать граждан от терроризма и преступности, уступая решение этих задач другим негосударственным организациям.

Со своей стороны, я добавил бы такую важную причину, как использование государственных структур не по назначению: государство захватывают пассионарные сообщества, чиновники занимаются рентостроительством. И дело не просто в эгоизме современного человека; удалось создать такие социальные технологии, которые сделали возможным подобное использование. Например, авторитарные и тоталитарные государства сумели поставить себе на службу даже либерально-демократические институты, не исключая выборов, судопроизводства, разделения властей, которые, конечно, имитируются, но для народа выставляются как настоящие институты и процедуры.

Авторы «Глобального капитализма» указывают и такой важный фактор как кризис идентичности ^{[13, с. 387-407]}. Возможно, он стоит всех остальных причин, поскольку сложившаяся форма идентичности современного человека, множественная, неопределенная, отчасти, противоречивая, разрушает общество, которое в некоторых странах (например, в нашей стране) и так слабое и расколотое. «Идентичность, – считают В.Федотова, В. Колпаков, Н. Федотова, – и сегодня связана с деятельностью государства, которое в реальной политике воплощает ту или иную ее трактовку, пытается совместить то или иное ее понимание на практике. Идентичность пришла к кризису не вследствие различий в дебатах по ее поводу, а в связи с грандиозными переменами в стране и мире. Политика государства должна воспринять эти перемены как вызов, на которые может быть дан ответ. И этот ответ – политика развития, а не споры в сфере идеологии идентичности» ^{[13, с. 408]}.

Но уход со сцены истории государства и общества означает завершение новоевропейского типа социальности. Что ему приходит на смену в настоящее время неясно.