Способы реализации языковой игры в паремиях языка суахили

Шатохина Виктория Сергеевна аспирант, кафедра африканистики, Институт стран Азии и Африки Московского Государственного Университета им. М.В. Ломоносова 125009, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Моховая, 11, стр.1 Shatokhina Viсtoriya Sergeevna Postgraduate student, the department of African Studies, Institute of Asian and African Countries at Lomonosov Moscow State University 125009, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Mokhovaya, 11, str.1 viktoria_mamaafrika@mail.ru Другие публикации этого автора

Термин «языковая игра» (Sprachspiel) впервые был употреблен знаменитым философом Л. Витгенштейном в труде «Философские исследования» (1945). Согласно его концепции основой языка является речевая практика говорящих, их дискурсивные практики во множестве различных жизненных ситуаций. Любое слово, словосочетание, речевой оборот при каждом новом коммуникативном акте приобретает новый оттенок, трансформируется, подстраивается под новые семантические и лингвистические условия. Все это автор и назвал «языковой игрой» ^{[1, 77 - 319]}.

Позднее данный термин преодолел границы философской науки и укоренился в лингвистике. В работе отечественных филологов Е.А. Земской, М.В. Китайгородской и Н.И Розановой «Языковая игра» он зазвучал по-новому. Авторы предложили обозначать данным термином те намеренные отклонения от языковых норм, «которые имеют место, когда говорящий «играет» с формой речи, когда свободное отношение к форме речи получает эстетическое задание, пусть даже самое скромное. Это может быть и незатейливая шутка, и более или менее удачная острота, и каламбур, и разные виды тропов (сравнения, метафоры, перифразы и т.д.)» ^{[4, 175]}.

В.З. Санников довольно подробно описал цели и принципы языковой игры в своей работе "Русский язык в зеркале языковой игры" ^{[11, 4]}. В соответствии с концепцией, предложенной В.З. Санниковым, следует разграничивать ситуативные шутки или предметные, как их определяет автор (основанные на юмористическом обыгрывании жизненных ситуаций), от собственно языковых шуток (истинной языковой игры, подразумевающей намеренное использование тропеических и фигуральных возможностей языка) ^{[11, 108 - 114]}, то есть автор сужает границы применения языковой игры.

Автор одной из последних работ на тему языковой игры И.В. Цикушева продолжает сужать пространство применения данного языкового явления ^{[13, 3]}. Делая вывод о том, что понятие языковой игры следует рассматривать как спецефический механизм индивидуального авторского стиля, как один из жанровых признаков, И.В. Цикушева отождествляет языковую игру с определенными жанрами письменных текстов ^{[13, 3]}.

Со времен Л. Витгенштейна понятие языковой игры было заметно кокретизировано, был обозначен перечень применяемых лингвистических приемов, который современные ученые продолжают дорабатывать: способы репрезентации языковой игры охватывают все уровни языка от фонетического до синтаксического. Тем не менее четкого определения термин так и не получил, а границы применения данного языкового приема остаются размытыми. При этом в соответствии с уже укоренившейся традицией, материалом для исследования языковой игры в основном становятся письменные тексты: публицистика, рекламные тексты, художественная проза. Однако как справедливо замечает знаменитый британский лингвист Д. Крисл в своей фундаментальной работе "The Cambridge Encyclopedia of Language", пространство языковой игры и формы ее репрезентации в языке практически столь же безграничны, как и все пространство, занимаемое языком как средством общения. Вот как он характеризует языковую игру (verbal game): "Playing with words is a universal human activity..."^{[7, 54]}. Автор определяет ее как "intonational, rythmic, phonetic, lexical, morphological et. al. modefications of language norms which use the same principle of deviating from language norms" ^{[7, 54]}. В своей энциклопедии Д. Крисл привел оригинальный иллюстративный материал языковой игры в разных языках и в самых разнообразных сферах функционирования языков.Многочисленные примеры языковой игры в пословицах суахили служат подтверждением того, что языковая игра практически не имеет границ как посвоему инструментарию, так и по сфере действия.

Насколько нам известно, специальных исследований, посвященных способам реализации языковой игры в языке суахили и пословицах в частности, не проводилось. Попробуем проследить как реализуются инструменты языковой игры в суахилийских паремиях, используя опыт отечественных лингвистов, поскольку тема русскоязычной языковой игры исследуется довольно давно. Так, например, Санников В.З. довольно подробно описал цели и принципы языковой игры в русистике в своей работе «Русский язык в зеркале языковой игры» ^{[9, 4]}. Его работа знаменательна еще и тем, что он конкретизировал понятие языковой игры до «языковой шутки», выдвинув на передний план не художественно – экспрессивную задачу, а целевую установку на создание комического эффекта данного языкового приема. Однако многие лингвисты трактуют термин «языковая игра» гораздо более широко. Настолько широко, что разграничить понятия поэтической (эстетической) функции языка, и собственно языковую игру практически невозможно ^[7]. И тем не менее, также как и многие авторы ^{[6, 7, 9]}, мы склоняемся к широкому пониманию данного термина. Языковая игра – это всегда нарочитое неканоническое использование тех или иных инструментов языка (в том числе и поэтической его функции) с целью создания эстетического, художественного и часто комического эффекта.

Наиболее очевидным примером языковой игры в пословицах суахили является перестановка слов в рамках одной и той же фразы, например

Собака правителя – это правитель собаки.

Смысл данной пословицы заключается в том, что приближенные люди царя знают о нем столько всего, что становятся едва ли не важнее его самого. Простая игра слов помогает паремии незатейливо, но очень ярко выразить идею.

Одним из наиболее необычных, на наш взгляд, инструментов языковой игры является нарочитое употребление некоторых грамматических конструкций в суахилийских паремиях.

Как ребенка воспитаешь, таким он и вырастет = Что посеешь, то и пожнешь.

В данной пословице мы видим намеренное повторение грамматической конструкции, а именно, - употребление релятивного показателя, согласованного по 8 классу –vyo, занимающего суффиксальную позицию в глаголе и обладающего на семантическом уровне значением образа действия. Употребление подобной грамматической конструкции сразу в трех лексемах из четырех не просто придает ей фонетической целостности, но и создает рифму.

Тишина предшествует ветрам.

В приведенном выше примере в нескольких лексемах присутствует релятивный показатель, согласованный по 16му локативному классу –po-.

Возможно, когда мы говорим о языковой игре на морфологическом уровне, шуточный характер целевой установки «игры» не столь заметен, на передний план выходит поэтическая функция языка, выражаемая с помощью грамматических элементов. Тем не менее, на наш взгляд, нельзя не отнести вышеприведенные примеры именно к проявлениям одной из форм языковой игры, которую носители языка умело вплели в столь нуждающийся в ярком выражении фольклорный пласт. Именно нарочитое повторение грамматических структур в рамках одной пословицы наделяет ее еще большей стилистической целостностью, акцентирует логичность ее внутренней причинно – следственной структуры.

В пословицах и поговорках можно выделить два основных приема языковой игры на фонетическом уровне – параномазийный и анаграмматический принципы. Согласно существующему определению, анаграмма – это «повторение звуков заданного слова в другом или в других словах» ^{[2, 22]}. Она также определяется как лексема и/или лексоид, содержащий в своей звуковой форме оболочки нескольких других лексем и/или лексоидов ^{[6, 72]}. Если говорить о пословицах, анаграмматический принцип в них реализуется не осознанно и скорее представляет собой своеобразную когнитивную универсалию. Так, С. Ф. Гончаренко, отмечая связи анаграмм с бессознательным, пишет: «Скорее всего, языковая система действительно располагает не только лексико-семантическими полями, но и лексико-фонетическими группами, объединяющими слова на основе звуковой общности. <…> Существуя, по всей вероятности, как некая диффузная и открытая парадигма в сознании (или подсознании?) носителей языка, эти звукоассоциативные лексические поля обретают в сознании профессионального поэта более четкие контуры» ^{[3, с. 86]}.

Обратимся к одному из наиболее экспрессивных, на наш взгляд, средств языковой игры, который со всей полнотой используется в паремиях суахили – фонетической «игре». По словам Ковалишина П.Ю., игровой принцип отчетливо реализуется на фонетическом уровне в пословицах на различных языках, позволяя приобрести им еще более яркую, выразительную форму и облегчить восприятие ^{[6, 71]}. Так, например, в пословице

Где есть пир, там есть и плохой запах

замена двух фонем в существительном uhondo«пир» придает ему кардинально другой смысл, превращая тем самым в uvundo «вонь». В данном случае мы видим не только реализацию «функции воздействия» языка, но и ярко выраженный комический эффект. Как уже было сказано, в анаграмме может быть задействована как одна фонема, так и несколько. В приведенном выше примере анаграмматический комплекс составляют фонемы u—ndo.

В случаях с паремиями благодаря анаграмматическому принципу создается комический текст, в котором проявляются более тесные формальных и смысловых связи между словами с целью создания единого, целостного лексического и семантического пространства в рамках одной паремиологической единицы. Обратимся еще к одной паремии, реализующей языковую игру в форме анаграммы.

Где сладко, там и горько.

Благодаря замене двух начальных фонем слова tamu«сладкий» оно трансфомируется в sumu«яд». Антонимичная семантика употребленных слов делает языковую игру еще более яркой. В данном примере анаграмматический комплекс составляет финитный слог –mu. При этом все согласные звуки, задействованные в паремии, также являются довольно близкими по своей природе: это глухие или сонорные согласные (“p”, “n”, “t”, “m”, “s”), за счет чего создается особое фонетическое пространство, придающее эмоциональную целостность данной пословице.

Приведем еще несколько примеров.

Где красота, там и привлекательность.

Здесь анаграмматический комплекс составляют фонемы u—mbo.

Еще один яркий пример, в котором ощущается вся полнота поэтической функции языка на фонетическом уровне:

Едь на Пембу осторожно, приедешь в набедренной повязке, а вернешься в тюрбане.

В анаграмматический рисунок здесь включена даже не пара слов, а три лексемы, анаграмму составляют фонемы –emba. Дополняет экспрессивный эффект и аналогичное построение фразы с помощью предлогаna. Нельзя не обратить внимание и на комический эффект, который, однако, завуалирован от реципиента непосвященного. Принципиальное отличие острова Пемба заключается в доминировании мусульманской религии на его территории. Тем самым пословица предостерегает людей иной веры быть склоненными на сторону мусульманства.

Обратимся к другому способу воплощения языковой игры на фонетическом уровне – параномазии. Параномазия – это сти­ли­сти­че­ский при­ём, пред­по­ла­гаю­щий на­ро­чи­тое сбли­же­ние слов, в чём-ли­бо сход­ных в сво­ём зву­ко­вом со­ста­ве. Со­пос­тав­ля­ют­ся лю­бые сло­ва – род­ст­вен­ные, зву­ко­вое сход­ст­во ко­то­рых обу­слов­ле­но их сло­во­об­ра­зо­вательными свя­зя­ми, и не­род­ст­вен­ные, зву­ко­вое по­до­бие ко­то­рых случайно. Параномазия преследует те же задачи, что и языковая игра в целом – при­дать тек­сту или фра­зе до­пол­нительную вы­ра­зи­тель­ность, уси­лить эстетический эффект, под­чер­кнув иг­рой со­звуч­ных слов ту или иную мысль, об­раз­ность вы­ска­зы­ва­ния, ори­ги­наль­ность ху­дожественной фор­мы. При со­пос­тав­ле­нии слу­чай­но со­звуч­ных слов не­ред­ко, главным образом в по­эзии, фольк­ло­ре, про­сле­жи­ва­ет­ся тен­ден­ция ус­та­но­вить их смы­сло­вые или се­ман­тические ас­со­циа­ции ^[12].

Где цель, там и путь.

В приведенном примере два не родственных, но созвучных слова nia«цель» и njia «путь» нарочито соседствуют, придавая экспрессивность звучанию.

Судебная тяжба не выход.

Две соседствующие лексемы отличаются друг от друга лишь одним звуком, при этом не являются родственными и абсолютно не схожи по значению, однако в рамках параномазийного принципа подобное соседство вполне обосновано и действенно: пословица легко запоминается и даже при своей незатейливой структуре приобретает экспрессивность.

Деньги – это стыд (быть богатым стыдно).

В данном примере также ярко реализуется параномазийный принцип: два очень близких по фонетическому составу слова “fedha” (деньги) и “fedheha” (позор, стыд), не имеющие семантически ничего общего, при глубоком осмыслении пословицы даже заставляют нас задуматься, а действительно ли данные слова не являются родственными и их близость не случайна. Так языковой прием создает комический коммуникативный акт, отраженный в коллективном и индивидуальном знании.

На каждого хитреца найдется свой мудрец.

В этом примере мы видим два родственных, однокоренных слова “janja” и “janjaure”.

Данная пословица имеет и синонимичный вариант

И на жулика найдется ворюга.

Здесь также присутствуют два однокоренных слова “pwaga” и “pwaguzi”, которые выстраивают образец языковой игры по параномазийному принципу.

Пристальное изучение приведенных примеров пословиц и поговорок, использующих параномазию, позволяет убедиться в том, как умело с помощью фонетических приемов языковой игры паремиологические единицы способны формировать и репрезентировать эмоциональную картину мира языковой личности.

В целом можно сказать, что исследуя паремии суахили, приемы анаграмматической и параномазийной игры разграничить довольно непросто. Однако все перечисленные примеры пословиц наглядно демонстрируют, насколько ярко поэтическая функция языка через инструменты языковой игры реализуется в фольклорном пласте.

Принимая позицию восприятия термина "языковая игра" в его широком понимании, нельзя не обратиться и к понятию вариативности в пословицах, ведь подчас именно стремление носителей языка "поиграть" с языком пословицы, слегка изменить привычную всем устоявшуюся в народе фразу и рождает новый ее вариант. Так, например, паремиалогическая единицы может иметь сразу несколько вариантов за счет игры с метафорческими образами, включенными в пословицу, или же счет замены любого менее значимого компонента. Мы исходим из предложенного Л.И. Селяниной понимания варианта: "Варианты пословиц - это лексико-грамматические разновидности пословиц, тождственные по их значению в целом, стилистическим и синтаксическим функциям и имеющие общий лексический инвариант при частично различном лексическом составе"^[12]. Вариативность как один из приемов языковой игры демонстрирует довольно большое разнообразие форм. По словам Е.В. Саввиной, "для пословиц, пословичных выражений, афоризмов и т.п., как ни для каких других выражений языка характерна вариативность" ^{[10, 202]}. В этом контексте следут привести высказывание В.И. Карасика о том, что "язык как моделирующая система провоцирует его носителей на постоянные инновации, обусловленные как постоянно изменяющимся миром, так и креативным потенциалом самого языка" ^{[5, 246]}. Такие ограниченные в свободе дискурсивные единицы как пословицы не лишены тем не менее творческого потенциала, свойственного членам суахили-говорящего социума, которые реализуют этот потенциал в различных видах комического дискурса.

Опрос информантов, проведенный нами во время поездки в Танзанию в октябре 2018 года, показал, что одна и та же паремия может по-разному моделироваться индивидуумом в разных коммуникативных ситуациях. Так, например, одна из наиболее часто употребляемых суахилийских пословиц

Поспешность не имеет благословения = Поспешишь, людей насмешишь

может звучать и как

Поспешность не получает благословения от человека

При этом семантика самой паремии не изменилась, произошли лишь небольшие морфологические изменения:существительное 9-го класса baraka "благословение" приобрело префикс 1-го класса (одушевленных предметов) -m. Паремия в таком варианте встретилась нам у двух разных респондентов, хотя лексема mbaraka не завиксирована в словарях. Как заявил один из ведущих лингвистов Университета Дар-эс-Салаама, с которым нам удалось побеседовать, профессор А. Мутембеи, исходный вариант вышеприведенных пословиц звучал несколько иначе и был искажен в результате некоторых особенностей менталитета, свойственных носителям языка суахили, а именно, привычки все делать неспеша. По его мнению, первоначальный вариант этой полсовицы звучал так:

Спешка имеет благословение

Особенностью паремиалогической системы языка суахили является наличие пословиц с антонимичной семантикой. Так, например:

(Хорошее) мнение лучше богатства

а также антонимичный вариант данной паремии

Хорошее богатство лучше, чем мнение.

Еще одна общеизвестная пословица:

Тот, кто поднимается по лестнице, спускается вниз = Чем выше взбираешься, тем больнее падать

имеет и вариант с диаметрально противоположным значением:

Тот, кто поднимается по лестнице, там и остается.

Столь значительное отличие вариантов от инвариантов обусловлено самой природой и целевой установкой пословиц. По словам Т.М. Николаевой, "пословицы характеризуют сиюминутную готовность быть применимыми ко множеству случаев; они дают возможность стирать индивидуальные черты событий, подгоняя его под длинный ряд аналогий. Задача пословицы не сообщить истину, а сообщить опыт масс. Поэтому возможны во всех языках пословицы прямо противоположного значения" ^{[8, 312]}. Тем самым мы сталкиваемся с конфронтацией: теоретически безоговорочная константность формы паремии и в то же время изменение ее семантики на противоположное, но при этом употребление тех же составляющих. Все это делает сам характер вариативности боолее острым: говорящий не просто демонстрирует свои знания древнего пласта фольклора, но и демонстрирует собственную компетенцию в реализации языковых возможностей, проявляет творческую индивидульность. Говорящий хорошо понимает, что подобное намеренное нарушение лингвистических канонов очевидно вызовет еще большее внимание реципиента.

Таким образом, понятие языковой игры (в широком смысле) присуще не только литературным и поэтическим текстам. Пословицы языка суахили демонстрируют неограниченные возможности языковой игры, реализуемые не только профессиональными литераторами, как полагают некоторые авторы ^{[7, 53]}, но и рядовыми представителями лингвокультурного сообщества, использующими различные модели комического на многих уровнях языка.