Идея как инструмент социальной инженерии: философский анализ

Равочкин Никита Николаевич доктор философских наук профессор, кафедра истории, философии и социальных наук, Кузбасский государственный технический университет имени Т.Ф. Горбачева; доцент, кафедра педагогических технологий, Кузбасская государственная сельскохозяйственная академия 650000, Россия, Кемеровская область, г. Кемерово, ул. Весенняя, 28 Ravochkin Nikita Nikolaevich Doctor of Philosophy Professor, Department of History, Philosophy and Social Sciences, Kuzbass State Technical University named after T.F. Gorbachev; Associate Professor, Department of Pedagogical Technologies, Kuzbass State Agricultural Academy 650000, Russia, Kemerovo region, Kemerovo, Vesennaya str., 28 nickravochkin@mail.ru Другие публикации этого автора

Социальная эволюция представляется наиболее желаемым вариантом организации институционального порядка в большинстве государств, во многом, за счет минимизации, по мнению субъектов власти, девиантного поведения различных акторов. Тесная связь между идеями и возможностями осуществления ими тех или иных преобразований в обществе впервые формулируется еще в древнегреческой социальной философии. Ранее мы отмечали, что идеи детерминируют различные перемены в общественной жизни, а сам характер изменений почти всегда сопряжен с популярностью и преобладанием на конкретном историческом отрезке тех или иных традиций и школ ^[22]. Таким образом, идеи становятся основанием для различных социальных практик, предоставляя возможность раскрытия сущности конкретного государственного, а порой даже регионального устройства. Кроме того, реальность требует от философских исследований проявления их прикладного характера. Мы не раз отмечали эту необходимость, которая обнаруживается ввиду многомерного усложнения, прогностической неопределенности и рисковости как основных параметров развития социальных систем, так и в связи с актуализацией запросов на определение траекторий их возможных трансформаций.

Отсюда вполне логично выглядит неоднозначность онтологических трансформаций глобализирующегося мира. Начиная со второй половины прошлого столетия, человечество вступает в качественно новую эпоху своего исторического развития, которая характеризуется усилением роли знаний, информации, и транс- и междисциплинарных областей науки, причем, последние из стадии фрагментарного применения фактически становятся всеобщими преобразовательными и производительными социальными драйверами. Увеличение опосредованного множеством дискурсов объема и возрастание роли знаний и информации способствует не только усилению их значимости в общественной жизни, но и напрямую детерминирует формирование различных вариантов и моделей постиндустриального общества. С одной стороны, новые технологии дарят человеку ощущение безграничного могущества, с другой – именно они и приводят к многочисленным финансово-экономическим, социально-политическим кризисам, которые, по словам А.В. Веселова, «потрясают до основания развитые страны, оборачиваются драматическими революциями в развивающихся странах» ^[11].

На сегодняшний день проблематика реализации идей на практике в том или ином аспекте социального устройства все еще остается малоизученной. Вместе с тем, понимание роли интеллектуальных конструктов как эффективных инструментов социальной инженерии позволит расширить понимание масштабов, механизмов и закономерностей их воздействия на преобразования в обществе и государстве. Не будет лишним напомнить, что последнее представляется особенно важным на эпохе веков и тысячелетий в кризисных реалиях общепланетарного масштаба. Дополнительную актуальность задают скептические тезисы о «смерти идей», которые всяким образом пытаются доказать их несостоятельность и невозможность в части обеспечения эффективного социального развития ввиду неопределенности направления векторов общемировой динамики. Целью исследования выступает раскрытие возможностей идей в качестве инструмента социальной инженерии. Логика организации и проведения настоящего исследования, прежде всего, требует осуществить обращение к теоретическим источникам, позволяющим определить воплощения идей в качестве средств заявленной в названии социально-инженерной деятельности.

Описывая суть перехода от мыслей к действиям, заметим, что конкретные идеи являются интеллектуальными основаниями воплощения любых социальных перемен. Будучи результатом мыслительной деятельности, идея содержит в себе некоторые представления о желаемом («идеальном») образе какого-либо объекта из определенной сферы общественной жизни, а также «план действий» по обретению им соответствующих с замыслом формы и содержания. Нацеленность идей на активное участие в процессах социального конструирования позволяет выявить их основные характеристики: претензии на изменение существующей картины мира, обоснование и объяснение нового общественного порядка, артикулирование интересов и узкая направленность. Автор фиксирует этот важный для «идейно ориентированных исследований» факт, позволяющий указать на определенную ограниченность какой-либо одной идеи, взятой в отдельности от других ^[12]. Из приведенных выше свойств идей становится ясно, что в них происходит соединение аксиологии, гносеологии, онтологии и праксиологии. То есть для актуализации идеи интеллектуалам требуется обладание знаниями о сущностных характеристиках некоторого социального объекта, изменения которого маркируются не только рациональным использованием имеющихся ресурсов, но и обновленное содержание которого будет конгруэнтным интересам и ценностям различных групп и страт.

Современное состояние глобального мира требует кардинальных преобразований на экономическом, политическом, социальном и, прежде всего, идейном уровнях, поскольку интеллектуальные конструкты неизменно лежат в основе любых институтов как структур, обеспечивающих порядок в обществе. Усиливающиеся процессы рационализации общественной жизни означают, в том числе, и развитие техногенной цивилизации, делая оправданным, по мнению Н.Е. и П.Е. Серкиных применение инженерных технологий для социального конструирования ^[25]. Осознание необходимости применения указанных методов для осуществления преобразований в общественной жизни приводит к популяризации социальной инженерии. Инженерия вообще имеет ярко выраженную праксиологическую природу, в соответствии с которой идеи как формы знания должны находить свое опредмечивание и воплощаться на практике в какой-либо сфере общества.

Таким образом, идеи, призванные решать различные социальные проблемы, должны соответствовать целям и обладать качественными характеристиками для реализации задуманного через воздействия, оказываемые человеком на объект, изменения которого создают новую сущность ^[18]. Так, в дискурсе прикладной социологии применительно к преобразованиям институтов, социальная инженерия определяется как «целенаправленное эволюционное формирование специфичного группового социального поведения» или «инженерия специфичного класса экзосоматических обретений человека – группового социального поведения» ^[4]. Для философии мы предлагаем определять социальную инженерию следующим образом: теория и практика интеллектуальной деятельности, предметное поле которой составляет (непрекращающийся) поиск (на определенном этапе развития) универсальных механизмов социальной эволюции и практическая деятельность по преобразованию всех аспектов общественной жизни для его успешной адаптации к изменяющимся условиям реальности.

Однако нам кажется, что в рамках системного философского анализа необходимо рассмотреть возможные упоминания о социальной инженерии в интеллектуальном наследии прошлого, поскольку сама деятельность по преобразованию различных сфер общественной жизни имеет гораздо более глубокие корни, чем XX-XXI столетие. Вполне вероятно, что социальная инженерия в своем «неявном виде» обнаруживает связь с идеями гораздо ранее. Как следствие, различные примеры из богатого исторического материала вполне могут подтвердить нашу точку зрения и помочь в решении обозначенной цели.

Некоторые исследователи отмечают, что в истории социальной философии связь между преобразованиями в обществе и идеями как их детерминантами можно отыскать еще в Античности, когда в классический период древнегреческие интеллектуалы занимались проектированием идеального государства ^[25]. Проектирование идеального государства представляло собой теоретическую интеллектуальную деятельность по созданию плана преобразований имеющихся на тот момент условий. Все это позволило бы придать явлениям и процессам новую форму и содержание, удовлетворяющих актуальным потребностям отдельных полисов и государства в целом, или же подразумевало «приведение к данному идеалу реально существующих обществ» ^[11]. Говоря иначе, уже в рамках данного исторического периода идеальные модели выступают главным средством последующих преобразований, или складывающейся социально-инженерной деятельности.

Совершенствование общественной жизни и развитие этики заметно наполняет содержание идей аксиологическими основаниями, указывающими на необходимость движения, например, в сторону социальной справедливости. Кроме этого, уже в Античности происходит генезис идей демократии (к слову, бытует мнение, что даже либерализм имеет древнегреческие корни), которые нашли свое практическое воплощение в ряде эллинских полисов. Таким образом, в своем неявном виде социальная инженерия присутствует в учениях Демокрита, Платона, Аристотеля и ряда других мыслителей. Данный этап идейной детерминации социальных преобразований и становления институтов вообще называют «утопическим» ^[11], а сущность модернизационных процессов здесь ограничивается преимущественно «созерцательным» духом времени и построением умозрительных теорий. Однако уже по первым теориям становится понятен инжиниринговый потенциал идей, поскольку они явно имеют прагматическую ориентацию реализации практических рекомендаций, включенных в систему управления и регулирования его протекания. Такой расклад не отменяет, а, наоборот, добавляет актуальности вопросам проявлений в искусстве коммуникации и убеждения людей индивидуальных усилий, инициативы и творческого начала интеллектуалов.

Однако, по нашему мнению, социальная инженерия в античной философии не состоялась, так как ответ на почти единственный вопрос «Каким должно быть государство?» вовсе не выглядит достаточным. Как и не отвечает принципам инженерных знаний и праксиологии отсутствие упоминаний о предметном воздействии, которое бы позволило оптимизировать затрачиваемые на преобразования ресурсы, тем самым игнорируя дифференцированность предметной области социальной инженерии ^[4].

Кроме того, достаточно слабо и не совсем ясно представлен аспект прогнозирования социального развития, что, помимо уже подчеркнутой перегруженностью идей теоретическим пафосом, также отдаляет древнегреческих и древнеримских интеллектуалов от основоположников социальной инженерии. Однако если все же найдутся те исследователи, которые убеждены в самых широких хронологических рамках существования собственно социальной инженерии, целесообразным для них будет упомянуть, что во взглядах мыслителей Средневековья (Аврелия Августина, Ф. Аквинского) и эпохи Возрождения (Н.Макиавелли, П. Мирандолы, Т. Мора) также присутствуют идеи совершенствования социального устройства.

Эпоха Нового времени возводит праксис в статус ключевого мотива общественной жизни. В этом отношении следует отметить пересмотр оснований философского поиска, который произошел через критическое отношение к господствовавшим ранее аристотелевскому и схоластическому подходам. Бэконовское «Знание – сила» задает императив «великого восстановления наук», которое де факто направляется на подчинение природы интересам и потребностям человека. Даже вопреки наличию метафизики и «старых» понятий у Ф. Бэкона и Дж. Локка, знание, основанное на опыте, становится прикладным, приобретая направленность к действиям ^[2]. Стремительное развитие естествознания стимулирует развитие социально-гуманитарного знания, а диалог между данными областями наук приводит к использованию в социальных исследованиях методов биологии, математики и физики, которые преследовали цель поиска закономерностей в общественной жизни.

Вестфальская система международных отношений и первые революции, заложившие основы современной нам миросистемы, приходятся на XVII столетие. Однако из анализа работы А.А. Аргамаковой отчетливо видно, что масштабная реализация прикладных задач социогуманитарных знаний для общественного устройства приходится на эпоху Просвещения ^[2]. Этот факт чрезвычайно важен для социальной инженерии, так как является подтверждением практической роли идей, оформившихся в трудах интеллектуалов Модерна, предлагавших, кстати, делегировать им государственное управление (Сен-Симон), на социальную ткань, что, собственно говоря, и приводит к ряду трансформаций в соответствии с артикулируемыми ими представлениями по поводу общественного устройства.

Если исходить из праксиологического понимания произошедших в конце XVIII-первой трети XIX столетий преобразований, особенно в государственном и регионально-континентальном масштабе, то видно, что деятельность интеллектуалов имела не только умозрительный характер, но и привела к реальным успехам. По авторскому мнению, множество из реализованных в отмеченный период проектов можно считать именно социоинженерными. Объясняем это тем, что они были направлены на решение определенных проблем с учетом познанных социальных закономерностей, а также содержали описание текущего состояния объектов, предлагали определенные средства для эволюционных изменений, прогнозировали развитие объектов и управление ими в будущем ^[4;25]. Отдельно следует отметить концептуализацию идеологии, которая является не чем иным, как агрегатом множества выверенных и представляющих на первых этапах целую систему идей (различные идеологические векторы с противоречивой аксиологией появятся только в ХХ веке), которые, без преувеличения, становятся самыми глобальными по своему масштабу проектами социально-инженерной деятельности. В последующем позитивизм, прагматизм и аналитическая философия, переориентировавшись с кабинетных исследований в сторону практической пользы, рассматривают более содержательные вопросы и осуществляют специализацию методов, которые к ХХ столетию становятся настоящими социальными технологиями.

Итак, в отличие от большинства современных отечественных и зарубежных исследователей, мы полагаем, что именно в Новое время происходит институционализация социальной инженерии как таковой, а идеи становятся реальным инструментом. Так, их воздействие на социальную ткань приводит к появлению новых типов социально-государственного устройства (Франция, страны Западной Европы), а также появлению новых государств (США). В это время упомянутые идеи справедливости социального устройства занимают центральную позицию во всем множестве работ и даже целых политико-правовых теорий, в которых отмечается соответствующий вектор преобразования общественных порядков.

Связь между идеями и социальной инженерией проявляется еще и в том, что мыслительные конструкты кристаллизируются и оказывают активное воздействие не только на общественную жизнь, но и межличностные взаимодействия, побуждая индивидов к определенным социальным действиям и поведению. В частности, социально-философские концепции либерализма и демократии, будучи выверенными системами идей о представлении справедливых вариантов государственного и общественного устройства, находят свое отражение в Декларации независимости США. Более того, своим примером либерализм доказал, что совсем не обязательно, чтобы идеология была направлена против кого-либо. Людей могут объединять и вполне гуманистические идеи общенационального масштаба, например, идеи процветания страны, идеи борьбы с бедностью, идеи сохранения населения. Таким образом, интеллектуальные конструкты напрямую детерминируют появление государства как суперинститута, а практическая реализация принципов, проявляющихся в его функционировании, есть не что иное, как опредмечивание идей или, что бывает чаще – их модификация.

Рассмотрим подробней пример идейной рецепции – процесса последующего переноса первоначально сформулированных и апробированных в одном или нескольких обществах интеллектуальных конструктов в другой социокультурный контекст. Так, в это же время во Франции лозунг буржуазной революции артикулирует республиканские идеи Робеспьера (стоит заметить, что под влиянием Монтескье и Руссо), которые сначала находят свое практическое воплощение в самой Франции, а затем – после череды революций, которые прокатились по всей Европе, республики были установлены в большинстве стран ее западной части. Однако ввиду социокультурных особенностей нам интересно применение идеи как инструмента в реалиях Российской империи. Содержательный радикализм идей поразил даже элиту, которые вопреки нестандартности аксиологических основ заставил поверить в оправданность и перспективность зарубежного опыта: «”Золотой век”» находится не позади, а впереди нас <…> В России <...> мы существовали лишь фактически <…> Но духовно мы жили во Франции» ^[23].

Значение идейного арсенала французской революции на мировом социоинженерном уровне проявилось в предопределении формирования современного облика мира. По этому поводу Ф. Фукуяма отмечает, что «хотя и после 1806 г. еще предстояло сделать немало (уничтожить рабство и работорговлю, предоставить избирательные права женщинам, рабочим, национальным меньшинствам и т. п.), основные принципы либерально-демократического государства уже не подлежали улучшению» ^[28]. Революционные события, прорывные идеи демократии и либерализма, как и быстрые темпы развития науки и техники в Новое время с верой в безграничный прогресс человека, способствуют вере в безграничный прогресс человека, действительно отражают современный облик динамичного мира. Основными современными институтами, пришедшим в различные периоды Нового времени на смену средневековым установлениям, становятся естественное право, разделение властей, парламентаризм, право частной собственности, которые, в самом деле, фундируют сегодняшнюю западную цивилизацию. Отдельно стоит отметить, что реализация идей в социальном пространстве Европы и США, способствовавших становлению отмеченных нами институтов и задавших логику современных социальных практик, все еще остается малоизученной, но перспективной темой в современной научной, мировой и отечественной, литературе.

Тем не менее, диффузия «революционного» интеллектуального наследия в российском социуме способствует актуализации идей о, например, гендерном равноправии и объеме прав женщин. В работах В.М. Хвостова рассматриваются такие аспекты, как историческая судьба русской женщины, ее статус в семье, значение их деятельности в контексте национальной культуры, а самое главное – критический анализ интересующих нас прав в сфере политического. Любопытен отмечаемый этим автором факт, что необходимым условием обретения равноправия является развитие женского образования ^[29]. Другие исследователи, на которых заметное влияние оказал Дж. Ст. Милль ^[15], указывают на необходимость установления равноправия между мужчинами и женщинами, полагая, что это определяет не только улучшение положения женщин в обществе, но и обязательно приведет к позитивным социальным реформам.

Отечественный интеллектуальный дискурс XIX столетия побуждает нас обратиться к страницам ведущих журналов, которыми являлись «Отечественные записки» и «Современник», на которых появляются публикации В. Г. Белинского. Этот интеллектуал также акцентирует внимание на необходимости активизации участия женщины в социально-политической жизни общества ^[5;6;7]. Однако самым важным, на наш взгляд, событием в рассматриваемом аспекте влияния идей о равноправии на российское общество становится появление первых женских организаций. Так, практическое воплощение идей о равноправии мужчины и женщины способствует постепенному изменению статуса последней в реалиях патриархальной Российской империи, по сути, создавая прототип современной отечественной социальной модели.

Освещая влияние идей зарубежных интеллектуалов, в которых выражается отношение к частной собственности в духе либерализма, необходимо отметить, что они во многом способствовали формированию социально-экономического устройства и характерных черт дореволюционного устройства российского социума. Так, в отечественном обществе, как и в большинстве европейских стран, проявляются тенденции снижения роли аристократии и одновременного увеличения влияния купечества. Настроения, сопровождающие изменения социальной стратификации можно проиллюстрировать следующей цитатой: «Прежде дворянство давало писателей, а теперь наша очередь. За нами свежесть натуры, мы не выродились. Мы обеспечены, а человек может творить только на свободе. Я чувствую в себе честолюбивые и обширные планы. Я могу быть критиком, музыкантом, художником, актером, журналистом. Я русский самородок!» ^[17]. Указанные изменения приводят к потере дворянством своей ведущей роли в обществе. Одновременно с этим первый план выходят более предприимчивые и инициативные группы (аналог западных буржуа), многие из которых имели хорошее образование, были достаточно богаты, свободны, уверены, чтобы принимать на себя новые роли и функции и получать свой выигрыш в институциональных практиках уже не по происхождению, а по реальному результату.

Эпоха Просвещения помимо равноправия и свободы личности способствует диффузии и таких идей, детерминировавших становление института благотворительности в реалиях царской России. К слову, эта практика также приобретает глобальные масштабы, вовлекая в процессы создания ориентированных на социальную поддержку незащищенных слоев населения учреждений практически всех слоев общества. Благотворительность в Российской Империи осуществлялась «в связи с укоренением в общественном сознании гуманистических идей, порожденных эпохой Просвещения, в частности таких, как природное равенство людей, пробуждение достоинства личности и искоренение грубости нравов через распространение образования и правильного воспитания» ^[10]. Говоря иначе, данный социоинженерный проект, связанный со становлением института благотворительности в дореволюционной России, становится средством достижения социальной справедливости. В сухом остатке – это воплощение либерально-демократических идей, поскольку сам факт появления подобных учреждений отражает появление защиты как практики помощи гражданам и средства предотвращения конфликтов, то есть де факто установления социальной справедливости.

Такой успешной, на наш взгляд, рецепции рассматриваемых интеллектуальных конструктов, определивших институционализацию благотворительности, становятся понятные российскому массовому сознанию аксиологические основания идей, которые гармонично сочетаются с культурой и идеалами христианской религии. В частности, появляются центры, предназначенные для оказания помощи людям, которые страдают от различных видов заболеваний. Говоря предметно, здесь следует также отметить и учреждения для людей, страдающих от расстройств психики, интернаты для детей-сирот, для слепых и глухих. Соответственно, данная идейная модификация в реалиях дореволюционной России формирует социальный институт медицины в его современном виде ^[14]. Немного позволим себе уйти в философско-историчекий дискурс и отметим, что эти идеи нашли поддержку даже у дочерей Николая II, ставших сестрами милосердия и практически ежедневно посещавших госпитали и больницы: «Мы там каждая по очереди перевязывали по одному больному» ^[1].

Впрочем, не стоит забывать и об «обратной стороне медали»: идея неприкосновенности частной собственности, вера в могущество науки, техники и разума, становление капитализма в духе европейского рубежа XVIII-XIX веков приводит к ряду последствий для отечественных реалий. Среди них выделяем быстрое развитие городов, рост численности городского населения с одновременным усилением расслоения российского общества, в котором была спрятана вся глубина социальных конфликтов и сложностей. Очевидными становятся многочисленные проблемные аспекты капиталистического типа хозяйствования, который, как оказалось, не совсем способен обеспечить непрерывный социальный прогресс по восходящей линии. В то же время уже упомянутая в этом исследовании идея «Свобода, равенство, братство» на практике приведет к абсолютному обнищанию людей и непрерывным экономическим кризисам, а также росту безработицы и другим негативным последствиям. По этому поводу П. Лафарг отмечает, что «идеи прогресса и эволюции имели чрезвычайный успех в течение первых лет XIX века, когда буржуазия еще была опьянена своей политической победой и поразительным ростом своих экономических богатств, философы, историки, моралисты, политики, беллетристы и поэты подавали свои писания и речи под соусом прогрессивного развития <...> Но к середине XIX века им пришлось умерить свой безудержный энтузиазм» ^[13].

Таким образом, идейные конструкты европейских интеллектуалов как инструменты социальной инженерии детерминируют в динамической организации бытия имперской России реализацию следующих преобразований:

1) становление капитализма, развитие фабрично-заводской промышленности и усиление социального расслоения, приводящее к обострению и углублению социальных проблем и конфликтов;

2) реформы 1861 года, прежде всего, отмена института крепостного права как средство обеспечения свободы российских граждан. Несмотря на то, что обретенная свобода во многом оставалась формальной, сама реформа была важным шагом для последующего исторического развития России;

3) усиление дискуссии о равноправии и равенстве мужчин и женщин и появление на этой почве системы женского образования, первых женских коммун, усиление роли и значения женщины, ее вовлечение в социально-политическую жизнедеятельность;

4) снижение роли и значения аристократии и выход на ведущие позиции в социуме купечества как воплощение идей неприкосновенности частной собственности и обеспечения равенства граждан не на основании происхождения, но с учетом личностных качеств, инициативности, предприимчивости;

5) появление системы социальной защиты, представленной огромной сетью благотворительных учреждений, как средства минимизации рисков учащения социальных конфликтов, а также достижения социальной справедливости;

6) развитие отечественной медицины в ее современном виде;

7) становление теории и практики коррекционной педагогики ^[19].

Разумеется, данные пункты не могут учесть все многочисленные преобразования, которые происходили в дореволюционном российском социуме под влиянием новоевропейских идей, но, по мнению автора, они четко отражают основные направления развития страны. Хотя даже приведенные выше изменения отражают тот факт, что задолго до формирования социальной инженерии как самостоятельной области научного познания идеи выступали эффективным инструментом преобразовательной деятельности интеллектуалов для того или иного общества.

Однако XIX век в истории социально-философской мысли принес настоящий комплексный проект, нашедший в последующем отражение в мировой практике, а именно – идеи марксизма. Кстати, большинство исследователей ассоциируют генезис социального инжиниринга как такового с появлением тоталитарных систем ХХ в., в которых как нигде ярче проявлялись государственный контроль, социальное планирование, излишне рационализаторские решения и, конечно, проводилась тотальная пропаганда ^[8]. В соответствии с этим, считаем необходимым упомянуть такую влиятельную идеологию, которой являлся национализм. Примечательно, что идейные истоки этого течения можно рассмотреть как альтернативный путь развития общества и государства, находящийся в оппозиции и либерализму, и социализму. В этой концепции принципом социального развития выступает национальный дух, а «основная обязанность гражданина – защита независимости и суверенитета собственного государства, даже если это происходит в ущерб интересам других государств и наций» ^[31]. Однако доведенные до крайности в рамках фашистской идеологии интеллектуальные конструкты национализма, опосредуя прежде всего политико-правовые институты, властный дискурс которых приводит к многочисленным вооруженным конфликтам, наиболее масштабным среди которых является Вторая мировая война.

Далее рассмотрим генезис СССР как результат воплощения марксистских идей, что может быть репрезентировано как продолжение анализа российского социума. Логика этого обращения объясняется еще и тем, что, первые теоретики социальной инженерии «разделяли взгляд социализма, связывая надежды на рациональное преобразование рассматривавшие общество как единое целое» ^[2].

Применительно к особенностям исторического развития России, хотелось бы маркировать социализм как наиболее масштабный социально-инженерный проект советского социума ^[11]. По сути, в ее основу, помимо теоретических положений К. Маркса и Ф. Энгельса, а также О. Конта, Г. Спенсера и Дж. Ст. Милля, входит, например, модифицированная робеспьеровская идея, что в очередной раз доказывает положение Р. Коллинза о долгосрочном характере бытия интеллектуальных конструктов. Соответственно, здесь же можно проследить процессы идейной диффузии и рецепции, говоря о которых, становится очевидно, что проект социализма детерминирован не просто видными идеями Нового времени, но и тот факт, что отмечаемое равенство уже не предполагает свой фундамент, которым выступала право частной собственности. Наоборот, происходит перемещение к основаниям общественной собственности на средства производства, то есть попросту ликвидация частной собственности и последующей «концентрации капитала в руках единого собственника – государства» ^[9].

Идеи Маркса о «земном рае социального равенства» обретут свою практическую реализацию посредством феномена третьей российской революции, а их окончательное политико-правовое закрепление констатируется появлением СССР, то есть провозглашением нового государства, выбравшим социалистический курс. Как и в случаях с революциями в европейских странах и войны на независимость в США, в российском социуме марксистская идея первоначально сопровождается кровопролитиями, но позднее обретает черты, соответствующие контексту цивилизованного мира, просуществовав в своей объективной форме порядка семидесяти лет.

По аналогии с французской буржуазной революцией, идеи Маркса и Энгельса о социальном равенстве ввиду их аксиологического фундамента, адекватного российскому обществу, были приняты широкими народными массами и интериоризированы большей частью, прежде всего, беднейших соотечественников. Революционные события в российском социуме стали, по своей сути, воплощением антагонистического столкновения двух систем интеллектуальных конструктов, представшими целыми идеологиями – отечественной модификации идей либерализма и социализма. Причем в рамках идейной рецепции мы отмечаем, что социалистическую идеологию во многом можно полагать порождением, являющимся производным от либерализма, по причине критики отмеченных ряда идей, к примеру, уже отмеченная частная собственность воспринимается в социализме как источник социального неравенства.

Революционные события в России начала прошлого столетия носят сложный и противоречивый характер. С одной стороны октябрьской революции удалось «ликвидировать неравенство в потреблении социальных благ, создать люфт социальных возможностей» ^[30]. Ее даже можно маркировать как «революцию Модерна», которая, по мнению Г.П. Хориной, позволила российскому обществу преодолеть разруху, отсталость, неразвитость и превратиться в современное по мировым стандартам государство ^[30]. В то же время критический анализ советского социума поможет выявить и не только подобные убеждения, смешанные с ярким субъективизмом и идеологизированностью, отмечающих сильные стороны образовавшегося государства, но, конечно, следовало бы обратить внимание и на недостатки марксистских идей. Так, в качестве одной из слабых сторон социалистической идеологии можно указать аспект понимания человека, суть которого, по словам Б.П. Борисова, заключается в «отказе видеть в сущности человека его живую природу, признании единственным основанием сущности социализацию» ^[9]. По сути, эта, условно называемая нами, «марксистская антропология», осуществляет подмену человека искусственно создаваемым существом, своего рода «человеком советским», и порождает представления о возможности создания людей «с заранее заданными параметрами». Соответственно, все социальные институциональные практики попросту подчиняются целям практического формирования нового типа человека. «Единственно верная и правильная» государственная идеология, советская система образования, масштабная и игнорирующая условия динамичности мира пропаганда, наука – любой из этих институтов в реалиях советского общества находился под диктатом марксистских идей, определяя тем самым сущность человека, повинующегося удаляющимся от реальной жизни данным теоретическим построениям.

Для настоящего исследования также важно отметить, что уже с момента образования советского государства «разрабатывались вопросы научной организации труда, которая объективно является составной частью социальной инженерии» ^[11], по сути, подтверждается тезис о ее становлении как таковой, или, говоря иначе, с начала ХХ века она рассматривает в собственном смысле этого слова ^[16]. Концептуализация такого способа осуществления преобразований в обществе со временем приводит к последующему появлению ее новых значений и дефиниций. По этой причине в самом начале данной работы нам понадобилось сформулировать авторское определение, которое бы учитывало комплексный характер всего множества имеющихся дефиниций «социальной инженерии». Все это свидетельствует об усложнении сущности, и без того имеющей комплексный характер, инженерной деятельности, которая теперь не просто ассоциируется, но приобретает коннотации, связанные с «социальным конструированием, проектированием, а также одновременно анализом с использованием социальных конструктов» ^[3].

Здесь также следует отметить, что после установления социализма как идеологической платформы СССР «работы западных исследователей воспринимались в советской стране весьма критически и отвергались как продукт буржуазной идеологии» ^[11]. Соответственно на протяжении длительного периода основные положения отечественной социальной инженерии развиваются изолированно и не в полной мере, как бы это, вне сомнения, могло быть в реалиях идейного обмена с другими государствами в условиях открытости обществ. Даже такой редуцированный характер развития этой составляющей в системе советского социогуманитарного знания в СССР не является преградой для выполнения идеями своей роли как эффективного инструмента социальной инженерии. Следовательно, даже в таком ключе развития социальных наук в советском государстве значимость идей подтверждается их широкими возможностями воплощения на практике.

Разумеется, философский анализ не может быть замкнут только лишь на советской социальной инженерии. Развитие зарубежной философии науки подтверждает, что деятельность, сопряженная с социальными преобразованиями должна иметь глубоко проработанные и научно обоснованные решений, которая, на наш взгляд, вырастает из прикладной социологии. Западная научная мысль, которая, в отличие от советской, стремилась к интеграции в области различных разработок, основной интерес сосредоточивала именно на переосмыслении роли и значения идей для социальных преобразований. Двадцатый век вообще был связан с поисками ответов, куда, собственно говоря, движется мировое общество. Именно поэтому в разное время этого периода появляются, без малого определившие успех социальной инженерии, видные работы авторства К. Мангейма, Ф. Х. Хайека, К. Поппера, М. Фуко, Д. Белла, М. Кастельса, Э. Тоффлера, Ф. Фукуямы, С. Хантингтона и т.д. Один из основоположников зарубежной социальной инженерии Ч.Р. Хендерсон интерпретировал ее как «совокупность методов, позволяющих реализовать в обществе то, что должно быть в соответствии с конкретной идеей» ^[33], не приводя при этом каких-либо дополнительных разъяснений.

Примечательно, что формирование первых концепций социальной инженерии во многом было основано на критике положений марксистского учения, в котором неоднократно подчеркивается, что путь к онтологическим социальным преобразованиям невозможен без революционной борьбы ^{[9; 27]}, социализма и историзма как такового. Если в марксистской концепции законы истории тождественны законам классовой борьбы, то, к примеру, в работах К. Поппера, являющегося одним из первых теоретиков социальной инженерии в «явной форме», они уже рассматриваются в качестве движущей сила «открытого общества» ^{[20; 27]}. Таким образом, основа социальной инженерии фундирована тезисами, которые построены на критике социализма и линейного характера общественного развития в истории. Концепцию Маркса Поппер относит к утопическим. Это объясняется тем, что вопреки якобы артикулируемому последователями марксизма «антиутопическому» характеру положений социализма, эта теория все же руководствуется принципами, что переход на следующий этап исторического развития возможен только путем коренных социальных преобразований, а главное «отличие марксизма от других утопических учений лишь в том, что искоренение социальной системы предопределено историческими законами» ^{[20; 27]}.

Иначе говоря, Поппер акцентирует внимание на том, что марксизм сосредоточивается не на «починке», суть обновлении, функционирующих в данный момент времени социальных институтов, но стремится к тотальным деструкциям общественного устройства. Мы полагаем, что любое разрушение есть тождество провалу, хотя бы в плане ресурсов полного восстановления, но не функционального обновления институтов. Принимая во внимание опыт СССР, который действительно свидетельствует о полном разрушении предшествующего ему типа социального и государственного устройства. Говоря предметно, упразднение многих дореволюционных институты, которые воспринимались как не отвечающие «социалистическому пониманию задач» ^[26] и доставшиеся от «классового общества» ^[20], и интеллектуального наследия, на котором обосновывались эти связанные с социальными преобразованиями идеи, с указанным положением, действительно, очень сложно не согласиться. В свою очередь, такая нацеленность властей на разрушение социального устройства подчистую, согласно позиции К. Поппера, маркирует подобную утопическую социальную инженерию в качестве «неприемлемой для нужд открытого общества» по ряду причин:

1. Возможность осуществления тотальной перестройки привычной организации общественных отношений предполагает власть диктатуры, которая, как правило, приведет к существенному ухудшению общественной жизни, прежде всего, обострению, усугублению и появлению социальных проблем, на устранение которых эта перестройка изначально была нацелена;

2. Преодоление социальных проблем далеко не всегда разрешается единственным способом – полным разрушением существующего социального устройства, поскольку большая часть задач на самом деле может быть решена и без революционных мер;

3. Желая приблизиться к идеальным, фактически оторванным от жизни, «абстрактным благам», утописты попросту не замечают тех динамики происходящих вокруг событий, следовательно, не оценивают их и не предлагают модернизационные меры, которыми выступают идеи как ведущий инструмент социальной инженерии ^[27].

Философское рассмотрение будет неполным без представления основных принципов постигаемого нами объекта:

· социальным преобразованиям предшествует анализ существующих институтов и институциональных практик, который ни в коей мере не рассматривает разрушение социального устройства;

· диагностика неэффективности институтов;

· социальные преобразования осуществляются многомерно и согласно методу проб и ошибок с их незамедлительным корректированием;

· ориентация инициируемых трансформационных процессов на поддержку большинства индивидов (опять же за счет исключения радикальных мер, способствующих конфликтам);

· интеллектуальные основания представлены достижениями не только социальных наук, но и междисциплинарными исследованиями [Фадеева].

Кроме того, идеи, являющиеся актуальным инструментом социальной инженерии, позволяют осуществлять успешную реализацию ряда функций общетеоретического, или собственно философского ^[21], и прикладного (праксиологического) характера ^[11]:

1. Общетеоретические (собственно философские):

· мировоззренческая;

· гносеологическая;

· методологическая;

· аксиологическая ^[21].

2. Прикладные (праксиологические):

· целеполагающая;

· прогностическая;

· программирующая;

· проективная;

· результирующая ^[11].

Принимая во внимание указанные выше положения, Поппер предлагает собственно «социальный инжиниринг» в качестве концепции для осуществления преобразований в обществе, описывая ее как «методологически безупречную» последовательную инженерию ^[20]. Применение данного метода на практике есть не что иное, как поэтапное внедрение в социальную деятельность последовательности преобразований, с которыми Поппер связывал свои надежды по достижению «открытыми обществами» совершенства. Социальный инженер отличается от «утопистов» осознанием тех фактов, что, даже допуская достижение человечеством совершенства в долгосрочной перспективе, каждое поколение людей все же «стремится не столько к тому, чтобы его осчастливили – ведь не существует институциональных средств, позволяющих сделать человека счастливым – сколько к тому чтобы его избавили от несчастий, которые человечество способно предотвратить» ^[20]. Следовательно, основание концепции социальной инженерии как способа преобразования общества фундирует положение, противопоставляемое нацеленности на достижение идеального общества и получения благ по принципу «все и сразу», а значит – это идея поэтапного реформирования существующих социальных институтов и общества, последователи которой руководствуются рациональным подходом и непринятием насилия в любой его форме. Сравнительный анализ взглядов на идейную детерминацию преобразований общества и его институтов в рамках концепций социализма и социальной инженерии, который осуществлен В.Н. Фадеевой и интерпретирован нами, представлен нами ниже в Таблице 1 ^[27]. Оправданность такой компаративистики может быть аргументирована через уже приведенное отнесение выросшего из идей марксизма социализма как исторически первой формы социальной инженерии во взглядах ее основоположников. Во-вторых, оппозиция «тотальные перемены – постепенные преобразования», и, наконец, их идеологическая природа, дихотомическим образом разделившая мир на противостояние целых двух блоков контекстуально различающихся между собой государств и, по-своему, выстраивавших стратегии социальных преобразований и ожидаемый успех от таковых.

Таблица 1. Сравнительный анализ идей преобразования общества в социализме и социальной инженерии

Итак, социальная инженерия, являясь прикладным социальным знанием, посредством опредмечивания идей нацелена на рациональное распределение благ цивилизации ^[2], в чем можно достаточно легко убедиться, обратившись к примерам функционирования зарубежных государств. Предметная определенность социально-инженерной деятельности действительно является оппозицией утопистам, поскольку они попросту они следуют неопределенности масштабов для осуществления социальных изменений. Однако непредсказуемый характер психических феноменов, сложность социальных объектов, как и ограниченность самого содержания идей (в их отдельно взятом рассмотрении без модификаций и конфигураций), означает обычную невозможность реализации всех запланированных изменений. Так, к примеру, слабость советского общества была в игнорировании стихийно складывающихся практик и базирующемся на этой основе предложении своему населению одной идеи, теряющей с годами свою актуальность и, тем самым, поддержку широких масс, что, как следствие, шло вразрез с реалиями мировой социальной динамики.

Напротив, победа Запада, прежде всего, США в противостоянии с СССР кроется именно в признании богатства социальных практик над всеми возможными теориями. Такое понимание общественной жизни нашло свое отражение в непрекращающихся предложениях идей, ставшим позднее целым «идеологическом меню», «составлением» которого были заняты целые «фабрики мысли». Частичные и пошаговые инженерные практики, ведущими из которых являются проектирование, реконструкция и управление объектами из различных сфер общественной жизни, как, впрочем, и допускаемая спонтанность, делают социальную инженерию достаточно гибкой и выигрышной методологией осуществления преобразований. В любом случае, неудачи апробации различных по конфигурации аксиологического содержания идей (но, конечно, не в самых радикальных для конкретного социума формах) в какой-либо сфере общественной жизни будут менее заметны, чем провал от проведения тотальных преобразований, так называемого «единственного верного проекта строго определенной совокупности идей» ^[18]. Поэтому ключевой момент успешности социальной инженерии заключается в том, что она позволяет оптимизировать ресурсы за счет, прежде всего, примата функциональной позиции интеллектуалов, усматривающих в своих идеях множественные варианты возможного развития события их воплощения на практике ^[25].

Проведенное сравнение лишь дополняет философское осмысление социальной инженерии, позволяя определить его относительную (в сравнении с социализмом и другими утопистскими концепциями) простоту за счет ограничения масштаба и постепенности социальных преобразований, минимизируя риски ухудшения общественного развития в целом ^[3]. Сосредоточивание на текущих недостатках ведет к конструированию «открытого общества» за счет индивидуализации реализуемых практик, отчетливо движущихся в современном социуме от общего уровня к уровню «отдельных социальных групп или даже индивидов» ^[24]. Популярность и сущностные характеристики наиболее удачны для обращения к ним в настоящее время, ведь само государственное «управление становится все более и более “социальным”, поскольку процессы демократизации приводят к все более сложному (диффузному) распределению управленческой воли, полномочий и ответственности между субъектами социального взаимодействия» ^[32]. Примечательным здесь будет исследование финских ученых, рассматривающих рационально организованную и проводимую властями Финляндии преобразовательную деятельность в области социальной политики, позволившую получить настолько неожиданный непрямой эффект как улучшение общего здоровья нации в связи со снижением уровня психических заболеваний ^[34].

В реалиях сегодняшнего времени социальная инженерия представляет собой самостоятельную целостную область научно обоснованных преобразований, в системе включает когнитивную и практико-деятельностную подсистемы ^[11]. Иначе говоря, идеи, будучи инструментами социальной инженерии, по-прежнему позволяют достаточно эффективно решать задачи по организации направления трансформационных процессов на бытие человека, а также в частях общественного и государственного устройства. Вообще, вне зависимости «от того, в каком политическом режиме задействованы технологии социальной инженерии – диктаторском или демократическом, она всегда воспринимается как специфическая практика / теория управления общественными системами. Специфичность социальной инженерии заключается в ее «техничности», алгоритмизации» ^[8]. Принимая на себя роль «инженеров», действующих в интересах социума и его населения, интеллектуалы оценивают институциональные структуры на предмет их соответствия определенным целям, эффективности, потребностям конкретного общества и государства на определенном этапе развития. В свою очередь, формирование данных потребностей находится в неразрывной связи с представлениями о совершенном типе социума.

Проведенный анализ подтверждает выводы о том, что идеи на протяжении всей истории существования государств детерминируют формирование и модернизацию социальных институтов и практик, находя свое воплощение во всех аспектах общественной жизни. По мнению автора, усиление роли интеллектуальных конструктов в социальных преобразованиях отмечается в период европейского Нового времени, приводящая к становлению социальной инженерии. Именно в этом время происходила идейная детерминация общественных процессов, которая, прежде всего, осуществлялась в набиравшем тогда популярность и получившим народную поддержку либерализме и связана с формированием национальных государств как прототипа современной нам миросистемы. Мы также рассмотрели, что в российском государстве перед приходом к власти большевиков под влиянием либеральных идей на протяжении двух столетий происходили коренные социальные трансформации. К примеру, в их числе можно отметить урбанизацию, приведшую к увеличению численности городского населения, создание первых женских организаций и появление гендерного «равноправия» в части получения образования, а также создание системы социальной защиты. Дополнительное значение приобретает диффузия либеральных идей, способствовавшая выходу на современный уровень развития медицины, педагогики и науки в целом.

Крах либеральной идеи в ее «российском варианте» привел к становлению социализма, который стал настоящей идеологической платформой существования огромного государства, оказав влияние не только на ближайшие страны, но и во многом детерминировал современные тренды для Европы и мира. Иначе говоря, задолго до институционализации социальной инженерии как таковой идеи выступали главным инструментом различных общественных преобразований. После очередного этапа противоборства идеологий либерализма и социализма и победы первой из них, а также уходу из противостояния большинства социалистических государств и созданию на их территории новых стран и прекращению ОВД и СЭВ – только тогда в отечественной науке стала интенсивно развиваться социальная инженерия как область теоретического философского и прикладного знания. Сегодня социальная инженерия подвергает детальному изучению социально-конструктивистский потенциал идей и особенности их влияния на развитие институтов в контекстуальном рассмотрении, то есть в рамках того или иного типа общества и конкретного государства. Ключевым моментом в рамках данной области можно полагать непринятие радикальных и насильственных мер, что связано с желанием обновить социальные структуры, но не разрушить их полностью, создавая новые институты для достижения абстрактных целей.

Итак, несмотря на убежденность большинства исследователей в том что социальная инженерия сформировалась лишь в прошлом веке, пользование ее методами можно усмотреть еще в далеком прошлом ^[3]. Проведенное исследование доказало оправданность применения инженерного подхода к проектированию, реконструкции и управлению не только к техническим, но и социальным системам. Идеи, представляющие собой эффективный инструментарий социальной инженерии, посредством проводимых над ними операций обретают взаимосвязанные и взаимообусловленные характеристики, что также позволяет увидеть логику рецепции и фундирования одних интеллектуальных оснований другими. К примеру, в либеральном наследии новоевропейской философии можно усмотреть представления об идеальном государстве Платона и Аристотеля. Именно в Новое время как нельзя ярче начинает ощущаться динамизм социального развития, означая, что обеспечиваемый институтами порядок перестает рассматриваться как данный и установленный на века, или поддерживается по воле Бога. Выйдя со своими интересами и потребностями на первый план, человек рассматривает общество как поле собственной реализации. Отсюда возникают привлекающие широкие массы идеи создания совершенного общества, которые изначально казались интеллектуалам Нового времени легко реализуемыми через неограниченные способности разума. В свою очередь социалистические идеи и марксистская концепция вытекают из критики приоритета частной собственности как неотъемлемой составляющей господствовавшей в Европе идеологии либерализма. Иначе говоря, каждая новая идея неизменно обосновывается на принятии или отрицании отдельных положений интеллектуальных оснований и даже целых идеологий, которые были созданы ранее. Процессы последовательного отбора и «умного» соединения элементов прежних идей в структуре новых мыслительных конструктов обусловливают социальные трансформации, адаптируя общество и государство к новым условиям постоянно меняющегося мира. Да и в принципе, как отмечает А.М. Ячный, «позитивные перспективы социоинженреного подхода в социальном управлении имеют подтверждение в разработанных правилах достижения эффективного социально-экономического развития» ^[32].

Таким образом, что любые рассматриваемые нами социальные преобразования имеют ярко выраженную идейную детерминацию. Такое положение дел позволяет также определить идею в качестве эффективного инструмента социальной инженерии как алгоритмизированной реализации инноваций в различных сферах общественной жизни. Сведение смысла идей к философским основаниям действительно выглядит оправданным и целесообразным, ведь их имплементация в социальную ткань приводит к изменениям на самом фундаментальном, то есть предельном уровне общественного бытия. Однако следует заметить, что в настоящее время их сущность и потенциал все еще являются недостаточно разработанными в отечественном научном дискурсе. Мы не раз заявляли собственную позицию по поводу невозможности игнорирования либо полного отвержения значимости и инструментальных возможностей приложения идей, которое де факто означает не простое отсутствие понимание принципов философствования, но невозможность адекватного восприятия (не говоря уже о способностях формирования) целостной картины мира и происходящих в обществе процессов. Наше социологизаторское видение идей определяет их «инженерное» приложение для осуществления не только теоретического, но и эмпирического способов освоения динамично изменяющейся действительности.