Война и государство в современную эпоху

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, в рамках проекта проведения научных исследований: «Субъект власти в современную эпоху: социально-онтологический, информационно-коммуникационный, праксеологический аспекты исследования», проект № 18-411-730007.

Современный этап развития общества характеризуется небывалыми темпами социальной динамики, непредсказуемостью и «взрывным» характером социальных процессов. Разрабатываемые сегодня концепции общества не могут исключать из описания социальной жизни такие явления, как риск, неопределенность, стохастичность. Безусловно, названные явления были характерны и для предшествующих этапов развития общества. Однако именно в современную эпоху события, происходящие на локальном уровне, могут послужить источником масштабных преобразований и даже глобальных потрясений социальной системы. Если в доиндустриальную эпоху социальные риски, преимущественно, были связаны с ошибками в индивидуальном принятии решений, а их последствия были временными, то сегодня риск стал коллективным ^{[1, с. 101]}, а его последствия зачастую выходят за рамки конкретного топоса социального пространства. Причиной тому могут служить тесное взаимодействие всех элементов социального пространства в мировом масштабе; взаимозависимость (в том числе, информационная) различных акторов мировой политики и экономики; технологическая обусловленность социального развития; проникновение высоких технологий в повседневную жизнь человека и их доступность для широкого круга лиц.

Не в последнюю очередь социальные риски провоцируются внедрением в повседневные практики технологий, первоначально предназначенных для использования в специальных областях. Речь идет о военных разработках, созданных для повышения эффективности военной деятельности и облегчения выполнения боевых задач. Даже современный способ нашего чувственного восприятия мира несет на себе отпечаток военной перспективы наблюдения, в принципе, противоестественной для повседневного бытия человека дотехнологической эпохи. Однако этот противоестественный, технологически детерминированный способ мировосприятия со временем настолько прочно вошел в нашу повседневность, что стал восприниматься как вполне тривиальный. Так, один из самых знаменитых фотографов ХIХ столетия Надар в 1858 году впервые сделал фотографии Парижа c воздуха, находясь в воздушном шаре. Во время прусской осады Парижа в 1870 году он помогал французскому правительству, осуществляя фотосъемку с воздуха, которая облегчала картографирование осажденной территории. Во время Первой мировой войны аэрофотосъемка активно применялась по обе стороны фронта, позволяя противоборствующим сторонам ориентироваться в условиях затрудненной видимости, делая недоступное человеческому глазу доступным с помощью невидимого бестелесного окуляра. Сегодня взгляд на архитектурные шедевры или красоты природы с высоты птичьего полета стал привычным способом восприятия объектов окружающего мира.

Подобно искусству фотосъемки, видеотехнологии также укоренены в военной деятельности. Как отмечает Поль Вирильо, «большинство видеотехнологий и технологий симуляции служили войне. Например, видео было создано после второй мировой войны с целью радиоконтроля над самолетами и авианосцами. Таким образом, видео пришло вместе с войной. Понадобилось двадцать лет, чтобы оно превратилось в способ выражения для артистов. Так же и телевидение вначале замышлялось как своего рода телескоп, не для трансляции» ^[2]. Технологии и объекты, несколько десятилетий назад доступные для узкого круга лиц, сегодня перестают эпатировать публику и стали неотъемлемым элементом жизненного мира современного человека. В нашей жизни прочно обосновались фотоаппараты с мощными зуммерами, кинокамеры, гаджеты, позволяющие управлять разнообразными потоками информации. Устройства для визуального и звукового контроля, накопители информационных данных, спутниковые навигаторы и прочие технические изобретения применяются далеко за пределами военной сферы, которая, в свою очередь, ежегодно пополняется все новыми и новыми разработками. Беспилотные летательные аппараты (дроны) уже активно применяются не только военными или спасателями, но и для патрулирования территорий, борьбы с браконьерами, аэрофотосъемки, для создания видеофильмов, доставки грузов в труднодоступные местности, просто в качестве «умных» игрушек и для многих других целей. При этом одним из важнейших условий, позволяющих использовать военную технику для невоенных целей, является ее миниатюризация. Показательно, что смертоносное оружие маскируется под вполне мирные объекты. В боевых действиях уже участвуют так называемые «кремниевые насекомые» – летающие микродроны, способные выполнять боевые задачи (прослушивание, ведение съемки и, при необходимости, уничтожение людей). Многотысячные или многомиллионные стаи «кремниевых насекомых», управляемых с помощью специальных алгоритмов, способны обезвредить и боевую технику противника. Вместе с тем, в США существует проект использования подобных мобильных роботов и в сельскохозяйственных целях, в качестве «искусственных пчел», поскольку из-за применения трансгендеров пчелиные семьи вымерли на одной трети территории данной страны ^{[3, с. 26]}.

Постепенно структурные элементы военной деятельности встраиваются в публичную и частную жизнь наших современников, а в обществе в целом усиливаются дисциплинаризация, взаимное наблюдение и взаимный контроль его членов, следствием чего выступает необходимость постоянной самодисциплины и самоконтроля, самоограничения как в физическом, так и в виртуальном пространстве. Угроза нежелательного и даже насильственного вторжения в частную сферу требует проведения границ в физическом пространстве, дробления последнего на замкнутые ячейки. Для того, чтобы информационная активность в виртуальном пространстве не привела к нежелательным для индивида последствиям, необходимо соблюдать правила «информационной гигиены», поскольку в среде с проницаемыми границами отсутствуют «анклавы безопасности». Перспектива военного наблюдателя не просто стала использоваться в мирное время, постепенно она становится нашей повседневной перспективой восприятия мира.

Таким образом, для понимания путей и стратегий развития современного общества следует осмыслить сущность и специфику ведущихся сегодня войн, проследить направления трансформации способов ведения боевых действий. Рассмотрение социальных процессов, происходящих в современном мире, через призму войны, послужит, по нашему мнению, плодотворным исследовательским шагом и позволит сделать некоторые прогнозы относительно будущего человечества.

Как и другие феномены социальной жизни, война на протяжении истории человечества претерпела значительные трансформации. Как отмечает А.В. Соловьев, «война, так же, как те отношения, которые ее порождали, условия, в которых она возникала, протекала, завершалась и снова возникала, менялись от эпохи к эпохе, поражая людей своей неизбежностью, изменчивостью и многоликостью» ^{[4, с. 4]}.

Для доинформационной эры было характерно понимание войны как «столкновения крупных организованных масс вооруженных людей» ^{[5, с. 61]}, их непосредственное противоборство в физическом пространстве. Для обозначения войны эпохи модернити современный исследователь Мартин ван Кревельд использует термин «тринитарная война». Она включает в себя триаду компонентов: государство, армия, народ ^{[6, c. 70]}. Военные действия в эпоху тринитарных войн осуществлялись национальными государствами, которым принадлежало исключительное право на осуществление насилия. Для фиксации сложившихся социальных отношений в арсенал концептуальных средств международного права был введен термин «justus hostis» («законный враг»), обозначающий субъекта военной деятельности – суверенное государство, противостоящее другому суверенному государству. В соответствии с нормами европейского международного права, действие которых Карл Шмитт датирует периодом с 1815 по 1914 год ^{[7, с. 240]}, ведение войны между государствами основывалось на взаимном признании противников, в противном случае война превращается в асимметричный вооруженный конфликт – карательную акцию или одностороннее наказание нарушителя правовых норм. Право на осуществление насилия, право на убийство на войне делегировалось отдельно взятому человеку, индивиду исключительно как представителю национального государства. В эпоху существования национальных государств возникает четкое разделение участников военных действий на комбатантов и некомбатантов. Последние лишены права ведения военных действий, а потому с позиций норм международного права не могут быть отнесены к категории «законных» или «признанных» врагов. К. Шмитт подчеркивает, что в соответствии с общим правом такой «незаконный враг», как партизан, является преступником ^{[8, с. 42]}. Следовательно, по отношению к некомбатантам или гражданским лицам на войне не действуют нормы международного права, а наказание, которое может быть применено в ответ на вооруженное насилие с их стороны, отличается особой суровостью.

Для тринитарной войны характерно четкое выделение субъектов военных действий, отделение воюющих элементов от невоюющих, определение пространственных и временных характеристик военной деятельности (военные действия осуществлялись на ограниченных территориях и в рамках ограниченных временных интервалов, приводили к перекраиванию границ на политической карте мира и к появлению на ней новых государственных образований).

Традиционная война эпохи модернити способствовала сохранению внутренней безопасности в рамках отдельно взятого суверенного государства, перенося вооруженные конфликты в межгосударственную плоскость. Попытки упорядочить ведение боевых действий, подчинить войну нормам международного права были направлены на исключение насильственных действий из внутренней политики государств эпохи модернити. В соответствии с классической оппозицией «друг – враг», которая, согласно К. Шмитту, составляет основу политического отношения, поиск врага осуществлялся за пределами территории национального государства. В качестве врага выступал внешний противник – другое суверенное государство, что способствовало стабилизации мирных отношений на государственной территории. Таким образом, гражданские войны и ситуации нерегулируемых, нерегламентированных вооруженных столкновений выносились на обочину общественной жизни: «тем самым война стала исключительным событием, а мир – нормой. Конфликты внутри государств следовало мирно разрешать путем политического взаимодействия» ^{[9, c. 16]}.

Вместе с тем, тринитарная война сегодня не может рассматриваться в качестве доминирующего способа ведения военных действий. В современную эпоху появляются новые виды войн, среди которых – информационная война, финансовая война, кибервойна, виртуальная война и др. ^{[3; 10; 11]} Трансформацию претерпели и традиционные войны. По свидетельству ряда авторов, войны, которые ведутся в бывших странах второго и третьего мира принципиально отличаются от классических войн тем, что их субъектами выступают не государства, а различные квазигосударственные и негосударственные формирования ^{[12, с. 288]}. Активными участниками современных войн являются частные военные компании, постоянно расширяется сфера частных военных услуг, вследствие чего монополия на насилие как прерогатива суверенного государства ставится под сомнение. Кроме того, в результате современных войн уже не возникают самостоятельные международно признанные государства: «международное сообщество считает более безопасным «замораживать» конфликты, связанные с провозглашением независимости тех или иных образований, откладывая их решение на длительную перспективу» ^{[13, c. 134]}.

Большинство военных конфликтов, которые происходят в мире после 1945 года, относятся к так называемым «конфликтам низкой интенсивности». От традиционных тринитарных войн их отличают следующие характеристики, резюмированные в исследовании М. Кревельда ^{[6, c. 45]}. Во-первых, они обычно затрагивают наименее развитые в экономическом отношении регионы мира. Примерами подобных конфликтов служат гражданская война в Нигерии, война во Вьетнаме, вооруженные столкновения на территории Индокитая, в Алжире, Афганистане, Центральной и Южной Африке и других регионах Земного шара. Если же вооруженные столкновения происходят в экономически благополучных странах, они, как правило, обозначаются с помощью эвфемизмов – «полицейская работа» или «волнения» (если речь идет о Северной Ирландии). Во-вторых, конфликт низкой интенсивности носит асимметричный характер: он представляет собой противоборство регулярных вооруженных сил с «нелегитимными врагами» – террористами, партизанами или даже с гражданским населением, не исключая женщин и детей. Таким образом, представление об армии как о самостоятельном юридическом лице, которому принадлежит монопольное право на ведение войны, применительно к нетринитарным конфликтам низкой интенсивности оказывается несостоятельным, а традиционное разделение между комбатантами и гражданскими лицами, армией и народом здесь так же утрачивает свою значимость. В-третьих, многие конфликты низкой интенсивности происходят без применения высокотехнологичного оружия и сложной военной техники. Парадоксально, но нередко победу в противостоянии с более сильным и мощным соперником в лице технически оснащенных вооруженных сил промышленно развитого государства одерживает технически более слабая сторона ^{[6, c. 50-51]}. Если в условиях симметричного военного противостояния технологическое превосходство играет важнейшую роль для достижения победы, то в ситуации асимметричного конфликта передовые военные технологии по ряду причин могут оказаться неприменимыми, а обладающий технологической мощью соперник может «увязнуть» в среде партизанского сопротивления. Еще со времен Наполеоновских войн были обнаружены преимущества партизанских сил перед войсками регулярной армии. В отличие от противника, партизаны пользуются широкой поддержкой населения, они превосходно ориентируются на местности. Кроме того, «партизанские атаки нередко сильны своей непредсказуемостью: любой житель страны может оказаться партизаном, и нападения с неизвестными средствами следует ожидать отовсюду. Таким образом, партизаны заставляют доминирующую военную державу пребывать в состоянии постоянной паранойи. В асимметричном конфликте эта держава вынуждена применять контрповстанческие стратегии, направленные не только на нанесение противнику поражения военными средствами, но и на обеспечение контроля над ним с помощью социальных, политических и физиологических инструментов» ^{[9, c. 74]}.

Анализ вооруженных конфликтов, происходящих в наши дни, позволяет сделать вывод о стирании некогда значимой границы между тылом и фронтом и об отсутствии в современном мире «зон безопасности» – территорий, пребывание на которых может гарантировать населению защиту от применения физического насилия. На протяжении истории человечества военные действия выходили за границы территорий, предназначенных для непосредственного столкновения двух армий. И в эпоху тринитарных войн деятельность военных не была изолирована от деятельности гражданских лиц, содействовавших приближению победы в тылу. Вторая мировая война показала, как непрочны могут быть границы между комбатантами и гражданским населением, испытывающим на себе всю тяжесть «стратегических бомбардировок» противника и образующим очаги сопротивления врагу в условиях капитуляции правительств отдельных государств. В этих условиях размываются понятия «тыла» и «фронта», а сама война становится поистине всеохватной: «Не стало больше четко ограниченного поля битвы. Раньше оно представляло собой обособленное пространство, сравнимое с ристалищем, цирковой ареной, игровой площадкой. Вокруг этого огражденного места, посвященного насилию, все-таки оставался целый мир, где действовали более милосердные законы. Теперь же война распространяется на всю национальную территорию. То же касается ее длительности. Боевые действия начинаются уже не после торжественного объявления войны, которым фиксируется момент открытия огня. Теперь нападают внезапно, стремясь получить решающий перевес над ошеломленным противником. Таким образом, и пространство и время, предназначенные для грандиозного поединка, более не ограничены и не отделены от остального времени и пространства» ^{[14, c. 286]}. Как отмечает М. Кревельд, рассуждая о возможном характере войн будущего, их акторами будут не комбатанты, облеченные в традиционную униформу со знаками отличия, но «войска», напоминающие отряд полицейских или пиратов, «война будет намного сильнее затрагивать большинство гражданского населения вплоть до того, что данное понятие исчезнет или поменяет смысл. Война коснется людей всех возрастов и обоих полов… Исчезнут войны в открытом поле, хотя бы потому, что во многих уголках земного шара больше не будет открытых мест… Это будет война подслушивающих устройств, заминированных автомобилей, мужчин, схватившихся врукопашную, и женщин, использующих свои сумочки для переноски взрывчатых веществ и наркотиков для их оплаты. Война будет затяжной, кровавой и ужасной» ^{[6, с. 281, 294]}. Показательно, что, делая прогнозы о войнах будущего, Кревельд вовсе избегает рассуждений о перспективах информационного противостояния субъектов политики, о возможностях использования «мягкой силы». В его исследовании речь идет исключительно о вооруженном насилии, приводящем к физическому уничтожению людей. Возникает сценарий поистине тотальной войны, беспощадной и безжалостной к мирному населению (впрочем, последнее понятие в этой ситуации лишается смысла), появляется угроза абсолютной трансгрессии социального пространства ^[15]. Напрашивается очевидная аналогия с «войной всех против всех», описанной Т. Гоббсом. Но если «естественное состояние», согласно теоретику общественного договора, сменилось учреждением суверенной власти, образованием государства, монополизирующего легитимное насилие, то в войнах будущего, по прогнозам Кревельда, государство утратит это монопольное право, более того, со временем прекратят свое существование и суверенные государства, и армии как их атрибуты.

Однако если война все в большей степени утрачивает характер регламентированного международным правом противоборства юридически признанных субъектов (национальных государств) и потенциально может распространяться на любого жителя Земли, то закономерна постановка вопроса об отличии такой войны (или вооруженного конфликта) от преступления. Вооруженное насилие может быть замаскировано метафизическими смыслами или религиозными ценностями (борьба за «справедливость», «демократию», «мир», «права человека» и т.д. или против «агрессора», воплощающего вселенское зло), но от этого оно не перестает быть насилием. Показательно, что борьба за право осуществлять легитимное насилие в современном мире переносится в символическую плоскость. Право сильного на карательную акцию трактуется как восстановление международного порядка или поддержание международной безопасности, легитимируется моральными ценностями, что отсылает к средневековой концепции справедливой войны. Если же насилие осуществляется слабыми, то их действия квалифицируются как угроза мировому порядку, международный терроризм и безжалостно караются субъектами мировой политики.

Как показывает проведенное исследование, война в различных ее формах в условиях размывания суверенитета национальных государств перестает быть свидетельством социальной аномии, феноменом, нарушающим привычный порядок вещей, но приобретает характер перманентной характеристики социального бытия. По свидетельству М. Хардта и А. Негри, «в широком смысле сегодня состояние войны стало нескончаемым» ^{[9, c. 56-57]}. Широкое распространение в современном обществе таких терминов, как «информационная война», «психологическая война», «сетевая война», «кибервойна», их проникновение и в дискурс СМИ и в научный дискурс, свидетельствует о том, что восприятие повседневных событий через призму насилия стало нормой, а четкая и однозначная демаркация состояний войны и мира не всегда является возможной.