Влияние романа Ф.М. Достоевского "Идиот" на повесть Ф. Мориака "Агнец": проблема искупительной жертвы

Галышева Мария Павловна кандидат филологических наук старший преподаватель, кафедра иностранных языков, геологический факультет, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова 119234, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, ГСП-1, оф. 710а Galysheva Mariia Pavlovna PhD in Philology Senior Educator, the department of Foreign Languages, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, GSP-1, of. 710a forli96@mail.ru

Влияние Достоевского на европейскую - и, в частности, - на французскую литературу XX в. - тема обширная и уже ставшая предметом большого количества как фундаментальных, так и частных исследований. Творчество Ф. Мориака, видного французского классика, в этой связи не исключение.

Мориак неоднократно отмечал особую роль русской литературы для своих творческих поисков. В 1920-е гг., когда вместе с другими писателями Мориак задумывается о возможных путях преодоления кризиса французского романа, он предлагает современникам, сохраняя национальные традиции жанра, обогатить его художественными находками в сфере психологизма других литератур и особенно подчеркивает важность Достоевского, главное отличие которого от французских классиков он видит в том, что русский писатель «творит живых существ» ^{[6, с. 321]}. Достоевский, говорит Мориак, «не навязывает нам никаких правил, никакой логики, кроме логики жизни, а она-то с позиции нашего здравого смысла и представляется нам нелогичностью» ^{[6, с. 321]}. Мориак ставит перед собой и другими французскими писателями, сложную задачу: «сообщить героям наших книг нелогичность, незаданность, сложность живых людей и всё-таки продолжать их выстраивать и упорядочивать в соответствии с духом нашей нации» ^{[6, с. 322]}.

В 1935 г. Мориак писал, что «творения христианина Достоевского стоят выше творений Пруста, поскольку Достоевский в своих преступниках и проститутках увидел хотя и падших, но искупивших свою вину людей» ^{[11; с. 66]}, а в 1969 г., сравнивая Достоевского и Толстого с французскими классиками - Стендалем и Флобером, говорил, что русские авторы превосходят их по глубине ^{[11, с. 154]}.

Вероятно, последнее утверждение объясняется тем, что в сознании французских писателей XX в. с именем Достоевского был связан роман о вере, атеизме, об отношениях Бога и человека. Ещё в 1921 г. А. Жид замечал о романах Достоевского: «Мне сразу бросается в глаза, что во всей нашей западной литературе <…> роман занимается лишь отношениями людей друг к другу <…> но никогда, почти никогда не занимается отношениями индивидуума к самому себе или к Богу, которые здесь первенствуют над всеми прочими» ^{[1, с. 243]}. Таким образом, Достоевский привлекал французских писателей нехарактерной для французской литературы проблематикой.

В повести «Агнец», которая восходит к роману «Идиот» и вступает с ним в диалог, влияние Достоевского – как в плане психологизма, особой сложности и противоречивой неоднозначности характеров, так и в отношении философско-религиозной проблематики – ощущается очень сильно. Это неоднократно отмечалось исследователями – например, З. Кирнозе ^[9], обратившей внимание на многочисленные переклички и параллели в построении сюжета и образов, Б. Парамоновым ^[8], рассматривающим «Агнца» как параллель к роману «Идиот» о христоподобном человеке, но более удачную, т.к. в повести французского писателя расставлены все точки над «i» в понимании христианской любви и над его произведением «веет некая тонкая сексуальная аура, которую трудно назвать гетерономной» ^[8].

Итак, Мориак вслед за Достоевским и с его подачи проводит художественный эксперимент, создавая повествование о «положительно прекрасном человеке» в современном мире – и дает свой ответ на поставленные русским автором вопросы.

Мориака интересует прежде всего религиозно-философский аспект проблемы и он намеренно, чтобы сфокусировать внимание читателя на философской проблематике, строит произведение с простым сюжетом, отказываясь от сложных перепетий и развития любовной интриги, которые присутствовали в романе Достоевского.

В повести Мориака молодой человек Ксавье, преисполненный любви ко всему человечеству и понимающий свое предназначение как принесение себя в жертву за других, едет в Париж с намерением поступить в семинарию и затем стать священником. Однако в поезде оказывается сидящим напротив скандально известного своими похождениями Жана Мирбеля, только что расставшегося со своей женой. Мирбель, пораженный духовной силой и чистотой молодого Ксавье, начинает играть на его сострадании к оставленной женщине и соглашается вернуться к жене, если Ксавье оставит семинарию и согласится сопровождать его обратно в имение. Ксавье поддается шантажу, но с его появлением в Ларжюзоне обитатели поместья начинают соперничать друг с другом за внимание Ксавье и вокруг молодого человека поднимается целая буря тёмных страстей.

Достоевский в черновиках к роману « Идиот» называет главного героя «Князем Христом». Сходство со Христом в тексте романа нигде не оговаривается Достоевским прямо, однако ощущается читателем на протяжении всего романа: Достоевский изображает человека, всей своей жизнью воплотившего принципы, которые проповедовал Христос. Князь Мышкин – человек огромной духовной силы, способный любить своих ближних и сквозь мрак видеть искру Божию в каждом человеке.

Ксавье также задуман как христоподобная фигура. Он готовится стать священником и старается любить всех своих ближних; в нём также жив дух Христов, воспринятый искренне и всем сердцем.

Думается, идея изображения христоподобного человека в жизни, в миру, и привлекла больше всего Мориака в романе «Идиот». Близость Ксавье ко Христу постоянно подчеркивается писателем: уже отмечалось, что многие сцены повести недвусмысленно отсылают к евангельским эпизодам, евангельские аллюзии вводятся в поле саморефлексии главного героя, специфическое религиозное чувство которого основано на ощущении глубокой сопричастности евангельским событиям - как, например, в сцене, когда Ксавье, взвалив себе на плечи лестницу, тащит ее через весь парк, изнемогая под ее тяжестью и изранив босые ноги и вдруг осознаёт, что крест, который нес Христос, был «реальный тяжёлый деревянный брус, давящий на стертые в кровь плечи» ^{[5, с. 152]}. Другой евангельской аллюзией является и сцена, в которой Мишель омывает израненные ноги Ксавье. Восприятие евангельских образов задается самоощущением Ксавье – отсюда возникают бесчисленные параллели. Например, Христос на распятии в церкви называется «пленником, которого держали под замком», потому что сам Ксавье до посещения храма вдруг ощутил, что сосны вокруг поместья «мрачным кольцом охватили переполнявшее его счастье» ^{[5, с. 95]}.

Очевидно, что ориентированность образа главного героя «Агнца» на Христа объясняется в первую очередь сильнейшим влиянием Достоевского на формирование религиозных взглядов самого Мориака. Андре Жид писал: «Христианское учение – то, которое содержится в Евангелии, - обычно представляется нам, французам, только в преломлении католической церкви, приручённое церковью. Достоевскому же церковь внушает отвращение, особенно церковь католическая. Он полагает, что воспринял учение Христа непосредственно и единственно из Евангелия, а этого как раз и не допускает католик. <…> я не знаю автора более христианского и в то же время более чуждого католицизму» ^{[1, с. 327]}. Менее категорично эту идею высказывает Ирина Пантелей: «Образ Христа настолько пронзил Достоевского, что даже «заслонил» Бога и церковь» ^{[7, с. 258]}. То же самое происходит и с главным героем-католиком Ксавье.

Сходство между Ксавье и князем Мышкиным не исчерпывается одним евангельским прототипом – Христом. Оба персонажа оказываются «не от мира сего»: Мышкин, хотя и двадцати шести лет, только что явился из Швейцарии, не имеет опыта жизни в России и кажется беспомощным. После первой же встречи Рогожин называет князя юродивым. Фон для восприятия героя создает также и его загадочная нервная болезнь в прошлом, о которой сейчас напоминают лишь эпилептические припадки.

Ксавье очень молод и неопытен, его повышенная эмоциональность и чувствительность делают его уязвимым для окружающих; в семье он считается сумасшедшим. Как и Мышкин, он не знает женщин. Мориак подчеркивает его детскость; при первой встрече у окружающих он поначалу вызывает желание оказать ему покровительство и руководить его действиями. Жан Мирбель говорит Ксавье, что хочет спасти его от католического духовенства и необдуманно принятого решения поступать в семинарию. Старается наставлять его и ханжа Бригитта Пиан; отговаривает его от решения стать священником и деревенский пастор, рассказывая молодому человеку свой опыт служения. Однако при всей видимой беспомощности и непрактичности Ксавье, как и князь Мышкин, проницателен и способен хорошо понимать мысли и намерения людей. Так, когда Жан Мирбель пытается шантажировать его своим самоубийством, Ксавье не верит ему. Отчасти такое понимание людей объясняется постоянным самоанализом (характерны размышления Ксавье в самом начале романа о том, почему он предпочел ехать в мягком вагоне). Рядом с Ксавье, способным видеть людей насквозь, как и рядом с Мышкиным, человек вдруг раскрывается и говорит правду о себе – так, Доминика, поначалу пытавшаяся играть роль «многоопытной женщины», вдруг признается ему: «Я никому не принадлежала и не принадлежу никому» ^{[5, с. 68]}. То же самое происходит и в разговоре с Мишель: жена Мирбеля сначала заявляет, что «любит детей», а потом так же неожиданно признаётся: «Я никогда не умела разговаривать с детьми» ^{[5; с. 85]}. Герои начинают рассказывать Ксавье самое главное о себе. Как и князь Мышкин, своим присутствием Ксавье создаёт некую исповедальную ситуацию – иногда она приобретает парадоксальные черты. Так, приходской священник кратко выслушивает исповедь Ксавье, а потом вдруг начинает говорить о себе, о том, что разуверился во многом, хоть и не совсем потерял веру… Мирбель отмечает «удивительный свет», который исходил от Ксавье ^{[5, с. 36]}, говорит, что чувствует в Ксавье присутствие благодати и Святого Духа ^{[5, с. 10]}.

Мориаку было важно, чтобы «Агнец» воспринимался читателем именно на фоне «Идиота» как прецедентного текста, и он намеренно подчеркивает сходство Ксавье и князя Мышкина. Своеобразные маркеры, указывающие на сходство, вводятся Мориаком в большом количестве. Иначе кажется необъяснимым и неоправданным никакой сюжетной прагматикой, например, введение мотива эпилептических припадков у Ксавье. Как знаки присутствия романа Достоевского в тексте Мориака встречаются некоторые важные и сюжетно маркированные эпизоды «Идиота». Так, Ксавье в первый раз встречает своего главного антагониста – Жана Мирбеля – в поезде, где они оказываются, точно так же как Мышкин с Рогожиным, сидящими друг напротив друга; герои, как это часто происходит у Достоевского, сразу вступают в разговор о самом важном – о выборе Ксавье жизненного пути, о Мирбеле и его жене Мишель.

Образ Жана Мирбеля также строится на многочисленных параллелях с Рогожиным. Лицо героя, «прославившегося в городе своим беспутством» ^{[5, с. 25]}, несет на себе следы «бурно прожитой жизни» ^{[5, с. 18]}. Мирбель, решивший спасти Ксавье от кармелитов, берет его в Париже под своеобразную опеку – как Рогожин в первый день встречи с князем звал его вечером к себе, обещая «кунью шубу» и денег. Впоследствии в отношении к Ксавье Мирбель воспроизводит поведенческую стратегию Рогожина - от признания в любви («Конечно, с моей стороны нескромно вас так расспрашивать. Но клянусь, мною движет не любопытство. У меня его нет. Люди меня не интересуют. Кроме тех, кого я люблю». ^{[5, с. 32]}) – до припадков злобы, когда он начинает душить Ксавье. Интересно, что когда Ксавье, спускаясь по лестнице, видит внизу поджидавшего его Мирбеля, Мориак замечает, что «если бы Ксавье поджидал человек с поднятой дубинкой, сердце его и тут не заколотилось бы сильнее» ^{[5, с. 77]}. Вероятно, здесь непрямая отсылка к эпизоду встречи Мышкна с Рогожиным на лестнице в гостинице, когда Парфен замахнулся на него ножом.

В то же время при нарочито подчеркнутом сходстве нескольких наиболее важных характеров, нельзя говорить о схожих принципах построения всей системы персонажей. Все герои романов Достоевского, как главные, так и второстепенные, – огненные, противоречивые, непредсказуемые. Мориак же рисует провинциальное общество, утратившее страсти и жизненную силу: священник не верит в Бога, Бригитта Пиан играет в благочестие, между супругами Жаном и Мишель больше нет ни любви, ни физической близости. Но оказывается, что именно им таким и нужен Ксавье: они ждут от него поддержки и участия, потому что видят в нём «живое сердце» и «живую душу» ^{[5, с. 166]} – то, что может принести им всем исцеление. Кажется, что бытие всех этих людей каким-то мистическим образом зависит от Ксавье – и каждый из них хочет заполучить его в своё полное обладание. Молодой человек чувствует, что его разрывают на части («… нечеловеческим страданием было сидеть за этим столом, обедать вместе с этими людьми, которые окружали его, словно свора собак, сдерживаемая до поры до времени чьей-то невидимой рукой» ^{[5, с. 100]}).

По сути, хотя Мориак отказался от сюжетных хитросплетений, значительно упрощая сложный и многокомпонентный сюжет прецедентного романа Достоевского, вокруг Ксавье складывается ситуация, аналогичная той, в какой оказался князь Мышкин. Центральный, главный вопрос о положительно прекрасном человеке в философском фокусе повести Мориака - тот же самый, что ставился в ряду других вопросов у Достоевского – это вопрос об искупительной жертве, её возможности и целесообразности.

Мориак упрощает себе задачу, наделяя главного героя религиозным сознанием. Помним, что в ответ «Идиоте» на прямой вопрос Рогожина о вере, Мышкин, уходя от ответа, рассказывает о своих четырёх встречах с русскими людьми. Ксавье тоже в ответ на вопрос Мирбеля, верует ли он, не может просто ответить: «Да, верю», и уходит от ответа: «Если бы я не верил, разве я пошёл бы в семинарию?» ^{[5, с. 29]} Однако потом Ксавье признаётся: «Бог существует, раз я его люблю. Уж я-то знаю, что Христос не умер, что он жив. Он присутствует в моей жизни, это факт, и каждое его слово адресовано, в частности, и лично мне» ^{[5, с. 29]}. Ксавье верит в Бога, хоть и не совсем канонически: теологические трактаты, рекомендованные его наставником перед поступлением в семинарию, описывают совсем не такого Бога, как тот, к кому обращается в своих горячих молитвах Ксавье. Ксавье ощущает присутствие Бога в своей жизни – оно доступно ему в живом переживании – как ощущение благодати и счастья. Ксавье экстатичен и страстен по своей натуре; его религиозное чувство – дионисийское: «О, это присутствие Бога, о, эта уверенность! Его словно сжимала какая-то рука – он ощущал ее жгучее прикосновение временами так сильно, что у него прерывалось дыхание» ^{[5, с. 17]}. Сердце Ксавье переполнено нежностью и состраданием к людям. «Бог не имел лица, он был воплощен для него в лицах тех, кого Ксавье обожал, как ему казалось, со дня своего рождения, “в этих миллионах Христов с темными и нежными глазами…”» ^{[5, с. 17]}. Он видит в каждом ребенке Христа и знает, что всем людям открыта благодать – но знает об этом только он, Ксавье, реально переживший это счастье. У Ксавье большой опыт общения с детьми: в воскресной школе на него оставляли по пятьдесят ребятишек. Князь Мышкин за границей дружит в основном с детьми и оказывает на них сильнейшее духовное влияние; в Швейцарии с детьми же князю удаётся достичь ситуации райской гармонии, счастья и любви на земле.

Мышкин при первой же встрече с девицами Епанчиными говорит, что за границей «почти все время был очень счастлив», а потом на насмешливое замечание Аделаиды, что он философ и их приехал поучать, вдруг неожиданно простодушно отвечает: «я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать... Это может быть; право, может быть» ^{[2; VIII, c. 51]}. Таким образом, если можно соотносить героя произведения с фигурой Христа, то получается, что Мышкин – Христос, пришедший проповедовать возможность счастья, благодати и Царствия Божия на земле.

Мориак, так же, как и Достоевский говорит об опыте ощущения счастья и благодати как присутствия Бога на земле, но делает акцент на другом. Ксавье с самого начала чувствует глубокую внутреннюю потребность принести себя в жертву. Когда это ему не удаётся сделать из-за болезни на войне, Ксавье понимает это так: «…просто его временно оставили в покое, потому что от него ждут другой жертвы» ^{[5, с. 17]}. В желании пожертвовать собой нашло выражение религиозное чувство Ксавье: для него Христос – это прежде всего Христос жертвующий собой, Aгнец Божий, добровольно преданный на заклание.

Вопрос о жертве - один из многих религиозно-философских вопросов, поднятых сюжетом романа «Идиот»; он связан с проблематикой всего произведения. Наиболее выпукло проблема жертвы прорисовывается в отношениях Мышкина и Настасьи Филипповны, Мышкина и Рогожина, сюжетно разрешается в любовном треугольнике Мышкин – Аглая - Настасья Филипповна.

В сюжетном любовном треугольнике для князя выражается проблема выбора двух жизненных путей: в любви к Аглае открывается возможность простого человеческого счастья; в отношении к Настасье Филипповне – крестный путь, страдание и необходимость жертвы. Аглае Мышкин чистосердечно признается, что любит ее, а время, проведенное с Настасьей Филипповной вспоминает «с ужасом». В разговоре же с Аглаей на зеленой скамейке князь говорит, что готов отдать жизнь свою, чтобы только возвратить Настасье Филипповне спокойствие и сделать ее счастливой, хотя не может любить ее «и она это знает». Когда Аглая провоцируя Мышкина, вдруг говорит ему: «Так пожертвуйте собой, это же так к вам идет! Вы ведь такой великий благотворитель. <…> Вы должны, вы обязаны воскресить ее, вы должны уехать с ней опять, чтоб умирять и успокоивать ее сердце» ^{[2; VIII, с. 363) , князь ей отвечает: «Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один раз и... может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее. <…> В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, - и мы оба погибнем!» [2; VIII, с. 363]}. Важный момент – в том, что князь до катастрофы в финале романа понимает, что приносить себя в жертву бессмысленно т.к. это приведет к гибели их обоих. Настасья Филипповна «глубоко убеждена, что она самое павшее, самое порочное существо из всех на свете <…> Она слишком замучила себя самое сознанием своего незаслуженного позора! <…> поминутно в исступлении кричит, что не признаёт за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но <…> она сама, первая, не верит себе, и что она всею совестью своею верит, напротив, что она... сама виновна» ^{[2; VIII, с. 361]}.

Сложность спасения Настасьи Филипповны заключается в том, что она одновременно является и лицом страдающим и виновной в своем страдании; она и грешница, и находит в своём позоре неестественное наслаждение «точно отмщение кому-то». Мышкин оказывается бессилен как-либо помочь; его попытки «разогнать этот мрак» лишь усиливали ее страдание. В такой ситуации «искупительная жертва» князя неизбежно становится бессмысленной и приводит к гибели обоих, что князь и видит заранее со свойственной ему прозорливостью. Однако в то же время глубина страдания Настасьи Филипповны настолько потрясает князя, что оставить ее он тоже не может и оказывается обреченным на жертву.

Иная ситуация с Рогожиным. У Рогожина к князю отношение любви-ненависти, но Мышкин оказывает на него гармонизирующее влияние. Рогожин признается: «Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб». ^{[2; VIII, с. 174]}. Совершив убийство, Рогожин находит князя и приводит его к себе домой, где они проводят ночь у тела убитой Настасьи Филипповны. «Рогожин изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; <…> князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрагивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки...» ^{[2; VIII, с. 506]}. В этом жесте - когда Мышкин гладит убийцу по голове, как ребенка, - прощение и милование, однако после этой ночи князь от ужаса всего пережитого полностью теряет рассудок. Князь-Христос приносит себя в жертву и за убийцу, и за закланную им Настасью Филипповну.

Финал «Идиота» катастрофичен. Жертва князя не спасла никого. Далеки от счастливой романной развязки и судьбы остальных персонажей, с которыми соприкоснулся князь и которые ощутили на себе воздействие его личности. Исключением стали Коля Иволгин, в чье сердце князь заронил семена добра, которые должны будут взойти в будущем, и «чистая сердцем» Вера Лебедева. Очевидно, вывод Достоевского пессимистичен и скептичен: спасти и искупить всех своей жертвой мог только Богочеловек Иисус Христос.

Но нельзя не видеть, что катастрофичность финала была обусловлена и особенностями личности положительно прекрасного Мышкина. Во-первых, серьёзную проблему в реальном мире представляет особая «христианская любовь» Мышкина к людям – по словам Т. А. Касаткиной, князь на протяжении романа показывает «удивительную способность понимания и сопереживания самым заблудшим – а потому, казалось бы, самым далёким от князя душам» ^{[3; 202]}. Но постепенно, по наблюдению исследовательницы, эта христианская любовь начинает вызывать у героев романа ревность и даже недовольство и вспышки злобы. По мнению Т. А. Касаткиной, причина этой странной ситуации в том, что глубокое понимание другого человека – какое демонстрирует князь, вступая в различные отношения с героями романа – возможно только при глубокой, исключительной любви к этому человеку, а любовь Мышкина, при всей его прозорливости, исключительности не знает. Проницательность без исключительности любви кажется героям обидной и даже оскорбительной. Исключительно глубокое видение души и христианская любовь без исключительного отношения к объекту любви были бы возможны в отношениях со старцем-духовником, умершим для мира и не живущим в нём. Мышкин же не является священником, он существует в миру и оказывается в центре всех конфликтов. Эта ситуация неизбежно должна привести к катастрофе, и выход из неё для самого Мышкина оказывается возможен лишь ценой его собственной жертвы – что мы и видим в финале романа.

Однако у того, что герой оказывается в положении священника, не будучи им, есть ещё одно последствие, пожалуй, более губительное. В статье «Роковая ошибка князя Мышкина» Л. А. Левина убедительно доказывает, что катастрофа в финале романа была обусловлена самовластным присвоением князем права прощать и отпускать грехи. Так, на именинах Настасьи Филипповны в речи, обращенной к ней, он отрицает сам факт её греха, тем самым лишая ее единственного шанса на спасение через покаяние и подводя её к состоянию сумасшествия. То, что в финальной сцене над трупом Настасьи Филипповны Мышкин гладит по голове Рогожина, как гладят детей, выражает способность Мышкина «потенциально в каждом увидеть ребёнка – существо без греха»; это «единственная способность, уцелевшая, когда уже все свойства и проявления личности покинули его» ^{[4, с. 137]}. По мнению исследовательницы, через этот жест Мышкин «объединяется с Рогожиным как сопричастный случившемуся» ^{[4, с. 37]}.

Так или иначе, катастрофа в финале романа, явная бессмысленность принесённой князем жертвы были обусловлены тем, что «положительно прекрасный» князь Мышкин принял роль - во многом навязанную ему другими персонажами, во многом соответствующую его личностному складу – духовного лица, не имея на себе благодати духовного сана и оставаясь в центре страстей в миру.

Кроме того, хотя мы говорим о христоподобии Мышкина, но в философском плане романа это фигура развивающаяся, не воплощающая ещё во всей полноте христианский идеал Достоевского. Князь ещё только начинает узнавать русский народ, но сам верит, что будущее обновление и воскресение человечества произойдёт русской мыслью и на вечере у Епанчиных приводит слова купца-старообрядца: «Кто почвы под собой не имеет, тот и Бога не имеет» ^{[2; VIII, с. 137]}. В идеологически значимой заметке «Социализм и христианство» Достоевский пишет, что в противовес современному всеобщему разъединённому состоянию для него идеал – возвращение человека в массу, в непосредственную жизнь. «Достигнуть полного могущества сознания и развития, вполне сознать своё я – и отдать всё самовольно для всех. <…> быть властелином и хозяином даже себя самого, своего я, пожертвовать этим я, отдать его – всем. В этой идее есть нечто неотразимо-прекрасное, сладостное, неизбежное и даже необъяснимое» ^{[2; XX, с. 192-193]}. Так пожертвовать собой - Князь Мышкин признаётся в этом Аглае – он не может, хотя и хочет – и в итоге жертвует в конце романа. Однако рай на земле со Христом возможен, если так принести своё я в жертву всем захотят сразу все – а персонажи романа продолжают бороться за исключительность внимания князя, не принося в жертву своего «я», не отдавая свою личность, а требуя всего для себя.

Очень похожая ситуация складывается в «Агнце» Мориака. Жизненный идеал Ксавье – служение священника, смысл которого он формулирует так: «Не принадлежать никому, чтобы принадлежать всем. Иметь возможность отдать себя целиком любому человеку, никому при этом не изменяя» ^{[5, с. 27]}- с небольшими изменениями эта мысль повторяется на протяжение всего романа. Ксавье у Мориака чувствует себя одним из немногих избранных, каждый из которых «имеет власть повести за собой все, казалось бы, отверженные души, попавшие в его орбиту» ^{[5, с. 32]}. Идеалом и квинтэссенцией священнического служения была жертва, принесенная на Голгофе Христом.

Христу Ксавье старается подражать. Он с самого начала, по своему внутреннему устремлению готов принести себя в жертву ради своего ближнего, и несмотря на свой отказ поступить в семинарию, он в и жизни, и в Ларжюзоне ведет себя как священник – отдавая себя целиком любому встреченному человеку и потом полностью переключая свое внимание на другого, если ему понадобится его помощь и участие. Так, он является в Ларжюзон из сострадания к увиденной им из окна поезда Мишель, которую оставлял Мирбель, потом его сердцем полностью завладевает никому не нужный приютский мальчик Роллан, позднее - приходской священник.

Однако то, что Ксавье кажется естественным, вызывает протест и ревность у «ближних» не готовых «делиться» с другими, требующих исключительного отношения и воспринимавших переключение внимания Ксавье как измену. Видимо, изначально обитатели Ларжюзона хотели со стороны Ксавье исключительного к себе внимания, участия и сострадания, потом в свете произошедшего это стало формулироваться как «жертва» Ксавье, принесённая ради кого-то из них. Так, Жан все время хотел, чтобы Ксавье пожертвовал собой исключительно ради него: «Я не хотел ее делить ни с кем. Вся его жизнь, вся целиком, не была слишком дорогой ценой за мою жизнь» ^{[5; с. 54]} Прекрасно понимая, что заставить Ксавье бросить семинарию и следовать за ним в Ларжюзон он может только используя жалость к страдающей Мишель, Мирбель, тем не менее, пробует шантажировать Ксавье своим самоубийством. Впоследствии Мишель, которую Ксавье тоже оставил ради Роллана, старается вернуть его внимание; Доменика тоже не хотела бы ни с кем делить Ксавье: она чувствует досаду на Роллана, когда из-за него ей не удается остаться наедине с Ксавье.

Гармонично существовать принадлежа одновременно всем и никому в отдельности у Ксавье не получается, его появление в Ларжюзоне только усугубило существующие между героями конфликты и противоречия. Ксавье признается себе: «… я сею зло одним своим присутствием» ^{[5, с. 187]}. Мирбель впоследствии восклицает: «Ах, Ксавье, Ксавье, какая пародия на Бога, которого он так любил! Принадлежать безраздельно всем и каждому в отдельности! Сперва тебе, потом мне, потом по очереди всем, кого мы застали в Ларжюзоне, включая мальчишку! Ух, как я его ненавидел, этого Ролана. Я мог бы его утопить как котенка. Господи!» ^{[5, с. 54]}

Видим, что складывающаяся ситуация отражает ситуацию романа «Идиот». Но важно, что, в отличие от Мышкина, Ксавье, погружаясь в душу другого человека, разделяя его страдания, никогда не снимает с него его грехов и вины – только разделяет боль и грехи - взваливает себе на плечи его крест и помогает его нести, потому что «никто не властен никого бросать» ^{[5, с. 191]}. Встреченные люди оставляют глубочайший след в его жизни и душе. Так, в один момент Ксавье с болью говорит Мирбелю: «Исцелюсь ли я когда-нибудь от знакомства с вами?». Лучше всех его понимает священник: «Не взваливайте на себя эту ношу <…> Мою жизнь. Вам она не по силам, она вас раздавит» ^{[5, с. 190-191]}.

Роман кончается катастрофой – гибелью Ксавье под колёсами автомобиля Жана Мирбеля. Но это личная катастрофа Ксавье, конец его земного пути. В сущности, его жертвоприношение –это то, ради чего он хотел жить и умереть.

На первый взгляд гибель Ксавье кажется нелепой случайностью: он не принес свою жизнь в жертву ради кого-то конкретно. Однако в то же время его гибель оказывается связанной со всеми остальными персонажами: Ксавье насмерть сбивает на своем автомобиле Жан Мирбель, когда тот возвращается в Ларжюзон из дома священника, устроив судьбу Ролана. И вдруг оказывается, что гибель Ксавье становится неким мистическим действом. Происходит катарсис, очищение аффектов - герои переживают глубокую внутреннюю перемену. Рассказывая Мишель о своей встрече с Ксавье, Мирбель в самом начале ретроспективно построенного романа говорит: «… я просто хочу проникнуть в то, чего и сам не понимаю. Я был другим». ^{[5, с. 7]} По словам Мишель, он перестал испытывать ненависть к Ролану – «исцелился». После смерти Ксавье Мирбель признаётся: «Теперь я знаю, что в этом мире существует любовь. Но она распята, эта любовь, и мы вместе с нею» ^{[5, с. 138]}. Характерный вывод делает Мишель: «Мы страдаем, но мы не опустошены, как прежде <…> Он отдал тебе свою жизненную силу» ^{[5, с. 138]}. Священник, переставший верить в Бога после гибели Ксавье называет его святым и объясняет произошедшее рассказом о бесноватом ребенке из Евангелия от Марка. Даже ханжа Бригитта Пиан, стараясь искупить свою вину перед Ксавье, заказывает повсюду панихиды по нему.

Оказалось, что жертва, принесенная Ксавье за всех сразу – и виновных, грешников, и безвинно страдавших, имела действительно сакральное значение и снимала все противоречия, разрешить которые при жизни Ксавье со своими идеальными установками не мог. По Мориаку, христианская жертвенная любовь к ближнему сакральна; здесь в немощи человеческой совершается сила Божия.

Итак, ориентированная на «Идиота», повесть «Агнец» одновременно глубоко полемична по отношению к тексту Достоевского. Очевидно, Мориак, создавая своего христоподобного героя, учитывает неудачный опыт князя Мышкина. От обоих героев, находящихся в миру, в силу их особой личной ауры другие персонажи ожидают поведения, характерного для лица, облеченного священническим саном, - при том что ни Мышкин, ни Ксавье таковыми не являются. От главных героев их ближние требуют полного и исключительного к себе внимания, особого отношения, вплоть до принесения себя в жертву. Ксавье, однако, взваливая себе на плечи крест каждого встречного, лишь помогает ему нести тяготы, не давая никому прощения и не посягая на роль, на которую не имеет права. В итоге его жертва мистическим образом искупает и спасает других персонажей.

Ставя в философский фокус романа вопрос о жертве, Мориак существенно сужает проблематику Достоевского. Он создаёт роман одной проблемы, которая подчиняет себе все образы произведения. Благодаря этому его роман выигрывает в художественном плане, производит впечатление более цельного и гармоничного, но несомненно уступает роману Достоевского по глубине поставленных философских вопросов и содержания. Очевидно, эта философская монохромность привела Бориса Парамонова к выводу, что «Агнец» написан «на тему Достоевского, но лучше». Вопросы, поднимаемые Достоевским в «Идиоте» - о вере и бытии Бога, о существовании вселенского зла и смысле страдания – не могли решиться во всей глубине в рамках одного романа. Сюжеты, связанные с ними, потенциально могли бы развернуться в сюжеты самостоятельных произведений, хотя в рамках «Идиота» они взаимодополняют и отражают друг друга, создавая сложную философскую конструкцию. На часть из поставленных вопросов Достоевский даст ответ только в последнем романе пятикнижия; часть останется без ответа. Очень характерно, что в 1939 г. французский исследователь Жак Мадоль, говоря о религиозных, политических и социальных воззрениях Достоевского, охарактеризует творчество русского писателя как «провал», пояснив своё высказывание словами: «Это провал плодоносный, он для нас ценнее, чем посредственные успехи. Это провал в том смысле, что <…> Достоевский не даёт ответ на вопрос, который сам ставит» ^{[10, с. 162]}.

Список литературы

• Жид Андре. Достоевский. Пер. А. Федорова // Жид Андре. Собр. Соч.: В 7 т. Т. 6. М.: «Терра – книжный клуб», 2002.
• Достоевский Ф.М. полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 197-1990
• Касаткина Т.А. Характерология Достоевского. М., «Наследие» 1996.
• Левина Л.А. Роковая ошибка князя Мышкина. // Достоевский и современность: Материалы IX международных старорусских чтений. Новгород, 1995.
• Мориак Франсуа «Агнец» повесть. М., «Астрель полиграфиздат», 2011
• Мориак Франсуа. Не покоряться ночи… Художественная публицистика. Пер с французского / предисловие В.Е. Балахонова. М., «Прогресс», 1986.
• Пантелей Ирина. Достоевский и его французские читатели // Достоевский и XX век: 2 том. М.: ИМЛИ Ран, 2007.
• Парамонов Борис. На тему Достоевского, но лучше // https://www.svoboda.org/a/25428425.html
• Kirnozé. Z. Les motifs du peche et de la grace dans les romans de Dostoïevski «L’Idiot» et de Mauriac «L’Agneau» // ВЕСТНИК Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова Выпуск 9 Лингвистика и межкультурная коммуникация. Нижний Новгород 2010 С. 105-114.
• Madaule Jacques. Le Christianisme de Dostoïevski. Paris: Bloud et Gay, 1939 (Coll. La Nouvelle Journée. Vol. IV.)
• Mauriac Francоis, Les paroles restent, P., 1985.