Рус Eng Cn Перевести страницу на:  
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Библиотека
ваш профиль

Вернуться к содержанию

Социодинамика
Правильная ссылка на статью:

Непротиворечивость методологических принципов противоречивого постмодернизма

Зубков Владимир Иванович

доктор социологических наук

профессор, кафедра государственного управления и социальных технологий, Институт менеджмента, экономики и социальных технологий, Московский авиационный институт (национальный исследовательский университет)

121552, Россия, г. Москва, ул. Оршанская, 3, оф. 610Б

Zubkov Vladimir Ivanovich

Doctor of Sociology

Professor, the department of State Administration and Social Technologies, Moscow Aviation Institute (National Research University)  

121552, Russia, g. Moscow, ul. Orshanskaya, 3, of. 610B

v.zubkov@bk.ru
Другие публикации этого автора
 

 

DOI:

10.25136/2409-7144.2019.9.29745

Дата направления статьи в редакцию:

13-05-2019


Дата публикации:

02-09-2019


Аннотация: Предметом исследования является методология постмодернизма. Цель исследования – представить весьма разнообразные постмодернистские взгляды и идеи в виде единой познавательной системы и осуществить ее критический анализ. В исследовании дается краткое описание становления постмодернизма как социальной теории. Содержится авторский взгляд на выделение методологических принципов фаллибилизма, дискурсивности, деконструкции, депривилегизации науки, подхода и метода, а также принципа жизнеутверждающего юмора. В рамках рассмотрения принципа дискурсивности сделана попытка дать обобщающую трактовку категорий дискурса, текста, нарратива. Критика методологических принципов постмодернизма включает в себя их познавательную идею, преимущества и недостатки по сравнению с модернистскими социальными теориями. Сделан вывод о взаимосвязи и взаимодополняющем взаимодействии выделенных автором обобщенных методологических принципов постмодернизма. Дана оценка познавательных возможностей постмодернизма как социальной теории в целом. Предпринятый методологический анализ способен инициировать широкую дискуссию о роли и месте постмодернизма в теории познания современного общества.


Ключевые слова:

постмодернизм, методология постмодернизма, принцип фаллибилизма, принцип дискурсивности, принцип деконструкции, принцип депривилегизации, принцип жизнеутверждающего юмора, дискурс, текст, нарратив

Abstract: The subject of this research is the methodology of postmodernism. The goal of this work is to examine the diverse postmodern views and ideas as a uniform cognitive system and conduct its critical analysis. The article provides brief description to the establishment of postmodernism as a social theory. The research presents the author’s outlook upon determination of the methodological principles of fallibilism, discursiveness, deconstruction, deprivileging of science, approach and method, as well as life-affirming humor. Within the framework of studying the principle of discursiveness, an attempt is made to give a generalizing interpretation to the categories of discourse, text and narrative. Criticism of methodological principles of postmodernism includes their cognitive idea, merits and demerits in contrast to the modernistic social theories. A conclusion is made on correlation and complementing interaction of the highlighted by the author generalized methodological principles of postmodernism. An assessment is given to the cognitive capabilities of postmodernism as a social theory overall. The performed methodological analysis may commence a broad discussion on the role and place of postmodernism as a cognitive theory of modern society.


Keywords:

postmodernism, postmodernism methodology, principle of fallibilism, principle of discursiveness, deconstruction principle, deprivilege principle, principle of life-affirming humor, discourse, text, narrative

Основные тенденции формирования постмодернизма

Мыслители, которые писали о человеке и обществе в XIX в., старались представить свои рассуждения в виде некой целостной и абсолютно логично выстроенной картины, которая, как считалось тогда, уже сама по себе оправдывает свое существование и должна быть истинной, потому что логична. Такое сознание сегодня часто именуют модернистским. Его дополнительными атрибутами являются вера в разум человека и прогресс, по крайней мере, прогресс знания. При этом и то, и другое может подвергаться умеренной критике, но не должно отвергаться в принципе. Понятно, что разум человека не всесилен, но все-таки он способен познать наиболее важные и существенные вещи в мире.

Модернизм как доминирующее направление в культуре, сформировавшееся в конце XIX в., во второй половине XX в. стал подвергаться критике другими культурными концепциями и социальными теориями – и последовательней всего – постмодернизмом.

В большинстве источников отсчет существования постмодернизма ведется с литературоведческой статьи Лесли Фидлера «Пересекайте границы, засыпайте рвы», опубликованной в последнем номере журнала «Плейбой» (!) за 1969 г. Действительно, после этой статьи понятие «постмодернизм» прочно вошло в интеллектуальную моду. Однако это понятие («постмодернисимо») в литературоведческом ключе применял Ф. де Онис в своей книге «Антология испанской и латиноамериканской поэзии» уже в 1934 г. [1]. Введено же в научный оборот оно было еще раньше – в годы Первой мировой войны философом Р. Панвицем в ряде эссеистических произведений, в частности в работе «Кризис европейской культуры» (1917). Из названия и содержания этой работы явствует, что Р. Панвиц употреблял понятие «постмодернизм» в широком культурологическом смысле.

Понятия «модерн» и «постмодерн» («пост-модерн») были обоснованы в опубликованных после Второй мировой войны томах труда А. Тойнби «Постижение истории» [2]. Помимо историко-культурологического анализа в нем содержится и социологический анализ, в соответствии с которым модерн и постмодерн в частности различаются классовой и национальной структурой.

Наконец, в конце 1970-х гг. постмодернизм и постмодерн получили социально-философское осмысление в книге «Состояние постмодерна» Ж.-Ф. Лиотара [3], который проанализировал состояние знания и образования в современных наиболее развитых обществах и подверг критике их рационализм и прогрессизм, а также развенчал человека массовой культуры и массового потребления второй половины ХХ в. Именно с момента опубликования работы Ж.-Ф. Лиотара категории «постмодернизм» и «постмодерн» формально становятся общекультурными и общенаучными категориями в области осмысления современности.

Понятие «постмодернизм» имеет несколько значений и употребляется довольно произвольно. С нашей точки зрения, прежде всего следует отличать модернизм и постмодернизм от модерна и постмодерна. В соответствии с привычным словоупотреблением, под модернизмом и постмодернизмом могут пониматься направления в культуре и искусстве (прежде всего, в литературе, архитектуре и изобразительном искусстве), а также идеология и социальная теория, включающая философские и конкретные социально-гуманитарные элементы. Понятиями «модерн» и «постмодерн» следует обозначать типы обществ с различной культурой и временные периоды их существования. (Выделение модерна и постмодерна как сменяющих друг друга типов общества в целом соответствует таким градациям общественного развития как индустриальное и постиндустриальное общество в социальной теории, новое и новейшее время в истории.)

Постмодерн как тип или состояние современного общества учеными оценивается по-разному. Точно так же, как и авторы теорий постиндустриализма, информационного общества и общества риска, постмодернисты делятся на два лагеря. Представители первого считают, что современное общество – это новое общество, качественно отличающееся от общества модерна, т. е. это в прямом смысле слова постсовременность. Представители второго лагеря отмечают, что, несмотря на значимые социальные изменения, которые происходят, начиная со второй половины прошлого века, культурный код современного общества в целом остается прежним. Поэтому, по удачному выражению Э. Гидденса, мы переживаем лишь стадию радикализации современности [4].

Нет однозначного мнения и о том, считать ли постмодернизм скорее идеологией, чем социальной теорией, или наоборот. Дело в том, что акцент на критике модернистской науки многими постмодернистами приводит к тому, что в их теориях оказывается недостаточно собственного научного содержания, особенно касающегося методологии получения знаний и их верификации. С другой стороны, идеология как система взглядов, отражающая фундаментальные интересы общества или социальной группы, не может не иметь научных оснований. Представляется, что эта проблема может быть решена с учетом разделения постмодернистских теорий на аффермативные (аффермация – позитивное высказывание), т. е. умеренно-критические, и радикальные – тотально критикующие возможности человеческого разума, научный метод и современное общество. Поскольку радикальный постмодернизм не столько создает новую научную систему, сколько подвергает сомнению «старую», он, видимо, ближе к идеологии, а аффермативный постмодернизм, предлагающий трансформацию науки с учетом уже имеющегося познавательного опыта, – ближе к социальной теории. Добавим также, что большинство «умеренных» постмодернистов придерживаются мнения о радикализации современности, а большинство «радикальных» – о наступлении постсовременности.

Пик интереса к постмодернизму на Западе пришелся на последнее десятилетие прошлого века, в России – на первое десятилетние века текущего. К настоящему времени страсти несколько улеглись, что позволяет посмотреть на постмодернизм и его методологию так сказать более трезвым взглядом.

Такой взгляд актуален в силу следующих обстоятельств. Во-первых, настало время оценить «зонтичный бренд» постмодернизма не с точки зрения его отдельных теорий или групп сходных теорий, а как единое «познавательное мировоззрение», за которым, в конечном счете, стоит новое отношение к жизни. Во-вторых, причастность к постмодернизму сегодня часто выражается в освоении и использовании его специфического (и в ряде случаев неоправданно сложного) языка. Язык этот пригоден только в рамках проблемного поля, традиционного для постмодернизма, что ограничивает его познавательные возможности. Но главное, что дискурс с использованием специфического языка, за которым не стоит методология, вообще трудно назвать постмодернистским. В-третьих, в научном сообществе есть как явные приверженцы, так и явные противники постмодернизма. Однако в любом случае нужно понимать стремление постмодернизма расширить познавательные возможности социальной науки. В каких-то аспектах это удается, а в каких-то нет. Поэтому выделение и критика основных методологических принципов постмодернизма преследует цель показать как их сильные, так и их слабые стороны. Их учет в целом может повысить адекватность социального познания, а также помочь молодым ученым в процессе формирования их собственного «методологического стиля».

Система методологических принципов постмодернизма

Идейной (философской) предтечей постмодернизма является постструктурализм, в котором отразилось разочарование в науке, социальном прогрессе и массовой культуре второй половины XX в. Постструктурализм акцентировал внимание на текстуальности социальности, «классовости» ее восприятия, ее ризомности (нелинейности и неиерархичности), неразделимости означаемого и означающего (содержательной и чувственно воспринимаемой сторон знака), игровом отношении к логосу. Родство постструктурализма и постмодернизма настолько близко, что большинство их крупных представителей невозможно однозначно отнести к тому или иному лагерю.

Наиболее общей методологической установкой постмодернизма является предельный либерализм, который проявляется в максимальной свободе самовыражения авторов, отрицающих любые каноны. Постмодернизм выступает против любой упорядоченности и за оригинальность любого текста как результата индивидуальных самовыражений его создателей (авторов и читателей). Вследствие этого постмодернистская социальная теория не обладает цельностью, а представляет собой нечто подобное зонтичному бренду или интеллектуальной тенденции. Разноплановость идей и отсутствие единой терминологии приводит к тому, что исследователям приходится анализировать не постмодернизм в целом, а его наиболее заметные персоналии. (Однако и на этом пути возникают немалые трудности. Например, такие крупные фигуры, как Ж. Бодрийяр и М. Фуко, не говоря уже о менее заметных, не относят себя к постмодернистскому направлению, хотя их тексты и имеют все его основополагающие признаки.) В лучшем случае делаются более или менее удачные попытки типологизации постмодернистских теорий, но попытки не частые [5]. Тем не менее, постараемся показать, что, несмотря на оригинальность работ постмодернистских авторов, они руководствуются вполне согласованной системой методологических принципов.

Рассмотрение методологических принципов постмодернизма следует начать с принципа агностицизма, который может трактоваться в очень широком диапазоне значений – от принципиальной непознаваемости мира в философии до непризнания данных, не подтвержденных опытом, в науке. В данном случае агностицизм выступает в форме фаллибилизма. Само это понятие еще в позапрошлом веке было введено в научный оборот Ч. С. Пирсом. После Второй мировой войны оно активно разрабатывалось К. Поппером, а затем в 1960-е гг. постпозитивистами. Содержание слова «фаллибилизм» (от лат. fallibilis – подверженный ошибкам, погрешностям, «погрешимый») можно передать крылатой фразой: «Человеку свойственно ошибаться». Применительно к науке это означает, что «связь между явлениями жизни никогда до конца не будет доступна пониманию, а, следовательно, и рационализации» [6]. Поэтому научная деятельность представляет собой бесконечный процесс приближения к истине, и его результаты, какими бы они не были очевидными, устоявшимися или широко разделяемыми, абсолютизировать не следует. Любое научное знание принципиально не является окончательным (или является принципиально частичным) – оно есть лишь промежуточная интерпретация истины, за которой последуют ее новые интерпретации, вероятно, более адекватные. По К. Попперу, хотя наука и «принципиально погрешима», но она, тем не менее, дает основания оценивать теории с точки зрения их близости к истине.

Один из наиболее радикальных взглядов на познаваемость мира, вернее, на его непознаваемость, принадлежит Ж.-Ф. Лиотару, по мнению которого, социальная жизнь, включая научную – это совокупность дискурсов, являющихся социально обусловленными речевыми практиками. По форме дискурсы представляют собой гетерогенные языковые игры, правила которых различны для различных языковых ситуаций и в результате перекодировок и взаимных провокаций постоянно изменяются. Поскольку дискурсы не подчиняются никакому «метапредписанию», научный дискурс направлен не на поиск и нахождение консенсуса (аналога истины), а на спор различных точек зрения. Локальный консенсус в принципе возможен, но только как определенный момент дискурса вследствие временного согласия носителей точек зрения относительно правил, по которым производится знание. Результатом научного дискурса являются паралогия (заблуждение), а также – и это главное – новые точки зрения [7].

По мнению постмодернистов, все, в буквальном смысле этого слова, течет и постоянно изменяется, поэтому однозначность, монизм и статика для них неприемлемы, а определение понятий непродуктивно. Тем не менее, попытаемся дать некую объединяющую интерпретацию весьма различных пониманий дискурса, текста и нарратива. Дискурс можно обозначить как речевую деятельность по воспроизводству текстов – речевых актов и собственно текстов, – отражающих систему понятий, существующую в определенной сфере, социокультурный контекст (ценности, верования, представления, эмоциональные оценки) и практический жизненный опыт.

Таким образом, дискурс есть способ представления реальности, метод изложения, то, как воспроизводится и воспринимается текст (Р. Барт). Следуя логике Ю. Лотмана, все тексты можно разделить на статические и динамические. Статические тексты, такие как молитвы или статьи в справочнике, не имеют сюжета, динамические – имеют его. Динамические тексты иначе именуются нарративами – историями, повествованиями, рассказами. Нарративы, претендующие на универсальность в представлении картины мира, глобальные объяснительные системы, организующие общество и оправдывающие его существование, Ж.-Ф. Лиотаром были названы метанарративами. При этом Лиотар определял постмодернизм (правда, «упрощая до крайности») ни больше не меньше как недоверие к метенарративам [8], поскольку они, удовлетворяя потребность в целостном непротиворечивом мировоззрении, в сущности мифологичны и порождают культы идей, вещей и людей. (Однако прощание с большими мифами не означает прощания с мифологией вообще. Согласно тому же Лиотару, в современной социальной жизни большие мифы расщепляются на локальные, появляются и новые мифы-симулякры, например, институты всевозможных «звезд» или «квазиэпосы» Р. Толкиена, Дж. Роулинг и др.) С Лиотаром солидарны З. Бауман, М. Фуко (борется с «тотальными дискурсами»), Ч. Дженкс, (развенчивает «метадискурсивность»), В. Набоков (критикует «большие идеи») и многие другие мыслители. К критике метанарративов примыкает критика метакода, моноязыка, универсального или совершенного языка отражения реальности Ч. Дженксом, Ю. Лотманом, М. Эпштейном.

Тем самым мы уже рассматриваем следующий постмодернистский принцип – принцип дискурсивности. Однако прежде чем подвергнуть его критическому анализу, следует ответить на более общий вопрос о причинах пристального внимания современных социальных философов к языку и тексту. Раскроем лишь две из этих причин.

Во-первых, хотя до сих пор и не ясно, как сформировался речевой аппарат человека, позволивший ему произносить множество членораздельных звуков, но оказалось, что без него не было бы и сознания [9]. Связь языка и сознания очень образно выразил Л. Витгенштейн: «Границы моего языка означают границы моего мира». И эта связь неоднократно подтверждена экспериментально. Так, в исследованиях В. Петренко и В. Кучеренко было показано, что блокирование с помощью гипноза тех или иных значений приводит к выпадению из сознания связанных с ними фрагментов мира. Например, при блокировании значения слова «курить» испытуемый перестает видеть не только сигареты и пепельницу, полную окурков, но и спички, и зажигалки как предметы, связанные с прикуриванием [10]. Поэтому конструктивисты утверждают, что в процессе познания разные исследователи отражают не объективную реальность, а строят различные ее модели. А в соответствии с так называемой гипотезой лингвистической относительности Сэпира-Уорфа, разные языки определяют разное видение мира [11].

Вторая причина заключается в том, что на протяжении многих столетий бесконечные философские и научные дискуссии об одних и тех же проблемах не привели к сколь-нибудь широкому консенсусу. Более того, эти дискуссии стали восприниматься как споры о текстах и их интерпретациях, за которыми уже с трудом просматривалось их соотнесение с реально существующими вещами, процессами и явлениями. Поэтому представители так называемой аналитической философии, опираясь на успехи, достигнутые логикой во второй половине XIX в., предложили подвергать анализу логическую истинность или несостоятельность философских аргументаций. В конечном счете, новый метод исследования языка в аналитической философии был призван создать новые процедуры получения обоснованного знания.

Началом аналитической традиции, или лингвистического поворота в философии считается работа Дж. Э. Мура «Принципы этики», опубликованная в 1903 г. С точки зрения модернистов этот поворот означал отказ части философов и ученых от раскрытия тайн Вселенной в пользу лингвистических упражнений. Более чем через полвека эта эпистемологическая позиция была абсолютизирована (как это часто делают постмодернисты) Ж. Дерридой, которому принадлежит знаменитая фраза: «Вне текста не существует ничего» [12]. И такую крайнюю позицию подвергли критике даже многие аналитически ориентированные ученые. Так, М. Фуко обвинил коллегу в стирании подлинности внетекстуальных факторов бытия, в сведении их к некой сугубо текстуальной функции, за которой ничего не стоит [13].

Утверждения же Ж.-Ф. Лиотара о том, что общество организовано по языковому принципу и что социальная связь – это связь языковая, не дают представления о специфически социальном, например, так, как оно демаркировано М. Вебером. «Теория бесконечных сетей взаимодействий, в которые “пойман” индивид, сопротивляющийся любой упорядоченности, – вот образ социального и общества в постмодернизме». [14] Для социальной теории это означает исчезновение социального в классическом смысле, и, следовательно, социальных закономерностей, в результате чего ее предметом становится лишь дискурсивная культура общества. Не случайно Ж. Бодрийяр призывает обществоведов сосредоточиться на изучении современной культуры, Ж.-Ф. Лиотар – на изучении массовой культуры, а С. Лэш утверждает, что постмодерн является культур-центричным аналогом постиндустриального общества.

Помимо прочего абсолютизация текстуальности мира в постмодернизме приводит к тому, что текст как система знаков лишается своей референциальной функции, т. е. функции отражения действительности, поскольку выявление степени соотнесенности референта с указывающим на него именем (знаком) является сложной теоретической и практической задачей. С этим также связано неприятие постмодернистами понятий и дефиниций – то, о чем идет речь, должно быть понято из текста. Но если все же нужно определить что-то, то лучше использовать образы и метафоры или метафорические образы, претендующие на многослойность и многовариантность прочтения. Например, нестабильность современного мира и его конструируемость сознанием человека постмодернисты описывают с помощью таких метафорических концептов как «текучая современность» З. Баумана, «слабое бытие» Дж. Ваттимо, «общество спектакля» Ги Дебора.

Большинство других характерных особенностей содержания и восприятия постмодернистских текстов, на наш взгляд, объединяет принцип деконструкции, сущность которого заключается в отказе от мышления и мировосприятия, основанного на бинарных оппозициях. Поскольку в любой оппозиции одно понятие стремится к доминированию над другим, весь мир предстает в виде иерархий. Постмодернисты против иерархического представления идеологий и жизненных стратегий, механизмов социальной регуляции и мотиваций, всех других элементов социального и даже биологических основ гендера, не говоря уже о нем самом. Однако в данном случае нас интересуют лишь бинарные оппозиции, касающиеся содержательно-оценочного отношения к текстам, в том числе научным.

Содержание текста, по Р. Барту, раскрывается не при его написании, а при его чтении [15], поэтому тексты, воспринимаемые через призму уникального опыта каждого человека, несопоставимы друг с другом и не могут быть выстроены в иерархии. Точно также не могут быть соподчинены друг другу научные нарративы, освобожденные из-под мифологической власти «великих идей». Помимо того в науке бесконечность познания постоянно ставит под сомнение познанное ранее, поэтому не следует выстраивать идеи и изучаемые феномены по принципу «высокий–низкий», «лучший–худший», «глубинный–поверхностный», «эффективный–неэффективный». Принцип деконструкции реализуется посредством целого ряда процедур: отказ от оппозиции автор–читатель (субъект–объект повествования) достигается благодаря, или приводит к «смерти автора»; отказ от оппозиции элитарное–массовое (высокое–низкое) возможен благодаря процедуре двойного кодирования («шизофреничности» автора); отказ от оппозиции центр–периферия (мейнстрим–маргинальность) происходит за счет практически неограниченного расширения контекста и взаимопроникновения текстов (их интерконтекстуальности). Наиболее универсальную стратегию (и технологию) деконструкции, уравнивающую в правах оппозиционные понятия, предложил и развил в работах «О грамматологии», «Письмо и различие», «Голос и феномен», «Поля философии» Ж. Деррида.

В целом деконструкция бинарных оппозиций позволяет отказаться от иерархий и темпоральной линейности, страдающих одномерным детерминизмом, и заменить вертикальные связи в восприятии реальности и научном дискурсе горизонтальными и ризоматическими связями, уравнять мейнстримные и маргинальные взгляды, практики и жанры. Деконструкция разрушает стереотипы и каноны создания и восприятия текстов, что «эмансипирует» их – позволяет выявлять их глубинные или просто иные смыслы и рассматривать их в иных контекстах, а также нивелирует «репрессивную» функцию автора.

Теперь обратимся к принципу депривилегизации науки, т.е. лишения ее привилегированного положения в области познания, который вытекает из вышерассмотренных принципов. В частности принцип фаллибилизма – хотя в науке по большому счету он далеко не нов – был сформулирован в результате ставшей очевидной, и не только для ученых, ограниченности возможностей науки именно во второй половине прошлого века. Реализация же принципа депривилегизации науки, по мнению постмодернистов, должна усилить познавательные возможности человека. Во-первых, за счет открытой общественной коммуникации. Механизмы ее реализации заимствованы постмодернистами в основном из концепций рационального поведения К.Поппера и коммуникативной рациональности Ю. Хабермаса. Обратимся к одному из первоисточников.

Концепция рационального поведения К. Поппера базируется на его теории открытого общества. С точки зрения Поппера, рациональное поведение – это коммуникация имеющих свою точку зрения индивидов, ограниченных возможностями своего интеллекта, своей ситуации, своего знания, и находящихся в диалоге друг с другом с целью некоторого приближения к объективности. Эта коммуникация порождается взаимным сотрудничеством и конкуренцией множества действующих индивидов, пытающихся разрешить возникающие противоречия. При этом процесс развития разума и приращения знания носит интерперсональный характер, поскольку отдельные интеллектуальные способности, даже самых выдающихся людей, не могут служить основанием для абсолютизации какой-либо одной точки зрения [16].

Нельзя также отвергать утверждения и действия, не обоснованные доказательством и опытом. Рациональное поведение не становится рациональным только потому, что оно основано на логической аргументации, поскольку те, кто готов принимать во внимание аргументы и опыт, то есть люди, которые уже признали такой рационализм, – только они и будут проявлять к нему интерес. Поэтому рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами, он вытекает (по крайней мере, гипотетически) из акта веры – веры в разум и, прежде всего, в разум других людей [17].

Предпосылки рационального поведения заключены в таком институциональном устройстве общества и в таких традициях, которые обеспечивают индивидуальную свободу самовыражения, критический анализ чужих аргументов и опыта, терпимость к мнению других, беспристрастность, ответственность и гуманистическую направленность человеческих действий и поступков [18].

Из вышесказанного следует, что приращение знания и его использование на практике есть результат коммуникации всех заинтересованных сторон, а не только ученых. Сегодня в социальном управлении широко используются модели, раскрывающие поэтапные действия и взаимодействия групп интересов (групп населения, общественных организаций), исследователей (экспертов) и представителей органов власти в процессе принятия решений [19].

Второй аспект принципа депривилегизации науки заключается в задействовании в познании не только всех заинтересованных сторон, но и всех познавательных систем – искусства, религии, обыденного сознания. У постмодернистов в большинстве случаев речь идет о синтезе познавательных возможностей науки и искусства. Способность постмодернистского метода улавливать социокультурный контекст и коннотации понятий, а также образность языка постмодернистских текстов определяют то, или определяются тем, что постмодернизм дрейфует в сторону искусства. Последнее позволяет включить в социальный анализ ассоциации, интуицию и эмоции, без учета которых изучение людей уподобляется изучению вещей. В результате синтеза науки и искусства мир описывается более емко и ярко, а количество осмысляемых проблем резко возрастает. Сближение, по крайней мере, с философией декларируется и со стороны искусства. В своей литературоведческой работе М. Эпштейн утверждает: «Все философские школы и художественные направления теперь становятся знаками культурного сверхъязыка, своего рода клавишами, на которых разыгрываются новые полифонические произведения человеческого духа» [20].

Третий аспект депривилегизации – это уже собственно не депривилегизация науки, а депривилегизация внутри нее ведущей парадигмы и наиболее эффективного метода. В западной литературе эта установка именуется эпистемологическим плюрализмом, но ее можно назвать и политеоретичностью. Речь идет, прежде всего, о том, что в соответствии с теорией научных революций Т. Куна, научные парадигмы исторически сменяют друг друга, причем новые парадигмы в познавательном смысле считаются более адекватными. Однако сегодня: «Никакой моноязык, никакой метод уже не могут всерьез претендовать на полное овладение реальностью, на вытеснение других методов, им предшествовавших» [21]. Поэтому в познавательный процесс должны быть включены все методологические и методические возможности науки. Если каждую из гипотез можно проверить различными методами и в той или иной степени подтвердить, то это означает существование множества равноправных теорий, объясняющих одни и те же феномены. Однако по этому поводу возникает вопрос, не имеющий удовлетворительного ответа. Каким образом можно совместить аналитическую традицию, развиваемую постмодернизмом, с другими традициями, которые отрицают текстуальную тотальность социального мира?

Замкнуть круг наших рассуждений о методологии постмодернизма позволит принцип жизнеутверждающего юмора. Классическая наука всегда позиционировала себя как вещь серьезная. Но если воспроизводство знаний есть языковая игра с постоянно меняющимися правилами (дискурсивность), а истина локальна и ситуативна (фаллибилизм) и может быть выражена кем угодно и как угодно (депривилегизация), если нет, не высокого не низкого, не глубинного не поверхностного, не центрального не периферийного (деконструкция), то самое подходящее для человека относиться к познанию с юмором. Добавим к этому, что юмор тесно связан с метафорой, и поэтому органичен для постмодернистских текстов. По поводу юмора романист и ученый-постмодернист Умберто Эко пишет, что «даже у Аристотеля говорится о шутках и словесных играх, как о средствах наилучшего познания истин и что, следовательно, смех не может быть дурным делом, если способствует откровению истин» [22]. «Должно быть, обязанность всякого, кто любит людей, – учить смеяться над истиной, учить смеяться саму истину, так как единственная твердая истина – что надо освобождаться от нездоровой страсти к истине». [23]

Постмодернисты, иронизируя по поводу хмурых лиц ученых, открывающих великие законы мирозданья и титаническими усилиями двигающих общество вперед, утверждают, что во многом именно серьезное «выражение лица» науки не дает ей проникнуть в самые заповедные уголки жизни и мысли человека. Возможно, так оно и есть. Во всяком случае, ирония и юмор являются довольно сильными средствами против догматизма в науке, однако к самому процессу познания они непосредственного отношения не имеют.

Общий взгляд на методологию постмодернизма

Характеризуя методологию постмодернизма в целом, можно утверждать, что его авторы стремятся к расширению познавательных возможностей человека. Жизнь настолько разнообразна, что познавать ее в рамках одномерной логики модернистской науки малопродуктивно – для этого в идеале нужны столь же разнообразные средства. С другой стороны, и это наиболее рельефно показал М. Фуко, модернистская наука означает холодный разум, который систематизирует и рационализирует мир, репрессируя все то, что не вписывается в его логические объяснения. Постмодернистское восстание против разума позволяет заново оценить познавательные возможности традиции, обыденности, иррациональности, услышать и уравнять в правах различные представления о мире. В рамках научного дискурса ни одна из точек зрения не может быть признана более истинной, чем другие. Если же доминирует одна из них, то это доминирование основано не на силе истины, а на силе харизмы, власти или авторитета.

Вместе с тем постмодернизм, как когда-то эмпиризм, а затем и наивный позитивизм, выступает против любых концептуальных систем и взаимодетерминаций, в результате чего социальная жизнь предстает как тотальное разнообразие частностей, различий и индивидуаций, в котором все одинаково равноценно. Но в этом однородном разнообразии, которое должно означать полную свободу, человеку невозможно найти точку опоры для самоидентификации и построения векторов своего поведения.

В постмодернизме объективность знания вытесняется его интерсубъективностью, а классические процедуры исследования и открытия заменяются дискурсивными практиками, которые скорее поднимают новые вопросы, чем предлагают решения исследуемых проблем. В модернистской науке периодически возникают области согласия в виде признаваемых научным сообществом концептуальных схем и области разногласий в виде оригинальных взглядов конкретных специалистов, отражающих уникальные параметры «живого» процесса познания. В постмодернизме, где ограниченные и относительные точки зрения познающих субъектов оказываются одинаково значимыми, знание представляет собой поле разногласий, в котором лишь весьма кратковременно возникают локальные точки согласия. Сквозь призму такого знания социальная жизнь выглядит как абсолютно случайный хаотичный процесс. А между тем наука призвана упорядочивать мир и делать его более предсказуемым, поскольку это – фундаментальные потребности человека.

Библиография
1. Welsch W. «Postmoderne». Genealogie and Bedeutung eines umstrillenen Begriffs // «Postmoderne» oder der Kampf um die Zukunft / Hrsg. von Peter Kemper. Frankfurt am Main, 1988. S. 111-112.
2. Toynbee A. Study of History. Vol. XVIII: Heroic Ages; Contacts between Civilizations in Space (Encounters between Contemporaries). Oxford University Press, 1954.
3. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н.А. Шматко. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998.
4. Giddens A. Consequences of modernity. Stanford, California, 1990.
5. Чудова И.А. Постмодернизм в социологической теории: теоретико-методологический анализ. Дис. … канд. социол. наук. М., 2015.
6. Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2 тт. / Пер. с англ. под общ. ред. В.Н. Садовского. М.: Культурная инициатива; Феникс, 1992. Т. 2. С. 427.
7. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. С. 156.
8. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. С. 10.
9. Иванов В.В. Чет и нечет. Асимметрия мозга и знаковых систем. М.: Советское радио, 1978; Курчатов Н.А. Антропология и концепции биологии. СПб.: Литагент «СпецЛит», 2007; Линден Ю. Обезьяны, человек и язык. М.: Мир, 1981; Пинкер С. Язык как инстинкт. М.: Эдиториал УРСС, 2004; Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М.: Либроком, 2014; Хомский Н. Картезианская лингвистика. М.: КомКнига, 2015.
10. Петренко В.Ф. Многополярная культура Единого Человечества // Век глобализации, 2016. № 1-2 (17-18). С. 127.
11. Петренко В.Ф. Многополярная культура Единого Человечества. С. 127.
12. Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. С. 313.
13. Foucault M. Language, counter-memory practice: Selection Essays // Editing and preface by D.F.Bouchard. Oxford, 1977. Р. 99-204.
14. Полякова Н.Л. Новые теоретические перспективы в социологии начала XXI века // Вестник Московского университета. Серия 18: Социология и политология, 2015. № 2. С. 37.
15. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1994. С. 390.
16. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 260-262.
17. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 266-268.
18. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 268-274.
19. Зубков В.И. Социологическая теория риска: Учебное пособие для вузов. М.: Академический проект, 2009. С. 279-281.
20. Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX-XX веков. М.: Советский писатель, 1988. С. 385.
21. Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны... С. 385.
22. Эко У. Имя розы. М.: Книжная палата, 1989. С. 91.
23. Эко У. Имя розы. С. 420.
References
1. Welsch W. «Postmoderne». Genealogie and Bedeutung eines umstrillenen Begriffs // «Postmoderne» oder der Kampf um die Zukunft / Hrsg. von Peter Kemper. Frankfurt am Main, 1988. S. 111-112.
2. Toynbee A. Study of History. Vol. XVIII: Heroic Ages; Contacts between Civilizations in Space (Encounters between Contemporaries). Oxford University Press, 1954.
3. Liotar Zh.-F. Sostoyanie postmoderna / Per. s fr. N.A. Shmatko. M.: Institut eksperimental'noi sotsiologii; SPb.: Aleteiya, 1998.
4. Giddens A. Consequences of modernity. Stanford, California, 1990.
5. Chudova I.A. Postmodernizm v sotsiologicheskoi teorii: teoretiko-metodologicheskii analiz. Dis. … kand. sotsiol. nauk. M., 2015.
6. Popper K. Otkrytoe obshchestvo i ego vragi. V 2 tt. / Per. s angl. pod obshch. red. V.N. Sadovskogo. M.: Kul'turnaya initsiativa; Feniks, 1992. T. 2. S. 427.
7. Liotar Zh.-F. Sostoyanie postmoderna. S. 156.
8. Liotar Zh.-F. Sostoyanie postmoderna. S. 10.
9. Ivanov V.V. Chet i nechet. Asimmetriya mozga i znakovykh sistem. M.: Sovetskoe radio, 1978; Kurchatov N.A. Antropologiya i kontseptsii biologii. SPb.: Litagent «SpetsLit», 2007; Linden Yu. Obez'yany, chelovek i yazyk. M.: Mir, 1981; Pinker S. Yazyk kak instinkt. M.: Editorial URSS, 2004; Sossyur F. Kurs obshchei lingvistiki. M.: Librokom, 2014; Khomskii N. Kartezianskaya lingvistika. M.: KomKniga, 2015.
10. Petrenko V.F. Mnogopolyarnaya kul'tura Edinogo Chelovechestva // Vek globalizatsii, 2016. № 1-2 (17-18). S. 127.
11. Petrenko V.F. Mnogopolyarnaya kul'tura Edinogo Chelovechestva. S. 127.
12. Derrida Zh. O grammatologii. M.: Ad Marginem, 2000. S. 313.
13. Foucault M. Language, counter-memory practice: Selection Essays // Editing and preface by D.F.Bouchard. Oxford, 1977. R. 99-204.
14. Polyakova N.L. Novye teoreticheskie perspektivy v sotsiologii nachala XXI veka // Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriya 18: Sotsiologiya i politologiya, 2015. № 2. S. 37.
15. Bart R. Izbrannye raboty. Semiotika. Poetika. M: Izdatel'skaya gruppa «Progress», «Univers», 1994. S. 390.
16. Popper K. Otkrytoe obshchestvo i ego vragi. T. 2. S. 260-262.
17. Popper K. Otkrytoe obshchestvo i ego vragi. T. 2. S. 266-268.
18. Popper K. Otkrytoe obshchestvo i ego vragi. T. 2. S. 268-274.
19. Zubkov V.I. Sotsiologicheskaya teoriya riska: Uchebnoe posobie dlya vuzov. M.: Akademicheskii proekt, 2009. S. 279-281.
20. Epshtein M.N. Paradoksy novizny. O literaturnom razvitii XIX-XX vekov. M.: Sovetskii pisatel', 1988. S. 385.
21. Epshtein M.N. Paradoksy novizny... S. 385.
22. Eko U. Imya rozy. M.: Knizhnaya palata, 1989. S. 91.
23. Eko U. Imya rozy. S. 420.

Результаты процедуры рецензирования статьи

В связи с политикой двойного слепого рецензирования личность рецензента не раскрывается.
Со списком рецензентов издательства можно ознакомиться здесь.

Предмет исследования определен как непротиворечивость противоречий.
Методология исследования не определена, но видимо - это диалектика.
Актуальность в тексте не обозначена.
Научная новизна присутствует. Автор пытается выработать новый взгляд на упорядочивание социальной жизни
Стиль научный, структура текста не выражена, содержание - компиляция: Хабермас сказал, Поппер утверждал...
Библиография обширная, адекватная.
Апелляция к оппонентам присутствует.
Выводы, интерес читательской аудитории - в результате прочтения возникает вопрос: Все это так, но что нам это дает?
Не понятно с какой целью написана эта статья. Возможно она полезна для студентов как некий обобщенный взгляд.
Рекомендую в качестве доработки следующее: 1)обозначить актуальность проблемы; 2) структурировать текст, выделив блоки; 3) определить сферу применения предложенного автором материала