Теория социального действия и типология цинического поведения

Шакир Ратмир Александрович аспирант, Красноярский государственный аграрный университет 660049, Россия, Красноярский край, г. Красноярск, ул. Ленина, 117, ауд. 211 Shakir Ratmir Aleksandrovich Post-graduate student, Assistant, the department of Philosophy, Krasnoyarsk State Agrarian University 660049, Russia, Krasnoyarsk, Lenina Street 117, office #211 ratmirshak@gmail.com Другие публикации этого автора

Одним из инструментов динамического подхода в описании природы социальной реальности в нашем исследовании должна стать типология цинического действия, разработка которой тесно связана с теорией социального действия и концепцией идеальных типов М. Вебера. Развивая последние, немецкий мыслитель пришел к обоснованию типологии социального действия, включающую в себя четыре модели поведения. Эти модели социального поведения являются проявлением «идеальных типов». По Веберу, эти модели в чистом виде не существуют в пространстве социальной реальности, поэтому они должны выполнять функцию образцов, с которыми исследователи социального сравнивают реальные проявления актов общественного взаимодействия с целью точного определения их характеристик.

Рассматривая и анализируя веберовскую типологию социального действия, необходимо начать с той его разновидности, которая наиболее полно воплощает рациональную, т.е. сугубо целесообразную мотивацию человеческих действий. В качестве такой поведенческой модели Вебер определил целерациональное социальное действие, так как в нем прослеживается полное совпадение и соответствие формально-внешней процессуальности самого действия и его субъективного целеполагания. Такое субъективное целеполагание выстраивается вокруг центральной мотивационной установки, выражающей дух рациональности. Вебер по данному поводу писал следующее: «Целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель, средства и побочные результаты его действия, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам… то есть действует, во всяком случае, не аффективно (не эмоционально) и не традиционно» ^[1]. Другими словами, такой индивид всегда будет основываться на ожидании определенных аспектов поведения иных людей и объектов, составляющих внешний мир, а также на применении данного ожидания как конкретного условия мотивации для целеполагания, которое осознанно корректируется и направляется субъектом социального действия. Так как целерациональное действие обуславливается конкретной и осмысленной целью, то различные вещественные объекты вместе с людьми будут восприниматься субъектом действия в качестве средств ее достижения. Данный тип побуждения субъекта к действию заключает в себе многообразие человеческих моделей поведения. Для иллюстрации, в качестве примера, можно взять действия потребителя в современном обществе – «обществе потребления», построенном на капиталистических принципах. Такое представление общества — «широко распространенная социологическая модель, предназначенная для описания состояния современного общества, характеризующегося индустриализацией и урбанизацией, стандартизацией производства, бюрократизацией общественной жизни, распространением «массовой культуры», абсолютизацией материальных потребностей человека и приданием потребительству статуса высшей социальной, нравственной ценности» ^[2]. Любой объект потребления являет собой количественное выражение универсальной единицы обмена – денег, а значит, обладает конкретной ценностью для потребителей, регулируемой законом спроса и предложения. Таким образом, любой потребитель, исходя из актуализации собственных потребностей, будет желать приобрести соответствующий данным потребностям объект потребления – товар (материальный или нематериальный) или услугу. Что, в свою очередь, подразумевает рационально-мотивационное обращение к вещам, представленным деньгами, или людьми, как средствами достижения поставленной цели – приобретение объекта потребления.

Что же касается остальных типов социального действия, рассматриваемых Вебером, то они по своей природе являются менее рациональными, поскольку в большинстве случаев поступки, совершаемые людьми, не могут быть ими до конца осознаваемыми. Если нет полностью осознанного понимания собственных действий субъектом, а также их соотнесенности с действиями других людей, то, по Веберу, данные действия не могут быть идентифицированы как целерациональные, из-за отсутствия в них необходимой доли рациональности. Примером не социального действия является любая модель индивидуального поведения, всегда нацеленная на сам субъект, т.е. соотнесенная с его собственными потребностями и желаниями (прочтение книги, сон, утренняя зарядка и т.д.). С точки зрения Вебера, индивидуальные модели поведения входят в область психологических исследований, а значит, если в них не прослеживается соотнесенности с действиями других участников общественных взаимодействий, то для социальной теории они не имеют научного значения.

Следующим объектом веберовской типологии является ценностнорациональное социальное действие, в рамках которого осуществление какого-либо поведенческого акта продиктовано значением определенных ценностных ориентаций, важных для субъекта. Поскольку ценностнорациональное социальное действие базируется на пересечении интенций сознательной веры в эстетические, религиозные, этические и прочие аспекты значимости поведения иного субъекта, то они в совокупности будут взяты за основу этого действия вне зависимости от характера их успешности и получаемых результатов. Рассматриваемый в этой связке отношений индивид не будет обладать какой-либо внешней интенциональностью, выраженной в полностью осмысленном целеполагании. В этой ситуации, место цели будут занимать удобные, обусловленные ориентацией на смысловое соотнесение, чужие идеалы и убеждения о долге, красоте, чести и пр., неосознанно присваиваемые субъектом в качестве своих. Подобные убеждения и идеалы, выдаваемые субъектом за свои собственные, будут подпадать под определение «общественных ценностей». С точки зрения Вебера, ценностно-рациональное действие всегда закрепляется внешне-социальными устойчивыми суждениями и требованиями, выраженными в виде нравственных императивов, которые путем психического замещения приводят субъекта к состоянию «безропотного повиновения». Это состояние продуцируется в ходе внутренней ориентации на долженствование. В этом случае, в сознательном пространстве субъекта происходит некоторая перестройка, согласно которой, возникающее противоречие между осознано-личностным целеполаганием и ориентацией на иное, разрешается в пользу нормативно-ценностных оснований, принятых в обществе. Таким образом, если под ценностнорациональным действием понимать активное волеизъявление субъекта, обусловленное его верой в различные ценностные системы, то к примеру, в тех ситуациях, когда, проходя по улице мы обнаруживаем бездомного, просящего милостыню, что определяет наше денежное подаяние? Если человек будет совершать подобные поступки в полном соответствии с собственными принципами, не опираясь на внешние ценностно-нормативные ориентации и общественное мнение, то, по Веберу, такие действия следует относить не к ценностнорациональному типу, а к первому. А если человек подает милостыню из соображений «так принято в христианском обществе», то императивный характер данного действия – опора на некий идеал – относится ко второму типу.

В контексте раскрытия четырех типов социального действия, осуществляемых в направлении движения от тех, которые содержат в себе больший компонент рациональности, к тем, которые больше основаны на других мотивационных установках, описание аффективного социального действия протекает в несколько упрощенной форме. Происходит это по той причине, что оно представляет собой градацию эмоционального всплеска, закрепляющегося в краткосрочной аффективности, при которой роль сознания сводится к предельно пассивному минимуму. Субъект таких социальных отношений, оказываясь в подобном состоянии, стремится как можно скорее удовлетворить обостряющиеся до самой острой фазы чувства, которые он испытывает в текущий момент. Тем не менее, стоит подчеркнуть, что действия, продуцированные в ходе переживания эмоциональных экстремумов, не носят чисто инстинктивный характер. Мотивационное основание таких действий, в отличие от социального действия первого типа, строится не на холодном рациональном расчете, и не на «поклонении» общепринятым ценностям, как это случается при протекании социального действия второго типа, а вокруг конкретного чувства, плавно перетекающего в аффект и навязчивое состояние сознания субъекта. Именно аффективность устанавливает простую, но четкую цель и определяется с инструментарием ее достижения. Так как аффективное социальное действие обуславливается нашими эмоциями, то для примера может подойти любое проявление индивидуального поведения, основанного на мотивационной установке «хочу», которое соответствует актуальному желанию субъекта. Субъект может понимать иррациональность подобной мотивации в определенный момент времени, но потенциальный переход его желания в навязчивое состояние все больше уменьшает влияние сознательности и рациональности в вопросе принятия решений.

Последний тип социального действия, который Вебер определил как традиционный, основывается на привычном поведении человека, зависящего от характера личностно-повседневной и социально-культурной среды, в которой находится субъект. В традиционных формах социального действия так же, как и в аффективном типе, значение сознательности субъекта действия находится на предельно низком уровне. Такое действие актуализируется посредством усвоения человеком определенных практик и моделей поведения, довлеющих в его социальной среде, которые, в свою очередь, закрепляются в качестве привычки или самоочевидности, не требующей проверки на истинность. Моральный компонент сознательности субъекта в этом случае не затрагивается критическим осмыслением причинности того, что именуется традиционностью, и осуществляется в духе ритуализированных повседневных практик. Если традиционное социальное действие основывается на обычаях и традициях, то для примера может подойти рассмотрение традиционных праздников, соблюдение которых исходит из субъективных проявлений уважения и солидарности, а также ощущения «привычного» по отношению к данным следствиях традиционализма.

Как видно из указанного порядка расположения веберовских типов социального действия, они рассматриваются по принципу убывания рациональности и снижения влияния осознанности субъектом аспектов своего поведения. Данная последовательность может послужить нам в качестве особого приема разъяснения причинности различий субъективных мотивационных установок и других факторов побуждения к тем или иным действиям одного субъекта-индивида или группового субъекта. Без обращения к данному принципу нецелесообразно проводить социальную аналитику природы и процессуальности социальных действий, поскольку в ее основе будет отсутствовать вертикаль координат субъективных ориентаций на поведенческие аспекты других субъектов социальных отношений. В данном контексте понятие «действия» не должно быть лишено модуса социального рассмотрения, поскольку с точки зрения немецкого мыслителя, мотивационная система побуждения к тем или иным действиям будет закрыта для социального анализа, а значит приступить к динамическому способу объяснения природы социальной реальности будет невозможно из-за неспособности понять то, как образуются из актов социального взаимодействия устойчивые общественные тенденции. Само понятие «мотивации» для Вебера выступает в этом аспекте «в качестве оснований ожидания, означающих ситуацию во времени, когда актуализируется социальное действие» ^[3]. В этом случае любая форма действия «вызревает» и развёртывается в виде конкретных моделей поведения.

Проанализировав типологию социального действия М. Вебера, необходимо затронуть особенности веберовской концептуализации понятия «рациональность». С одной стороны, рациональность – это методологический инструмент любой аналитической деятельности, с другой же – она раскрывается в качестве самого предмета анализа. К третьему аспекту относятся ценностные значения процесса рационализации чего-либо. В связи с этим, важно подчеркнуть то, что Вебер выводил ценностно-нейтральное понимание рациональности, благодаря которому социология могла и дальше оставаться в статусе «понимающей науки», а не трансформироваться в комплекс субъективных и оценочных суждений, отодвигающих ее исследовательскую область в рамки спекулятивной метафизики или идеологии. Для этого обратимся к логике исторического становления рационалистических представлений.

Классические представления о рационализме уходят корнями в Новое время и эпоху Просвещения, когда их значения ассоциировались с введением в философию математических методов исследования усилиями Декарта, Лейбница и Спинозы. В дальнейшем на процесс смыслообразования этих представлений повлияли идеи классической немецкой философии, а точнее – трансцендентального идеализма И. Канта и абсолютного идеализма Г. Гегеля. Несколько позже, уже сам период жизни Вебера стал той исторической вехой, когда осуществлялась попытка замены гегелевского «разума», подразумевающего «разум Божественный», на разум сугубо человеческий, который сводился к способностям индивидов поступать целесообразно, оставаясь в трезвом рассудке и твердой памяти. Именно такое понимание разума было свойственно всей последующей социологической традиции. Развивая «понимающую социологию», Вебер продвигал ценностно-нейтральное значение рационализма, так как перед научным сообществом его времени стояла серьезная задача по сохранению того, что осталось от «разума» после попыток его позитивистской секуляризации.

В отличии от Гегеля и его «абсолютного разума», который с необходимостью ведет человечество, указывая ему дорогу в будущее, и в отличии от Маркса, по которому «разум» уже не столько направляет, сколько бесцеремонно заставляет следовать за собой к неизбежности – построению коммунистической модели общества, веберовская рациональность уже не обещает человеку «светлого завтрашнего дня», которое обязательно настанет. В «понимающей социологии» такие понятия, как «хороший» и «ценностный», тождественны благодаря введению в социальную теорию «идеальных типов» и процедуры «деаксиологизации» ценностных представлений. С точки зрения Вебера, необходимость в проведении подобных исследовательских операций обусловлена тем, что в его интерпретации рациональности образ будущего отказывается от ложных и несбыточных обещаний достижения чего-то, что обнаруживается в гегелевском и марксистском проектах. Отказ должен быть осуществлен в пользу ценностно-нейтральных значений, поскольку только с ними «понимающая наука» может успешно работать, не сливаясь с идеологическим или политическим дискурсами. Только так в представлении немецкого философа остается возможность успешного развития подлинного субъекта социальных отношений как ключевого условия эволюции общества и общественного сознания.

Веберовский проект рациональности постулирует всеобщую и универсальную рационализацию, выражающуюся в проекте «идеальной бюрократизации» общества. Вебер называл «идеальной бюрократией организацию, которой должны править не личности, а законы» ^[4]. По данному поводу отечественный мыслитель и знаток концепций немецкого философа, Масловский М. В. в своей монографии «Теория бюрократии Макса Вебера и современная политическая социология» пытался прояснить следующее: «Идеально-типическая модель рациональной бюрократии не предусматривает такого положения дел, когда корпоративные интересы чиновников получают преобладание над требованиями служебного долга» ^[5].Также Масловcкий добавил: «Тем не менее анализ типично бюрократических ценностей в работах Вебера свидетельствует о том, что бюрократия нередко действует, исходя из своих собственных групповых интересов, а не интересов той организации, которая использует бюрократический управленческий аппарат» ^[6]. Сам Вебер предлагал бюрократию в качестве нормативной модели, идеала, к достижению которого должны стремиться любые организационные структуры общества. Философ высказывал мысль о том, что если «каждый элемент организации будет знать свои обязанности и честно следовать своим рабочим инструкциям, то такая организация будет подобна идеально работающему механизму» ^[6]. Именно идеальная бюрократия должна стать социально-практическим отражением веберовских идей о ценностно-нейтральном рассмотрении аксиологических представлений как условий структурного понимания моделей социального поведения.

Исходя из веберовского представления о рационализации общества, возникает вопрос – что остается человечеству в данной перспективе? Отвечая на него, важно подчеркнуть, что с точки зрения немецкого мыслителя, общество может лишь придерживаться принципа «сдержанной осторожности», т.е. аккуратно направлять процессы идеальной бюрократизации и общественной рационализации, всегда следуя логике целеполагания. Из данной идеи проистекают корни оснований веберовской типологии социального действия, каждый из четырех элементов которой являет собой идеальную модель, по которой можно спрогнозировать и проследить развитие общественных тенденций, таких как например, цинизм. Немецкий мыслитель полагал, что всеобщая рационализация общественных отношений по своей природе является неизбежным процессом, поскольку в нем отображаются тенденции не равномерного исторического развития, стремящегося к стабильному состоянию. Именно всеобщая рационализация и идеальная бюрократизация могут придать процессу исторического развития общества более стабильный характер. По этому поводу Вебер пишет следующее: «Само же понятие “рациональности” выступает здесь не в субстанциональном понимании. Речь идет о предельной целесообразности, максимальном соответствии целей и средств их достижения в любой из сфер человеческой деятельности — теоретической или практической, хозяйственной или научной, политической или правовой» ^[7].

Благодаря обращению к особенностям веберовской концептуализации понятия «рациональности», нам удалось определить исследовательскую логику и логику развития его «понимающей социологии» и типологии социального действия. По этой причине мы можем перейти к раскрытию последней задачи исследования – представлению типологии цинического действия.

Говоря о цинических моделях поведения, лежащих в основе типологии цинического действия, необходимо указать на то, что они, в отличии от веберовской типологии социального действия, основываются не на идее целерациональности, а на мотивационной причинности иного характера. С целерациональным социальным действием циническое поведение формально роднит ориентация на рационализированную мотивацию побуждения, с тем отличием, что оно базируется на началах псевдорациональности. Псевдорациональность выступает здесь в значении имитационной и замещающей мотивационной установки субъекта. Наше прочтение псевдорациональности отчасти опирается на идеи советского и российского философа, В. С. Швырева, согласно которым под данным термином скрывается ситуация «некоторой деструкции, разрушения рациональности в ее конструктивных возможностях» ^[8]. Швырев считал, что нечто, существующее рационально, предполагает «момент нормативности, задания некоторых критериев, “что такое хорошо, а что такое плохо” по отношению к реальной социальной практике» ^[8] (а значит и социальной реальности, и ее символическому наполнению). Нечто, существующее рационально, трансформируется в свой антипод – псевдорациональность, по причине того, что оно пропитано «неадекватными, порочными стратегиями работы с идеальными конструкциями» ^[8], когда «осуществляется подмена подлинного ответственного человеческого сознания его “имитацией”» ^[8]. Указанные аспекты, приведенные Швыревым, сближают псевдорациональность с понятием «симулякр» Ж. Бодрийяра. В представлении Ж. Бодрийяра «симулякр является образом отсутствующей или «ускользающей» действительности; правдоподобным подобием, лишенным подлинника; объектом, за которым не стоит какая-нибудь реальность» ^[9]. Также это процесс нескончаемой симуляции, или замещения – порождение абстракций, не имеющих связи с реальностью, которая постепенно заменяется ее имитационными подобиями, т.е. «знаками», отражающими многообразие вещей, явлений, ценностных установок, представлений и процессов, получивших в попытке описания их природы, постоянную приставку «псевдо».

Псевдорациональность как мотивационная установка не образует новые ценностные ориентации, в отличие от рациональности, по той причине, что она выражает состояние «внутреннего разрыва», образующегося между субъективными идеалами и актуальными аспектами повседневной жизни субъекта социальных отношений. Именно состояние «внутреннего разрыва» мировоззренческой системы субъекта приводит к оформлению его внешней имитационной деятельности, а также к двойственному расщеплению сознания. Что касается первой части этой двойственности, то она всегда базируется на состоянии памяти «до» пережитого кризиса, а образованная циническая интециональность – на состоянии «после» этого переживания.

Цинический субъект, образованный из обычного субъекта социальных отношений как носителя веберовской целерациональности, в ходе переживания травмирующего опыта, подсознательно обращается к псевдорациональности, как пустотной и формально ориентированной мотивационной установке. Но что на самом деле происходит с субъектом под влиянием псевдорациональности?

Если псевдорациональность не формирует у субъекта новые ценностные ориентации, а те, которые наличествуют – сильно деформирует, то вопрос, вытекающий из сложившегося целеполагания можно будет сформулировать следующим образом: «Что субъект сделал бы для того, чтобы остаться в пределах “зоны комфорта”?». Под «зоной комфорта» следует понимать «область жизненного пространства, в которой человек чувствует себя уверенно и безопасно. Другими словами — это состояние психологической защищенности, возникающее благодаря сохранению последовательности привычных действий и получения предполагаемого результата» ^[10]. Как противоположность этому, мотивационная установка, основанная на началах веберовской рациональности, приведет к другой субъективной позиции: «Чего хочет и может сделать субъект?». Веберовский субъект социального действия в этом случае проявляет осознанное понимание цели и пути к ее достижению, вместе с искренней верой в эту цель, а значит формирует ценностные установки, корректирующие его побуждения к действию. Что же касается псевдорациональной мотивационной установки, то она в данном процессе, имея отсутствие ценностных ориентаций, будет стремится к оформлению имитационного и замещающего побуждения, которое будет являться источником цинического псевдорационального действия (как действия первого типа).

Циническое поведение отличается от ценностнорационального социального действия тем, что оно, подражая общественным ценностным установкам, образует на их основе псевдоценности – аксиосуррогат – неполноценный заменитель как общественных, так и субъективных идеалов с добродетелями. Вместе с тем, у обеих поведенческих моделей есть общие основания, выраженные в том, что и то, и другое базируется на сознательной вере в ценность сторонних моделей поведения, дающих начало соответствующим идеалам. Но, что может быть идеалом для цинического поведения? А. Камю в «Мифе о Сизифе» приходит к ответу на заданный нами вопрос через концептуализацию понятия «абсурд». Для него абсурд – само человеческое существование – конфронтация между двумя идеалами (или как в случае с цинизмом – надлом между субъективными идеалами и социальной реальностью – ситуация несоответствия должного сущему). Именно в столкновении с абсурдом, как считает Камю, человек оказывается перед выбором: либо самоубийство как признание того, что «жизнь кончена и сделалась непонятной»; либо стратегия «прыжка веры» как примирение с личным существованием, пропитанным абсурдом (здесь кроется свобода и смысл нашего бытия); либо принятие человеком скорбного факта абсурдности своей жизни. В контексте цинизма нас интересует третья развилка выбора, поскольку для понимания того, что движет человеком в «горьком» принятии абсурдной данности бытия, мы должны выявить факторы, которые толкают его к такому решению. К этим факторам Камю относил: безразличие, царящее в мире в качестве устойчивой общественной установки, бессмысленность жизни, осознание человеком своей конечности; и самое главное – скука. Приведем цитату философа для разъяснения «скуки»: «Бывает, что привычные декорации рушатся. Подъем, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме — вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды встает вопрос “зачем?”. Все начинается с этой окрашенной недоумением скуки. “Начинается” — вот что важно. Скука является результатом машинальной жизни, но она же приводит в движение сознание. Скука пробуждает его и провоцирует дальнейшее: либо бессознательное возвращение в привычную колею, либо окончательное пробуждение» ^[11]. В этих словах описана логика цинического субъекта, которому не достает сил выбрать путь самоубийства, если неприятие окружающей действительности уже нестерпимо, и тем более для борьбы в ходе примирения с абсурдом. Циническому субъекту остается только сломаться, потерять веру и все свои идеалы. Тем не менее, мы не можем сказать, что циническому поведению не свойственны идеалы, просто в условиях «внутреннего разлома» они, являясь полным отражением нас самих, разрушаются или деформируются, т.е. становятся такими же неопределенными и лишёнными оснований веры.

Если в этом контексте псевдорациональность является выхолощенной и извращенной формой веберовского рационализма, то циническое поведение по отношению ко второму типу социального действия будет основываться на принятии не ценностей, а псевдоценностей – «“эвалютивных (оценочных)символов” ^[12] или гиперценностей – ложных знаков, берущих на себя функцию регуляции отношений сверхцелостного родового (социального) субъекта с внешним уже космосом (актуальным состоянием социальной реальностью –

курсив мой) – “фактором” его развития в Абсолют (устойчивую общественную тенденцию или общую социальную установку – курсив мой)» ^[13], как о них пишет в «Универсуме морали» наш соотечественник Ю. М. Федоров. Являясь своеобразной иллюстрации негации М. Хайдеггера, такое понятие как «псевдоценность» (или «аксиосурогат») раскрывается в значении онтологической противоположности существования ценностей; их отрицательного состояния, подчеркивающего внутреннюю полость значений ценностных представлений (как следствие эмоционального выгорания и потери оснований веры). «Негация – отрицание либо субъекта вообще, либо его предиката. Противоположность – подтверждение. В диалектике Гегеля и в историческом материализме антитезис есть негация тезиса; негация, содержащаяся в вещах и понятиях, является условием всякого движения. У Хайдеггера негация – это высказывание об отсутствии чего-то, следовательно, о чем-то, что может быть отрицаемо, что может отсутствовать» ^[14]. Поясняя свой термин в работе «Что такое метафизика?», немецкий философ пишет следующее: «Но каким образом то, что отрицаемо, и отрицательное может быть рассматриваемо в качестве отсутствующего? Разве только так, что мышление как таковое уже обнаруживает отсутствие. Отсутствие может стать явным только тогда, когда его причина - отрицание «ничто» вообще и вместе с этим само ничто - теряет таинственный характер. Источником отрицания является ничто» ^[15]. Примером негации как процесса аксиологического выхолащивания, т.е. образования внутренней полости значений ценностных представлений может стать «общество контроля» Жиля Делеза. В рамках такого «общества» образуется «формальное знание о том, что все социальные институты обречены на предсмертную агонию» ^[16]. Здесь речь идет об организации формальных ритуализированных практик и прокрастинаторских стратегий людей, призванных занять их время чем-то отвлеченным и менее важным, чтобы они смогли «уходить от проблем» до тех пор пока социальная реальность не будет стабилизирована полным переходом от состояния «дисциплинарных обществ», к состоянию «обществ контроля». Под прокрастинаторскими стратегиями в данном контексте (социально-психологическом) следует понимать «склонность социального субъекта к постоянному откладыванию даже важных и срочных дел (не путать с ленью), приводящая к жизненным проблемам и болезненным психологическим эффектам» ^[17]. Но что под собой подразумевают «дисциплинарные общества»? «Понятие «дисциплинарное общество» было введено французским философом М. Фуко в его лекционных курсах 1970-х годов и в работе «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы». Дисциплинарное общество рождается в западном мире в 18-19 веках в процессе модернизации старых европейских обществ. В дисциплинарном обществе, каждому человеку определенно четкое место, где он функционирует. Но это не только среда, это и ранг, социальная роль, которую устанавливает дисциплина» ^[18] – это общества классического модерна, не испытавших на себе влияние духа постметафизических проектов XX в. Таким образом, являясь отражением парадигмы постмодернистской чувствительности, «общество контроля» уже не интересует проблема объективной истины или даже субъективной правды. Вместо этого манифестируется стремление к репутации (образу поверхностного восприятия чего угодно –– людей, социальных явлений, трендов, вещей и пр.), как единственно важной ценности. В ходе сравнения цинического поведения с ценностнорациональным социальным действием, первое должно быть определено как циническое эвалютивное (т.е. поверхностно оценочное) действие.

Далее, сопоставляя циническое поведение с аффективным социальным действием необходимо сказать, что оно в своей актуализации также будет базироваться на отсутствии привычного понимания мотивационной установки, т.е. определяться не приматом остро переживаемого состояния аффекта, нестабильного по своей природе, а исходя из его диффузной и пассивной противоположности – псевдоаффективности – индифферентности. П. Д. Ковалев рассматривает «индифферентность как качество личности – склонность не проявлять интереса к кому-либо, чему–либо; психическое состояние выражения равнодушия, безучастия, безразличия» ^[19]. Попросту говоря, человек, ставший циническим субъектом, не способен испытывать сильные, страстные и яркие эмоции. Циническое поведение субъекта, основываясь на такой мотивационной установке, будет выражаться в комплексе эмоциональных переживаний, общим основанием которых будут являться депрессивные ощущения разочарования, фрустрации, неудовлетворенности. В силу этого, субъект социального действия, продуцируя модели цинического поведения, будет исходить из стремления сохранить себя в состоянии «убежища». Цинический субъект, пребывая в состоянии эмоционального выгорания становится не способен к тому, что Вебер называл сопереживанием (интуитивное схватывание значений эмоциональных проявлений других социальных субъектов), а значит ситуация мимесиса, т.е. рождения суррогатных моделей поведения, подражающих рациональным социальным действиям, будет усугубляться. О данном понятии в одноименной работе пишут В. А. Подорога и А. В. Александров следующее: «Мимесис (иногда пишется как «мимезис»), или подражание — это понятие, принятое для обозначения имитации, но при этом указывающее, прежде всего, на действие мимирования (изображение кого-либо или чего-либо с помощью мимики), то есть на подражание действию или следование образцу» ^[20]. Без сопереживания нет понимания, но существует лишь замещающая копия подлинности чувств – продукт общественной мимикрии. Исходя из этого, данная модель цинического поведения (как действие третьего типа) должна быть охарактеризована как циническое индифферентное действие.

Что же касается сопоставления цинического поведения с традиционным типом социального действия, то оно по характеру своей мотивации будет расположено ближе остальных веберовских типов поведения к циническим поступкам.

Цинические проявления четвертого типа в своей имитационной процессуальности будут основываться на личном опыте и фрагментах памяти социального субъекта, которые сформировались до переживания травмирующего опыта. Цинические поступки этого типа будут проявляться в реакциях «частичного автоматизма», закрепленных в неустойчивых шаблонах поведения, так как сознательность субъекта в принятии решений и корректировке этих шаблонов будет сведена к минимуму. Согласно французскому психологу П. Жане, человеку присущи волевые и автоматические действия, между которыми существует большая разница. «Если волевое действие исходит из идеи целесообразности и необходимости, то автоматическое – из природы образа, появившегося в сознании человека. Волевое действие систематизирует образы и воспоминания, которые в дальнейшем всплывают автоматически в виде изменчивых и непостоянных шаблонов поведения. Для автоматических действий как психических феноменов необходимо рудиментарное сознания, т.е. состояние «сужения сознательности» человека. В случаях «частичного автоматизма» в психическом пространстве личности актуализируется сочетание сознательного и подсознательного» ^[22]. По той же причине любое традиционное социальное действие, не имея необходимой доли рациональности, в своей мотивационной установке будет протекать в форме «частичного автоматизма», когда доля сознательности субъекта также будет максимально сужена. Что же касается мотивационного побуждения, определяющего характер поведенческих моделей, то циническое действие, в отличие от традиционного социального действия, будет основываться не на привычке, а на социальной мимикрии. Под социальной мимикрией следует понимать не столько защитное свойство психики, когда субъект в ходе адаптации к актуальным условиям социально-культурной среды перенимает ее определенные черты, сколько циническое свойство, выраженное в осознанном отказе субъекта от самого себя (как подлинного «Я») вместе с такими мировоззренческими особенностями, как принципы и убеждения. В этом контексте мимикрия – это социальное явление, так как она проявляется в умении приспосабливаться к различным общественным ситуациям, в возможности подстроиться под коллектив, чтобы в его среде быть промаркированным в качестве «своего». В этом аспекте вся процессуальность действия сводится к категорическому отказу от каких-либо критериев, регулирующих и направляющих поведенческие акты субъекта, кроме одного – сохранения «области привычки». Стремление цинического субъекта «защищать свою область привычки любой ценой» проистекает из иллюзорности переживаемых ощущений контроля, безмятежности и безопасности. В дальнейшем, цинический субъект может все дальше отдаляться от общества, глубже замыкаясь на себе самом, но продолжать формально следовать сложившимся правилам социального взаимодействия. Следовательно, циническое поведение четвертого типа должно быть определено как циническое суррогатное действие, поскольку имитационные шаблоны поведения таких цинических поступков из всех остальных групп будут наиболее близки к веберовским образчикам поведения по формальным признакам.

Веберовская типология социального действия является идеальным контрастом, на фоне которого понимается природа цинических действий как схожих по форме с типичным социальным действием, но отличных от них в мотивационной установке побуждения. Для четырех поведенческих моделей социального действия Вебера мотивационными установками будут являться рациональность (для целерационального социального действия); общественные ценности (для ценностнорационального типа); аффективность (для аффективного типа) и привычка (для традиционного типа). По аналогии с ними, для четырех типов цинического действия (построенных в качестве изнанки веберовской типологии) таковыми станут уже указанные и рассмотренные ранее мотивационные установки:

1. псевдорациональность для цинического действия первого типа;

2. пвсевдоаксиальная мотивация для цинического действия второго типа;

3. псевдоаффективность (или диффузное разочарование) для цинического действия третьего типа;

4. мимикрия под устойчивые социальные модели поведения, характерная для цинического действия четвертого типа.

Подчеркивая актуальное состояние социальной реальности, которое является отражением общества модерна, современные формы цинизма были не случайно выбраны в качестве эмблемовидных структур общественных умонастроений. Диффузный характер социального разочарования формирует общественные установки фатализма и апатии, а также трансформирует социальных субъектов в цинических. Процессы цинического смыслообразования символического пространства социальной реальности являются исходной точкой проблемы десакрализации, поскольку из таких смыслов в конечном итоге закрепляются поведенческие модели цинического действия. В рамках такой пути осуществляется движение символических структур цинизма от их индивидуального проявления у единичного субъекта-индивида к установлению общественных цинических умонастроений.

Таким образом, в процессе анализа веберовской типологии социального поведения и представления типологии цинического действия были сделаны следующие выводы:

1. веберовский способ интерпретации понятий «рациональности» и «целеполагания» определяет их в качестве сущностного условия определения вектора развития поведенческих моделей и основанных на них общественных тенденций как символических отражений социальной реальности;

2. псевдорациональность как заменитель мотивационной установки социального субъекта имитирует целерациональные модели поведения и не приводит к образованию новых ценных ориентаций, так как является следствием десакрализации – ситуации «внутреннего разрыва», образующегося между несовпадающими идеалами и актуальными аспектами повседневной жизни субъекта социальных отношений;

3. цинический субъект, образовываясь в ходе острого переживания травмирующего опыта, за которым следует эмоциональное выгорание и ценностное выхолащивание значений идеалов, оказывается не способен к сопереживанию как эмпатическому процессу схватывания значений эмоциональных проявлений других социальных субъектов;

4. типология цинического действия раскрывает значения основных четырех групп моделей поведения цинического субъекта, по анализу которых социальная теория определяет сам цинизм как гетерогенный социокультурный феномен, не способный к образованию новых ценностных ориентиров, а также как стойкую общественную тенденцию современности, выраженной в социальной апатии.