Проблема опровержимости презумпции знания закона и юридическая ошибка в уголовном праве

Рахманин Сергей Владимирович Начальник СТП УИнформ, ФГБОУ ВО ЮЗГУ 305040, Россия, Курская область, г. Курск, ул. 50 Лет Октября, 94, ауд. 214 Rakhmanin Sergei Vladimirovich Head of Technical Assistant Board, South-West State University 305040, Russia, Kurskaya oblast', g. Kursk, ul. 50 Let Oktyabrya, 94, aud. 214 rahmanin046@gmail.com Другие публикации этого автора

Рассматривая вопрос о юридической ошибке и её значении, нельзя не коснуться проблемы опровержимости презумпции знания уголовного закона. Принцип «незнание закона не освобождает от ответственности» глубоко укоренился в правосознании как теоретиков, так и правоприменителей, следствием чего является доминирующее в настоящее время в уголовно-правовой теории представление о том, что юридическая ошибка, связанная с заблуждением относительно содержания уголовного закона, не может считаться смягчающей, а тем более устраняющей уголовную ответственность. В то же время, нельзя не отметить, что вопрос опровержимости презумпции знания закона не является столь уж простым. Он вполне заслуживает критического рассмотрения.

Ещё в XIX веке известный русский правовед Н.С. Таганцев отмечал: «представления о том, что кража, убийство, изнасилование запрещены, впитываются нами с юношеских лет, в семье, в школе; со многими нормами права мы знакомимся при первых наших жизненных столкновениях, так что неведение этих коренных условий общественной жизни возможно только при особых условиях; но исчерпывается ли этими тяжкими преступными деяниями вся область уголовных проступков и нарушений? Если мы вспомним всю сеть полицейских законов, охватывающих нашу жизнь, если мы вспомним наш многостатейный свод, то с уверенностью можем сказать, что ни один, даже опытный юрист не в состоянии похвалиться полным знанием велений и запретов закона» ^{[10, с. 238]}.

Среди современных российских правоведов также есть те, кто признаёт презумпцию знания закона опровержимой, например, И. В. Сухинина, М. Л. Давыдов, С. С. Тихонова и др. ^{[6, с. 37; 9; 11, с. 125-127]}

Надо отметить, что вопрос презумпций в материальном уголовном праве является достаточно сложным, что связано с тем, что в отличие от уголовно-процессуального законодательства, в явном виде закрепляющего ряд презумпций (и в первую очередь, презумпцию невиновности, которой полностью посвящена ст. 14 УПК РФ и которая является важным принципом уголовного процесса), в Уголовном кодексе РФ презумпции закрепляются в неявном виде, выступая следствием использованных законодательных формулировок, либо законодательно не фиксируются вовсе.

Так, прямо не закреплены в уголовном законе, но непосредственно из него вытекают презумпция невиновности (ст. 5 УК РФ), презумпция знания закона (ст. 9, 10 УК РФ), способности осознавать общественную опасность деяния у лица, достигшего возраста уголовной ответственности и отсутствия такой способности у лиц, данного возраста не достигших (ст. 20 УК РФ), вменяемости (ст. 21 УК РФ), осознанного и волевого характера поведения лица, находящегося в состоянии опьянения (ст. 23 УК РФ), законности приговора суда (ст. 70, 73 УК РФ), утраты общественной опасности лицом по истечении определённого срока после совершения преступления (ст. 78, 83, 86 УК РФ) и т.д. ^[5] Не зафиксированы законодательно, но вытекают из общеправовых принципов или теоретических построений презумпция определённости уголовно-правовой нормы, презумпция соответствия уголовно-правовых предписаний нравственным нормам общества, презумпция наличия общественно опасных последствий в преступлениях с формальным составом, презумпция достижимости целей уголовного наказания и т.д.

Смысл присутствия этих презумпций в уголовном праве заключается в том, что они упрощают реализацию норм материального права, предполагая отсутствие необходимости устанавливать и доказывать наличие определённых фактических обстоятельств, которые присутствуют в подавляющем большинстве случаев. В отличие от аксиоматичных положений уголовного права, таких как закреплённые в уголовном законе его принципы, например, такие, как субъективное вменение, законность и запрет аналогии (nullum crimen sine lege), которые принимаются за истину абсолютно всегда, любая правовая презумпция по определению представляет собой предположение, которое может быть опровергнуто, пусть и в исключительных обстоятельствах ^[3].

Для большинства упомянутых выше презумпций уголовный закон предусматривает возможность такого опровержения. В некоторых случаях такая возможность предусмотрена прямо, а процедура опровержения является хорошо проработанной и регламентированной: так, например, презумпция вменяемости может быть опровергнута путём проведения судебно-психиатрической экспертизы, которая выявит наличие медицинского критерия невменяемости, следствием которого станет выполнение требований юридического критерия невменяемости. В других случаях опровержимость презумпции косвенно следует из системного толкования норм уголовного закона: так, презумпция наличия общественно опасных последствий в преступлении с формальным составом может быть опровергнута путём признания деяния малозначительным (ч. 2 ст. 14 УК РФ), а презумпция осознанного и волевого характера поведения лица, находящегося в состоянии опьянения, может быть опровергнута в результате признания его состояния патологическим, вызывающим нарушения сознания, нехарактерные для обычного опьянения ^[4].

В случае же, если закреплённая в законе презумпция не предусматривает никаких вариантов опровержения, в литературе на это указывают как на пробел или недостаток в законе. Так, в отношении презумпции утраты общественной опасности лицом по истечении срока давности (которая неопровержима для всех преступлений, кроме наказываемых смертной казнью и пожизненным лишением свободы, а также для тех преступлений, по которым сроки давности вовсе не применяются) можно отметить, что не соответствует целям уголовного закона освобождение от ответственности и наказания в связи с истечением срока давности лиц, ведущих систематическую преступную деятельность (по ранее действовавшему уголовному законодательству РСФСР, совершение нового преступления приостанавливало течение срока давности). А.А. Байбарин отмечает, что отсутствие возможности опровергнуть презумпцию неспособности лиц, не достигших возраста уголовной ответственности, осознавать общественную опасность содеянного и руководить своими действиями, влечёт безнаказанность лиц, которые фактически вполне способны понимать смысл и значение содеянного, что в результате становится важным фактором будущей их антиобщественной деятельности ^[1].

Возвращаясь к формуле «незнание закона не освобождает от ответственности», следует отметить, что вряд ли её можно признать аксиоматичной. Как верно замечал М.С. Строгович, «опровержимость презумпции знания закона, — это вопрос факта (questio facti), решаемый в каждом отдельном случае в зависимости от конкретных обстоятельств дела» ^{[8, с. 210]}.

Однако нельзя не отметить того, что само по себе существование факта незнания закона в реальной действительности ещё не означает, что такой факт может порождать какие-либо права и обязанности лица, то есть признаваться юридическим фактом. От возможности такого признания, собственно, и зависит опровержимость рассматриваемой презумпции.

На принципиальную возможность признания юридического значения за фактом незнания закона или заблуждения в его содержании указывает зарубежное законодательство: некоторые уголовные кодексы зарубежных государств включают в себя норму, позволяющую признать такой факт обстоятельством, смягчающим или вовсе устраняющим ответственность при определённых условиях ^[7].

Например, уголовное законодательство Зимбабве (в котором, как и во многих других постколониальных уголовных кодексах африканских государств нашли отражение передовые достижения юридической теории, восприятие которых не осложнялось грузом традиций, связанных с ранее действовавшим законодательством) в статье 236 признаёт, что незнание закона или добросовестное заблуждение относительно его содержания является исключающим ответственность обстоятельством, если оно стало прямым результатом того, что лицом была получена неверная информация о содержании закона от должностного лица административных или судебных органов, если имелись разумные основания полагать, что такое лицо наделено полномочиями применять нормы данного закона и осведомлено о его положениях ^[14].

Решая вопрос о том, какие же могут быть основания признания опровержимой презумпции знания закона, и, следовательно, возможности придания юридической ошибке в уголовном праве каких-либо последствий, следует обратить внимание на то, что интеллектуальный критерий вины, предусмотренный УК РФ, требует осознания лицом не противоправности, а общественной опасности деяния ^[13].

Ввиду этого можно выделить несколько условий, когда ошибка лица в противоправности деяния может влиять на осознание общественной опасности. Следует отметить, что не будет рассматриваться возможность того, что лицо по объективным обстоятельствам не смогло ознакомиться с источником официального опубликования закона — в современных условиях, когда таким источником выступает электронный правовой портал, доступный через Интернет из любой точки мира, такие случаи могут носить лишь исключительный характер, а разрешение их с учётом требований справедливости вполне возможно и с применением экстраординарных мер, таких как направление запроса в Конституционный Суд РФ. Также стоит отметить, что всё изложенное касается в первую очередь умышленных деяний, для которых осознание общественной опасности является обязательным элементом формулы вины.

Во-первых, если формулировка субъективных признаков конкретного состава преступления содержит указание на заведомое знание субъектом о незаконном характере своих действий (например, ст. 170, п. «б» ч. 3 ст. 204 и др.), любое заблуждение, касающееся содержания закона, исключает возможность признания субъекта виновным в совершении такого преступления. Обычно подобные преступления могут совершаться лишь должностными лицами или государственными и муниципальными служащими, для которых подобное незнание закона выступает основанием привлечения к дисциплинарной ответственности, так как незаконные действия подобного рода, совершённые без умышленного нарушения закона, не обладают общественной опасностью ^[12].

Во-вторых, возможна ситуация, когда наличие или отсутствие общественной опасности ставится в зависимость не от стабильных и доступных для оценки любым лицом характеристик потерпевшего или предмета преступления, либо его объективных признаков (например, несовершеннолетний или малолетний возраст потерпевшего, принадлежность предмета преступления другому лицу и его материальная ценность, использование специфических орудий посягательства, причинение тяжких последствий и т.п.), а прежде всего от количественных характеристик, с определённой долей произвольности устанавливаемых уголовным законом или даже другим законом или подзаконным актом (при бланкетном характере уголовно-правовой нормы), либо определяемых путём достаточно сложных расчётов.

Например, значительный размер наркотических средств, приобретаемых лицом без цели сбыта (ст. 228 УК РФ) относительно произвольно устанавливается актом Правительства РФ, который к тому же подвержен регулярным изменениям. Во многих уголовно-правовых нормах общественно опасный характер деяния связывается со стоимостью его предмета или размером ущерба, превышающих указанные в законе или другом акте пределы. В нормах об экологических преступлениях общественная опасность деяния связывается с оценкой ущерба на основании такс, установленных в подзаконных актах на достаточно непрозрачных основаниях.

В то же время, было бы неправильным признавать смягчающим, а тем более устраняющим ответственность незнание или заблуждение любого характера, связанное с указанными обстоятельствами. Если лицо действует без оглядки на закон, вполне можно считать, что оно сознательно допускает возможность того, что его действия будут признаны общественно опасными. Для того, чтобы незнание или заблуждение относительно содержания таких признаков имело юридическое значение, необходимо, чтобы лицом были предприняты действия, которые можно счесть разумно достаточными для ознакомления с юридическими предписаниями, и чтобы в дальнейшем лицо соразмеряло свои поступки со своими представлениями о таких юридических предписаниях.

К примеру, лицо, страдающее наркоманией и приобретающее наркотические средства для личного потребления в размере, который оно на основании консультации с юристом или самостоятельного ознакомления с текстом нормативных актов считает незначительным, но который фактически является значительным (например, из-за того, что данные размеры недавно были изменены), такую ошибку вполне можно считать основанием для того, чтобы признать, что такое лицо не осознавало общественную опасность своих действий и, следовательно, не может нести за них уголовную ответственность.

В-третьих, как ранее отмечалось в литературе, некоторые действия, являющиеся абсолютно законными в других государствах, в России могут образовывать состав преступления ^[2]. Если кратковременно пребывающее в России лицо совершает деяние, которое в государстве его постоянного проживания не является преступлением, и не было предупреждено при пересечении границы об особенностях российского законодательства в данной сфере, его ошибка является вполне естественной.

Поправки, которые бы позволили реализовать вышеизложенные предложения, можно было бы внести в ст. 28 УК РФ, указав в ней, что является невиновным причинение вреда в результате действий лица, которое не осознавало явно незаконный характер своих действий, если в норме Особенной части УК РФ содержится прямое указание на необходимость заведомого знания об их незаконном характере, либо если у лица имелись разумные и достаточные основания полагать, что закон имеет определённое содержание (не соответствующее реальности), и лицо соразмеряло свои поступки с ограничениями закона в пределах своего понимания, либо если кратковременно пребывающее в России лицо совершает деяние, не являющееся преступлением в государстве его гражданства или постоянного проживания, и не было предупреждено о преступности данного деяния ранее.