Мотив близкородственной любви в раннем творчестве М. Ю. Лермонтова

Арстанова Виолетта Аслановна аспирант, кафедра истории русской литературы, Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, филологический факультет 11991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, ГСП-1, 1 корпус гуманитарных факультетов Arstanova Violetta post-graduate student of the Department of the History of Russian Literature at Lomonosov Moscow State University 11991, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, GSP-1, 1 korpus gumanitarnykh fakul'tetov violette_91@mail.ru

В раннем творчестве М. Ю. Лермонтова существует ряд произведений, объединенных мотивом «близкородственной любви». Этот термин был употреблен О. В. Миллер в выступлении «Новонайденная поэма М. Ю. Лермонтова» на Лермонтовских чтениях в Санкт‑Петербурге в октябре 2011 г. Мотив близкородственной любви — один из наименее изученных мотивов в творчестве писателя, хотя этот мотив является релевантным для понимания логики лермонтовского творчества и развития его идей. Довольно долго о повторяемости данного мотива говорили лишь как о «характерной для раннего творчества Лермонтова», не рассматривая эту «характерность» более подробно ^[6].

Мотив близкородственной любви можно было бы назвать мотивом инцеста ^[2], так как обязательный признак инцеста — кровосмесительная связь между близкими родственниками. Однако изображение близкородственной любви в данную литературную эпоху (с конца XVIII и до середины 30-х г. XIX века), во время расцвета романтизма как литературного направления, обладающего определенными признаками, этот мотив не выносил на первый план кровосмесительный характер отношений (в отличие от следующего, XX века). Отметим, что мотив близкородственной любви у Лермонтова имеет исключительный характер, подчеркивающий родство душ между героями, не имеющими права быть вместе из-за кровного родства. Тем не менее инцест как таковой привлекал внимание русской литературы времени Лермонтова: в частности, повесть М. П. Погодина «Новый Эдип», реконструированная Н. Н. Пуряевой ^[19].

Мотив близкородственной любви у М. Ю. Лермонтова является одним из способов поиска определения самой любви, между тем, возникает впечатление, что именно проблема определения любви как сущности составляет едва ли не главную цель молодого поэта (см.напр., стихотворение «1831 июня 11 дня»:

Не верят в мире многие любви

И тем счастливы; для иных она

Желанье, порожденное в крови,

Расстройство мозга иль виденье сна.

Я не могу любовь определить,

Но это страсть сильнейшая! — любить

Необходимость мне; и я любил (прим. — полужирный курсив мой)

Всем напряжением душевных сил ^[7].

Лермонтов акцентирует внимание на моральной стороне отношений между людьми. Романтизм — не просто попытка сдержать проявление в человеке инцестуального поведения, а выявить на основе близкородственной любви перспективу религиозно–нравственного и духовного характера. Романтизм очищает процесс кровосмесительной связи в человеческой среде, акцентируя внимание на понятии любви (об этом Лермонтов говорит в романе «Вадим» от лица главного героя: «Любовь — везде любовь, то есть самозабвение, сумасшествие, назовите как вам угодно; — и человек, который ненавидит все и любит единое существо в мире, кто бы оно ни было, мать, сестра или дочь, его любовь сильней всех ваших произвольных страстей. Его любовь сама по себе в крови чужда всякого тщеславия... но если к ней примешается воображение, то горе несчастному! — по какой-то чудной противуположности, самое святое чувство ведет тогда к величайшим злодействам; это чувство наконец делается так велико, что сердце человека уместить в себе его не может и должно погибнуть, разорваться или одним ударом сокрушить кумир свой; но часто самолюбие берет перевес, и божество падает перед смертным» ^{[8, с. 30]}).

Именно в период расцвета романтизма особенное внимание привлекает образ сестры как особого романтического концепта, ведь сестра — самый близкий и родной человек, своеобразный проводник в мир ласки, нежности и любви. Среди французских романтиков, обращавшихся к этой теме, особое место занимает творчество виконта Франсуа Рене Огюста де Шатобриана, т. е. его повесть «Ренэ, или Следствия страстей», написанная в 1802 г.

Автор описывает отношения главного героя Ренэ с сестрой следующим образом: «…я чувствовал себя свободно и хорошо лишь со своей сестрой Амели. Приятная общность настроений и вкусов тесно связывала меня с ней. Мы любили вместе взбираться на холмы, плавать по озеру, бродить в лесу при листопаде: это — прогулки, воспоминание о которых еще наполняет восторгом мою душу» ^[24]. Образ сестры у де Шатобриана автобиографичен: писатель находился в очень теплых и нежных отношениях со своей сестрой Люсиль, оказавшей огромное влияние на все его творчество; ее черты ясно прослеживаются в образе Амели. Автобиографический характер свойственен и творчеству Лермонтова. Само наличие сестринской любви в жизни Лермонтова, и, как следствие, подверженность женскому влиянию, привязанность и нежная любовь, обусловлено тем, что с детства он имел теплые отношения с родственницами: бабушкой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой, кормилицей Лукерьей Алексеевной, кузинами Столыпиными), не считая гувернеров (Зиновьева и Капэ) ^[1]. Отметим, что отношения Лермонтова с кузинами отдаленно напоминают отношения лорда Байрона с кузинами Мэри Дафф и Маргаритой Паркер ^[17].

Мы предполагаем, что зарождение мотива близкородственной любви в творчестве Лермонтова связано не только с влиянием виконта де Шатобриана и лорда Байрона, но и с безответной любовью поэта к одной из своих кузин, Анне Григорьевне Столыпиной. Как пишет А. Н. Михайлова в своей работе «Лермонтов и его родня по документам архива А. И. Философова»:

«Анна Столыпина была второй любовью Лермонтова. Мальчик-поэт любил ее долго и безнадежно. В его тетради мелких стихотворений 1829 г. имеется любопытная приписка к стихотворению «К гению»: «Напоминание о том, что было в Ефремовской деревне (Кропотово — прим. автора) в 1827 году — где я во второй раз полюбил 12 лет — и поныне люблю». Дополняющее эту приписку признание имеется в тетради Лермонтова 1830 г.: «(Мне 15 лет). Я однажды (3 года назад) украл у одной девушки, которой было 17 лет, и потому безнадежно любимой мною, бисерный синий снурок; он и теперь у меня хранится. Кто хочет узнать имя девушки, пускай спросит у двоюродной сестры моей. — Как я был глуп!..» ^{[15; 8]}.

Данного мнения придерживаются не все исследователи творчества Лермонтова: к примеру, во многих биографиях писателя сведений о его пребывании в Кропотове нет, так как оно считается несущественным (такой точки зрения придерживаются В. А. Мануйлов, Б. М. Эйхенбаум ^{[12; 25]}). Другие же упоминают о безответной юношеской любви писателя, но без подробностей: П. А. Висковатый в биографии писателя говорит о приписке Лермонтова «К гению» и о заметке 1830 г. о снурке, и задается вопросом: «Кто же была эта двоюродная сестра? У Лермонтова было много родственниц, которые все слыли за сестер его. Что могут значить слова: «Как я был глуп!» Не сказаны ли они в порыве острой боли или минутного очарования? Во всяком случае, нет сомнения, что и эта, по выражению самого поэта, «вторая любовь», длившаяся три года, сильно тревожила и наполняла душу его; но в 1830 уже кончилась» ^{[1, с. 15–44]}. А. А. Сахаров упоминает об автобиографичности приписываемой Лермонтову поэмы «Евгений», но не уточняет, в чем она заключается ^{[23, с. 99]}. В. А. Захаров в «Летописи жизни и творчества М. Ю. Лермонтова» упоминает о Кропотове и приписке «К Гению» без уточнений, информация дается как факт ^[3].

И. Л. Андроников, склоняется к мнению, что А. С. — госпожа Софья Сабурова, сестра его соседа по имениям в Тарханах и Кропотове, Михаила Сабурова, он пишет об этом в «Лермонтовской энциклопедии» в статье о стихотворении «К Гению». Об А. Г. Столыпиной не упоминает ^[9]. Того же мнения придерживается В. Ф. Михайлов в серии «Жизнь замечательных людей. Лермонтов. Между небом и землей», говоря об отношениях Лермонтова с двоюродными сестрами ^[14]. Особенностью мотива близкородственной любви в приписываемой Лермонтову поэме «Евгений» (1829 г., ее атрибуцию описал А. А. Сахаров в своей статье «Об атрибуции новонайденной поэмы М. Ю. Лермонтова» ^[22]) является то, что герои (Евгений и его кузина Алина) находятся в неведении о собственном близком кровном родстве, именно это и становится причиной трагедии. В поэме мотив близкородственной любви представлен как сюжетный каркас. Он не развит; по сути, он – голая идея, на основе которой будут строиться последующие произведения Лермонтова. В дальнейшем это строение обретет форму, разовьется и станет полноценным сооружением.

Лермонтов не отказывается от мотива, и продолжает развивать его в трагедии 1830 г. «Испанцы». В ней он собирает все свои романтические чаяния шестнадцати лет: благородного героя с трагической судьбой, влюбленного в девушку по положению выше себя, которую хотят выдать замуж за другого (ясно прослеживается влияние драм Шиллера «Разбойники» и «Коварство и любовь»). Но помимо основного любовного конфликта между Соррини, Фернандо и Эмилией, существует еще один, скрытый, односторонний — влюбленность в Фернандо молодой еврейки Ноэми, которая влюбляется в незнакомца, спасителя своего отца:

Ноэми

И сердцу так неловко, так неловко!..

И занимает все воображенье

Прекрасный образ незнакомца,

Который моего отца избавил

От гибели вчера. — Дай бог ему все счастье,

Отнятое у нас несправедливо.

Как будто бы евреи уж не люди! ^[4]

Постепенно любовь Ноэми к незнакомцу–спасителю переносится на самого Фернандо, к которому она проникается теплыми чувствами. Ноэми становится воплощением сестринского типа любви — она заботится о Фернандо, поддерживает его и не требует ничего взамен. Любовь Ноэми к Фернандо — авторский способ усилить привлекательность главного героя, а их родственная связь подчеркивает трагическое стечение обстоятельств в жизни Фернандо, его исключительность, избранность и романтическое начало. Фернандо — изгой, ему нет места в мире Эмилии, он не принят Альварецом и обществом, его любовь к Эмилии не может преодолеть социальных преград. В данной ситуации любовь Ноэми к Фернандо выступает в роли своеобразной «компенсации роковой утраты»: Фернандо не может быть вместе с Эмилией, но мог бы быть с Ноэми, он может быть любим, его отверженность и одиночество — не клеймо, у него есть шанс на любовь; возникает мотив «второй судьбы»: подчеркивается принадлежность Ноэми и Фернандо к одному и тому же миру, возможность любви в том мире, где Фернандо мог бы быть «своим». Огромное значение имеет «аспект родственной души» — духовное родство героев, связанных одной кровью.

Но данному развитию сюжету не суждено быть воплощенным. Впоследствии Ноэми сходит с ума и умирает, узнав о казни возлюбленного. Оба любовных конфликта произведения исчерпывают себя и исчезают со смертью главных героев: Эмилии, Фернандо и Ноэми. Следующую попытку воплотить мотив как можно ярче, детальнее, основательнее Лермонтов предпримет в драме того же 1830 г. «Menschen und Leidenschaften».

«“Menschen und Leidenschaften” известна своими автобиографичекими чертами: реальные факты из жизни поэта нашли отражение в ряде сцен драмы. Последние слова Василия Михалыча о лишении Юрия наследства, если отец возьмет сына к себе, совпадают с заключительною частью духовного завещания Е. А. Арсеньевой ^[10].

Мотив близкородственной любви в драме через отношение Юрия к кузине, дочери Василия Михайловича Волина, Любови. Юрий просит своего друга Заруцкого помочь ему назначить свидание, что Заруцкой и делает, прося Элизу помочь ему назначить свидание с Любовью. Заметим, что роль посредника между возлюбленными, хранителя тайны запретной любви, отданная Заруцкому, присутствует также в «Евгении» (хранителем тайны выступает кузина Алина) и в «Испанцах» (няня Ноэми — Сара).

Любовь догадывается по нежным взглядам Юрия, что он в нее влюблен, при каждом его появлении ее сердце бьется чаще, но она понимает, что эта любовь не может быть явной. Не в силах отказать брату, она признает, что его чувства взаимны.

Позднее Юрий, ослепнув от ревности, (мотив ревности и ослепления страстью характерен для раннего Лермонтова (напр., «Испанцы») обвиняет Заруцкого и любимую в любовной связи и прогоняет от себя Любовь. В итоге Юрий отмечает, что Бог его не простит и умирает, выпивая яд.

Юрий Волин наследует эмоциональный и иррациональный характер Фернандо, однако в нем углубляется идея противопоставления себя миру. Конфликт Волина с окружающим миром углубляется: Фернандо гибнет по решению судьбы и священной инквизиции, обладая жаждой жизни и желанием установления справедливости, в то время как Волин не может найти опорные точки для существования в мире непонимающих его людей и приходит к решению покончить жизнь самоубийством. Мануйлов отмечает: «Несмотря на незрелость и крупные художественные недостатки драмы «Люди и страсти», Лермонтову удалось показать в ней трагическую судьбу героя как результат общественных противоречий. В этом мире социального зла и несправедливости Юрий Волин не видит для себя иного выхода, кроме смерти. Но самоубийство героя, не имеющего положительной программы, лишенного определенной, ясно осознанной цели и, вместе с тем, не желающего мириться с окружающим его злом, Лермонтов трактует как последнее проявление его протеста против общества» ^[11].

В данной драме любовь омрачена предательством, по крайней мере, так думает молодой Волин. Из–за этого мотив близкородственной любви не находит должного развития. Фундамент прочно держит каркас, в нем есть практически все, чего не было до этого: стены, облицовка и пр., так почему же он не может стать зданием? В нем есть все, чего не хватало в «Евгении» и «Испанцах»: герои знают о своем родстве, понимают, что их любовь запретна, но их любовь взаимна, препятствия, возможно, преодолимы, однако тут возникает препятствие — возможное предательство Любови. Возникает вопрос: почему? На ум приходит лишь один ответ: эта любовь исключительна и, следовательно, невозможна.

Вадим, главный герой одноименного незавершенного романа Лермонтова, влюблен в свою сестру Ольгу. Он открывается ей, что становится для девушки откровением: — Я твой брат! — воскликнул он вне себя.

Она обернулась, встала... как будто не поняла... как будто ужаснулась... Руки ее опустились, как руки умершей, и сомкнутые уста удерживали дыхание.

– Я твой брат! — повторил он дрожащим, страшным голосом. Она молчала.

Вадим взглянул на нее в последний раз, схватил себя за голову и вышел; и выходя остановился у двери... и в продолжение одной минуты он думал раздробить свою голову об косяк... но эта безумная мысль скоро пролетела... он вышел.

– Брат! — сказала Ольга, смотря ему вослед. — Брат! И без сил она упала на стул ^[8].

Ольга отвергает любовь брата и влюбляется в молодого барина Юрия Палицына. Таким образом мотив близкородственной любви осложняется и превращается в любовный треугольник. О типологии данного конфликта пишет Г. В. Москвин ^[16]: «Вадим борется за Ольгу вовсе не ради обладания ею как женщиной, а ради обладания ее душой. И в этом отношении Юрий Палицын – мнимый соперник Вадима: дело не в не в нем, а в Ольге…» Также он отмечает динамику в развитии образа Ольги, исходя из разочарования Вадима в героине от «…это был ангел, изгнанный из рая за то, что слишком сожалел о человечестве» до «Вадим стоял перед ней, как Мефистофель перед погибшею Маргаритой, с язвительным выражением очей, как раскаяние перед душою грешника».

Мотив близкородственной любви в неоконченном романе «Вадим» дается более цельно: характеры героев полностью раскрыты, любовный конфликт ярко выражен, проблема выбора решена, но мотив остается нереализованным, так как роман неокончен и социальный и любовный конфликты не имеют финала. В «Вадиме» мотив близкородственной любви достигает своего пика, своей кульминации, но теряет для автора ценность, потому что не находит должного воплощения. После «Вадима» Лермонтов больше не пытается воплотить мотив близкородственной любви в последующих произведениях, он отказывается от него. Почему? Потому что данный мотив к 1835 г. теряет свою ценность, перестает быть исключительным. Мотив близкородственной любви, к тому же, предполагает в сущности своей ряд препятствий, зачастую непреодолимых: социальный и религиозный запрет на кровосмесительную связь, вопрос классовых различий, проблему выбора и т.д. Чтобы воплотить данный мотив наиболее полно, нужно устранить вышеперечисленные препятствия или проигнорировать их.

К примеру, в русской литературе XX в. В. В. Набоков в романе «Ада, или Радости страсти» (США, 1969; Россия, 1995) игнорирует все препятствия, стоящие на пути инцестуальной любви его героев, Ады и ее брата Вана ^[18], Лермонтов же не может сделать то же самое, так как, чтобы вынести мотив близкородственной любви на первый план, нужно было не только обосновать его, что само собой разумеется, но и сделать его интересным, полным и красиво его завершить. Последнее, по нашему мнению, невозможно, так как Лермонтов не может отказаться от своего (лермонтовского ^[22]) героя в пользу взаимной и счастливой любви.

Подчеркнем, что в каждом рассматриваемом произведении чаша весов склоняется не в пользу развития и совершенствования мотива близкородственной любви, а в пользу формирования сильного героя (от Евгения к Вадиму). Лермонтов предпочитает не развивать мотив близкородственной любви, а уделить внимание характеру и становлению романтического героя, рефлексирующей личности, изгоя и т.п. В «Испанцах» он акцентирует внимание на судьбе Фернандо, его жажде жить и смерти от рук святой инквизиции; в «Людях и страстях» разочарование Юрия Волина в жизни приводит его к самоубийству, мотив близкородственной любви не выдерживает конкуренции с обманами мира ^[14], герой не может быть разочарованным в жизни и счастливым в любви одновременно; в «Вадиме» развитие личности Вадима важнее его любви к сестре, в романе обостряется социальный конфликт в связи с восстанием, одновременно теряет привлекательность основной любовный конфликт Ольги и Юрия (автор развенчивает образ Юрия в последней главе).

Отметим эксперименты Лермонтова с жанрами и родами литературы в поисках идеального жанра для воплощения данного мотива. Не найдя удовлетворения в одном жанре, автор переключается на другой. Эйхенбаум пишет об этом так: «…зерном, из которого выросла его драматургия, была лирика. Юношеские драмы представляют собой сюжетное развитие патетических монологов, которые произносит его лирический герой. Основные проблемы и конфликты драм заложены в этих монологах, обычно прямо обращенных к другим лицам — к друзьям и врагам. Достаточно было вывести их на сцену и дать им слово, чтобы получилась драма или трагедия — если не о “судьбе народной” (тема, погибшая вместе с декабристскими замыслами), то о “судьбе человеческой” ^[20]. Юношеские драмы Лермонтова можно читать как своего рода комментарий к его собственной лирике — как раскрытие намеков, жалоб и сентенций, сжато высказанных там. Недаром после “Испанцев” он стал писать драмы в прозе: вместе с переходом к другим лицам, к действию, к бытовым и психологическим мотивировкам, естественно возникла проблема разных речевых стилей и свободного, не стесненного стиховыми рамками диалога» ^[26]. Переход к прозе он связывает с его разочарованием в поэмах и драмах» 1829-1831 гг., «поспешность» при переходе от одной поэмы к другой «свидетельствует как о постоянной неудовлетворенности, так и о настойчивом желании добиться какого-то результата» ^[27]. Проза стала наиболее подходящим жанром для реализации мотива близкородственной любви, но к тому моменту, как это стало ясно, мотив потерял для автора всякую актуальность. Лермонтов потерял вдохновение не только для написания окончания «Вадима», но и для дальнейших попыток реализации мотива близкородственной любви.

В конечном итоге, мотив постепенно теряет актуальность, по крайней мере, в эпоху романтизма Лермонтовым. В следующем, XX веке, мотив близкородственной любви перейдет в мотив инцестуальной любви и, в какой-то степени, потеряет свое романтическое начало («Записки Мальте Лауридса Бригге» Р. М. Рильке и творчество В. В. Набокова ^{[21; 18]}). Наличие кровосмесительной связи в мотиве выйдет на первый план под влиянием фрейдизма, психоанализа и т. д., и данный мотив будет рассматриваться с другой точки зрения, произойдет возвращение к основному мотиву в новых историко‑эстетических условиях.