Синтезирующая рациональность Э. К. Метнера и его вклад в развитие аналитической психологии

Балановский Валентин Валентинович кандидат философских наук ведущий научный сотрудник, Балтийский федеральный университет имени И. Канта 236016, Россия, Калининградская область, г. Калининград, ул. Александра Невского, 14 Balanovskii Valentin Valentinovich PhD in Philosophy Leading Scientific Associate, Immanuel Kant Baltic Federal University 236016, Russia, Kaliningradskaya oblast', g. Kaliningrad, ul. Aleksandra Nevskogo, 14 v.v.balanovskiy@ya.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-311-00217.

Чаще всего мыслители оказывают влияние друг на друга через хорошо разработанные идеи и концепции, систематически изложенные в устной форме или зафиксированные в письменных источниках. Гораздо реже встречаются ситуации, когда великие умы подвержены воздействию людей из ближнего круга, которые, возможно, и не отличаются научной или творческой плодовитостью, но, тем не менее, играют ключевую роль в формировании представлений гения. Яркая иллюстрация — дружба и сотрудничество создателя аналитической психологии К. Г. Юнга и представителя русской философской и творческой элиты XX в. Э. К. Метнера.

В историю русской культуры Метнер вошёл как бессменный редактор легендарного издательства «Мусагет», а также издатель в России «Логоса» — главного журнала неокантианцев ^{[2, с. 48-50]}. Во многом благодаря этому человеку мир узнал о двух выдающихся талантах — поэте-символисте А. Белом и русском композиторе и пианисте Н. К. Метнере — младшем брате Эмилия Карловича. Как бы мы сегодня сказали, Метнер был их продюсером — создавал максимально комфортные условия для гениев, чтобы те не думали ни о чём, кроме творчества. Причём, к своим подопечным Эмилий Карлович сильно привязывался, старался окружить их своей заботой. Видимо, это не всегда находило положительный отклик. Так, на определённом этапе Белому стало слишком душно от подобной опеки, и он решительно порвал с Метнером. После этого разрыва у Эмилия Карловича случился рецидив психосоматического расстройства, провоцирующего болезнь Меньера — заболевание внутреннего уха, которое приводило к чудовищным головным болям. Это вынудило Метнера обратиться к психоанализу. Его первым терапевтом мог бы стать З. Фрейд, однако тот сказал: «Жениться и не отчаиваться. Анализ пока не нужен» ^{[3, с. 15]} и отправил несостоявшегося пациента с миром. Тогда Эмилий Карлович, несмотря на мнение своего друга И. Ильина, полагавшего, что Цюрихская школа — ересь ^{[3, с. 15]}, решил пройти анализ у Юнга. Так началась история их знакомства и совместной работы.

Главными источниками, на основании которых можно оценить вклад Метнера в развитие аналитической психологии, являются труды самого Эмилия Карловича, в особенности статья «Портрет личности в рамке взаимного знакомства» ^[3], вышедшая в юбилейном сборнике к 60-летию Юнга в 1935 г. ^[21]; его переписка с Юнгом; фундаментальная монография М. Юнггрена «Русский Мефистофель. Жизнь и творчество Эмилия Метнера», увидевшая свет в 1994 г. ^[20]; свидетельства современников. Нужно сказать, что наследие небогатое. Так из совместной переписки опубликованы только 22 письма (некоторые из них были отправлены женой Юнга по его просьбе), охватывающих период с 1917 по 1936 гг. Из них только четыре письма были отправлены Метнером. Как отмечает Юнггрен, эти письма хранятся в Архиве Юнга в Цюрихе ^{[20, p. 198]}. Однако, судя по всему, это не так. В Архиве Юнга мне не удалось обнаружить оригиналы писем Метнера к Юнгу. Там хранятся только ксерокопии фотокопий из отдела рукописей Российской государственной библиотеки ^[5]. На этот источник Юнггрен ссылается только когда публикует письма, отправленные Юнгом, и умалчивает о нём, когда приводит письма от Метнера. Также следует отметить, что он не включил в свою монографию одну почтовую карточку с нечитаемой датой и письмо от 19.06.1933 г., в котором Юнг благодарит Эмилия Карловича за адрес профессора И. Ле Лея и сообщает ему адрес Ф. Маккормика — мужа Э. Рокфеллер-Маккормик ^[5].

Несмотря на небольшое количество сохранившихся источников и только одну фундаментальную монографию, этого вполне достаточно, чтобы выяснить, какую роль Метнер играл в жизни Юнга. Познакомился Эмилий Карлович с создателем аналитической психологии в 1914 г. Сначала он был обычным пациентом на тот момент уже известного и подающего большие надежды швейцарского психиатра. Затем довольно быстро Метнер становится учеником Юнга ^{[24, p. 117]}. У них масса общих тем для разговоров. Одна из них — русский символизм. Так, в беседах с Метнером Юнг подчёркивал, что при работе над «Трансформациями и символами либидо», в особенности первой части этого труда ^{[17, p. 369-404]}. Впоследствии Метнер отмечал наличие глубокой взаимосвязи неокантианства в форме русского символизма и аналитической психологии^{[3, с. 40-41]}.

Общение Юнга с необычным пациентом из России стремительно переросло в нечто большее. Как утверждает Юнггрен, Метнер стал для создателя аналитической психологии самым близким среди друзей-мужчин, которых было немного. Они даже вместе ездили в отпуск ^{[20, p. 130]}, снились друг другу, делились сновидениями ^{[20, p. 129]}. Например, в письме от 08.03.1918 г. Метнер систематически излагает Юнгу свои сновидения в период с 31.01. по 08.03.1918 г. ^{[23, p. 206-209]}. В какой-то момент Эмилий Карлович становится аналитиком для своего швейцарского терапевта. Итогом такого совместного анализа стал труд «Портрет личности в рамке взаимного знакомства», который представляет собой одновременно автобиографию Метнера и биографию Юнга.

В какой-то момент Метнер оказывает неоценимую моральную и материальную поддержку Юнгу, становится его опорой, продюсером, популяризатором в самый непростой период его жизни — во время решительного разрыва с Фрейдом и окончательного формирования аналитической психологии. Говоря о важности этой поддержки, стоит помнить, что в тот момент для швейцарского общества была актуальна поговорка: «Нет пророка в своём отечестве». Как отмечал Метнер, аналитическая психология в первые годы своего существования пользовалась гораздо большей популярностью в печати и среди специалистов в США, «откуда уже тогда приезжало много пациентов, и куда Юнг ездил читать публичные лекции. Даже в родном городе этот "отставной приват-доцент психиатрии" не числился среди местных знаменитостей» ^{[4, с. 11]}. В свою очередь «Психологические типы», вышедшие в 1921 г. не вызвали в Швейцарии никакого интереса. Популярность Юнга на родине, по свидетельству Метнера, начинается только с 1930-х гг. ^{[4, с. 12]}.

От Метнера мы многое узнаём о Юнге как о человеке и специалисте. Благодаря его свидетельствам становится понятна глубинная разница между создателем аналитической психологии и его соратниками, ставшими оппонентами. Так, Эмилий Карлович, который только познакомился на тот момент с Юнгом, отмечал, что разделение Цюрихской и Венской школ «происходило критически-планомерно, совершенно по-деловому, без какой-либо личностно-полемической неприязненности» ^{[3, с. 24]}. Далее он отмечает, что в дни раскола Юнг очень уважительно отзывался о Фрейде, портрет которого держал у себя в кабинете. Такое поведение резко контрастирует с тем, что происходило в Вене. Фрейд предал своего ученика «анафеме» и создал тайное общество по всяческому противодействию Юнгу и его последователям ^{[6, с. 174]}. Первой жертвой стала С. Н. Шпильрейн ^{[6, с. 162]}, которая претерпела за своё юнгианство сразу после дебютного доклада в Венском психоаналитическом обществе «О трансформации» ^[25].

От Метнера мы узнаёт о чрезвычайно широкой образованности Юнга. Он с восхищением пишет, что «был поражён, обнаружив у чрезвычайно занятого доктора медицины, чувствующего себя как дома также и во всех соседних областях, такую начитанность в философии» ^{[3, с. 39]}. Не имея никакого систематического образования в этой области, Юнг в своих познаниях «экстенсивно» превосходил Метнера, который всю жизнь посвятил философии. Интерес создателя аналитической психологии не был случайным. Юнг «обыскивал философию на предмет её принципов и содержаний, которые давали пояснения и дополнения к тем закономерностям и процессам, которые он установил в области своей особенной науки о душе» ^{[3, с. 39]}. В этом проявляется суть аналитической психологии, которая представляет собой не просто гипотезу или новый вид терапии. Она также является универсальным инструментом истолкования культурного текста любой этиологии —мифологической, философской, религиозной, научной, художественной, психотической. Не случайно в какой-то период Юнг хотел назвать свой метод «герменевтическая психология» ^{[26, p. xxviii]}. Такой шаг совершенно оправдан, так как текст любой этиологии — это объективация психических содержаний, которые представляют главный интерес для психолога. Правда, не стоит думать, что Юнг исследовал эти тексты лишь с целью постановки диагноза конкретному автору. Действительно, какой у мифа или откровения может быть автор? Даже если мы якобы знаем имя творца — Гомер, Вьяса, Боян, Моисей — можно ли говорить, что «Махабхарата» и Пятикнижие то же самое, что и «Сказка о царе Слатане»? С научным творчеством всё тоже не очень однозначно. Сами по себе физические законы автора не имеют, но форма, в которой они нам даются, не свободна от оков человеческого восприятия. Поэтому научный текст поддаётся интерпретации посредством аналитической психологии. Пример тому — многолетнее сотрудничество Юнга и пионера квантовой механики В. Паули ^[13], результатом которого стало создание концепции единства психической и физической реальности выраженной в понятии unus mundus ^{[16, p. 534-539]}. Таким образом, Юнга интересовали не личные вкрапления и индивидуальные особенности анализируемых текстов, а общечеловеческие структуры, которые просвечивают через плоды художественного, мистического, мифопоэтического, научного и философского творчества.

Также Метнер выявляет некоторые характерные отличия аналитической психологии от её предшественниц. Он хоть и считал концепцию Юнга ответом на внутренний раскол психоанализа, связанный со стагнацией фрейдизма и выделением из него адлерианства с последующей стагнацией, но отмечает, что юнгианство является новой и уникальной концепцией, которая не является математической суммой идей Фрейда и Адлера. Метнер пишет, что будь аналитическая психология простым синтезом, «не было бы цюрихской школы, а лишь цюрихское отделение венской школы, считаемое, разумеется, последней, за ересь». Далее он утверждает, что Юнг «нёс с собой свою тему, в корне иную, нежели фрейдистская» ^{[4, с. 10]}. Обрести свой голос создателю аналитической психологии помогла, в частности, одна особенность характера, которую подмечает Метнер. Он пишет, что «Юнг вообще не принадлежит к тем, кто берётся за проблему только потому, что она стала актуальной» ^{[3, с. 25]}. Это качество вместе с систематичностью, присущей создателю аналитической психологии, позволило достичь Юнгу выдающихся результатов.

Помимо прочего, Метнер подчёркивает и не очень очевидные различия в подходах Венской и Цюрихской школы к терапии. Так, Фрейд выделял только одну причину невроза — вытесненные желания. Юнг в процессе терапии Метнера находит другой источник таких расстройств. Для удобства объяснения он разделил невротиков на «невротиков снизу» — тех, причиной болезни которых послужили вытесненные желания, и «невротиков сверху» — тех, чьи проблемы были вызваны неосуществлённым призванием ^{[3, с. 37]}. Метнер относился ко второму типу.

Если говорить о вкладе Метнера в развитие аналитической психологии, то в первую очередь стоит отметить его усилия по популяризации трудов Юнга в России. В 1916 г. на деньги Э. Рокфеллер-Маккормик он организует коллектив из эмигрантов-меньшевиков для работы над переводом «Трансформаций и символов либидо» во главе с Р. Рабинович ^{[20, p. 121-122]}. Правда, этот эксперимент был не очень удачным. Когда первые переводы попали С. Шпильрейн, она дала им очень низкую оценку. В письме Юнгу от 04.12.1917 г. она подробно описывает суть своих претензий ^{[19, p. 56-57]}. Шпильрейн не устроили не только стиль перевода, но и то, что была некорректно передана терминология. Метнер эту критику поначалу воспринял в штыки, однако потом был вынужден согласиться с тем, что нужна доработка.

Гораздо лучше дело обстояло с «Психологическими типами», которые выходят на русском языке в Берлине в издательстве «Мусагет» в 1929 г. ^[7]. Судя по предисловию Метнера, он искренне полагал, что был первым организатором перевода трудов Юнга на русский, и работа эта заняла 13 лет ^{[4, с. 11]}. На самом деле это не так. Первое русскоязычное издание крупной работы Юнга «Психоз и его содержание», и это было известно Метнеру ^{[4, с. 18]}, увидело свет в 1909 г. ^[9], то есть за несколько лет до знакомства Эмилия Карловича и создателя аналитической психологии. Помимо этого под редакцией И. Д. Ермакова за 5 лет до «Мусагета» выходит перевод «Психологических типов» (переводчик Е. И. Рузер) ^[8]. Вместе с тем, следует отметить, что именно мусагетовская версия легла в основу современного перевода «Психологических типов».

Что же касается непосредственного идейного влияния Метнера на Юнга, то, хоть оно и не было обширным, однако затронуло сущность аналитической психологии. Наиболее значимым фактом здесь является то, что Эмилий Карлович не дал создателю аналитической психологии слишком увлечься интуитивизмом Р. Штайнера и помог удержаться на твёрдой почве трансцендентализма и дискурсивизма И. Канта ^{[20, p. 130-131]}. Этой задаче он посвятил даже три доклада о несостоятельности антропософии и превосходстве трансцендентального идеализма ^[22], прочитанных на заседаниях Психологического клуба Цюриха. Разумеется, Юнг и до Метнера был знаком с Кантом. Эта история началась ещё со студенческих лет ^{[11, p. 119]}. Тем не менее, на момент начала знакомства с Метнером у Юнга была не очень однозначная позиция по отношению к Канту. Как полагал Эмилий Карлович, это было вызвано тем, что в юности вкус создателя аналитической психологии к трансцендентальному идеализму был испорчен «несносным неокантианством» ^{[3, с. 39]}. Произошла парадоксальная ситуация: русский немец Метнер взялся разъяснить швейцарскому немцу основы философии Канта. И, судя по всему, очень в этом преуспел. Чуть ли не единственным отголоском штайнеризма в системе Юнга стало введение интуитивного психологического типа. В остальном же он крепко стоял на позиции Канта. Это видно как из трудов Юнга, в которых создатель трансцендентального идеализма цитируется чаще других философов, так и из переписки. В частности, он заявлял, что «достаточно старомоден, чтобы не выходить за пределы Канта» ^{[15, p. 329]} и эпистемологически стоит на точке зрения Канта ^{[15, p. 294]}.

Метнер совершенно справедливо усматривал в аналитической психологии Юнга продолжение дела, начатого Кантом, философскую точку зрения которого дополнил со стороны психологии, выросшей из естественных наук ^{[3, с. 22]}. Более того, при внимательном рассмотрении позиции основателя немецкой классической философии и швейцарского психиатра иной раз поражают своим сходством. В частности, это касается взглядов Канта и Юнга относительно невозможности построения психологии как строгой науки. Причём делают это по практически идентичным основаниям, к которым относятся: 1) совпадение субъекта и объекта этой дисциплины; 2) невозможность применения к исследованию психики количественных математических методов; 3) нерешенность и нерешаемость проблемы психофизического параллелизма ^{[10, p. 394]}.

Помимо прочего, из бесед Метнера и Юнга рождались научные труды. В качестве примера здесь можно привести значимую для понимания универсальной природы аналитической психологии статью «Психологические основания веры в духов» ^[12]. Замысел этого труда родился, когда Юнг служил комендантом лагеря для британских военнопленных в Шато-д’Э ^{[20, p. 130]}. Метнер часто навещал своего друга, и их бесчисленные разговоры легли в основу доклада, «Психологические основания…», прочитанного в 1919 г. ^{[12, p. 301]}.

Правда, не всегда Метнер исключительно благотворно влиял на Юнга. Так, Юнггрен выдвигает гипотезу о том, что от русского друга швейцарский психиатр в какой-то момент заразился симпатией к антисемитизму. Дело в том, что любимое детище Метнера, центр русского символизма и неокантианства «Мусагет» имел вполне прослеживаемую германофильскую направленность. Распространение немецкой культуры было одним из основных требований главной покровительницы издательства Я. Фридрих, которая просила уделять особое внимание популяризации творчества Ницше и Вагнера ^{[1, с. 539]}.

Метнер, будучи натурой, тонко настраивающейся на людей, с которыми имел дело, перенял эту любовь. А вместе с нею захватил целый комплекс идей, витавших в то время в воздухе Европы. В том числе, новые расовые теории, лёгшие в основу немецкого нацизма. Как пишет В. К. Кантор, «"Мусагет" и "Логос" были проводниками немецкой культуры, противниками неославянофильства начала XX в. Но если Степун и его соиздатели по журналу опирались на идеи неокантианства, то Метнер и Белый, поначалу соблазнившись на новую немецкую философию, … находили в Германии другие тенденции…. Не помогло даже обращение Метнера к Гёте как центру германского духа. Гораздо больше он склонялся к немецкому национализму, что впоследствии привело его в стан нацистов, а Белого — к большевикам» ^{[2, с. 50-51]}. Кстати, Белый не до конца принял такое германское «отступничество» Метнера. Он довольно раздражённо замечает, что его бывший попечитель оказался после эмиграции на Запад «безо всякого культурного дела; а мог бы работать у нас, если б вовремя внял он мне, дал бы возможность нам развернуть "наше" дело — по-нашему, не прицепляя "последышей" Зиммелей в виде троечки "настоящих" философов: Федора Стенпуна, Яковенко и Гессена; "настоящее" первого выявилось в карикатурнейшем комиссарстве на фронте (при Керенском); второй — высох: таранью тарань; третий — автор брошюрочки "Что такое большевики"» ^{[1, с. 341-342]}.

По поводу идеологических предпочтений Эмилия Карловича Юнггрен жёстко замечает, что Метнер был сторонником «профашистских идей» и антисемитом ^{[20, p. 8]}, и приводит его слова, где тот называл самым близким человеком Европы Х. Чемберлена ^{[20, p. 71]} — расиста, поклонника и зятя Вагнера. Это позволило сделать предположение, будто Юнгу передался некоторый энтузиазм Эмилия Карловича по отношению к Муссолини и Гитлеру ^{[20, p. 8]}. Не случайно же Юнггрен назвал Метнера «русским Мефистофелем» — персонажем, который приходит к отчаявшимся интеллектуалам, готовым в кризисный момент продать душу ради успеха. Как Белого, так и Юнга Эмилий Карлович поддерживал и направлял в самые непростые моменты их жизни. Как раз в те самые моменты, когда их настроение оказывалось особенно близко к состоянию Фауста перед встречей с Мефистофелем. Но, справедливости ради стоит отметить, что в значительной мере спровоцированный Метнером антисемитизм Юнга едва ли сильно вышел за рамки одного письма от 12.03.1932 г. ^{[18, p. 219]}, где швейцарский психиатр даёт оценку внешности Гитлера по фотокарточке, присланной Эмилием Карловичем. Вряд ли эту оценку можно назвать комплиментарной. В целом же Юнг быстро разобрался в природе происходящих в Европе изменений и выступил против нацизма и его иделогов.

Многолетнее сотрудничество Метнера и Юнга оказалось взаимовыгодным. Благодаря ему Эмилию Карловичу удалось не только вернуть психическое здоровье, но и реализовать присущие ему как представителю русского мира интенции, хоть он и происходил из старого немецкого рода и не имел «в своих артериях ни капли русской крови» ^{[3, с. 27]}, а его пра-прадедушка состоял в переписке с самим Гёте. Юнг отмечал, что у Метнера «психология немца XVIII в. и к тому же ещё современная, но одновременно и архаичная психология русского» ^{[3, с. 28]}. Сложно судить, что подразумевается в данном случае под архаичностью, для этого нужно знать эпикриз Эмилия Карловича. Однако совершенно точно Метнера можно отнести к мыслителям, в трудах и установках которого прослеживаются черты синтезирующей рациональности, характерной для отечественной ментальной культуры. В чём это проявлялось?

Во-первых, ещё до знакомства с Юнгом он пытался осуществить практический синтез русской и немецкой культуры с помощью той научной и культурной деятельности, которая кипела вокруг и внутри «Мусагета». С этой задачей Метнер справился довольно успешно. «Мусагет» стал ярчайшим феноменом Серебряного века, центром русского символизма и неокантианства, оказавших влияние на развитие мировой художественной и философской культуры.

Во-вторых, характерный для русских мыслителей тип рациональности проявился у Метнера в стремлении осуществить практический синтез двух разнородных частей своей души — русской и немецкой. Эмилий Карлович очень болезненно — как в прямом так и переносном смысле — переживал начало Первой мировой войны. Он ощущал, как этот чудовищный разлом прошёл через его душу, обострив конфликт русской и немецкой составляющей его психики. Пожалуй, именно эта внутренняя борьба и привела Метнера к Юнгу. Прохождение анализа, а затем и самоанализ помогли Эмилию Карловичу не просто обрести психическое равновесие. Метнер решил куда более сложную и фундаментальную задачу нахождения точек примирения двух великих народов и их ценностных установок. Ведь согласно представлениям Юнга причины неврозов — именно этим недугом страдал его русский друг — коренятся не в конкретном человеке, а в обществе, которое старается адаптироваться к изменившимся условиям, ищет ответы на актуальные вопросы выживания человеческого рода. Поэтому пример успешной терапии Метнера является ярким доказательством того, что «невроз — это индивидуальная попытка … решить универсальную проблему» ^{[14, p. 265]}. Так вот, одним из великих примирителей двух культур для Метнера стал Гёте, которого он как представитель русской культуры и Юнг как представитель германской культуры любили одинаково сильно, но по-разному. Эмилий Карлович предпочитал лиризм, язык поэта, а вот его метафизические размышления не находили в нём отклика. Юнг же наоборот, живо интересовался пантеизмом и гностицизмом Гёте. Метнер так сформулировал это различие: «говоря совсем кратко: я предпочитал первую часть Фауста, он — вторую» ^{[3, с. 34]}.

В-третьих, стремление к синтезу проявилось в глубинном желании Метнера выработать способ мировосприятия, который максимально учитывал бы плюрализм точек зрения. На тот момент в философских спорах обострилось противостояние рационализма и иррационализма. Метнер пытался найти точку, где сходились бы эти позиции. Причём делал это вполне в духе русской философии. Метнер отмечал, что никак не мог взять в толк, «почему в царстве познания надо возводить на престол так называемое иррациональное, когда так называемое рациональное имеет гораздо более благородное происхождение. Но и последнее не нужно сажать на трон, трон принадлежит одному Богу. Дух в качестве регента правит как в "рациональном", так и в "иррациональном", и если он отсутствует, - сплющивается и то, и другое» ^{[3, с. 29]}. Отсюда, в том числе, вытекает особо трепетное отношение Метнера к «Психологическим типам» Юнга. Этот труд представляет собой манифест синтетического мировосприятия. Он мирит крайние противоположности, увязывает их в бытии единого психического, преломляющегося под разными углами. Напомню, для Юнга описанные им психологические типы — это не столько метод психодиагностики или салонная игра «Угадай мою изюминку», в которую трансформировалось его учение, пропущенное через профессиональных и полупрофессиональных психологов. Главная цель состояла в том, чтобы ответить на фундаментальные научные и философские вопросы, большая часть которых снималась релятивизацией точки зрения. Особенно чётко этот подход прослеживается в трудах по теоретическим основам аналитической психологии, вошедшим в 8-й том академического собрания сочинений Юнга. Здесь красной нитью прослеживается мысль, что противоречия между взглядами на изучение психики снимаются изменением точки зрения, переходом в рефлексивную позицию.

В-четвертых, сам Метнер отмечал свою приверженность синтетическому подходу при постижении другого. Вот, что он пишет о своём взаимодействии с Юнгом:

«В то время как Юнг постепенно познавал меня преимущественно аналитически, моё познание его личности двигалось преимущественно синтетическим путём. "Аналитически" здесь … должно пониматься главным образом в смысле психотерапевтического метода, "синтетически" же, напротив, — ни в коем случае не в смысле специфического психологического способа…, а в смысле индуктивной "постепенности"» ^{[3, с. 35]}.

В заключение отмечу, что, несмотря на небольшое количество опубликованных трудов, Метнер оказал значительное влияние не только на развитие русской философской и художественной культуры, но также по праву может считаться одним тех, кто придал аналитической психологии её уникальное лицо, содействовал её признанию и распространению, способствовал её укоренению на твёрдой почве дискурсивизма и трансцендентализма Канта, что позволило ей стать мощным универсальным инструментом истолкования культурного текста любой этиологии. Что же касается возможного негативного влияния на Юнга, то оно не имело решающего значения.