Внешнеполитическая мысль США о суверенитете государства в условиях «гуманитарных интервенций» (1990-е годы)

Катков Алексей Дмитриевич аспирант, кафедра Новой и Новейшей истории стран Европы и Америки, Московский Государственный Университет имени М. В. Ломоносова 119192, Россия, Москва область, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27, корп. 4, ауд. Г449 Katkov Alexey Dmitrievich PhD Candidate, Section of Modern and Contemporary History of Countries of Europe and America, History Department, Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, Moskva oblast', g. Moscow, ul. Lomonosovskii Prospekt, 27, korp. 4, aud. G449 ADKatkov@mail.ru Другие публикации этого автора

В настоящее время, в связи с развитием системного кризиса, который имеет крайне широкое проявление как в политике, так и в экономике, мир оказался в некотором состоянии неопределенности и противоречивости. Данный период характеризуется еще и тем, что государство–центристская модель мира, а вместе с ней и суверенитет (означающий исключительную юрисдикцию государственной власти внутри страны и независимость государства на международной арене), подвергается серьезным вызовам, как со стороны международных организаций и различных интеграционных движений, так и со стороны глобализации. Однако процесс размывания национальных границ и эрозии суверенитета сопровождается одновременным усилением попыток различных государств мира сохранить свой статус единственно значимого субъекта международных отношений и найти новые способы и методы для укрепления своего суверенитета. Все это и делает проблему суверенитета государства, с новой энергией поднятую в 1990-е гг., актуальной и значительной. Более того, аргументом в пользу сохранения существенного интереса к вопросу о суверенитете государства и в будущем является процесс возникновения все новых государств на мировой арене и увеличения количества движений за самоопределение, и непризнанных государств, чрезвычайно жаждущих свой суверенитет получить и укрепить.

Анализ отечественной и зарубежной литературы отчетливо показывает, не угасающий вот уже четыре десятилетия, интерес к принципу суверенитета. Особенно же острые споры по этому вопросу наблюдаются в теории международных отношений, политической теории, правоведении и в исторических работах. Так, например, сторонники глобализма и постпозитивизма (социальный конструктивизм, постмодернизм, постструктурализм и другие) доказывали снижение роли государства и активный рост влияния на международной арене транснациональных и межправительственных организаций. Представители данных направлений доказывали, что суверенитет является ничем большим нежели пережитком времени, в отличие от неореалистов и неолибералов традиционно настаивающих на ключевой роли государства в международных отношениях и, как следствие, на важной роли суверенитета. Важно отметить, что концепция неолиберализма касательно изучения суверенитета, отстаивающая в том числе и исключительную роль права в отношении между государствами, является превалирующей. Во многом острые споры по вопросу о суверенитете государства связаны с распадом СССР и советского блока и, в связи с этим, с трансформацией системы международных отношений. Определенную роль играет и глобализация и попытки выяснить ее влияние на такого участника международных отношений как государство, а следовательно и влияние на основной его атрибут – суверенитет. Помимо научного диспута, принцип суверенитета государства подвергся серьезному вызову со стороны политики Соединенных Штатов в 1990-х и в начале 2000-х гг., когда США провозгласили построение «нового мирового порядка», использовали так называемые гуманитарные интервенции и другие методы в своей политике, пытаясь закрепить за собой возможность и право вмешиваться во внутренние дела государств во всем мире. Следует сказать, что исследование вмешательства и, как следствие, конфликтов, сложно осуществить в рамках одного научного направления, одной теории. Поэтому, как справедливо отмечают отечественные авторы В. И. Блищенко и М. М. Солнцева, подобные исследования нуждаются в усилиях различных гуманитарных наук (истории, права, социологии, политологии и т. п.), подразумевая под этим необходимость использования междисциплинарного подхода, поскольку каждый из подходов разрабатывает различные аспекты конфликта ^{[11, с. 14]}.

***

Под вмешательством в международных отношениях понимается любое действие, посредством которого один субъект вторгается в компетенцию и прерогативы другого ^{[15, с. 58]}. Дополнить это определение следует словами отечественного ученого Е. А. Степановой, утверждающей, что под вмешательством во внутренние дела государства (автор использует термин «интернационализация конфликта») следует понимать «не только вмешательство сил иностранного государства/государств на стороне одного из участников внутреннего конфликта, но и весь комплекс международных усилий по внешнему регулированию конфликта» ^{[17, с. 29]}. Вмешательство является прямым нарушением суверенитета, поскольку он включает в себя безусловную внешнеполитическую независимость государства, ограниченного только нормами международного права ^{[14, с. 72]}. В Уставе ООН в главе 1 статье 2 пункте 7 говорится о запрете на вмешательство со стороны ООН во внутренние дела государства ^[2], но важно заметить, что не все что происходит внутри границ государства, является его внутренним делом. Устав ООН достаточно четко говорит о том, что если ситуация, сложившаяся внутри государства, угрожает международному миру и безопасности, то такая ситуация более не расценивается как внутренние дела государства и реакция ООН на них не будет расцениваться как вмешательство в них (глава 1 статья 2 пункт 7) ^[2]. Но кто же может решать, когда ситуация угрожает безопасности? Безусловно, согласно действующему международному праву, только Совет Безопасности ООН имеет на это право (глава 7 статья 39) ^[2]. Так было, например, во время американской операции в Сомали, военной акции в Восточном Тиморе, операции «Буря в пустыне», компании против Сербии в 1995 году, операции в Афганистане – все эти миссии опирались на решения СБ ООН, который руководствовался главой VII Устава ООН ^[2]. Однако ученые спорят о легитимности и эффективности и подобных операций. Отечественный ученый О. О. Хохлышева утверждает, что миротворческие миссии, проводимые ООН, не нарушают суверенитет государства, если подобное вмешательство осуществляется по приглашению хотя бы одной из сторон конфликта. Однако, автор отмечает, что коалиционное миротворчество не является легитимным с точки зрения Устава ООН (нарушая суверенитет страны, источника напряженности) и массированное применение военных сил способствует только дальнейшей экскалации конфликта ^{[20, с. 80]}. Но существует множество примеров, когда вмешательства происходили и не под эгидой ООН. Безусловно, самым ярким примером является силовая операция НАТО в Югославии, когда организация Североатлантического договора действовала формально вне рамок международного права и вне зоны своей ответственности. Совет Безопасности 26 марта 1999 года, в свою очередь, де-факто одобрил бомбардировку Югославии, когда отверг проект резолюции России о приостановке военной операции в Восточной Европе. В этой связи будет интересно созвучное по проблематике выступление в 1999 году представителя китайской делегации на 4011 заседании СБ ООН (по вопросу о Косово) Шэнь Гофана, который говорил, что «этнические проблемы в том или ином государстве, должны решаться его собственным правительством и народом на основе проведения глубоко продуманной политики. Их нельзя использовать в качестве оправдания вмешательства извне, и уж тем более недопустимо их использование иностранными государствами для оправдания применения силы» ^[1]. Как мы видим, сложилась ситуация, когда получение мандата Совета Безопасности на вмешательство извне является желательным, но не обязательным фактором в реальной политике. Представители некоторых стран утверждают, что интервенция возможна без одобрения со стороны СБ ООН, но только в случае экстремальной ситуации, угрожающей массовыми потерями человеческих жизней и в случае, когда действия СБ ООН блокируются правом вето или угрозой применения этого права ^{[12, с. 215]}. Но в таком случае страна, планирующая интервенцию, сама определяет является ли ситуация экстремальной, а степень ее авторитетности и не заинтересованности остается под вопросом. Также она может пытаться влиять на ситуацию в СБ, тормозя его работу, и ссылаясь на этот факт, оправдывать вмешательство. Эта теория, получившая название гуманитарного вмешательства ^{[15, с. 59-60]}, сводится по большому счету к тому, что государства считают безопасность человека во всем мире важнее национальной безопасности, и для обеспечения этой безопасности государство считает себя полноправным принудительно вмешаться в ситуацию, опираясь на различные статьи о правах человека в международных документах. Так, английский исследователь Б. Мендельсон пишет, что предметом вмешательства в суверенные дела государства может быть только международная защита прав и свобод человека в том или ином государстве ^{[40, p. 61]}. В духе нарушения права на невмешательство высказывается и Ф. Фукуяма, утверждающий, что США имеют полное право вмешиваться в кризисную ситуацию и брать под свой контроль те страны, которые по их мнению тем или иным путем угрожают их безопасности, либо безопасности ряда третьих государств, и принцип суверенитета не может быть этому помехой ^{[18, с. 165-167]}. Американский ученый Д. Шеффер отметил, что государство должно следовать своим обязательствам не только перед другими странами, но также перед своим собственным населением и, в противном случае, оно должно быть готово к интервенции на своей территории ^{[46, p. 262-263]}. Американские исследователи Дж. Чопра и Т. Вайс также пишут, что гуманитарные интервенции (или как они их называют «гуманитарная поддержка») должны восприниматься не как феномен нарушающий суверенитет государства, а как мера «дополняющая и обеспечивающая суверенитет» ^{[23, p. 108]}. Стоит также отметить, что в теориях, изучающих гуманитарное право, выделяют также так называемые «комплексные гуманитарные чрезвычайные ситуации», особенностью и отличием от чрезвычайных ситуаций или гуманитарных кризисов которых является сочетание военных действий, массовых перемещений людей, резкого ухудшения эпидемиологической ситуации, голода и т. п., которое сопровождается массовыми нарушениями прав человека ^{[17, с. 30]}. Но несмотря на безусловную значимость для мира гуманитарного права, сам факт его существования не означает, что этим узаконивается война и подвергается сомнению принцип ее запрещения, о чем отчетливо говорится в преамбуле Дополнительного протокола I к Женевским конвенциям ^{[13, с. 15]}. В конце концов, в большинстве случаев как таковые вмешательства во внутренние дела других государств конца XX - начала XXI века только усугубляли ситуацию и международному сообществу еще только предстоит выработать ответы на вызовы, которые ставит внутренний конфликт, подвергшийся интернационализации ^{[17, с. 35]}.

В США в 1990-е годы сложилось две основные концепции касательно вмешательства, в частности военного, во внутренние дела других государств. Согласно концепции «подавляющей силы» (или «доктрины Пауэлла»), отражавшей мнение в основном военных кругов в стране и сложившейся под влиянием операции в Персидском заливе в 1991 году, предполагалось ничем не ограниченное вмешательство с использованием вооруженных сил. Условиями для подобной политики могла стать непосредственная угроза стратегическим интересам США, ясность поставленных военных целей и возможность определить успешность их выполнения, а также необходимость использования всех других мер, перед применением военных. Согласно же второй концепции, получившей название «ограниченных целей», американское вмешательство не должно быть обязательно обусловлено жизненными интересами США. Методами вмешательства же должны быть точечные удары и внутриполитические перестановки, осуществляя таким образом «ограниченные политические цели ограниченными военными средствами» ^{[17, с. 52]}.

Мы можем констатировать, что после окончания «Холодной войны» и в рамках «нового мирового порядка», провозглашаемого США, Белый дом готов на более широкой основе применять силу (сначала с санкции ООН, а позже уже и в одностороннем порядке) против различных государств мира. Важно также отметить, что США одновременно с этим достаточно часто говорят о необходимости защиты и уважения суверенитета других государств ^[3-5], что приводит нас к выводу о том, что суверенитет как принцип провозглашается властями США как безусловно важный и ценный в современных международных отношениях, как неотъемлемая часть «нового мирового порядка». В связи с этим американский ученый Т. Карпентер писал в 1991 году, что суть концепции «нового мирового порядка», по мнению Буша, заключалась в защите суверенитета наций и международного права ^{[22, p. 26]}. Однако автор замечает, что политика уважения суверенитета Соединенными Штатами носила избирательный характер. Вашингтон не останавливался перед вмешательством во внутренние дела Панамы (под предлогом защиты демократии) и смены правительства Панамы в 1989 году, когда это отвечало интересам США. Карпентер пишет, что миссия США после окончания Холодной войны напоминает те цели, которые ставил Вудро Вильсон в своих четырнадцати пунктах. Автор пишет, что для США стало важнейшей задачей установление универсальной демократии во всем мире в своих интересах, даже несмотря на то, что подобная политика достаточно часто приводит к нестабильности. Подобные попытки США установить «новый мировой порядок», по мнению Т. Карпентера, запутают страну во множестве конфликтах ^{[22, p. 28-29]}. Интересно, что Соединенные Штаты были заинтересованы в урегулировании далеко не каждого конфликта, в том числе и в целях защиты прав человека, происходившего в 1990-е гг., подходя к этому вопросу с известной долей избирательности. Так, например, в то время как США активно участвовали в урегулировании ситуации в Боснии, они практически полностью игнорировали конфликты в Кении, Чаде, Перу, турецком Курдистане ^{[17, с. 34]}. В итоге надо говорить о том, что если риторика о новом порядке означала бы тот факт, что мир изменился после окончания Холодной войны, то это было бы очевидно и правильно. Но если говорить о том, что он означает установление нового справедливого и характеризующегося стабильностью миропорядка, то это утопично и вряд ли было похоже на правду даже в конце XX века, не говоря о веке XXI. С таким мнением согласен американский ученый Т. Розенберг, который уже в 1999 году напишет, что фраза «новый мировой порядок» ныне воспринимается исключительно с иронией ^{[44, p. 95]}.

Ярким проявлением политики, отражающей стремление Соединенных Штатов проводить линию на укрепление своего суверенитета, является военная операция НАТО в Сербии. Стоит кратко отметить, что дискуссия в самих США о сохранении суверенитета собственного государства с новой силой была поднята в 1990-е гг., особенно с вступлением США в ВТО и ГАТТ и усилением роли ООН после окончания «Холодной войны». Среди авторов, настаивающих на укреплении американского суверенитета, можно выделить Д. Хелмса, Б. Дойла, Б. Гудлатте, Р. Райта, М. Тиссена и других. Официальная власть в США, реагируя на разгорающуюся дискуссию, признавала факт некоторого ограничения суверенитета международным правом, но не видела в подобном ограничении существенной угрозы, нивелирующей суверенитет как таковой, покуда это удовлетворяет национальным интересам ^[8]. Возвращаясь к операции НАТО в Сербии необходимо отметить, что в самих США существуют различные мнения о ней и о роли США в этом конфликте. Заместитель директора Брукингского института и бывший специальный помощник Джорджа Буша старшего Ричард Хаас считает саму интервенцию НАТО в Сербии в целом оправданной. Однако разумнее, по его мнению, было бы комбинировать дипломатические усилия с военными операциями. Автор также опасается, что в будущем при сопротивлении крупных держав, подобные военные акции США станут недопустимы ^[30]. С активной поддержкой «гуманитарной интервенции» выступает и исследователь Питер Родман, который считает, что в результате военной операции, несмотря на некоторое ослабление доверия к альянсу, роль НАТО в Европе усилилась. Питер Родман также пишет, что в дальнейшем США и союзникам более не понадобится мандат ООН на осуществление той или иной операции, поскольку гуманитарной катастрофы будет достаточно для вмешательства, в том числе и военного ^[43]. Однако вопрос о том, кто будет определять степень нарушения прав человека, какие будут для этого критерии и кто будет выносить вердикт о гуманитарной катастрофе видимо мало волнует П. Родмана. Еще более воинственную позицию занимает профессор Джорджтаунского университета Эдвард Луттвак, видящий войну средством быстрого и эффективного решения международной проблемы, а миротворческую деятельность ООН вредоносной ^[37]. Мы не будем подробно останавливаться на этих точках зрения, поскольку, очевидна их воинственность и полное игнорирование международного права. Но нужно отметить, что такие точки зрения, по сути отстаивающие абсолютный суверенитет США в вопросах внешней политики, существуют в достаточно большом количестве. Однако, в дискурсе Соединенных Штатов существуют и совершенно иные точки зрения. Так, с критикой подобной политики своей страны выступил бывший советник президента Билла Клинтона, а ныне член Совета по международным отношениям, Майкл Мандельбаум. Он пишет, что разразившаяся война нарушила право на невмешательство во внутренние дела государства. Вмешательство могло бы быть оправдано только если происходит грубое нарушение прав человек, масштабы которого в Косово были не так значительны, либо с санкции Совета Безопасности ООН, которой получено не было. Также война нарушила четырнадцатый протокол от 1977 года к Женевской конвенции 1949 года, который запрещал атаку на объекты, необходимые для выживания гражданского населения ^[38]. В целом позиция Мандельбаума представляется достаточно справедливой, за исключением того факта, что вмешательство во внутренние дела государства возможно исключительно с санкции Совета Безопасности ООН, поскольку оценка грубости нарушения прав человека, которая приводит нередко к гуманитарным интервенциям, является достаточно субъективным фактором и уж точно такое вмешательство не соответствует букве международного права. В связи с этим можно привести слова Дж. Ная, который пишет, что несмотря на то, что ООН «разрывается» между строгой Вестфальской интерпретацией суверенитета и гуманитарным правом, организация остается полезной в своей миротворческой и гуманитарной деятельности и является важнейшим источником легитимности в мировой политике ^[42]. Важно также отметить, что мы согласны с мнением о том, что бомбардировки не только, безусловно, принесли страдания людям региона, но и, с чем согласен Ноам Хомский, именно бомбардировки Югославии со стороны НАТО сделали перспективу отделения Косово от Сербии реальной как никогда прежде ^{[19, с. 61]}. Стоит заметить, что даже ряд операций с санкции СБ ООН может вызывать сомнения в их законности. Отечественный автор О. Хохлышева пишет, что незаконно самоустранение СБ от проведения миротворческой операции, как это было в случае со вмешательством иностранного контингента (главным образом вооруженных сил США) в конфликт между Кувейтом и Ираком в 1990 году, в случае с передачей контроля за выполнением мирного договора в Боснии и Герцеговине в 1995, в случае с самоустранением СБ ООН от командования миротворческим контингентом в Косово и передаче командования НАТО в 1999 году, согласно резолюции СБ ООН 1244 ^{[20, с. 80]}, а также в случае с вводом войск в Гаити в 1994 году, когда ООН впервые ввела миротворческие силы в ответ на вооруженный переворот, из 6000 солдат, 2400 были из США (в добавление к двадцати тысячному корпусу, уже введеному в страну Соединенными Штатами) ^{[20, с. 64]}. Следовательно, подобные операции также являются неправомерными, поскольку в Уставе ООН нет ни одного положения, позволяющего ООН самоустраниться от проведения инициированной ей же миротворческой операции, равно как и сотрудничество ООН с НАТО не является легитимным, поскольку НАТО является военной структурой, а не обычной региональной политической организацией, о которых идет речь в главе 8 Устава ООН ^{[20, с. 92]}. В связи с этим стоит отметить, что миротворческие операции ООН должны опираться на четкую юридическую базу, иначе отношение общества будет подорвано не только к подобным миссиям, но ко всей организации в целом.

Для Соединенных Штатов с крушением биполярной системы урегулирование локальных конфликтов превратилось из второстепенной проблемы, в одну из ключевых. Соединенные Штаты Америки оказались единственной страной, имевшей ценный опыт участия в различной степени интенсивности конфликтах и опробованную на практике военно–политическую концепцию урегулирования подобных проблем, с оглядкой, в том числе, на неудачный опыт от участия во вьетнамской войне. Результатом стало появление так называемой «теории конфликтов низкой интенсивности» (политико–военная конфронтация между противоборствующими государствами, не доходящая до уровня обычной войны), которая активно применялась на практике Соединенными Штатами и объединяла различные формы участия США в разных локальных конфликтах: антипартизанская деятельность, поддержка лояльных партизанских движений, борьба с терроризмом, поддержка лояльных движений, операции по поддержанию мира и тому подобное ^{[17, с. 40]}. Данная теория, популярная в США в 1980-х гг., в связи с распадом биполярной системы и переустройством всей системы международных отношений, в 1990-е гг. была пересмотрена и эволюционировала в концепцию «операций невоенного типа» (сама терминология должна была подчеркнуть гуманитарный и миротворческий характер подобных операций), которая была применена в Боснии, Сьерра Леоне, Восточном Тиморе и т. п. ^{[17, с. 41]}. В рамках данной концепции и было сформировано понимание гуманитарных операций, которые имели свою классификацию. Это были операции, направленные на помощь при стихийных бедствиях и других чрезвычайных ситуациях; операции, направленные на помощь беженцам и внутренне перемещенным лицам; операции, направленные на обеспечение безопасности гуманитарной деятельности, а также операции, направленные на техническую поддержку, несвязанную с непосредственной военной необходимостью. Операции по поддержанию мира разделялись, в свою очередь, на миротворческие операции, предполагающие согласие сторон конфликта на присутствие иностранного контингента и на операции по силовому принуждению к миру, не предполагающие каких–либо серьезных ограничений (например, операция НАТО в Боснии с 1995 года и в Косово с 1999 года) ^{[17, с. 42]}. Спецификой операций, проводимых США во второй половине 1990-х гг. стало то, что так называемые силовые операции по принуждению к миру часто проходили одновременно с гуманитарными операциями, что, безусловно, лишало последних их мирного характера. Так, еще высокопоставленный американский государственный деятель администрации Рональда Рейгана Джин Киркпатрик утверждала, что не существует такой деятельности ООН, которая была бы так сильно подвержена политизации, как права человека. Американский политик говорила, что «в Женеве и Нью–Йорке права человека стали дубинкой, которую используют сильные против слабых, большинство против изолированных и блоки против неорганизованных» ^[10].

Таким образом, активно говорить о принципе гуманитарной интервенции начали в 1990-е гг. Стимулом к попыткам утвердить подобный принцип в практике и теории международного права стало одобрение ООН вмешательства во внутренние дела Боснии и Сомали, санкции против установившегося режима в Руанде, а также операция НАТО в Косово и поддержка Организацией американских государств интервенции США на Гаити.

***

Логика концепции гуманитарной интервенции (разработанной при администрации Б. Клинтона) заключается в том, что авторитарные режимы, «государства–изгои» и «несостоявшиеся государства» являются источниками новой опасности из–за нарушения прав человека, геноцида и поддержки международного терроризма, в результате чего суверенитет подобных государств существенно ограничен. Ограниченный же суверенитет позволяет США применять против таких государств определенные меры, включая военную силу. В результате, в период президенства Клинтона, власти США применяли силовые методы во внешней политике 84 раза, среди которых самыми яркими примерами стали операции в Сомали и в Югославии. В результате мы можем говорить о том, что Соединенные Штаты де–факто расширили понимание доктрины Монро, распространив практику ее применения на всю планету.

Возможность нарушения суверенитета под предлогом гуманитарной интервенции признавалась в 1990-е гг. многими авторами в англоязычной литературе, которые зачастую видят в этом исключительно положительную сторону ^{[25, p. 10-14]}. К теоретикам ограниченного суверенитета относят английского правоведа Г. Лаутерпахта, который оправдывал нарушения государственного суверенитета под предлогом вмешательства во внутренние дела государства по соображениям гуманности ^{[16, с. 65]}. Эта концепция вылилась в достаточно популярный тезис о возможности гуманитарной интервенции. В теории гуманитарная интервенция получила своего рода обоснование с развитием принципа «суверенитета личности». Данное понятие связывается с возрастающим влиянием международных организаций, защищающих права человека, и с готовностью некоторых держав всячески поддерживать усилия этих организаций, зачастую используя гуманитарную интервенцию в своих интересах. Таким образом, все что входит в сферу «суверенитета личности» оказывается вне суверенитета государства. В связи с этим можно также привести слова генерального секретаря НАТО Х. Солана: «Мы движемся к системе международных отношений, в которой повседневные права человека и права меньшинств более важны, чем суверенитет» ^{[16, с. 68-69]}. По сути данная концепция пытается легализовать вмешательство во внутренние дела других государств, поскольку без юридического и политического обоснования такое вмешательство будет воспринято как прямая агрессия.

Американский ученый С. Сассен также пишет, что гуманитарное право приобретает наднациональный характер и подрывает тем самым суверенные права государств ^{[45, p. 46]}. Таким образом, продолжает автор, национальность перестает быть принципом укрепляющим суверенитет и превращается в принцип, подчеркивающий, что государство подотчетно всем своим жителям на основе международного права ^{[45, p. 49]}. Исследователь считает, что суверенитет государства во многом зависит от соблюдения прав людей, населяющих его, что, безусловно, существенно ограничивает внутренний аспект суверенитета.

Американские авторы Г. Хельман и С. Ратнер пишут о том, что суверенитет – это нечеткое и аморфное понятие, призванное оградить государства от вмешательства извне и таким образом мешать, по мнению авторов, защите прав человека, контролю за экологией, борьбе с наркотиками и т. п. ^{[32, p. 5-11]}. Таким образом авторы являются сторонниками гуманитарной интервенции и явными противниками существования суверенитета (мешающего вмешиваться во внутренние дела государства), забывая что вся современная система международных отношений построена во многом вокруг этого принципа, вокруг национального государства. Ученые пишут, что миру необходимо отказаться от принципа абсолютного суверенитета, принять возможное вмешательство в свои внутренние дела по гуманитарным соображениям (правда, оговаривая ведущую роль ООН в этих вопросах и необходимое иногда согласие государства на вмешательство) и таким образом мировое сообщество сможет помочь несостоявшимся государствам ^{[32, p. 5-11]} и в долгосрочной перспективе укрепить их суверенитет. Подобное мнение было в духе своего времени в США, когда последние начали процесс выстраивания «нового мирового порядка». Противоречие заключается в том, что говоря об устаревании принципа суверенитета, ученые одновременно утверждают, что вмешательство (в том числе и вмешательство США) в дела, в частности, несостоявшихся государств поспособствует укреплению суверенитета, принципа который сами они и объявляют устаревшим. Ученый С. Стедман также выступает в поддержку гуманитарной интервенции и считает, что права человека должны стать важнее прав государства, поскольку подобная политика позволит создать более справедливый и безопасный мир. Автор относит большую роль в подобной политике Соединенным Штатам, отмечая при этом, что руководство Америки должно вмешиваться в ситуации, нарушающие права человека, выборочно, опираясь не на национальные интересы, а на резонанс в обществе и соразмеряя свою экономическую и политическую мощь ^[48].

Мнения академических кругов о гуманитарной интервенции и суверенитете государства находили свой отклик и в воззрениях официальных представителей американской власти. Американский ученый и государственный деятель Р. Хаас пишет, что понятие суверенитета на протяжении 350 лет способствовало порядку, препятствовало вмешательству, которое очень легко могло привести к конфликту и нестабильности. Однако, в последние полвека понятие суверенитет, по мнению ученого и государственного деятеля, менялось и в настоящее время суверенитет стал условным, связанным с тем, как государство относится к своим гражданам. Ричард Хаас считает, что если государство неспособно или не желает защищать права своих граждан, нарушая таким образом договор между людьми и правительством, оно лишается своего права на невмешательство во внутренние дела и, таким образом, суверенитета. Международное сообщество в результате развития подобной ситуации имеет право вмешиваться как с помощью санкций (будь то дипломатических или экономических), так и с помощью гуманитарной интервенции, используя силу. В итоге, автор считает, что необходимо все более широкое признание подобного измененного понимания суверенитета и поддержка конкретных мер вмешательства ^[30].

Р. Хаас также пишет, что гуманитарное вмешательство может быть предпринято для поддержки неудавшегося государства («failed state»), защиты всего населения от опасности или защиты части населения от правительства или другой угрозы. Ограничением для Соединенных Штатов в использовании гуманитарного вмешательства могут быть те случаи, когда сама ситуация не является критической, когда у Америки недостаточно партнеров для проведения подобной политики, и когда другие крупные державы выступают против американского вмешательства ^[30].

Американские ученые Р. Коэн и Ф. Денг, пишут, что определение суверенитета должно быть расширено для того, чтобы включать в себя понятие ответственности. В результате, государство может быть суверенным только тогда, когда оно выполняет свою обязанность по обеспечению защиты и помощи своим гражданам. Несоблюдение же прав человека должно повлечь за собой участие международного сообщества во внутренних делах государства, которое может варьироваться от дипломатического давления до прямого военного вмешательства ^[24]. Таким образом тенденция на превращение суверенитета в условное понятие, в принцип дарованный и отчуждаемый извне, была достаточно распространена, однако это ставит государство во многом в подчиненное положение, в зависимость, и несколько утрачивается главный смысл суверенитета – независимость. Что касается прав человека – то, безусловно, нельзя отрицать их важность. Государство ответственно перед своими собственными гражданами за их соблюдение, а вмешательство, особенно военное, на наш взгляд, возможно только если нарушение прав человека становится по настоящему масштабным, близким к геноциду, и только с санкции СБ ООН. Дело в том, что включение подобной нормы в Устав ООН позволит, например, США вмешиваться во внутренние дела государств с еще большей уверенностью, даже без санкции ООН, поскольку их действия будут частично узаконены подобной нормой. Возможно, такая норма имеет право на существование при многополярности, когда ни одно государство не будет способно единолично вмешиваться во внутренние дела стран без оглядки и зная о своем превосходстве в мире и таким образом о безнаказанности.

В результате, для представителей верховенства гуманитарного права суверенитет больше не является инструментом для создания международного порядка, а скорее ограничением для необходимых международный действий. Концепция гуманитарного вмешательства ведет по сути к тому, что понятие суверенитета относится более не к государству, а к человеку.

Дискуссия о гуманитарных интервенциях активно продолжалась и в начале XXI века. Например, о том, что необходимо пересмотреть принцип суверенитета для того, чтобы он не противоречил необходимости вести международный коллективный контроль за правами человека и за нераспространением оружия массового поражения пишут Л. Файнстайн и А. Слоутер, утверждающие, что гуманитарная защита в XXI веке также является защитником гуманитарной интервенции, отмечая, что если в стране нарушаются права человека, то интервенция, нарушающая принцип суверенитета государства, хоть и является незаконной, представляется политически оправданной и легитимной с моральной точки зрения ^{[27, p. 24]}. Х. Ханнум также считает, что гуманитарная интервенция должна превалировать над принципом невмешательства и территориальной целостности ^[31].

В рамках изучаемой темы, вызов суверенитету бросила также концепция, получившая название «Ответственность за защиту» («Responsibility to protect») и разработанная в 2001 году комиссией Эванса–Сахнуна (названная по именам бывшего канадского министра иностранных дела Газета Эванса и специального советника генерального секретаря ООН того времени Аннана Мохаммеда Сахнуна). Документ устанавливал, что споры о применении силы в гуманитарных целях проистекают из разницы между реальностью человеческих страданий и существующими нормами и механизмами в мировом порядке. В связи с этим в документе было сказано, что государства обязаны вмешиваться в дела других стран для предотвращения или прекращения гуманитарных кризисов. Нетрудно понять, что члены комиссии считали принцип суверенитета устаревшим, поскольку государство по их мнению отныне переходило в подчиненное положение и оно больше не имело право на что–то, а «должно было» и «несло ответственность», причем не только за свои действия, но и за бездействие. Комиссия считала, что ответственность за защиту населения лежит не только на отдельных государствах, но и на всем международном сообществе, в лице ООН. И если государство неспособно обеспечить права человека на своей территории, то ответственность переходит на межнациональный уровень и обеспечение прав человека извне должно быть осуществлено, даже если это нарушает суверенитет государства. Таким образом, итогом этого документа стал постулат о том, что когда население страдает от серьезного вреда в результате внутренней войны, мятежа, репрессий или государственной несостоятельности, а государство, о котором идет речь, не желает или не может остановить или предотвратить этот вред, принцип невмешательства уступает место принципу международной «ответственности за защиту» ^[9]. Несмотря на то, что в данном документе заложена позитивная попытка обеспечить права людей во всем мире, особенно в связи с участившимися в 1990-е гг. гуманитарными катастрофами, в реальности государства не пойдут на такое резкое сокращение своих прав, на такое существенное ослабление своего суверенитета, на превращение себя практически в объект политики. Более того, в существующем международном праве, Совет Безопасности ООН уже может наложить санкции (как экономические, так и военные) на государства не обеспечивающие права своих граждан (как это было, например, в случае с геноцидом в Руанде), а значит механизм защиты прав уже существует. Однако, следует признать и тот факт, что СБ ООН состоит из государств, которых прежде всего волнуют свои интересы, у которых есть свои союзники и зоны влияния, а значит и говорить о справедливом и равном отношении к нарушениям прав человека во всех странах не приходится. В данном смысле, документ «Ответственность за защиту» не привносит ничего кардинально нового, поскольку не разрешает тот вопрос о беспристрастности вынесения решений о степени нарушения прав человека, о степени вмешательства и о его необходимости вообще. Но само создание этого документа, безусловно, продвигает человечество в решении проблем с правами человека, создает для этого правовой фундамент и в этом, на наш взгляд, его главная заслуга. Таким образом принятие подобной нормы в Устав ООН возможно, но в более мягком виде и с выработанными более конкретно критериями нарушения прав человека и мерами по их предотвращению (о чем говорят и составители документа), и, что более важно, не противоречащей другим постулатам ООН, в частности норме об уважении суверенитета государств.

Эванс и Сахнун пишут о том, что суверенитет подразумевает двойственную ответственность: внешнюю (уважать суверенитет других государств) и внутреннюю (уважать достоинство и основные права всех людей в государстве). Таким образом, авторы фактически говорят об ограничении суверенитета, используя термин ответственности ^[26].

Исследователи пишут о том, что военное вмешательство извне во внутренние дела государства возможно только тогда, когда населению этой страны угрожают крупномасштабные потери, фактические или ожидаемые, которые являются результатом преднамеренных действий государства, его небрежности или неспособности разрешить ситуацию, а также когда населению угрожает этническая чистка. Систематическая расовая дискриминация или политический гнет также должны быть причиной внешнего вмешательства (экономического, политического или юридического), но не военного. Военное вмешательство может быть произведено только если исчерпаны все другие средства давления, если оно ведется пропорциональными средствами (минимально необходимыми для достижения результата), если существуют разумные шансы на успех всей операции (последствия действия не должны быть хуже последствий бездействия) и население страны поддерживает вмешательство. Идеализм Эванса и Сахнуна состоит в том, что хотя они и признают, что даже вмешательство на многосторонней основе не обязательно гарантирует, что страны, участвующие в интервенции, не преследует свои интересы, авторы считают, что основным мотивом вмешательства должен быть бескорыстный мотив – альтруизм. Авторы также отмечают, что даже несмотря на то, что военные меры не смогут быть применены против самых мощных стран (поскольку это приведет к еще большей нестабильности) это не означает, что подобные крайние меры необходимо исключить вовсе ^[26]. Также неясно как быть со вмешательством во время гражданской войны, когда права человека не соблюдаются вовсе, а оценить существует ли угроза геноциду и принять решение о вмешательстве, не влияя на ее исход, может быть очень проблематично.

Выше обозначенная концепция явилась естественным подведением итогов изучения данного вопроса академическим сообществом США в 1990-е гг. и его применением на практике администрацией Белого дома, поскольку и заявляемой ключевой целью администрации Билла Клинтона во внешней политике была попытка интегрировать демократию и права человека в качестве основной ценности в мире. Утверждалось также, что данные ценности являлись частью национальных интересов Соединенных Штатов и самой важной социальной революцией того времени ^[7]. Так, Ричард Хаас, будучи официальным представителем внешнеполитического ведомства США, отмечал, что суверенитет – это ответственность государства. Об этом писал также и ряд других американских исследователей ^{[25, p. 2]}. Эта ответственность заключается в выполнении основополагающих обязательств государства как перед населением страны, так и перед международным сообществом. Государственный деятель США пишет о том, что когда тот или иной политический режим не выполняет эти обязательства или злоупотребляет своими прерогативами, он рискует утратить свои суверенные привелегии, как и, что показательно, свой иммунитет перед вооруженным вторжением. Таким образом, Соединенные Штаты получают индульгенцию на применение силы, если другая страна не способна обеспечить права своего населения и существует угроза геноцида; поддерживает международный терроризм или просто не может с ним справиться на своей территории (данный постулат появляется только после терактов 11 сентября 2001 года); представляет угрозу международной безопасности (создавая, например, ядерное оружие) ^[6]. Такие действия Соединенные Штаты называют исключительно «самозащитой», однако, на наш взгляд, все эти условия которые, как считают Соединенные Штаты, подрывают суверенитет и позволяют вмешаться во внутренние дела государства даже с помощью военной силы, могут интерпретироваться очень широко, что в свою очередь создает не меньшую угрозу безопасности в мире. Выводом из всего вышесказанного может также стать то, что суверенитет для США является важнейшим принципом и сильный суверенитет позволит избежать другим странам интервенции (политической или военной) со стороны Соединенных Штатов. Также становятся понятны те условия, при которых вмешательство для США будет оправдано, по крайней мере на официальном уровне.

Можно сделать вывод о том, что в научных кругах в США в 1990-е гг. и в начале 2000-х гг. мнение об ослаблении суверенитета и его подчиненном положении по отношению к гуманитарному праву являлось заметным трендом. Так, например, американский исследователь Т. Франк пишет о том, что гуманитарная интервенция противоречит не только суверенитету государства, но и некоторым культурам (например, исламской), для которых глобальный канон о правах человека воспринимается как угроза самоидентификации и как угроза со стороны «западной» системы права. Сам автор считает, что принцип суверенитета должен принять неизбежный глобальный триумф прав человека, поскольку последний предопределен в геноме научно–технического прогресса и необходимо только ускорить данное явление, поскольку ожидание в данном случае безнравственно ^[28]. Еще один автор из США М. Бут утверждает, что суверенитет никогда не был абсолютным и страны постоянно на протяжении истории нарушали суверенитет друг друга. Отличие же современности в том, что, как утверждает автор, великие державы нарушают суверенитет других не ради аннексий или из соображений национальной безопасности, а по гуманитарным мотивам ^[21]. Автор явно заблуждается в мотивах великих держав, поскольку даже США не раз повторяли слова о государственных интересах и национальной безопасности, вмешиваясь во внутренние дела государств по всему миру. С этим согласен также американский исследователь, заместитель государственного секретаря США в 1994-2001 гг. и личный друг Б. Клинтона С. Талботт, который, отмечая лидирующую роль США в процессах уважения идеалов, связанных с правами человека, пишет, что поддерживая глобализацию и развивая демократию и региональную интеграцию Соединенные Штаты одновременно продвигают свои ценности и интересы ^{[49, p. 159-161]}.

Важно заметить, что результатом подобного интереса к гуманитарным интервенциям стал тот факт, что многие ученые, изучавшие в США суверенитет в 1990-е гг. и в начале 2000-х гг., были приглашены на работу в администрацию Буша младшего для выработки, как утверждает исследователь П. Спиро, анти–интернациональной программы, что вылилось в том числе и в то, что отношение к международному праву стало снисходительным и пониманию того, что его нормы не должны распространяться на Соединенные Штаты ^[47].

Таким образом, внешнеполитическая стратегия Соединенных Штатов не нуждалась в сохранении принципа суверенитета прежнего образца, который мешал осуществлению проведения политики гуманитарных интервенций, в том числе и военного характера. Однако, парадоксально то, что одновременно, проводя подобную политику, США укрепляли свой суверенитет. Неудивительно в связи с этим, что принцип суверенитета пытаются защитить и некоторые малые страны, наблюдая за неограниченным суверенитетом США. Важность суверенитета подчеркивалась и официальными представителями США. Так, Ричард Хаас отметил, что когда государство не контролирует часть своей территории, не имеет достаточно реальной власти для осуществления своих властных полномочий, власть в нем захвачена преступниками и оно подвержено коррупции, государство утрачивает свой суверенитет. В этом случае, как утверждает глава отдела по планированию политики в Государственном секретариате США, такое государство либо исчезнет, либо будет причислено к категории «неудавшихся государств» («failed states») ^[6]. Мы видим, что официальные лица правительства США по сути высказывались в пользу необходимости суверенитета, в частности внутреннего его аспекта, для существования страны в принципе. Однако, стоит отметить, что, на практике, США зачастую сами нарушали суверенитет других государств, мотивируя свои действия заботами о гуманитарной обстановке в регионе.

Ричард Хаас добавляет, что в 1990-е гг. США рассматривали государства с таким ограниченным внутренним суверенитетом через призму гуманитарного права населения этих стран. Соединенные Штаты концентрировались «морально и финансово» именно на этом аспекте, однако, позднее, в частности после 2001 года, как утверждает Ричард Хаас, более значимыми стали вопросы национальной безопасности США и такие страны как Сомали и Афганистан перестали интересовать администрацию США, поскольку потеряли стратегическую важность ^[6]. Можно отметить, что таким образом в 1990-е гг. США связывали проблему потери суверенитета страной с неизбежными последствиями в виде гуманитарной катастрофы в этом регионе и этим объясняли свое вмешательство в ситуацию. Однако после теракта 11 сентября Белый дом сменил риторику и начал говорить о критерии национальной безопасности, отодвинув пункт о правах человека на второй план, что в какой–то степени показывает непоследовательность и переменчивость политики США.

В итоге можно наблюдать, что Соединенные Штаты в попытке одновременно укрепить свой суверенитет и иметь возможность нарушать суверенитет других государств пришли к концепции гуманитарных интервенций, ставя таким образом искомый принцип в зависимость от права человека. Согласно подобной трактовке, государство теряло свой суверенитет если не соблюдало права своего населения и, как следствие его потери, лишалось своего рода иммунитета от вмешательства в свои внутренние дела, что могло вылиться в том числе и в военную операцию со стороны США (гуманитарная интервенция также может быть реализована в виде информационного вмешательства, путем использования телевидения и радио, что эффективно только в случае со странами с ограниченно развитыми информационными технологиями ^[41]).

Однако, как было выяснено, концепция гуманитарного вмешательства остается несовершенной. С этим согласны Л. Гелб и Д. Розентал, которые пишут, что в рамках концепции гуманитарного вмешательства остается неразрешенным ряд вопросов. Например, представляется сложным определить в некоторых случаях чьи конкретно права следует защищать, как обеспечить права меньшинств на территории великих стран, если последние их нарушают, и кто возьмет на себя огромные расходы, которые требует данная помощь и подобная политика в целом ^[29]. Исследователь Ф. Льюис еще в начале 1990-х гг. также писал о том, что гуманитарное вмешательство нарушает право на невмешательство во внутренние дела и подрывает принцип суверенитета государства ^{[36, p. 27]}. М. Мандельбаум в свою очередь справедливо полагает, что вмешательство по гуманитарным соображениям неизбежно влечет за собой политические задачи. Автор также подчеркивал, что гуманитарное вмешательство, проводимое США, носит избирательный характер (например, поддержка Боснии и фактическое поощрение распада Югославии, поддержка целостности Сомали и отказ в поддержке курдов на севере Ирака) и гуманитарное вмешательство таким образом превращается в политическое давление на слабые страны со стороны сильных, в чем нет ничего нового. Подобная политика, по мнению Мандельбаума, ведет к нестабильности, о чем свидетельствует рост миротворческих операций по всему миру после окончания Холодной войны ^{[39, p. 3-18]}.

***

В результате, рассмотрев внешнеполитическую мысль в США по вопросам суверенитета и гуманитарных интервенций в динамике, можно с уверенностью утверждать, что постулат о том, что государство теряет свой суверенитет, если нарушает права человека на своей территории, был достаточно популярен в 1990-е гг. Однако в конце XX века еще находился ряд ученых, подвергающих данную теорию критике. С началом же нового тысячелетия мысль о законности гуманитарной интервенции становится окончательно превалирующей, достигнув пика с разработкой концепции «Ответственность за защиту», которая ставит суверенитет государства в откровенную зависимость от прав человека. Таким образом, суверенитет государства связывается Соединенными Штатами с обязательствами, с ответственностью, но этот принцип не абсолютен и имеет свои границы ^[6]. Но каковы эти границы и насколько они размыты, конечно, не уточняется. Однако, несмотря на это, США признают (что следует и из постулатов о потере суверенитета, описанных выше), что хоть и не являясь абсолютным как ранее, принцип суверенитета сам по себе остается центральным ядром мирового порядка и защитником государства от вмешательства в его внутренние дела. Признается, что суверенитет должен быть повсеместно уважаем, должен учитывать все ограничения (как, например, глобализация и интеграция), а его существование ставится в зависимость от обязанностей государств и их отвественности перед своим населением и всем миром. Классический принцип суверенитета во многом размывается, превращаясь из прерогативы и исключительного права государства в принцип налагающий обязательства, невыполнение которых повлечет за собой тяжелые последствия.

Суверенитет же как таковой остается наиважнейшей нормой международного права. С этим мнением согласен, в частности, и американский ученый Р. Каган, который считает принцип суверенитета наиважнейшим условием сохранения порядка в международных отношениях, поскольку в случае отказа от данного принципа, все государства будут активно вмешиваться во внутренние дела друг друга и будет отсутствовать фундамент для любого законного порядка. Таким образом, автор видит суверенитет прежде всего как норму, стабилизирующую международные отношения и помогающую регулировать взаимоотношения государств, делая их более цивилизованными ^{[35, p. 126]}. Важность принципа суверенитета для государства подчеркивал и Генри Киссинджер, который писал, что резкий отказ от концепции суверенитета повлечет за собой отказ от любого понятия порядка, юридического или любого другого ^[34].

В итоге, несмотря на теорию гуманитарной интервенции и в некоторой степени вопреки ей, многие государства современности укрепляют свой суверенитет, чувствуя, что только таким образом возможно обеспечить свою безопасность при желании сохранить независимость в своей политике. В связи с этим С. Хоффманн справедливо считает, что чем больше суверенитет государства рушится под ударами глобализации или ввиду гуманитарного вмешательства и борьбы с терроризмом, тем больше государства цепляются за то, что им остается ^[33].

Следует отметить, что тема суверенитета государства присутствует во внешнеполитической мысли в Соединенных штатах и в настоящее время. Большинство авторов продолжает отмечать неизбежность ограничения суверенитета, как со стороны глобализации, транснациональных компаний, интеграционных процессов, так и со стороны прав человека и, как следствие, гуманитарных интервенций. Однако, несмотря на это, многие ученые отмечают необходимость сохранения сильного суверенитета для самих Соединенных Штатов, зачастую поддерживая стремление своей страны не присоединяться ко многим конвенциям и связывать себя в основном свободным членством в достаточно гибких структурах, поскольку жесткие рамки могут сковывать действия США и входить в противоречие с внутренними институтами и нормами. Суверенитет собственного государства для американцев всегда оставался одним из важнейших принципов и, в связи с этим, например, автор С. Патрик считает, что США должны отчетливо выбирать те организации и обязательства в которые они вступают для того чтобы минимизировать опасность для суверенитета ^[43].