Фрагментарно изображённое тело и сюжет в неклассической лирике

Рахматова Алиса Мухаматовна кандидат филологических наук доцент кафедры гуманитарных наук Московского международного университета 125040, Россия, г. Москва, ул. Ленинградский Проспект, 17 Rakhmatova Alisa Mukhamatovna PhD in Philology Associate Professor of the Department of Humanities of Moscow International University 17 Leningradsky prospekt, Moscow, 125040 MOSCOW INTERNATIONAL UNIVERSITY laubernorbek@mail.ru Другие публикации этого автора

В данной статье рассматриваются особенности связи образов телесной фрагментарности в произведениях неклассической лирики ^[1] с лирическим сюжетом. Необходимо отметить, что телесные образы в неклассической лирике рассматриваются в литературоведении на материале творчества отдельных авторов ^{[2, 3]}, однако общая специфика данных явлений в лирике неклассического этапа поэтики художественной модальности остаётся непрояснённой.

Под фрагментарно изображённым в статье понимается тело, не расчленённое/разделённое на части в мире произведения, а представленное фрагментированным в восприятии и в ценностном кругозоре лирического субъекта. Переходя к рассуждению о лирическом сюжете, обратимся к определению М. Бахтина, формально с лирикой как родом литературы не связанному. Рассматриваемые нами образы телесной фрагментарности, на наш взгляд, связаны с тем, что Бахтин применительно к эпосу называет событием самого рассказывания ^{[4, с. 500-510, 782-783]}. Значимым нам представляется обратиться к общим свойствам художественной реальности, о котором говорит исследователь на примере эпоса. В определенных случаях образы, относящиеся к данному типу, становятся смысловыми узлами события самого рассказывания. Применительно к лирике более подходящим будет выражение событие лирического переживания ^{[5, c. 5-45]} (основа лирического сюжета). В содержательном плане данное выражение мы понимаем как схожее с событием самого рассказывания, но отражающее родовую специфику лирики. Итак, цель данной статьи – рассмотреть образы телесной фрагментарности в связи с сюжетом лирического произведения, в котором они изображены.

Понимая лирический сюжет как «развертывание рефлексии лирического «я»» ^[6], стоит отметить, что телесная фрагментарность в определенных случаях связана со сменой ситуаций, ведущих к «акту самосознания» ^{[7, c. 349-354]} лирического субъекта. Если «в лирическом стихотворении есть только одно событие, но возможна смена ситуаций, связанных с субъектом речи и изображения» ^[6], тогда фрагментарность, явленная в кругозоре лирического субъекта относится к определенному типу ситуации, так как выражает отношение героя к миру, включая особенности его восприятия самого себя.

В основе лирического сюжета в ряде произведений неклассической лирики лежит рефлексия лирического субъекта касательно тела, представленного в его кругозоре фрагментарно. Иными словами, составляет лирический сюжет цепь смысловых акцентов, выраженная в определенной рефлексии лирического субъекта. Рефлексия же иллюстрирует особенности его взаимодействия с миром (включая других персонажей) и самим собой. Выявляются эти смысловые узлы, акценты в связи с изменением тона (повышенной напряженностью, значимостью) в ценностной позиции лирического субъекта. Так, событием в лирике с подобным типом телесных образов становится такая точка сосредоточения ценностной напряженности, проявленной в рефлексии лирического субъекта, имеющая основополагающее значение для изображенного в стихотворении мира, которая связана с фрагментарно воспринимаемым телом. К нему и ведет цепь этих смысловых точек (в терминологии В. И. Тюпы – «ситуаций» ^{[7, с. 37]}), представленная изображением фрагментов тела в кругозоре лирического субъекта.

Телесная фрагментарность принимает статус смысловых точек благодаря особому акценту на рефлексивном восприятии лирическим субъектом телесности, Фрагментарно изображенное тело в определенных случаях и будет являться этими связующими смысловыми узлами (элементами сюжета).

Мы предполагаем, что телесная фрагментарность, являясь элементами лирического сюжета, ведущая к «акту самосознания» лирического субъекта (основному событию в произведении) иллюстрирует определенную интенцию субъекта сознания, которая в свою очередь выражает особенности ценностной позиции автора-творца относительно образа мира, воссоздающегося в произведении. Конкретизируя характер вышеупомянутой интенции, отметим, что на наш взгляд смыслы, транслируемые ею, выражают тенденцию к оцельнению человеческого образа. Само фрагментарно изображенное тело отсылает к теме нецелостности. Характер рефлексии субъекта сознания в контексте лирического события в подобных случаях, на наш взгляд, несет в себе изображение попытки собрать воедино образ, воспринятый изначально во фрагментарности. Данный смысловой оттенок, транслируемый особенностями лирического события, мы рассмотрим на примере некоторых текстов.

Итак, обратимся к стихотворению И. Бродского «Вальсок». В данном произведении фрагментарность тела лежит в основе события внешнего (связанного не только с рефлексией лирического субъекта, но и с изменениями в пространственно-временном контексте произведения). Образы телесной фрагментарности составляют, в свою очередь, предмет переживания лирического героя. В изображенной реальности части тела лирического героя исчезают не просто из поля его зрения, но из мира, окружающего его, вообще. Состояние лирического героя и окружающего его мира постепенно изменяется в процессе исчезновения частей его тела:

Проснулся я, и нету ног,

бежит на грудь слеза.

Проснулся я: несут венок,

и я закрыл глаза.

…

Проснулся я, а я исчез,

совсем исчез -- и вот

в свою постель смотрю с небес:

лежит один живот ^[8].

В конце концов, после исчезновения последней части тела герой изображен в ином пространстве, ценностно противопоставленном тому, в котором он пребывал, пока сохранялась связь с телом:

Проснулся я, а я - в раю,

при мне - душа одна^[8].

Таким образом, можно сказать, что исчезновение частей тела лирического героя сопряжено здесь с постепенным переходом в иную сферу бытия. Событием в произведении становится осознание лирическим субъектом ^{[9; 10]} свершившегося перехода и, как следствие, изменение в нем самом. Данное осознание строится на постепенном осмыслении исчезновения частей собственного тела, ведущем к осознанию лирическим субъектом свершившегося изменения в нем самом и в мире вообще. Итак, картина окружающей лирического героя действительности изменяется в процессе его перемещения в иной тип хронотопа. Таким образом, можем выявить в изображенной действительности две сферы. Условно обозначим их как мир земной и мир небесный. Следует отметить также, что данные типы пространства в стихотворении изображены как ценностно противоположные. Тело героя связано с реальностью земной, материальной. Сам же герой изображен несводимым к своему телесно-материальному началу:

Проснулся я, а я исчез,

совсем исчез - и вот

в свою постель смотрю с небес:

лежит один живот^[8].

Более того, как мы видим в ранее рассмотренных строках стихотворения, несводим он и к составляющей душевной (Я не тождественно душе).

Подтверждается ценностная оппозиция данных типов пространства (земное и небесное) образом войны, появляющемся в последних строках стихотворения:

Проснулся я, а я - в раю,

при мне - душа одна.

И я из тучки вниз смотрю,

а там давно война ^[8].

Событие войны здесь изображено происходящим в пространстве земном и ставится в один смысловой контекст с материальным началом. Значимо и пространственное положение лирического героя: он смотрит сверху, что словно бы иллюстрирует его непричастность к материальной действительности, принадлежность к ценностям духовным (у героя больше нет тела, только душа).

Рассмотрим последовательность изображения исчезающих фрагментов тела лирического героя. Первыми у героя исчезают руки:

Проснулся я, и нет руки,

а было пальцев пять ^[8].

Затем ноги:

Проснулся я, и нету ног,

бежит на грудь слеза ^[8].

Данные части тела можно связать с деятельностью человека (работа, ходьба и т.д.), в контексте противопоставления в мире стихотворения материального (земного) духовному (небесному), деятельность внешняя значима только для земной реальности. Последним остается в земной реальности живот:

Проснулся я, а я исчез,

совсем исчез -- и вот

в свою постель смотрю с небес:

лежит один живот ^[8].

Лирический герой уже не существует в мире земном, что связано с меньшей связью духовной жизни человека и функций, соотносимых с животом как частью тела (переваривание пищи и т.п.). Отсутствие способности к деятельности здесь делает пребывание человека в мире лишь символическим. Более того, живот (на этимологическом уровне в том числе) имеет значение средоточия жизни в материальном измерении. Обращаясь исключительно к лингвистическому уровню, уместно вспомнить о смысловом тождестве в древнерусском языке слов «живот» и «жизнь».

Сопровождается исчезновение частей тела изображением затуманенного зрения. Зрение, точнее способность видеть посредством органа тела, здесь также связано с непосредственным контактом с внешней реальностью, окружающей героя в мире материальном, земном. Важно, что утрата способности к зрению сопровождает исчезновение фрагментов тела лирического героя и усиливается в процессе перехода в иную сферу мира:

В моих глазах пошли круги,

и я заснул опять.

Проснулся я, и нет второй[руки – А. Р.]

Опасно долго спать.

Но Бог шепнул: глаза закрой,

и я заснул опять ^[8].

Отсутствие способности видеть ставится автором в один контекст с фигурой Бога, именно по его провидению лирический герой разрывает зрительную связь с миром. Значимо то, что после перехода в иную сферу мира герой не лишается возможности видеть, однако глаза как орган зрения здесь больше не упоминаются. Освободившись от собственного тела, лирический герой сохраняет способность к созерцанию, скорее даже способен прозревать. Со зрением, изображенным в начале стихотворения, эта способность связана только на уровне внешнем, в большей степени она иллюстрирует его духовное превосходство над миром земным:

И я из тучки вниз смотрю,

а там давно война ^[8].

Итак, лирический сюжет в стихотворении основан на переживании лирическим героем процесса перехода из мира материальной действительности в мир духовный, в его кругозоре представленном фрагментарно изображенным телом. В реальности земной данный переход приобретает характер внешнего события и связывается со смертью:

Проснулся я: несут венок,

и я закрыл глаза ^[8].

Основное событие же здесь связано с ситуацией осознания лирическим субъектом свершившегося перехода в иное измерение, а также с восприятием разности ценностных характеристик пространства земного и небесного:

Проснулся я, а я - в раю,

при мне - душа одна.

И я из тучки вниз смотрю,

а там давно война ^[8].

В целом мир данного произведения, характер изображенных в нем ценностных оппозиций, выраженных в существенной мере через телесные образы, близок традиционным духовным и религиозным учениям. А именно: в стихотворении противопоставляются материальное и духовное в человеке, утверждается большая значимость последнего в данном противопоставлении. Утверждение последней, а также исчезновение телесной составляющей лирического героя, иллюстрирует тенденцию к оцельнению его образа, завершению посредством приобщения лирического героя к высшим духовным ценностям.

Обратимся к произведению Ж. Превера «Париж ночью». Изменения в изображенной действительности сопряжены с фрагментарным изображением тела героя, как и в стихотворении И. Бродского «Вальсок». Однако стоит отметить различие между характером изображения лирического сюжета в этих стихотворениях. В стихотворении Ж. Превера «Париж ночью» телесная фрагментарность изображена в кругозоре лирического субъекта и выражает особенности его восприятия возлюбленной. По сути, телесная фрагментарность здесь составляет основу события внутреннего, то есть связанного с особенностями мировосприятия (и, как следствие, переживания) лирического субъекта. В стихотворении И. Бродского же телесная фрагментарность – в основе события внешнего, непосредственно связанного с пространственно-временным контекстом (перемещение частей тела), которое, в свою очередь, составляет предмет переживания лирического субъекта.

В стихотворении Ж. Превера образы телесной фрагментарности также составляют основу лирического сюжета. Именно они наполняют кругозор лирического субъекта, наделены значимостью в его оценке, соответственно связаны с развертыванием лирического переживания. Характер данного переживания здесь сопряжен с темой любви:

Три спички, зажженные ночью одна за другой:

Первая – чтобы увидеть лицо твое все целиком,

Вторая – чтобы твои увидеть глаза,

Последняя – чтобы увидеть губы твои ^[11]

Именно эти части тела связанны с романтическими переживаниями героя. Последовательность изображения в поле зрения героя фрагментов тела возлюбленной условно можно обозначить как движение зрительного внимания лирического субъекта от общего к частному, затем снова к общему, однако уже в сфере осязания, что сопоставимо с изображением некоего стремления к целостному непосредственному восприятию лирического Ты: «И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом». В самом построении данной фразы видим, что оценка героя разграничивает зрительные образы частей тела возлюбленной и ее саму, в контексте физического взаимодействия. Данное произведение выражает не мотив разъятости как таковой, здесь акцент ставится, скорее, на стремлении лирического героя к полноте восприятия, к некоей ясности, оцельнению образа лирического Ты, и, шире, действительности, В связи с данным аспектом (ясности восприятия) можно выявить оппозицию образов видения и неведения, затуманенности разума, связанного с любовным контекстом, в который погружен герой.

Итак, изображение восприятия фрагментов тела возлюбленной здесь является смысловыми узлами лирического сюжета. В данном произведении последовательность появления в непосредственном кругозоре лирического субъекта частей тела, на наш взгляд, связана с тем, что С. Н. Бройтман, рассуждая о художественном произведении этапа художественной модальности, называет неокумулятивным сюжетом ^{[12, с. 304]} (здесь С. Н. Бройтман рассуждает о неокумулятивном сюжете в основном на примере эпических произведений, хотя в одном ряду с ними упоминает стихи Аполлинера). В кругозоре лирического субъекта последовательно изображаются ценностно равные фрагменты реальности (тела возлюбленной), сопряженные ощущением нарастания, и завершается эта последовательность обретением ее целостного образа в кругозоре уже ментальном.

Лирический субъект восстанавливает целостный образ возлюбленной путем соединения фрагментов ее тела в сознании: И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом. Акт оцельнения образа лирического Ты приобретает статус лирического события.

Подобным способом представлено восстановление образа человека в стихотворении М. Волошина «К твоим стихам меня влечет не новость…». В данном произведении проступает образ персонажа-поэта (адресата лирического высказывания), представленный в оценке лирического субъекта:

К твоим стихам меня влечет не новость,

Не яркий блеск огней:

В них чудится унылая суровость

Нахмуренных бровей ^[13].

Сюжет, как и в стихотворении Жака Превера «Париж ночью», здесь строится на восстановлении образа человека усилием памяти. Особенности фрагментарного изображения персонажа актуализируют его состояние – душевное уныние. В широком смысле мы можем говорить, что позиция лирического субъекта связана с признанием для него особой ценности – поэзии мрачной, тяжелой. Обращаясь к ранее процитированному фрагменту, стоит отметить, что характер реальности, изображенной в лирике персонажа-поэта, представлен фрагментами тела: нахмуренные брови, горько сжатый рот. Изображение в умозрительном восприятии лирического субъекта данных телесных образов сопряжены с особым, словно бы обобщающим сказанное акцентом. Телесные образы появляются в конце обоих четверостиший, принимая характер смысловой точки.

Особенности воплощения сюжета, похожие на выявленные в стихотворении Ж. Превера «Париж ночью», наблюдаются и в стихотворении И. Бродского «Я был только тем, чего ты касалась ладонью …». Сюжет в данном тексте также основан на образах телесной фрагментарности, а также связан с любовной темой, явленной в данном стихотворении. В изображении взаимодействия лирического субъекта и возлюбленной акцент ставится на ее всепоглощающей значимости для лирического субъекта. Образ лирического ты здесь воплощен как единственно дающий возможность для существования лирического субъекта:

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью,

над чем в глухую, воронью

ночь склоняла чело (…) ^[14]

Лирический субъект же здесь изображен лишь заполняющим форму, приравненным к собственной телесности под воздействием извне также на уровне тела. Существование для него сосредотачивается в одной точке времени и пространства, где лирический персонаж (возлюбленная) взаимодействует с ним, словно вызывая его из небытия, перемещая на границу телесного и духовного начал. Взаимодействие с внешним миром для лирического субъекта также определяется ее образом. Все формы этого взаимодействия (способность слышать, говорить и видеть) появляются благодаря Ей. В оценке героя они значимы лишь постольку, поскольку Она является частью мира внешнего:

Это ты, горяча,

ошую, одесную

раковину ушную

мне творила, шепча

…

Это ты, теребя

штору, в сырую полость

рта вложила мне голос,

окликавший тебя.

…

Я был попросту слеп.

Ты, возникая, прячась,

даровала мне зрячесть ^[14].

Так, образ возлюбленной лирического субъекта приобретает черты творца, демиурга.

По сути, понимание природы появления собственного тела через оцельняющую извне любовь другого отсылает к религиозному типу мировосприятия, теме сотворения человека.

В рассмотренных произведениях фрагменты тела (лирического субъекта и/или лирического персонажа) становятся смысловыми узлами лирического сюжета. Представленные в рефлексии лирического субъекта фрагменты тела выполняют функцию своего рода смысловых точек развертывания лирического переживания, сочетание которых связано со стремлением к восстановлению целостного образа человека. Восстановление образа человека осуществляется либо через разрушение (описание исчезновения фрагментов тела), ведущего к единству лирического субъекта вне телесной сферы, либо через поступательное изображение фрагментов тела лирического субъекта/персонажа, завершающееся осознанием их единства. Осознание данного единства, в совокупности с контекстуальными смыслами стихотворения, и составляют основу лирического события.