Художественная реализация аксиологической проблематики в марийском рассказе второй половины 1940-х – начала 1980-х годов о Великой Отечественной войне (жанрово-стилевые тенденции)

Гусева Надежда Васильевна аспирант, кафедра финно-угорской и сравнительной филологии, Марийский государственный университет 424002, Россия, республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола, ул. Кремлевская, 44, каб. 503 Guseva Nadezhda Vasil'evna post-graduate student of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology at Mari State University 424002, Russia, respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, ul. Kremlevskaya, 44, kab. 503 ovechkinanadezhda@rambler.ru

Кудрявцева Раисия Алексеевна доктор филологических наук профессор, кафедра финно-угорской и сравнительной филологии, Марийский государственный университет 424002, Россия, Республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола, ул. Кремлевская, 44, каб. 503 Kudryavtseva Raisiya Alekseevna Doctor of Philology Professor of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology at Mari State University 424002, Russia, respublika Respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, ul. Kremlevskaya, 44, kab. 503 kudsebs@rambler.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-012-00086.

В марийском рассказе второй половины 1940-х – начала 1980-х годов о Великой Отечественной войнена первый план выдвигаются духовно-нравственные проблемы: человек и драматические обстоятельства войны, проблемы духовной состоятельности человека. Такая концептуально-проблемная стратегия повлекла за собой углубление жанрового содержания рассказа, в первую очередь, в аксиологическом аспекте, по-новому актуализировала принцип правды в изображении военной действительности и человека военного времени, а также, в свою очередь, спровоцировала развитие жанровых форм, поэтики и стиля, максимально отвечающих целям художественного выражения ценностных ориентаций автора.

Одним из проявлений такой тенденции жанрового развития «военного» рассказа можно считать усиленное внимание к внутреннему миру персонажей и возросший интерес к различным формам и приемам психологического повествования. Психологизм, который является «особым художественным качеством» ^{[10, с. 61]}, а также «непосредственно связан со стилем писателя, выступает как организующий стилевой принцип» ^[7], становится стилевой доминантой в творчестве большинства марийских писателей (Ю. Артамонова, В. Юксерна, С. Вишневского, П. Корнилова, Г. Гордеева, В. Александрова, Е. Янгильдина, Макс Майна и др.); он максимально проникает в жанровую структуру разновидностей рассказа, в наибольшей степени обсуждавших ценностные проблемы жизни, человека и мира (лирико-драматические, лирико-философские и документально-биографические рассказы), – постепенно эти подвиды, дополняя военный материал другими объектами художественного изображения, прочно закрепляются как особо востребованные в художественной картине марийской прозы.

Главным объектом изображения в «военном» рассказе второй половины 1940-х – начала 1980-х годов становится личность с его сложным внутренним миром. Наиболее распространенные приемы психологического повествования в нем – это внутренний монолог персонажа и психологическое авторское повествование (психологически насыщенные описания, детали).

Центральное место в жанрово-стилевом поле марийской «военной» литературы послевоенного периода занимают лирико-драматический и лирико-философский рассказы, в которых активно используется монолог-исповедь персонажа. Внутренняя речь персонажей (или героя-повествователя), особенно в рассказах 1946–1950-х годов, насыщена восклицательными предложениями, риторическими вопросами, многоточиями, которые выражают крайнюю степень их драматического положения и психологического состояния. В них также словесно оформлены актуальные в послевоенную эпоху ключевые ценности народа и отдельного человека – Родина, жизнь солдата, гордость за народ и ненависть к врагу. Таким исповедальным размышлением героя-повествователя о Родине как ценности отличается, к примеру, лирико-драматический рассказ И. Васильева «Моя Родина, я тебя люблю» («Шочмо элем, мый тыйым йӧратем», 1948) ^[2]: «Шочмо элем, тый мыйын авам улат! Мый тыйын верчынет, шкенан тыныс да ласка илышна верч моло дене пырля кучедалынам… Умбакыжат, Родина, ӱшане, <…> устан кучедалаш тӱҥалам. Шочмо элем, кӱлеш лиеш гын, тыйын верчынет шке илышемат ом чамане. Шочмо элем, мый тыйым йӧратем!» ^{[2, с. 12]} («Моя Родина, ты моя мать! Я за тебя, за нашу мирную и спокойную жизнь сражался вместе со всеми… И дальше верь, Родина, <…> буду храбро сражаться. Если надо будет, моя Родина, не пожалею и своей жизни. Моя Родина, я тебя люблю!»); «… йоча-влак чон йӧсышт дене шортыт, ӱдырамаш ден шоҥго-влакын шинчавӱдышт йога, нимо титакдыме еҥ-влак фашистский пленыште йӧсланат, нунын сурт-печышт йӱла, осал тушман чылажымат ломыжышко савыра. Кумда мландынам орлык вузалын. Шочмо элемын оҥжо айдеме вӱр дене чеверген…» ^{[2, с. 10]} («… дети сердцем плачут, текут слезы у женщин и стариков, невиновные страдают в фашистском плену, горит их дом, злой враг все превращает в золу. Нашу необозримую землю охватило горе. Грудь моей Родины покраснело от людской крови…»).

Аналогичный монолог-исповедь героя-повествователя (близкого к автору) представлен и в лирико-драматическом рассказе Г. Гордеева «Спасибо, солдат!» («Тау, салтак!») ^[4], в основе которого – не история самого героя-повествователя, а воспоминание о погибшем отце, воспроизведение его фронтовой жизни. В этом рассказе внутренний монолог актуализирует не только такую ценность, как Родина, но также и такие, как любовь к родной земле, святая ненависть, духовно-нравственная сила солдата, память. Аксиологический смысл получает и слово «Победитель» (в авторской графике – СЕҤЫШЕ). Используя философско-метафорическую образность, риторические обращения, восклицания, эмоциональные частицы, повторы-уточнения (ачамын, йӧратыме ачамын – моегоотца, моего любимого отца), герой-повествователь обращается к войне как к ожившему злу, провозглашает ценность победы, одержанной простым человеком как над злом, так и над самим собой (своими слабостями и страхами): «О шучко сар… Да каргыме тый лий! Мыняр еҥын ӱмыржым лугыч ыштышыч, мочол еҥын капшым тодыштыч, мыняр еҥым тулыкеш коденат, а ачамын, йӧратыме ачамын, пел кидшым кӱрлын налынат.

Ах, каргыме фашист. <…> Но уке! Совет салтакым сеҥаш куштылго огыл. Огеш лий совет салтакым сеҥаш! Ачам колен манат? Шоя! Тудо ила! Ила авамын, акамын, изамын шӱмыштышт, ила мыйын шӱмыштем, ила пошкудо-влакын, калыкын шӱмыштыжӧ.

Тау, ачай, тау, совет салтак!» ^{[4, с. 259–260]} («О страшная война… Будь ты проклята! Сколько жизней ты прервала, скольких искалечила, скольких осиротила, а у моего отца, моего любимого отца, ты оторвала руку.

Ах, проклятый фашист. <…> Но нет! Нелегко победить советского солдата. Нельзя победить советского солдата! Говоришь, мой отец умер? Неправда! Он живет! Живет в сердцах моей матери, сестры, брата, живет в моем сердце, в сердцах соседей, народа.

Спасибо, отец, советский солдат!»).

Такое субъективное повествование, в котором доминирует внутренний монолог героя-повествователя, становится гимном бессмертному солдату, отцу-победителю, его силе и непобедимости. Аналогичная аксиологически ориентированная проблематика в психологической проекции заявлена и в рассказе М. Евсеевой «Сон» («Омо») ^[5], но уже в рамках лирико-философского повествования. Основное действие в нем связано с послевоенным временем, война дана в ретроспективе. Главная героиня рассказа Настя всю свою жизнь прожила с надеждой когда-нибудь встретиться с отцом (он прошел всю войну и погиб буквально в последние дни войны, при взятии рейхстага). Встреча отца и дочери, невозможная в реальности («Пеш мием ыле, но мемнан элна воктене эреак шем кишке чужлен коштеш. Кушеч-гынат границынам шӱташ йӧным кычалеш, садлан мыланем шке постем гыч каяш ок лий» ^{[5, с. 56]} – «Очень даже пришел бы, но около нашей страны все время с шипением ползает змея. Пытается найти возможность где-нибудь прорвать границу, поэтому мне нельзя оставлять свой пост»), происходит во сне. Этот прием, связанный в марийской литературе второй половины ХХ века, главным образом, с «философско-этическими проблемами, с движением сюжета, идейным содержанием», служащий «для идеологической и психологической характеристики действующих лиц, изложения взглядов самого автора» ^{[12, с. 136]}, в рассказе М. Евсеевой способствует глубокому проникновению во внутренний мир главного персонажа, который обозначен явной положительной коннотацией автора. А сама ситуация встречи во сне отца и дочери, монолог-исповедь Насти о безмерной любви к отцу и жажде встречи с ним, приобретают философское звучание. Отдельные фрагменты этого монолога напоминают марийские молитвы-причитания: «Ачай, йӱдым лектам – тылзым ончем: тушто тыйым ужнем; кечывал кечын вӱдлан волем – вӱд ӱмбаке тӱткын ончем: тушто тыйын чуриетым кычалам; чашкерыш пурем – кайык мурым колыштам: тушто «Ӱдырем, толын шуым» манметым колнем; калык коклашке лектам – адак тыйым кычалам. <…> а мый тыйын толметым вученам. Авам семынак эр ӱжара тул денат, кас ӱжара тул денат, тылзан да чолга шӱдыран мотор йӱдымат, яндар каван волгыдо кечынат вучем. <…> Ачай, тол мый декем, тетла ит кай» ^{[5, с. 54–55]} («Папа, ночью выйду – на луну смотрю: в ней тебя хочу увидеть; днем за водой спускаюсь – на воду пристально смотрю: там твое лицо разглядываю; в чащу зайду – слушаю пение птиц: там твое «Доченька, я пришел» хочу услышать; в люди выйду – снова тебя ищу. <…> а я ждала твоего возвращения. Как мама, я жду тебя и в утреннюю зарю, и в вечернюю зарю, лунной и звездной тихой ночью и светлым, безоблачным днем. <…> Папа, вернись ко мне, больше не уходи»).

Такая фольклорная стилистика (стиль молитвенного причитания) используется автором не только для выражения душевных терзаний персонажа, но и «в целях выражения своей идейно-эстетической концепции и усиления эмоциональной выразительности» ^{[11, с. 94]}; они заостряют внимание на исконных ценностях (человеческой жизни, божественной силе, судьбе, духе, вере и воле самого человека как источниках его силы). Созданию молитвенного стиля способствуют как многократно повторяемые обращения друг к другу дочери и отца («ачай» – «папа», «ӱдырем», «игем» – «доченька», «дитя мое»), так и синонимичные повторы («тыйым ужнем» – «хочу тебя видеть», «тыйын чуриетым кычалам» – «ищу твое лицо», «толметым вученам» – «ждала, когда ты придешь», «вучем» – «жду», «тол» – «приходи», «ит кай» – «не уходи», «тыйым ужам» – «вижу тебя», «эре эскеренам» – «все время ждала-отслеживала», «шӱм пеленемак ашненам» – «хранила у самого сердца»). Концовка рассказа М. Евсеевой по аксиологической стратегии аналогична концовке проанализированного нами выше рассказа Г. Гордеева: «Салтак нигунам ок коло!» ^{[4, с. 260]} («Солдат никогда не умирает!»). Автор словами своего персонажа утверждает бессмертие и память. Таким образом, в рассказах Г. Гордеева и М. Евсеевой основной философской категорией выступает человеческая жизнь как ценность, а военная биография отцов, давшая толчок в том числе и психологическому сюжету, актуализирует через мотивы памяти и бессмертия связь времен и поколений.

Лирико-драматический рассказ В. Александрова «Ови» (1975) насыщен психологическими описаниями, лирическими отступлениями, внутренними монологами, воспоминаниями-размышлениями, поучениями, заветами-наставлениями (по-марийски – сугынь). В нем сильная психологическая линия, которая мощно сопровождает всю событийную произведения, перволичный повествователь (Мику), близкий к автору, и кольцевая композиция, определяемая мотивом несостоявшейся встречи. Событийная подоплека психологического сюжета – история несчастной любви Павыла и Ови, разлученных войной, чистая и безответная любовь к Ови ее односельчанина Мику, верность Ови ушедшему на фронт мужу. Ови в этом плане не подкупить ни проникновенной игрой на гармошке-двухрядке (влюбившийся в нее фронтовик именно ради любимой отремонтировал свой музыкальный инструмент и научился играть одной рукой, ведь вторую он оставил на войне), ни мудрыми и ласковыми словами Мику («Ови, молан шкендым индырет? Илышылан – илыман. А тушеч огыт пӧртыл, огыт» ^{[1, с. 46]} – «Ови, зачем мучаешь себя? Живущему надо жить. А оттуда не возвращаются, нет»), ни его искренние переживания за нее, ни его желание запечатлеть любимую женщину в скульптуре («Тыгай йӧратымаш гына илышнам волгалтара, айдеме лӱмым пуа» ^{[1, с. 46]} – «Только такая любовь освещает нашу жизнь, делает человека человеком»). Итак, на первый план выдвигается автором одна из важнейших универсальных ценностей – верность. Именно она придает Ови духовную силу, которую мы видим в ней в рассказе во все ключевые моменты ее жизни (момент расставания с Павылом, получение «похоронок», встреча с Павылом-дезертиром), дает ей надежную опору в сложных жизненных ситуациях, спасает от мимолетных соблазнов. Динамику ее внутренних переживаний, психологическое напряжение автор передает, главным образом, не прямыми способами, а косвенно, через внешние проявления, например, показывает, как Ови с каким-то сумасшедшим рвением колет дрова, пашет на быке (вместо лошади). Рассказ заканчивается драматическим мотивом несостоявшейся встречи и внутренним противоречием Ови: она понимает, что не встретиться ей с Павылом, но по-прежнему верит и надеется на возвращение мужа. Ови сознательно выбирает для себя в качестве жизненного положения одиночество, которое автором подчеркнуто с помощью образа-символа одинокой березы. Этот образ, напрямую ассоциированный с образом смотрящей на дорогу в ожидании мужа женщины, дополняет мотив несостоявшейся встречи в кольцевом обрамлении рассказа. Как в начале рассказа («Ял мучаште мӱндыр корныш вуйым сакыше шкет куэ воктен тыгаяк шкет ӱдырамашым ужам…» ^{[1, с. 41]} – «В конце деревни у одинокой березы, свесившей голову в сторону дальней дороги, вижу такую же одиноко стоящую женщину…»), так и в его конце («Мӱндырчак, вуйым савен, куэ вашлие. Воктеныже – ӱдырамаш» ^{[1, с. 46]} – «Уже издали, наклонив голову, встретила береза. Рядом с ней – береза»), он призван подчеркивать гордое одиночество героини, которое выше сиюминутных жизненных радостей, ее смирение с судьбой. Ови верит в силу своей любви: «Кӱ кечеш когарген, йӱреш нӧрен шуалга, шалана, <…> йӧратымаш гына илышнам волгалтара» ^{[1, с. 46]} («Обожженный солнцем, размокший под дождем, камень рыхлеет, разваливается, <…> только любовь освещает нашу жизнь». Рассказ «Ови» – это поэтический гимн любви и верности.

Самым драматическим и психологически насыщенным является эпизод ночной встречи-разговора Ови с Павылом-дезертиром, случайно подслушанным героем-повествователем Мику. Ови, для которой честность выше всего, настаивает на возвращении Павыла на фронт, и даже сама готова заменить его на фронте (лишь бы смыть как можно быстрее грех своего мужа перед родом, потомками, народом, страной). И Павел ушел, а Ови упала на солому и горько заплакала. И утром внешне уже ничего не говорило об их встрече, только ее глаза были красные; а вечером береза, родственная душа, по-прежнему разделила ее чувства: «Кастене аҥа мучаш гыч волышыла, тугак ял мучашсе куэ деран шогалын, мӱндыр корныш тӱслен шӱлалтыш» ^{[1, с. 47]} («Вечером, спускаясь с поля, остановилась, как прежде, у березы, что в конце деревни, вздохнула, пристально взглянув на дальнюю дорогу»). Мику, искренне любивший и жалевший Ови, как и она, переживал и сохранил в тайне ночную встречу с Павылом.

Композиция и стилистика рассказа «Ови», таким образом, основаны на соединении психологического драматизма и аксиофилософского начала (при лирико-психологической стилевой доминанте). В нем значительная роль отведена описаниям, включенным в прямую и внутреннюю речь героя-повествователя Мику и выполняющим ценностно-концептуальную и психологическую функцию. Например, таковым является описание старинной марийской свадьбы (в данном рассказе – свадьбы Ови и Павла), с заветами-наставлениями и другими атрибутами этого традиционного семейного обряда. В нем заострены такие заветы, несущие в себе ценности семейной жизни (в единстве духовного и материального): полное единение мужа и жены («Мужырнат тичмаш тылзе гаяк лийже» ^{[1, с. 42]} – «Пусть будет наша пара похожей на полную луну»), радость («Тӱняште ош кече нӧлталтеш, самырык ешат тудынла волгалтше» ^{[1, с. 42]} – «Поднимается белое солнце, пусть так же сверкает молодая семья»), бытовые ценности («Шийвундо гай шийын, туто кинде йӱр дене куанен илыза, – каче ден оръеҥ йол йымак окса йоҥген возын, вуй ӱмбакышт шурно пырче велын» ^{[1, с. 43]} – «Живите, сверкая, как деньги, радуясь живительному для созревания хлеба дождю, – под ноги жениху и невесте упали деньги, на их голову посыпались зернышки»).

Лиризм повествованию придают прежде всего трогательные природные картины, представленные глазами и словами персонажей, например, Павыла: «Музыкчо лиям ыле гын, товатат ты семым возен налам ыле. Вет тиде – пӱтынь мемнан илыш: сава йӱкан кумда олык, лыжга Лаж вӱд, кинде нур дене волгалтше канде кава» ^{[1, с. 45]} («Если бы был музыкантом, я обязательно записал бы эту мелодию. Ведь это – вся наша окружающая жизнь: широкий луг со звоном кос, тихая вода реки Лаж, голубое небо, осветленное хлебным полем»). Пример использования пейзажного описания для драматизации сюжетного действия в произведении – описание летней непогоды, которое рождает мотив неожиданного расставания Павыла и Ови (он уходит на войну): «Но кавам ту эрдене ала-кӧ пуйто пӱрдыш. Ужава-шачет водын арамак огыл моткоч кычкырышт аман…» ^{[1, с. 42]} («В то утро небо как будто кто-то занавесил. Не зря, видимо, вечером так сильно квакали лягушки»). На пейзаж «проецируются мысли, переживания героев: сопоставление переживаний человека с картинами природы позволяет с большей полнотой и рельефностью выявить внутренние психологические процессы» ^{[8, с. 20]}. С непогодой связано усиление сюжетного драматизма, в том числе в его психологической составляющей: «Ялыш кӱзышым – йырым-йыр шӱгарлаштыла шӱлык» ^{[1, с. 42]} («Поднялся в деревню – вокруг мрачно, как на кладбище»). Такие пейзажные детали, сопровождающие героев в момент их расставания, будут использоваться и в других событийных планах, например, сообщение о пропаже Павыла без вести предваряется фразой «Касвел могырым каватӱр шемем оварен» ^{[1, с. 43]} («Горизонт с западной стороны почернел и распух»).

Аксиологическая концепция автора в рассказе «Ови» конструируется и из выражений героя-повествователя, персонажей, соотносимых с идеями народной педагогики, многие из них в виде пословиц, поговорок и народных примет представлены в их внутренней речи: добро («Поро еҥын ӱмыржӧ кӱчык» ^{[1, с. 42]} – «У доброго человека короткая жизнь»), труд и трудолюбие («Айдемын лӱмжӧ паша дене чаплана» ^{[1, с. 42]} – «Имя человека славится его трудом»), смелость («Чолга шӱдырлан лӱмымат сылным ойырат» ^{[1, с. 42]} – «Немеркнущей звезде и имя дают красивое») и др.

Таким образом, анализ лирико-драматического рассказа В. Александрова «Ови» позволяет сделать вывод о том, что все композиционные элементы произведения, «все событийные картины отличаются психологической напряженностью, нацеленностью на раскрытие нравственных основ характеров и утверждение нравственных ценностей. Все описания и характеристики, взволнованно-лирические по своему характеру, способствуют не только более полному раскрытию внутреннего мира героев, но и драматизации сюжета» ^{[9, с. 38]}.

Значительное место в марийской литературе второй половины 1940-х – начала 1980-х годов занимают документально-биографические рассказы. Они написаны на основе документальных материалов, но авторы не «скатываются» на публицистику, они активно обогащают художественный арсенал литературы, в котором важнейшая роль принадлежит психологизму. Наряду с психологизмом, следует отметить в качестве стилевой доминанты рассказа сюжетность (динамику внешней и внутренней жизни персонажей), приоткрывающую ценностные идеи автора.

В рассказе Степанова М. (Макс Майна) «Мондалтдыме подвиг» («Бессмертный подвиг») ^[13], повествующем от первого лица о героическом подвиге и гибели партизанки Зои Космодемьянской, сопровождаемом фрагментами из других (поэтических) произведений автора, широко представлен документальный материал: исторические реалии, географические объекты, реальные эпизоды, подлинные имена, фамилии и довоенная биография партизан (Зоя Космодемьянская, Клава Милорадова, Вера Волошина, Лида Булгина, Павел Проворов), подполковника, допрашивавшего Зою после задержания (Людвиг Рюдерер 332-го пехотного полка 197-й фашистской дивизии), письма Зои маме и брату Шуре, рассказ старшего научного сотрудника музея деревни Петрищево – Сергея Александровича Шарова. В достоверном жизненном материале для автора интересна «реальная ситуация – человек на границе жизни и смерти, стремясь идти "внутрь факта", автор использует непривычный для национальной литературы художественный прием» ^{[6, с. 14]}. Обратившись к напряженно-острой ситуации, М. Майн исследует психологическое состояние своей героини и актуализирует ее нравственно-этические ценностные ее приоритеты: преданность Родине, духовная сила, долг перед людьми, который выше смерти. Такие же ценности (в разных содержательных вариациях, но везде через воспроизведение поведения и переживаний конкретного человека в сложной жизненной ситуации) провозглашаются и в документально-биографических рассказах В. Юксерна «Волгалтшаш лишан» («Перед рассветом»), «Иленыт кок йолташ» («Жили два товарища») и «Зина-Зинон», Т. Апатеевой «Лӱддымӧ» («Бесстрашный»), С. Вишневского «Ик олаште» («В одном городе») и «Гвардий рядовой», В. Сапаева «Танкист» и «Орудийын командирже» («Командир орудия»), П. Корнилова «Ларионыч», Е. Янгильдина «Юл воктене» («У Волги»), «Балтиец» и «Шоҥго салтак» («Старый солдат»), С. Николаева «Курымаш чап тул» («Вечный огонь») и др. Они, в основном, «строятся на одном героическом факте, скрупулезно исследованном автором, раскрывают мотивы героического поступка солдата, представляют собой прекрасный образец психологической прозы, где человеческие судьбы раскрываются в драматических ситуациях» ^{[14, с. 105]}. Многие из них имеют автобиографическую стратегию. Так, в рассказе В. Юксерна «Перед рассветом» ^[15] таким реальным героическим фактом-эпизодом становится следующее: «В последние дни войны офицеру-журналисту Василию Столярову и его товарищам по приказу советского командования пришлось стать парламентерами на одном их самых сильных укреплений врага» ^{[3, с. 8]}. В основе событийной и психологической канвы произведения – безграничная любовь лейтенанта Аркадия Зубанова к Родине и народу, его самопожертвование ради победы. Автор не скрывает своего отношения к нему, местами обращаясь даже к открытой форме выражения своих ценностных ощущений и представлений: «Тыйын тӱсет, поро шӱмет, Родинынам шокшын йӧратымет курымешлан чонешна кодеш…» ^{[15, с. 29]} («Твой облик, доброе сердце, горячая любовь к нашей Родине навечно останутся в наших сердцах…»).

Итак, актуализированная в жизни и литературе аксиологическая проблематика во второй половине 1940-х – начале 1980-х годов вызвала к жизни новые жанрово-стилевые тенденции в развитии марийского рассказа о Великой Отечественной войне; связанная с осмыслением трагических обстоятельств военной действительности, внутренней природы человека, психологической стороны жизни персонажей, наиболее яркое выражение она получила в таких жанровых подвидах марийского «военного» рассказа, как лирико-драматические, лирико-философские и документально-биографические рассказы, и в немалой степени способствовала формированию таких стилевых доминант марийской малой прозы, как психологизм, драматизм и философизация повествования.