Призрак изоляционизма в российской психологии первой половины ХХ века: социальные и методологические установки ученых

Артемьева Ольга Аркадьевна ORCID: 0000-0002-0093-0166 доктор психологических наук профессор кафедры общей психологии Иркутского государственного университета, руководитель лаборатории методологии и истории психологии 664025, Россия, г. Иркутск, ул. Чкалова, 2, каб. 205 Artemeva Olga Arkadjevna Doctor of Psychology Professor of the department of General Psychology, Head of the Laboratory of Methodology and History of Psychology, Irkutsk State University 664025, Russia, Irkutsk, Chkalova str., 2, office 205 oaartemeva@yandex.ru Другие публикации этого автора

Представлены результаты исследований, выполненных при финансовой поддержке гранта Президента Российской Федерации № МД-1443.2017.6, частично - гранта РФФИ № 17-36-01096.

Теоретические основы изучения проблемы изоляционизма отечественной психологии: множественность подходов

Проблема изолированности советской и шире – русской – психологии вызывает неослабевающий интерес зарубежных, а в последние годы и российских ученых. В советский период отечественная наука и конкретно психология рассматривалась советологами как некая самобытная закрытая система со свойственными ей ограничениями ^{[26, 27, 28 и др.]}. В ранний постсоветский период, с открытием железного занавеса, многие из нового поколения российских психологов безоглядно устремились к западным теориям и практикам. На этом фоне наша наука в глазах зарубежных ученых утратила свою уникальность и привлекательность. Однако в поздние постсоветские годы, с усилением саморефлексии достижений советской психологии, зарубежные авторы вновь стали проявлять интерес к истории отечественной науки и детерминантам ее развития ^{[23, 24, 29 и др.]}.

Получает развитие дискурс об отечественной психологии как открытой/изолированной науке. Определенными полюсами в этом дискурсе являются подходы, реализуемые в работах профессора Санкт-Петербургского госуниверситета Ирины Анатольевны Мироненко и независимого канадского психолога Антона Ясницкого. И.А. Мироненко, как это следует из названия последней монографии автора, представляет «отечественную психологию в пространстве мировой науки» ^[16]. А. Ясницкий в своих работах пытается изобразить как советскую ^{[23, 24, 29 и др.]}, так и нынешнюю российскую психологию как изолированную, несвободную, ограниченную.

Обозначенная проблема предполагает разные ракурсы анализа: методологический, социальный, персонологический, социально-психологический; и не может быть вполне раскрыта в рамках изучения только одного из них. Методологический аспект раскрывается в работах И.А. Мироненко. А. Ясницкий сосредотачивает свое внимание на персонологическом и микросоциальном аспектах. Макросоциальному аспекту проблемы посвящены несколько наших статей ^{[1, 3, 25, и др.]}. В данной статье предложим основы социально-психологического анализа проблемы.

Обращение к социально-психологическому аспекту позволяет провести более глубокий анализ регуляторов научной деятельности психологов в связи социальным контекстом развития науки. В качестве таких регуляторов выступают методологические и социальные установки ученых.

Методологические и социальные установки

Проблема изоляционистских установок в науке проходит красной нитью через историю советской психологии 1920–1940 гг. Она раскрывает суть и научных и идеологических дискуссий 1920–1930-х гг., и кампании по борьбе с космополитизмом второй половины 1940-х гг., и даже противоречивых событий, связанных с Павловской сессией двух академий 1950 г. В эти годы становления советской психологии ставилась внешняя по отношению к ней задача создания новой самобытной науки. Психология, даже в большей степени, чем другие науки, должна была стать советской. Ведь именно с ней связывали ожидания по воспитанию и описанию нового советского человека, строителя коммунизма.

Говоря об установках изоляционизма или открытости в отечественной психологии, необходимо разводить, по крайней мере, два психологических феномена – методологические и социальные установки ученых. Данные термины принадлежат к разным научным дисциплинам: если социальная установка является психологическим понятием, то методологическая установка входит в область исследования методологии ^[20]. Еще более очевидно различие данных феноменов, если рассмотривать их как результат двух разных процессов – социализации ученого как члена общества и его научной профессионализации ^[4]. В контексте диспозиционной концепции регуляции поведения В.А. Ядова это установки разных уровней ^{[4, 20]}.

Методологические установки ученого реализуются при осмыслении психологической реальности, направляют научное познание; а социальные – проявляются в повседневных контактах с членами научного коллектива, незримого колледжа и шире – научного сообщества, включающего и зарубежных коллег. Очевидно, именно социальные установки должны рассматриваться как носители изоляционизма по отношению к зарубежным психологам. Они отвечают за изоляцию от зарубежных коллег, но не от всего багажа знаний, накопленных мировой психологией. Изоляция от мировой науки в целом, арсенала ее методов и идей, означала бы отказ от самого научного поиска. Но, как показывает история отечественной психологии, даже методологические установки ученых-психологов подвергались опасностям изоляции.

Что было источником этой опасности? Произошла ли изоляция советской психологии? Что способствовало и ограничивало этот процесс? Каких установок коснулись изоляционистские веяния в советской науки? Что позволило сохранить верность ценностям науки?

Процедура исследования

Для ответов на эти вопросы представим результаты историко-научной реконструкции развития русской психологии. Ее основной целью было определение институтов социализации и профессионализации в науке, ответственных за формирование установок относительного международного сотрудничества или изоляционизма. Материалом анализа выступили официальные партийные документы, биографические, библиографические, архивные данные о деятельности 41 ведущего российского психолога. Список ученых был сформирован по результатам анализа обзорных работ по истории психологии, применения методов библиографического анализа и экспертной оценки ^[2]. В него вошли: Б.Г. Ананьев, М.Я. Басов, Н.А. Бернштейн, В.М. Бехтерев, П.П. Блонский, Л.И. Божович, В.М. Боровский, В.А. Вагнер, Л.С. Выготский, П.Я. Гальперин, С.Г. Геллерштейн, Н.Ф. Добрынин, А.Б. Залкинд, А.В. Запорожец, Б.В. Зейгарник, П.И. Зинченко, В.И. Кауфман, В.Н. Колбановский, К.Н. Корнилов, С.В. Кравков, Н.Н. Ладыгина-Котс, А.Ф. Лазурский, Н.Н. Ланге, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, Н.А. Менчинская, В.С. Мерлин, В.Н. Мясищев, А.П. Нечаев, К.К. Платонов, С.Л. Рубинштейн, М.М. Рубинштейн, Н.А. Рыбников, А.А. Смирнов, И.В. Страхов, Б.М. Теплов, Г.И. Челпанов, Г.Г. Шпет, И.Н. Шпильрейн, Д.Б. Эльконин, А.В. Ярмоленко.

Проведенный анализ позволяет выделить два основных этапа в истории российского психологического сообщества первой половины ХХ века – дореволюционный и послереволюционный. Социализация будущих ученых в ходе этих этапов проходила в разных социальных условиях, под влиянием различных институтов социализации. Различными были и усваиваемые установки – как социальные, так и методологические.

Установки русских дореволюционных психологов

Методологические и социальные установки ученых дореволюционной России формировались в условиях общества с монархическим типом правления; усваивались через общение в семье и церкви, систему гимназий и духовных училищ, в институтах, университетах и духовных семинариях. После первичной социализации в этих институтах будущие ученые входили в научное сообщество. Институтами профессионализации выступали кафедры психиатрии, физиологии, философии российских университетов и академий, а также духовных семинарий и академий. В рамках эти заведений будущие психологии приобщались к европейской, по своим истокам, традиции научного и философского познания. Кроме того, выпускники российских университетов, оставленные для подготовки к профессорской деятельности, часто направлялись в командировки в ведущие европейские университеты Лейпцига, Мюнхена, Гейдельберга, Парижа. Здесь институтами их профессионализации становились кафедры и лаборатории выдающихся ученых В. Вундта, Э. Крепелина, К. Штумпфа, Ж. Шарко и др. Отдельные психологи получали в европейских университетах высшее образование и научные степени, как, например, Соломон Моисеевич и Сергей Леонидович Рубинштейн, Исаак и Сабина Нафтульевны Шпильрейн и др.

Формальные научные организации русской психологии до революции 1917 г. были представлены Психоневрологическим институтом (с 1908 г.), Институтом психологии при Московском университете (с 1912 г.), лабораторией экспериментальной психологии при Казанском университете (с 1885 г.), психологической лабораторией Новороссийского университета (с 1896 г.), кафедрами нервных и душевных болезней и т. п.

Имеющаяся сеть научных и образовательных учреждений была достаточно разнообразна. Будущие психологи приобщались к опыту, накопленному русскими и европейскими учеными и мыслителями, в стенах императорских университетов, академий, частных вузов, а также духовных семинарий. Результаты научной работы обсуждались в печати, на собраниях научных обществ. Несмотря на наличие цензуры печатных изданий и поддержку идеалистической линии преподавания психологии в университетах, молодые ученые имели возможности собственного выбора среди методологического разнообразия подходов к изучению психической жизни. И методологические, и социальные установки будущих ученых-психологов отличались открытостью к новому знанию и новым контактам. Была сведена к минимуму избирательность в отношении национальных или зарубежных авторитетов и стандартов научного поиска. Скорее можно говорить об имевшем место поиске новых методов исследования в ходе европейских стажировок и командировок как молодых (В.М. Бехтерев, В.А. Нечаев и др.), так и опытных русских психологов (Г.И. Челпанов).

Помимо этого, ценности и нормы научного сообщества усваивались в ходе участия в деятельности психологических обществ. В начале ХХ в. в России активно работали Московское психологическое общество, Санкт-Петербургское философское общество. Получили известность психиатрический семинар под руководством В.П. Сербского «Малые пятницы», Казанский психоаналитический кружок А.Р. Лурия. К неформальным научным объединениям можно отнести научные школы В.М. Бехтерева, А.Ф. Лазурского, Г.И. Челпанова. Эти объединения распространяли получаемый опыт с помощью журналов «Вопросы философии и психологии», «Психотерапия», «Неврологический вестник», «Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии», «Изучение и воспитание личности» и др.

Молодые ученые имели возможность постановки и обсуждения проблем психологии и смежных дисциплин в условиях как формальной научной коммуникации, так и неформального общения со старшими коллегами и единомышленниками. Это обеспечивало формирование установок как на преемственность в развитии национальной науки, так и на свободу научного поиска вне национальных границ. Условия для возникновения изоляционистских установок в научной деятельности отсутствовали.

Установки советских психологов

После революции произошли кардинальные изменения институтов научной социализации. Весной 1919 г. началась советская реформа вузов. Ее целью было построение новой системы образования для нового государства. Этот процесс имел две стороны – избавление от дореволюционных научных кадров и воспитание новых пролетарских научных деятелей.

В этой системе не было места для преподавателей царской России. 1922 год стал переломным годом для системы отечественного образования и науки. После письма В.И. Ленина в ЦК с предложением арестовать и выслать без объяснения причин «несколько сот» представителей интеллигенции, принят декрет «Об административной высылке» (1922). Летом началась высылка из страны дореволюционной профессуры, научной интеллигенции, получившая название «философского парохода». В действительности таких пароходов было несколько, а высылка продолжалась и в 1923 г., в том числе на поездах. В итоге, страна лишилась целого ряда признанных ученых. Так, пассажирами «философского парохода» стали основатель философской психологии, профессор Саратовского и Московского университетов С.Л. Франк, преподаватель психологии на Высших женских и Военно-педагогических курсах И.Н. Лапшин, заведующий кафедрой психиатрии Казанского университета Г.Я. Трошин и многие другие представители высшего образования и гуманитарной науки. Таким образом, «сосредоточив внимание прежде всего на административном контроле, большевистское руководство достигло главной цели – вырвало образование из рук коллективной профессуры и подчинило его общегосударственной политике» ^{[15, с. 116]}.

Одновременно шло строительство новой науки. В 1921 г. В.И. Ленин подписал Декрет Совета Народных Комиссаров «Об учреждении Институтов по подготовке Красной Профессуры» (ИКП). Эти институты создавались для «немедленного насыщения народнохозяйственного рынка научными, партийными и педагогическими кадрами», для замены представителей буржуазной идеологии, читавших эти курсы, марксистами ^{[8, с. 99]}. Результатом деятельности ИКП стало поколение новой пролетарской научной «интеллигенции» – «красных профессоров». Л.А. Козлова характеризует их как рвущихся вверх новых интеллектуалов, органически интегрированных в систему тоталитарного контроля ^[10].

Шла реорганизация существующих институтов. Так, после увольнения своего основателя – Г.И. Челпанова, – Институт психологии в 1925 г. под руководство марксистски ориентированного К.Н. Корнилова был выведен из состава Московского университета и превращен в научно-исследовательский. Позже, в 1932 г., его возглавил выпускник ИКП В.Н. Колбановский.

При активной государственной поддержке открывались научно-исследовательские институты. Решением научных проблем психологии занимались вновь созданные Институт по изучению мозга и психической деятельности под руководством В.М. Бехтерева (1918), Петроградский научный институт им. П.Ф. Лесгафта (1919), где кроме прочих разрабатывались проблемы зоопсихологии, Государственный психоаналитический институт (1923). В образовательных и научных учреждениях советской России 1920–1930 гг., в том числе психологического профиля, всячески стимулировался набор рабочей и партийной молодежи. Неспособность обеспечить необходимый уровень «марксистских сил» ^[14] всячески порицалась.

Смена руководства и преподавательского состава образовательных учреждений, как и создание новых институтов в значительной степени ослабили преемственность развития отечественной психологии, передачу традиций научного и философского познания, коренящихся в европейской мысли. Усваивались установки новаторского научного поиска, пренебрежения к авторитетам как предшествовавших поколений ученых и мыслителей России, так и современных зарубежных исследователей.

На волне революционного энтузиазма создавались новые научные общества. Начали работу Русское психоаналитическое общество, Всероссийское (Всесоюзное) общество психотехники и прикладной психофизиологии, Педологическое общество, Общество педагогов-марксистов, Общество экспериментальной педагогики и др. Результаты научных исследований публиковались в новых журналах «Психология», «Педология», «Психофизиология труда и психотехника» (с 1932 г. – «Советская психотехника»), «Ежегодник экспериментальной педагогики» и др.

Однако послереволюционный расцвет научной жизни был недолог. Политические, идеологические, экономические факторы привели к разрушительной критике рефлексологии ^{[5, 18]}, реактологии ^{[6, 18]}, культурно-исторической психологии ^[9], к ликвидации основных научно-практических течений – психоанализа, педологии, психотехники ^{[2, 18, 19]}. Закрывались научные общества, институты, журналы, редели ряды психологов.

Происходило обновление институтов и агентов социализации. И, как итог, постепенно происходили изменения ценностей и установок научной и общественной деятельности. Социализирующее влияние передавалось в руки красных профессоров.Основным журналом, освещающим жизнь научного сообщества в сфере общественной мысли, в том числе психологической, стал журнал «Под знаменем марксизма» – «боевой орган марксизма-ленинизма», как значилось на его обложке. В условиях новой пролетарской науки усваивались иные, выхолащивающие научную деятельность установки. Неотъемлемой частью научных трудов стали ссылки на решения Коммунистической партии, слова партийных лидеров, классиков марксизма-ленинизма.

Ученым прививались изоляционистские установки: порицались случаи заимствования и развития идей западных ученых, ссылки на их работы, «низкопоклонство перед Западом». Такие проступки жестоко наказывались: не только критикой и остракизмом со стороны коллег, но и преследованием со стороны власти. Так в 1947 г. С.Л. Рубинштейна в преддверииборьбы с космополитизмом обвиняли, кроме прочего, в недостаточном внимании к «психологии советского человека» ^{[11, с. 55]} и отсутствии «необходимой партийной заостренности» при критике буржуазных психологических концепций ^{[12, с. 108]}. А десятилетием ранее И.Н. Шпильрейн в письмах из лагеря среди причин своей «проработки» рассматривал то, что «указывал на ценные работы Штерна по психологии» ^[21].

Большое влияние имели «сталинские идеологические установки» в отношении науки (термин М.Г. Ярошевского). Ложное понимание самобытности отечественной науки, отражавшее сталинские установки 1940–начала 1950-х гг., грозило «практически крайне опасным ее отрывом от мировой» ^{[22, с. 27]}. Так, в свете той же борьбы с «космополитизмом» павловские идеи провозглашались новаторскими, выросшими на русской почве, не зависящими от истории развития мировой науки. Вместе с тем ряд положений работ И.П. Павлова, повлиявших на прогресс мировой науки, долгое время были на родине в забвении ^[22].

Еще одной формируемой социальной установкой был критицизм. Поощрялась критика не только зарубежных, буржуазных авторов, но и советских коллег. В частности в 1936 г. на совещании психологов при редакции журнала «Под знаменем марксизма» его организаторы требовали развернутой марксистской критики и самокритики направления Выготского–Лурия, работ А.Н. Леонтьева, Д.Б. Эльконина, Б.М. Теплова, П. П. Блонского и др. ^[7]. Так научная критика и дискуссии превращались в идеологические ^{[2, 13]}. Однако, несмотря на распространение в научной среде норм, поддерживающих нездоровую критику и конкуренцию, такие ученые как Л.С. Выготский, С.Л. Рубинштейн, М.М. Рубинштейн, даже участвуя в дискуссиях, оставались верны фундаментальным ценностям научной деятельности, в том числе ценой жизни.

Таким образом, получаем возможность конкретизировать представления об агентах и результатах социализации будущих советских психологов. Коренное отличие системы институтов социализации и профессионализации в дореволюционной и советской России состояло не столько в типе учреждений, сколько в транслируемых ими ценностях. Сохранилась и расширилась сеть вузов, научных институтов; наблюдалось временное увеличение числа научных обществ и научных журналов. Однако если в начале ХХ в. молодые ученые усваивали ценности демократии, свободы научного поиска, то после 1920-х гг. ценности научного творчества входили в противоречие с принципами тоталитарного государства. Как писал об этом М.Г. Ярошевский: «Гражданственность истреблялась. Крушились нравственные нормы, а с ними и высшая научная ценность – истина, ибо истинным надлежало считать предписанное верховным Умом и его идеологическими органами–щупалами. Критичность, служащая непременным условием творческого поиска, всегда ведущегося в условиях неопределенности и риска, становилась одиозным качеством ученого» ^{[22, с. 10–11]}.

В конце 1920-х годов в отечественное научное сообщество квалифицированных ученых, получивших образование в дореволюционной России и странах Европы, влился поток партийных, способных, но далеких от науки деятелей. Возникли предпосылки для ослабления ценностно-ориентационного единства научной интеллигенции. Значительное давление испытывали традиционные научные ценности истины и свободы научного поиска, авторитет научного руководителя. Ценности нового поколения специалистов, красных профессоров отражали влияние партийной идеологии. Вместе с тем уровень образования и научной квалификации не позволял им справляться с задачами построения новой методологии науки. Это приводило к упрощению, примитивизации научных идей, вплоть до их отрицания. В психологии эта участь коснулась реактологии, педологии, психотехники, психоанализа.

Наиболее отчетливо сказалась такая ситуация на судьбах марксистской психологии: скороспелые попытки использования отдельных философских положений работ К. Маркса и В.И. Ленина для построения психологической науки были обречены на провал. Лишь работа по выявлению базовых принципов марксистской теории и их применению к психологической реальности позволяла справиться с этой задачей. Она, в свою очередь, требовала исследователей с высоким уровнем философского и психологического образования, эрудиции; но редко появлялись ученые, подобные С.Л. Рубинштейну, исключительный вклад которого в развитие отечественной психологии был отмечен Сталинской премией.

Вместе с тем, ценности и установки, усвоенные многими советскими психологами при получении образования в дореволюционной России, в решающие моменты не позволяли им идти на сделку с собственной совестью как гражданина и ученого. Верность ценностям объективного научного исследования, ответственности в решении задач психологической практики, порядочности в межличностных и деловых отношениях, была залогом поддержания нравственно сохранного психологического сообщества.

Даже система имитации и инсценировки защиты докторских диссертаций ^[10], созданная для устранения противоречия между руководящими должностями и отсутствием научных достижений, не всегда обеспечивала присвоение научной степени. Так примечательна судьба выпускника Института красной профессуры В.Н. Колбановского. Не будучи крупным ученым, он, спустя десятилетия после руководства Государственным институтом психологии в 1932–1937 гг., пользовался уважением коллег. Однако, попытка присвоить ему, профессору, докторскую степень, предпринятая руководством института уже в 1966 г., не увенчалась успехом. Ходатайство, поданное в ВАК, было отклонено ^{[17, с. 203-204]}. Множество публикаций автора по разным психологическим вопросам, связанным с решением задач строительства социализма и коммунизма, было настолько разрознено, что не позволяло оценить их как значимый вклад в развитие науки. Еще важнее то, что «красные» профессора, придя в гуманитарную науку, начинали служить ей и ее ценностям. Сама наука, которой посвятили себя советские психологи, диктовала соблюдение таких ценностей, как истина, свобода научного поиска, ответственность перед научным сообществом.

Специфические социальные условия развития советской психологии способствовали выработке и усвоению учеными социальной установки на внимание к наследию отечественных ученых-материалистов и работам корифеев марксизма-ленинизма. Формально это определяло ориентацию на самобытность, независимость от мировой, буржуазной, психологии. Однако содержательно эта социальная установка нашла реализацию в объективном, материалистическом, подходе к изучению психики как методологической установке, в оперировании категориями «поведение» и «деятельность», объяснительными принципами марксистской психологии, вниманием к решению психофизиологической проблемы в духе монизма.

Одной из методологических установок, сформулированных в 1920-х гг., стал принцип единства теории и практики. Принцип был обоснован в рукописи Л.С. Выготского 1926 г. «Исторический смысл психологического кризиса», впервые опубликованной только в 1982 г. Идея ориентации теории на практику была сформулирована у истоков становления советской психологии, в условиях свободной научной коммуникации и активных методологических дискуссий в российской психологии. Однако западные корни практико-ориентированных течений отечественной психологии – педологии, психоанализа и психотехники – в условиях изоляционистской научной политики 1930-х гг. стали аргументом против развития психологической практики. Вместе с тем, успехи психологической науки, основанной на достижениях практики военных лет, лучше всего доказали действенность принципа единства не только теории и практики, но теории, эксперимента и практики.

Выводы

Сопоставление условий социализации и научной профессионализации русских дореволюционных и советских психологов в первой половине ХХ века позволяет обнаружить коренные отличия не столько в системе социальных институтов, сколько в транслируемых ими ценностях. Несмотря на расширение сети вузов и научных институтов, временное увеличение числа научных обществ и журналов, научное сообщество подвергалось опасности дискредитации таких научных ценностей, как истина и свобода научного поиска.

Установка на построение советской, марксисткой, идеологически монолитной психологии неизбежно вела к формированию изолированной науки. Противопоставление психологии нового советского человека, пролетария, психологии буржуазного общества предполагало изоляцию психологической мысли как от достижений европейской науки, так и русской дореволюционной мысли. За бортом марксисткой науки оказались психоанализ, педология и психотехника. Критике подверглись эмпирическая психология Г.И. Челпанова, идеалистические взгляды основателя философской психологии С.Д. Франка, культурно-историческая психология Г.Г. Шпета и Л.С. Выготского.

Одновременно с этим колоссальную поддержку получили идеи марксистской философии и русских ученых-материалистов. Итогом их осмысления стали принципы самобытной советской, марксисткой психологии. Уровень и всесторонность европейского образования, верность научным ценностям, усвоенным еще в дореволюционные годы, и, конечно, нравственные качества, таких психологов, как С.Л. Рубинштейн, Л.С. Выготский, А.Р. Лурия и др., способствовали построению новой, жизнеспособной советской психологии.

Проведенный анализ позволяет говорить о том, что изоляционистская установка была не имманентна отечественной психологии, а навязана извне, партийным руководством страны. Будучи непродуктивным социально-психологическим феноменом, она все же определила формирование позитивной методологической установки на самобытный марксистский подход, связанный с ориентацией на построение объективной психологии деятельности, ориентированной на практику.