Консерватизм России в зеркале политической культуры

Карпова Наталья Владимировна кандидат социологических наук доцент, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ) 119234, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1, стр. 33 Karpova Natalia Vladimirovna PhD in Sociology Docent, the department of Political Science and Sociology of Political Processes, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, Moscow, Leninskiye Gory 1, building #33 karpova-nat@yandex.ru Другие публикации этого автора

Президентские выборы в России - 2018, стали неким знаковым итоговым событием прошедшей четверти века политической истории постсоветской страны. Причём результат, в котором выразилась сокрушительная победа В.В. Путина заключается не только в количественном измерении и просчитывается не только арифметическими действиями. Прежде всего, эта победа стала явным показателем ожиданий, политических ориентиров и ценностей российского народа. В результатах выборов отчетливо продемонстрирован кредит доверия, оказанный доминирующим большинством российских избирателей политическому курсу, выстроенному за периоды президентства В.В. Путина и направленному на осуществление мощных национальных проектов, решительных побед и свершений. Это также поддержка обществом продвигаемых правящей элитой страны ценностей порядка и стабильности, неконсервативной идеологии, идей традиционализма, включая особенность, самобытность и суверенность цивилизационного пути России.

В оценке данного события существуют различные, порой противоречивые, мнения и позиции, как внутри страны, так и в международном сообществе. Однако мнения остаются мнениями, а с позиций перспектив дальнейшего пути развития России, важна не столько оценка самого факта, сколько понимание причин, обусловивших возврат и устойчивость российского общества к ориентациям на самодержавность власти. Означает ли данный консервативный ренессанс невозможность развития России в либерально-демократических форматах? А, может быть, сложившееся во втором десятилетии ХХI века состояние российской политики является ничем иным, как итогом очередного цикла, отражающим закономерность исторического процесса?

Действительно, рассматриваемый нами этап политического развития России - не отдельный кусок, вырванный из истории. Отчасти в нём все еще сохраняются следы памяти общества о последствиях непродуманных либеральных реформ 90-х гг. ХХ века, которые в принципе разрушили в массовом сознании большинства граждан идею об эффективности и результативности развития страны в соответствии с моделями западных демократий. В самом начале 2000-х гг. реакция на неудачные реформы отразилась в ожиданиях народа появления сильного лидера, способного обеспечить стране порядок, стабильность и устойчивое развитие. Однако актуализировавшиеся в тот период времени подобные общественные запросы стали не просто ситуативным явлением, но стали началом развития в стране новой «консервативной волны» ^{[10, c. 236]}. И, начав движение в сторону полюса консерватизма, маятник российской истории спустя почти двадцать лет все еще продолжает уверенно двигаться в заданном направлении, к традиционным российским ценностям.

Если посмотреть на историю российского государства – то современный этап возрождения консерватизма и поражения либеральных идей, это не первый и не единственный случай. Ни одна из проводимых в стране либеральных реформ не достигала поставленных задач и общепризнанного успеха, а каждая из попыток либерального переустройства в последствии приводила к отходу от изначальных концепции. Так произошло, например, с ранними реформами царя Александра I и с «великими» реформами Александра II, когда, не воплотив намеченных преобразований, они в скором времени сменялись периодами восстановления консервативных сил, так называемыми контрреформами.

В политической науке и социологии существует точка зрения, что возвратные процессы в политическом развитии современных государств в принципе являются закономерными явлениями. Так, С. Хантингтон стал одним из первых исследователей, кто указал на неизбежность в демократическом развитии некоторых временных отступлений под влиянием укорененных в жизни общества недемократических порядков, которым по аналогии с морскими приливами и отливами он дал название «обратных волн». ^{[8, c. 43-44]}. Однако «консервативная волна» в России в начале ХХI века на уровне власти была воспринята не как временный отход, а скорее, как посыл к культурной и цивилизационной предопределенности развития страны, как указание на то, что в России работают только те реформы, которые совместимы с культурной генетикой. ^{[12, с. 6-7]}.

Действительно, вистории любого народа, по словам русского историка Н. Эйдельмана, существует нечто вроде сложнейшей «социальной генетики»,- то, что именуется «исторической традицией, преемственностью, что закладывается веками, тысячелетиями». ^[16]. Но по сути данный генетический комплекс является структурным элементом более сложной системы субъективных факторов политического развития общества, относящихся к тому, что в своей концепции политической системы Г. Алмонд и С. Верба назвали «политической культурой». Политическая культура, по их словам, относится к «политическим ориентациям – взглядам и позициям» относительно политической системы и ее разных частей и позициям относительно собственной роли в этой системе. [1. 135].

Политическая культура как совокупность устойчивых политических ориентаций в своем содержании фокусирует исторический опыт, политическую память, политические переживания, политические ориентации и навыки целых поколений каждой конкретной страны. Например, к подобным генетическим чертам российской политической культуры относятся патерналистские ориентации, традиции авторитарной централизованной власти, пассивность и правовой нигилизм со стороны общества, слабость самоуправления, имперская внешняя политика. Но в то же время политическая «культура не определяется только устойчивыми традициями, она находится в постоянной динамике и изменении, и «новый жизненный опыт может изменить установки индивидов…». ^{[2, c. 93-94]}. Соответственно, пытаясь понять логику политического развития России, мы не можем ограничиваться только генетическими аспектами, но и недооценивать их мы также не вправе.

Так какую же роль на самом деле сыграли в истории российских реформ и продолжают играть в настоящее время подобные генетические особенности политической культуры страны? И действительно ли эти традиции настолько устойчивы и неизменны?

Если говорить о схожих моментах в истории российских реформ, то нельзя не обратить внимание на то, что все они по своему замыслу и характеру проводились исключительно как преобразования «сверху». Каждый раз государство само выступало инициатором либерального переустройства, направляющего страну по западному пути. И в некотором роде эту особенность также можно отнести к системе российских генетических традиций, которая проистекала из общего хода исторического развития страны, где государству изначально принадлежала ведущая роль. «Вся жизнь, вся деятельность общественная исходили из государства, - писал русский философ-либерал Б.Н. Чичерин, - и весь дальнейший ход истории должен был представлять развитие этой деятельности … Оно было исходною точкой всего». ^{[13, c. 339]}.

Однако судьба и характер реформ в России определялись не только лишь тем, что они шли «сверху» от государства. Другой отнюдь не маловажной особенностью всех российскихреформ стало еще и то, что «сверху» они осуществлялись как раз в условиях отсутствия социальной и политико-культурной базы для своей реализации.Посылы «сверху» на развитие России по пути вестернизации на каждом этапе вступала в противоречие не только с традиционным устройством, но и с традиционными политико-культурными ценностями общества, весьма далекими от либеральных ценностей западных стран. В отличие от европейской истории, где постепенные изменения в политической системе коррелировали с формированием соответствующих политико-культурных основ, в истории российских либеральных реформ такой основы никогда не было. В то время как успех любых реформ непосредственно зависит от того, насколько они вписываются в историко-культурный контекст страны, а развитие политической системы обязательно требует наличия соответствующего набора ценностей, составляющих политическую культуру общества. ^{[1, c. 138]}. Реформы подобного рода, как 1990-е годы в России, для своего успешного завершения изначально требовали изменения политической культуры и утверждения новой системы ценностей. А это – процесс довольно сложный, который может охватывать десятилетия.

Поэтому одной из в принципе ожидаемых реакций общества на новые вызовы стала неспособность общества принять и адаптироваться к новым правилам игры, в особенности, если преобразования приводили не к улучшению, а значительному ухудшению жизни граждан. В принципе, на разных этапах истории сами реформаторы говорили о неготовности «почвы» для намечаемых преобразований как о факторе их невозможности, и всякий раз не до конца учтённые условия приводили к отходу от их изначальных проектов. При этом всякий раз, начиная реализацию своих проектов, и сама власть не была полностью готова к их осуществлению, не имея чётких конечных целей реформирования общества.

Либеральные реформы в России, как правило, порождали большие ожидания, так это было и в конце XX века, но, которые, как правило, не получали фактического оправдания. Существовавшие тогда идеалы преобразований по сути формировались без учета субъективных особенностей страны. В то время как впоследствии Президент В. Путин в своей политике очень хорошо осознал значимость данного аспекта. Свой политический курс он изначально выстраивал на основе, во-первых, ясного понимания ментальности своего народа, связанной с традиционным неприятием, буржуазных ценностей и капитализма, и, во-вторых, той консервативной волны в установках российских граждан, которая последовала после неудачного рывка страны в капитализм. ^[9]. В риторике правящей элиты современной России консерватизм трактуется в формуле русского философа Н. Бердяева полагавшего, что его смысл консерватизма заключается не в том, что он «препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме». ^[3].

Однако, на наш взгляд, данный факт вовсе не означает, что генетические и политико-культурные факторы российского общества в принципе блокируют реализацию и развитие в нашей стране либеральных проектов. Без сомнений, генетика политической культуры предопределяет многое, но нельзя не учитывать и то, что в любой «генетической» системе со временем вероятны и вполне реальны некоторые изменения. Поэтому основной вопрос в отношении перспектив либеральных реформ в России, связан скорее не с тем, что эти реформы в принципе не осуществимы, а в том, что в силу каких причин они не смогли быть реализованы.

Общими чертами либеральных реформ в России было то, что начинались они, как правило, с приходом новой власти, оказавшейся перед необходимостью вывода страны на качественно новый уровень политических и социально-экономических и отношений, соответствующих передовым европейским государствам (Императоры Александр I, Александр II, реформаторы постсоветской эпохи). На каждом этапе перед реформаторами на первое место выходили две основные задачи: (1)«раскрепощение» российского общества, подразумевающее установление гражданских прав и свобод; (2) либерализация политического управления (изменение механизма функционирования самой политической системы). И именно от того, каким образом реформаторы подходили к решению этих задач и насколько они были просчитаны, зависели полученные результаты.

Так, например, в начале XIX в. общественный и государственный деятель М.М. Сперанский, разрабатывая программу либеральных реформ в России по поручению Александра I, считал, что основа преобразований должна заключаться прежде всего в изменении структуры политической власти и управления. Согласно его проекту, начиная с создания системы государственного устройства, основанного на законности и разделении властей, многоступенчатая реформа «сверху» должна была в конечном итоге завершиться созданием первой российской конституции и отменой крепостного права. В то же время М.М. Сперанский прекрасно понимал, что подобные реформы должны подразумевать и готовность к этому самих политических элит, т.е. тех людей, кто будет осуществлять необходимые преобразования. «Ибо к чему гражданские законы, – писал он, – когда скрижали их каждый день могут быть разбиты о первый камень самовластия». ^[11]. Решение проблемы политического рекрутирования он видел в создании представительных органов власти - Государственного Совета и Государственной Думы, а также реформе административного аппарата.

В идеях М.М. Сперанского было отражено, что в России в силу исторических самодержавных традиций при пассивном характере русского народа объективно только государство могло выступить движущей силой либеральных реформ. Но предшествующим этапом реформ «сверху» должна была стать подготовка политического класса, способного провести намеченные преобразования в жизнь. И хотя проекты М.М. Сперанского достигли определенных результатов (произошло открытие Государственного совета, реформирование министерств), но большинство планов так и не были воплощены. Как сказал сам Александр I, реформы оказалось «некем взять», что означало неготовность к изменениям прежде всего самих реформаторов. Очевидно, что российское государство начала XIX в. пока не имело, но и не смогло создать ни в обществе, ни, во власти желаемой той политико-культурной основы, которая была нужна для либерализации самого политического режима и «раскрепощения» общества.

Впоследствии историки отмечали, что данная реформа оказалась несвоевременной, поскольку М.М. Сперанский слишком спешил перенести заимствованные из Франции учреждения на российскую почву. Но и сама логика реформ Александра I, несмотря на свою либеральную направленность в сущности определялась традиционными принципами «самодержавной» политической культуры. В результате, через два десятилетия после их начала произошёл откат и переориентация власти на соответствующую политико-культурным традициям российского общества идею самодержавия, православия и народности.

На следующем витке истории «великие» реформы (50-60-е гг. XIX в.) Александра II ещё в большей степени высветили значимость соответствия политико-культурного фактора для осуществления либеральных преобразований. Именно в судьбе этих реформ исследователи находят много общего с либеральным переустройством, произошедшим в постсоветской России в конце XX в.

Стратегия тех преобразований по освобождению общества «сверху», была обусловлена двумя проблемами, наследуемыми от предыдущих реформаторов времен Александра I, а именно: (1) готовностью общества к либеральным переменами (2) реальными возможностями политического субъекта привести эти перемены в действие. В реализации своих проектов реформаторы, как и на предыдущем этапе сталкивались с проблемами генетики политической культуры, проявлявшимися в доминировании подданнических традиций эпохи крепостного права и неподготовленностью политического класса, т.е. того сословия, кем должны были осуществляться намеченные проекты. При этом в силу российских традиций реформ «сверху» и национального менталитета эффективным гарантом осуществления либерализации общественной жизни – отмены крепостного права и связанных с этим преобразований – должно было снова выступить само государство. И чтобы воплотить либеральные намерения в жизнь и вывести страну на качественно новый уровень развития, на начальном этапе государству было необходимо создать основу для созревания политической культуры общества и политического класса.

Оценивая перспективы реформ 60-гг. ХIХ в., представитель русской либеральной мысли Б.Н. Чичерин указывал, что правильное развитие свободы в России должно обеспечиваться только сильным развитием власти ^{[14, с. XII.]}. Но сила власти здесь заключается прежде всего в её способности управлять и контролировать развитие общества, постепенно подготавливая его к принятию гражданских и политических свобод. Так как общество, в течение веков терпевшее над собой безграничную власть, самостоятельно не в состоянии было совершить скачок к политической свободе. К сожалению, не учли это и российские реформаторы-демократы в конце XX в., когда тешили себя иллюзиями, что смогут в одночасье освободить советское общество, и оно заработает по образцу западных демократий. На любом этапе истории общество может принять столько гражданских прав и свобод, сколько реально может усвоить в силу своей политической зрелости.

«Там, где не существует первых зачатков правильной общественной жизни, даже нет элементарных понятий о правильных гражданских отношениях, - указывал другой русский мыслитель К.Д. Кавелин, - там … общество должно сперва переродиться, чтобы политические гарантии не обратились в театральные декорации, и намалёванные кулисы, ничего не значащие и ничего не стоящие». ^{[4, стлб.137-138]}. Соответственно, во время «великих» реформ перед государством на первый план выходила задача воспитания общества к самостоятельной жизни. Начатые «сверху» либеральные перемены могли быть закреплены и дать ожидаемые позитивные результаты только при активном участии и встречном движении общества, которое постепенно должно было вызревать как общество гражданское. В этом смысле и крестьянская реформа, и последующий за ней ряд иных проектов (судебная реформа, земская, народного просвещения, цензуры, финансов и др.) неизбежно требовали общественного продолжения. При этом воплощение реформ в обществе по логике влекло за собой и перемены в механизме самодержавной власти.

В этом отношении одним из значимых либеральных преобразований Александра II, связанных с укреплением в обществе гражданских основ и созданием фундамента для дальнейших изменений системы государственного управления, стала земская реформа. Согласно ей, предусматривалось создание в сельской местности системы местного самоуправления – земских учреждений. Хотя, конечно, на данном этапе речь шла не об изменении самодержавной системы в целом, а подразумевалось только введение в эту систему нового института всесословного самоуправления. Но для формирования политической культуры крестьянской страны появление подобных органов местного самоуправления должно было сыграть положительную роль.

На самом деле создание и поддержка органов местного самоуправления в России в тот исторический период было единственным действенным способом включить общество в процессы реформирования, преодолевая тем самым существовавшее отчуждение власти и общества. Земская реформа должна была привести к формированию необходимой политико-культурной основы, как на уровне общества, так и на уровне субъектов власти, и создать такой «субъективный» фундамент, который позволит реформам действительно прийти к поставленной цели. И это прекрасно осознавали наиболее дальновидные государственные и общественные деятели той эпохи.

Представители русского либерализма XIX века верили, что за развитием местного самоуправления будет стоять преобразование всего государственного строя. Можно привести слова Б.Н. Чичерина о том, что развитие самоуправления становилось «школою для самодеятельности народа и лучшим практическим приготовлением к представительному порядку».^{[15, с. 511]}. В свою очередь К.Д. Кавелин полагал, что пока «земские учреждения не сложатся, не принесут пользы стране, не выкажут понимания местных интересов и умения вести их хорошо, до тех пор я не жду никакой хорошей перемены в центральном управлении государством». ^{[4, стлб. 140]}.

Однако именно земская реформа в наибольшей степени отразила основное противоречие реформаторских проектов «сверху», поскольку, создавая систему самоуправления, государственная власть в то же время не хотела видеть в этом элемент ограничения своей авторитарности. Государство, в сущности, не считало нужным вести диалог с обществом или идти на какие-либо уступки, да и реформы сами по себе не ставили задачу создания партнерских отношений между властью и обществом. Конечно, давление общества также было недостаточно сильным, чтобы вынудить власть к определенным уступкам и отстаивать свои права, но другим оно пока и не могло быть в силу отсутствия демократических противовесов и традиций.

Реформы «сверху» даже в условиях этатистких традиций в России для своего продолжения обязательно требовали подкрепления снизу, заключающегося в том числе в создании устойчивого политико-культурного фундамента в обществе. Но раскрепощая общество, сама власть не желала создавать с ним новые отношения, которые бы основывались на истинных принципах либерализма. Поэтому укоренившиеся в российской политической практике ведущая роль государства, традиции всевластия и бесконтрольности власти, бюрократический характер государственного управления без участия общественных структур продолжали определять вектор политического развития общества. Либеральные идеи в очередной раз сменились консервативными контрреформами.

Получается, что российские либеральные реформы «сверху» всякий раз обрекали страну на отставание в будущем стратегически, прежде всего потому что централизованная власть блокировала потенциал и инициативу гражданского саморазвития общества, не давая возможности созревания в том числе и новой политической культуре. В этом отношении, учитывая уроки истории, можно сказать,чтокурс преобразований, проводимых в постсоветской России также должен был быть направлен, в первую очередь, на формирование и подготовку общества для его включения в либерально-демократические процессы страны. Так как генетические особенности российской политической культуры, заключающиеся в ориентациях граждан на сильную власть и государственном патернализме, изначально противоречили принципам политической философии либерализма, то либералы-реформаторы должны были учитывать то, в какихформах традиционные ценности будут сопротивляться новым преобразованиям. В этом смысле, например, страны Восточной Европы (Польша, Литва, Латвия, Эстония), имевшие более глубокие исторические корни западноевропейской цивилизации, оказались более приспособленными для достаточно быстрого перехода к демократии, чем Россия.

Либеральные реформаторы посткоммунистической России задумывали осуществить строительство новой, демократической, России ускоренными темпами. Конституция 1993 г. заложила принципы нового политического режима, приватизация государственной собственности положила начало новым социально-экономическим отношений в стране. И хотя за короткий период представляется вполне реальным написать и принять новую Конституцию, создать формальный набор демократических институтов, но посредством указов и постановлений изменить или трансформировать политическую культуру общества нельзя. Как совершенно точно отметил американский ученый Д. Норт, в отличие от формальных правил, которые «можно изменить за одну ночь путем принятия политических или юридических решений, неформальные ограничения, воплощённые в обычаях, традициях и кодексах поведения, гораздо менее восприимчивы к сознательным человеческим усилиям. Данные культурные ограничения не только связывают прошлое с настоящим и будущим, но и дают нам ключ к пониманию пути исторического развития». ^{[7, c. 21]}.

Поэтому так сложилось, что в очередной раз в российской истории значительная часть общества просто объективно не была способна усвоить новые ценности и интегрироваться в систему новых политических отношений. Ведущая роль в организации необходимых условий для развития переходных процессов должна, как и в предыдущие эпохи, была принадлежать именно государству. Однако и сам политический класс, прежде всего в силу своих субъективных качеств, снова оказался не очень готов к осуществлению намеченных проектов. Изначальное отсутствие четких целей политического развития у самих реформаторов и установка на свободный рынок как основу демократии привели к появлению в стране ряда новых проблем и кризисов, ставших препятствием на пути осуществления самих реформ.

Российские реформы «сверху» в 1990-е гг. привели страну к хаосу, глубокому социальному расслоению, разрушению нравственных устоев, резкому противопоставлению власти и общества. Причём, реальная политическая практика по своей сути была очень далека от истинных ценностей либерализма и демократизма. Острейшая потребность в демократических политических преобразованиях самого общества либеральными реформами не была осуществлена. Российские власти так и не сумели сформировать действенные механизмы мобилизации общества в процессы политической модернизации, фактически уклоняясь от установления с обществом партнерских отношений.

Социологические исследования второй половины 1990-х гг. фиксировали укоренение в сознании россиян убеждений о несправедливом образе жизни в стране, резкое повышение уровня социально-политической отчужденности общества от государства, распад системы «общество-государство». По данным на 1994 -1999-е гг., более 50% граждан не чувствовали себя участниками происходящих событий в стране, а 60 – 65% были уверены, что людям, стоящим у власти нет до них абсолютно никакого дела. По словам социолога В.К. Левашова, вопреки объективной необходимости российского общества в «раскрепощении его духовных и материальных сил», в реальности оно стало «заложником корыстных интересов, некомпетентности и беспринципности» политической элиты. ^{[5, c. 51-52; 80]}.

Вместе с тем, учитывая генетику российских реформ «сверху», успешный вывод страны на уровень устойчивого демократического развития неизбежно требовал от государства проявления его лидирующей роли в регулировании всей политической системы и поддержке общества. И в данном контексте усиление авторитарных традиций в системе государственного управления не означает остановку или отход от демократического развития России. Так, в своё время в сильном государстве философ-либерал Б.Н. Чичерин и видел основное условие либерального развития России, поскольку самостоятельная общественная свобода «консервирует сословное неравенство и обостряет тем самым социальные противоречия».^[14]. Судьба дальнейшего демократического развития современной России будет во многом зависеть от того, насколько власти сумеют создать основу для развития в обществе политической культуры демократии.

Таким образом, вопросы о природе консервативных волн и перспективах демократического развития в посткоммунистической России связаны не только с влиянием генетических особенностей политических традиций культуры, но и в значительной степени определяются недостатком развития новых ценностей «самоорганизации, самоуправления и участия в государственном управлении». ^{[8, с. 51]}. Консервативный ренессанс прежде всего является следствием отсутствия за все годы реформ концептуальной политики властей, которая была бы направлена на взращивание демократических традиций и культивирования новых ценностей в обществе. Поэтому логичнее говорить не о демократической волне 1990-х годов, которая сформировалась на потоке массовых настроений и ожиданий, и которые очень быстро развеялись.

Воспоминания об обнищании населения в 1990-е годы, резкое падение уровня жизни привело к тому, что у российского народа на подсознании укрепилась вера в то, что любые перемены ведут только к худшему, и поэтому российские граждане всеми силами хотят сохранить настоящую стабильность путинского периода, “стремясь сделать его бесконечным”. ^[9]. Безусловно, ориентации на порядок, стабильность, сильную руку являются привычными для российской культуры, но для того, чтобы сформировать новые привычки у общества было не так много возможностей и времени. Данный ценностный набор по сути и составляет идеологическую основу консервативного большинства.

Подтверждение этому можно найти в ряде эмпирических исследований российского общества. Так, например, по данным Института социологии на 2016 год, основными ориентациями граждан (при возможности выбора нескольких позиций), максимально выражающими их представления о желаемом будущем России, являются социальная справедливость (47%), возвращение к национальным традициям, проверенным временем (35%) и идея о том, что Россия должна стать великой державой (32%). В то время как ориентации на свободный рынок и минимум вмешательства государства в экономику поддерживают 13%, а идеи сближения с развитыми странами Запада - всего 11%. ^{[10, c. 236]}.

Среди факторов консервативной волны начала XXI века нельзя не сказать и о запросах со стороны самой правящей элиты. Безусловно, удержание власти является нормальным инстинктом и стремлением политиков в любых типах систем. Но в демократических обществах данный инстинкт контролируется и регулируется принятыми нормами политической культуры и существующими институциональными рамками. В России же запрос на самосохранение, стабилизацию сложившегося властного порядка любой ценой стал главным приоритетом, положенным в основу стратегии политического развития страны. И поддержку этому власть обеспечивает посредством актуализации в массовом сознании и продвижении знакомых и понятных обществу идей о величии страны, ностальгии по утерянной Империи, вызванной распадом СССР, сохраняя при этом традиционный формат российской политической культуры и мобилизуя в число традиционалистов новое поколения молодых россиян.

Российский исследователь А.Ю. Мельвиль отмечает, что фактор социальной поддержки консерватизма также «заключается в интересах постоянно растущего в России чиновничьего сословия». Современная российская бюрократия и чиновничество, впрочем, как и бюрократия ХIX века, представляет собой социальный слой людей, имеющий «реальные материальные интересы в сохранении существующего положения дел при постоянно растущих окладах и выгодах от статуса». В силу своего места в системе государственного управления, представители этих структур оказываются, вполне естественными носителями охранительной идеологии. Охранительную позицию в отношении развития страны по подобным причинам разделяют и социальные группы, в той или иной степени, зависящие от государства - граждане, занятые в бюджетной сфере, пенсионеры, военные и др. ^{[6, c. 34-35]}.

Ещё одной из важных проблем в контексте формирования политической культуры как основы продолжения демократических процессов в России остаются трудности в развитии в нашей стране гражданского общества. Безусловно, это отдельная и весьма сложная тема исследования, которая также требует своего рассмотрения в историческом контексте. Однако проблема формирования гражданского общества в России во многом связана с устойчивостью подданнических ориентаций и отсутствием автономного участия граждан в политической процессе. Соответственно гражданское общество может вызревать только параллельно с гражданской политической культурой, а условия для этого должны создаваться государством. Причём, именно в неспособности власти взрастить гражданское общество в современной России видится непосредственная схожесть с реформами Александра II, когда фактически процессы либерализации остановились, потому что государство не превратило общество в своего реального партнера.

В этом отношении существенным препятствием в становлении гражданского общества в современной России стало как отсутствие интенсивного и устойчивого взаимодействия между политическим классом и основной массой населения, так и сохраняющийся устойчивый разрыв в ценностных системах элиты и массовых слоев общества. В сознании современных россиян устоялось мнение, что власть в стране контролируется экономической и политической элитой и не принадлежит народу. На протяжении десятилетия наибольшее доверие среди россиян получают Президент, российская армия и православная церковь, а меньше всего в стране доверяют представительным институтам власти, органам местного самоуправления и политическим партиям, т.е. как раз тем институтам, взаимодействие с которыми и должно стимулировать развитие гражданского общества. ^{[10, c. 170]}.

История российских реформ действительно показывает, что решение проблемы по созданию условий для формирования в обществе политической культуры, необходимой для вживления либеральных преобразований и подготовки общества к так называемой «самостоятельной» жизни, неизбежно связано с реализацией государством своих управленческих и социализационных функций.Но с самого начала 1990-х гг. государство не предлагало ни видимых целей развития, ни конкретной национальной идеи, интегрирующих граждан в новое социально-политическое пространство. А поскольку большинство россиян изначально принимало ценности демократии стихийно и в основном на эмоциональном уровне, связывая их не столько с политическими свободами, сколько с решением вопросов материального благополучия, то несоответствие темпов заявленных реформ социальным ожиданиям населения быстро привели к разочарованию в самой идее демократии. Более того, под тяжестью негативных последствий реформ стал развиваться поворот массового сознания к своим историческим культурным образцам - самодержавным российским ценностям. А курс, предложенный президентом В.В. Путиным, еще больше сформировал у граждан уверенность в том, что возвращение к российским традициям является условием процветания страны. И выборы в марте это подтвердили.

Вместе с тем, надо признать, что каждая из либеральных реформ в истории России приводила к существенным, хотя и недостаточно гарантированным, изменениям в обществе и его политической культуре. В этом смысле последние либеральные реформы, несмотря на сложный характер их реализации, пусть постепенно, но все-таки изменили общий социально-политический ландшафт в стране. Однако причины сохранения традиционных основ политической культуры российских граждан заключаются не только в силе воздействия политико-культурной генетики. В этом большую роль играют экономические, психологические, ситуативные факторы, и конечно, государство, являющееся основным субъектом и гарантом преобразований. Наиболее надежная основа под либеральными реформами «сверху» - это создание сильным государством надежных систем обратной связи со стороны общества. И поэтому в решении вопросов логического завершения реформ должны участвовать и формирующееся гражданское общество, и институты политической системы, которые осознанно должны создавать условия и определять направление стабильного политического развития страны. Но является ли это целью политики самого государства?