Жан Мабильон и философия рационализма

В современной научной литературе встречается утверждение о том, что Мабильон был картезианцем ^[2]. Однако Мабильон не слишком часто упоминал Декарта. Может быть, он по-возможности избегал упоминаний о Декарте потому, что труды философа подвергались цензуре католической церкви ^[3]. В «Traité des études monastiques» Мабильон с осторожностью рекомендует для ознакомления «...труды о философии Декарта с тем, чтобы знать её основные положения, которым не обязательно следовать»^[4]и в основном сылается не на произведения самого Декарта, а на труды, посвящённые критике его идей.

Сам Декарт в «Рассуждении о методе» неодобрительно отзывался об истории и отказывал ей в статусе науки. Это объяснимо: во времена Декарта история ещё не обладала методом, в отличие от естественных наук.

Марк Блок отмечает, что, хотя математический метод Декарта не приложим к исторической науке, философия Декарта оказала влияние на Мабильона, пусть и не непосредственно. В трудах Декарта и Мабильона отразились общие черты науки Нового времени, при этом влияние картезинства могло не вполне осознаваться Мабильоном. Картезианская философия несомненно оказала влияние на развитие гуманитарных наук. В XVII веке прорыв в науке о языке произошёл после прорыва в гносеологии. Таким образом, для Марка Блока и для ряда других исследователей Мабильон оказывается картезианцем «по умолчанию». Такой подход вполне оправдан, однако не даёт возможности решить вопрос о том, насколько осознанно сам Мабильон пользовался достижениями рационалистической философии и какое влияние она оказала на «систему Мабильона».

Марк Блок предостерегал от того, чтобы называть всех учёных XVII века и Мабильона картезианцами. Он писал, что Мабильона нельзя назвать картезинцем потому, что тот был слишком религиозен и потому не мог хорошо знать современную ему философию/ Однако, как представляется, приверженность Мабильона современной ему философии никак не противоречит его религиозности. До некоторой степени религиозной была и философия XVII века. Точнее говоря, она нуждалась в мистико-религиозном компоненте для того, чтобы ответить на неразрешимые для неё противоречия, порождённые механистическим миропониманием. Если философия рационализма и подготовила либертинство (libertinage) и атеизм эпохи просвещения, то в XVII веке до этого было ещё далеко. Поэтому вряд ли стоит видеть противоречие между религиозностью Мабильона и его осведомлённостью в современной ему философии. В трудах Мабильона рационалистическая философия и религиозное мировосприятие причудливо переплетались так, что одно невозможно было представить без другого: теоретические вопросы, вопросы метода, истинности, подменяются понятиями о добродетельности и нравственности, и наоборот.

О знакомстве Мабильона с рационалистической философией можно судить по его труду «О науке в монастырях» («Traité des études monastiques»). В этом труде Мабильон рассуждает о том, как и какой наукой должен заниматься монах-бенедиктинец (учёные занятия были прописаны в уставе ордена) ^[11]. В этом труде Мабильона часто можно встретить охранительные заявления о том, что занятия науками (e.g. физикой, математикой и медициной), как и применение критического метода, дозволительно лишь в той степени, в которой не подрывает веру. Критический подход, как и применение логики, может быть полезен, но только если цель – обнаружение истины.

В «Трактате о науке о в монастырях» Мабильон использует бинарные оппозиции. Рассуждая о критике, он выделяет «хорошую» и «плохую» критику (bonne critique – mauvaise critique»). В этих оппозициях можно, с одной стороны, увидеть проявление нового типа мышления, склонного к классификаторству, а с другой стороны, опять же, то, что вопросы метода и морали для Мабильона оказываются тесно переплетены. Мабильон всячески предостерегает от того, чтобы чрезмерно увлекаться какой-нибудь наукой или методом, призывая блюсти меру, которая, с его точки зрения, более морально безупречна. Однако эта моральная установка, хотя и выглядит внешне как христианская, на самом деле несёт на себе отпечаток рационализма.

У Мабильона встречается моральная и, в то же время, этическая категория – via media. В «Дипломатике» говорит о критическом методе как о среднем пути (via media) между двумя крайностями: принятием всего на веру либо тотальным отрицанием.

Само сочетание via media восходит к трудам философа Гассенди, который использовал это выражение в частности в «Excertationes paradoxicae adversus Aristoteleos» (1624) и в «Syntagma philosophicum» (1655) Гассенди пишет о том, что via media – это средство борьбы одновременно и с догматизмом, и с пирронистским скептицизмом. Гассенди писал, что хотя истинная природа вещей и не может быть объектом науки ^[14] («scientia», которая предполагает, по Аристотелю, точные знания), но всё же мы можем судить о большей или меньшей вероятности чего бы то ни было. Сочинения Гассенди в шести томах есть в библиографии Мабильона к «Трактату о науке в монастырях» ^[15], так что вполне вероятно, что он был с ними знаком.

Argumentum e silentio, или негативный аргумент, имел важное значение для формирования вспомогательных исторических дисциплин и был важной частью критического метода. Как и в случае с критикой, Мабильон разграничивал хороший и плохой негативный аргумент ^[16]. Суть негативного аргумента состояла в том, что умолчание о чём-либо в определённых источниках приравнивалось к свидетельству против факта. Если, к примеру, какое-либо событие не упоминалось современниками, то из этого можно делать вывод, что на самом деле его не было. Мабильон же писал, что нельзя впадать в крайности с использованием негативного аргумента и что негативный аргумент может иметь силу только в совокупности с другими критериями. Если негативный аргумент используется для установления авторства текста, то наряду с ним и скорее даже в первую очередь должны учитываться характер манускрипта, авторство, указанное в тексте стиль сочинения (соответствует ли он стилю тех сочинений, которые несомненно принадлежать этому автору) и нет ли противоречий и ошибок фактах ^[16]. Другая идиома из философского словаря рационализма – «certitudo moralis».

Принцип certitudo moralis встречается у Декарта. Декарт писал о том, что в гипотетическом рассуждении нет особой нужды там, где к правильному суждению можно прийти, исключив альтернативные решения эмпирическим путём. Certitudo moralis выступает у Декарта обоснованием эмпирического подхода. Хотя certitudo moralis менее убедительно, чем метафизическое обоснование, но в некоторых случаях можно им удовольствоваться ^[17].

В философском словаре начала XVII века можно найти определение «морального доказательства», а также его место в классификации степеней «надёжности» доказательств: «...Таким образом, формальное доказательство… бывает трёх типов, а именно: моральное, физическое и метафизическое. Моральное доказательство применяется тогда, когда утверждается нечто, что можно узнать каким-либо другим способом, поэтому подвергается сомнению... Физическое доказательство действует тогда, когда об объекте утверждается что-то относительно его неизменной природы... Метафизическое доказательство действует относительно того, что установлено самим богом и не может быть другим».

Из приведённой цитаты явствует, что certitudo moralis обладает наименьшим весом по сравнению с другими формальными доказательствами. Однако, этот принцип встречается ещё в Никомаховой этике. По Аристотелю, от каждой области знания можно требовать своей степени точности. Эта же идея переходит в «Логику» Пор-Рояль.

Исследователь Жан-Луи Кантэн обратил внимание на то, что принцип certitudo moralis встречается у Мабильона. Так, в «Приложении» к «Дипломатике» читаем:

«О подлинности тех или иных грамот можно судить не иначе как по форме письма, стилю и другим характерным чертам той эпохи, к которой мы относим [памятник]. Так считаю не только я, но и те учёные, которые прекрасно разбирались в этом искусстве. Различение должно основываться не на теоретическом или метафизическом доказательстве (ratio seu demonstratio metaphysica), но на моральной уверенности (certitudo moralis), которая в этих делах может быть не менее достоверной, чем метафизическое доказательство. Впрочем, оба способа доказательства оставляют место ошибке. Далее, для того, чтобы иметь моральную уверенность, нужно тщательно изучить все характерные черты и обстоятельства, которые могут привести к истине. Так вернее всего можно обнаружить подлинность или поддельность памятников» ^[20].

Важно отметить, что в принципе certitudo moralis проявляется распространение эмпирического подхода. Ведь Мабильон говорит именно о совокупности параметров (форма письма, стиль и пр.), которые познаются не иначе, как через изучение большого количества памятников. Здесь можно говорить о характерной черте рационализма: методы точных наук переносятся на другие области.

Необходимость в методе возникала благодаря распространению веры в интеллект, в способность человека самостоятельно судить о предмете и отказу от догматизма. В «Логике» Пор-Рояль выразился характерный для семнадцатого века протест против догматизма, в том числе религиозного : «Что может быть менее разумным, чем верить во что-то, руководствуясь своим мотивом? Самое лучшее, к чему это может привести – рассмотреть с большим вниманием аргументы, которые могут убедить нас в истинности того, во что мы хотим верить. Но истина существует вне зависимости от от наших желаний, и эта истина должна быть убедительной. Я живу в такой-то стране, следовательно, я верю, что такой-то святой проповедовал здесь евангелие. Я принадлежу к такому-то ордену. Следовательно, я верю, что такая-то привилегия подлинная» ^[21].

В тексте «Дипломатики», как и в других трудах Мабильона, встречается неодобрение как чрезмерно скептического подхода, так и чрезмерного легковерия. В «Логике» Пор-Рояль читаем: «Находятся философы, которые занимаются главным образом тем, что отрицают науку и которые основывают на этом всю свою философию. Среди них некоторые отрицают возможность быть в чём-либо уверенным (nier la ceritude), допуская возможность (la vraisemblance) и заявляют, что всё является в равной степени тёмным и неясным. В разуме и в чувствах присутствуют ясность (la certitude) и неясность (l´incertitude). В равной степени ошибочно не подвергать ничего сомнению и считать всё сомнительным» ^[22].Средним путём между тотальным отрицанием и тотальным всеприятием Мабильон считал критический подход.

Мабильон использует философский словарь своего времени, когда говорит о «естественном разуме» («lumière naturelle») ^[23]. У Декарта в IV правиле «Рассуждения о методе» читаем: «Car il est très certain que des études sans ordre et des méditations obscures troublent les lumières naturelles et aveuglent l´esprit». Так, рассуждая о логике и метафизике, он пишет: «Первая [логика] даёт нам представление о нашем знании (véritable idées de nos conoissances»); вторая – [метафизика] даёт общие принципы природного разума (lumière naturelle), а эти принципы являются основанием для всякого рассуждения». Здесь Мабильон апеллирует к «естественному разуму», одной из основополагающих категорий рационализма, но при этом связывет «естественный разум» с метафизикой. В этом можно увидеть приверженность Мабильона схоластической церковной традиции, против которой выступала рационалистическая мысль, но можно также предположить, что Мабильон трактует метафизику в картезианском ключе, как рассуждение, опириающееся на более общие категории (см. «Метафизические размышления») ^[24].

Мабильона можно отнести к тому же направлению научной мысли, к которой относится Декарт, Паскаль и др, направлению, которое стремилось выработать закончённый и твёрдый метод нахождения истины. Поиски прочного метода возникли во многом как реакция на распространённый в XVI и далее релятивизм и идеи о невозможности прочных знаний. Релятивизм и скепсис распространялись в связи с возрождением в XVII веке пирронизма. Историография, ещё не выработавшая методов исследования и критериев достоверности, была в XVII веке основным объектом нападок «пирронистов»^[25] .

Учёные, подобные Мабильону, стремились выработать такой метод познания, который выдерживал бы проверку сомнением. Т.е. скептицизм воспринимался ими как способ нахождения истины, но не был мировоззренческой позицией, при которой возможность прочного знания отрицалась бы вовсе.