Проблемы орфографии в трудах французских учёных XVI-XVII веков

Щекочихина Мария Андреевна аспирант, кафедра общего и сравнительно-исторического языкознания филологического факультета, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова» 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 Г, кв. 430 Shchekochikhina Mariya Andreevna Post-Graduate Student of the Department of General and Comparative Historical Language Studies, Philological Faculty at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1 G, kv. 430 marijnkoren@yandex.ru Другие публикации этого автора

Введение

В XVII в. науке о языке происходят значительные изменения, связанные с распространением рационалистической философии. Изменяются и требования к письменности и принципы её формирования ^{[4, 31]}. Мы предполагаем, что взгляд на графическую сторону языка, распространившийся в XVII веке в рациональных грамматиках, был в значительной мере подготовлен спорами вокруг французской орфографии, разгоревшимися в предыдущем столетии. К XVI веку во французской орфографии накопилось значительное количество несоответствий между изменившимся произношением и графичеким обликом слова. Эти несоответствия были вызваны, во-первых, сохранением в написании следов произношения, характерных для предыдущих эпох, а во-вторых, частыми отсылками к латинской этимологии с помощью графического облика слова^[1]. Соответственно, в проектах по улучшению орфографии наблюдалось два разнонаправленных подхода: 1) сохранение этимологии слова, 2) приближение графического облика слова к его произношению^[2].

С другой стороны, до того как прийти к построению общих принципов письменности, необходимо было решить ряд теоретических вопросов. Практическая задача улучшить орфографию заставляла задуматься о том, какими вообще должны быть идеальная графика и орфография, решить ряд теоретических вопросов (например, вопрос о соотношении звука речи и графемы^[3]). Если в XVI веке рассуждения о письменной стороне языка в основном сводились к попыткам нормирования французского языка, то уже в XVII стали формулироваться принципы построения письменного языка вообще ^{[4, 49]}.

Нормирование орфографии. Проекты реформирования в XVI веке^[4]

Интерес к письму в XVI веке, с одной стороны, был вызван развитием книгопечатания ^{[4, 47],[6, 5],[9, 24-31]}, с другой - постепенным расширением функций французского языка и вытеснения им латыни. В 1539 году «Ордонанс Вилер-Котре» закрепил статус французского языка (парижский диалект) в качестве государственного. Многие авторы предлагали свои преобразования французской системы письма. Необходимость реформы была также вызвана изменением фонетического строя французского языка. Несоответствие между графикой и фонетикой существовало уже в средневековую эпоху, когда латинский алфавит стал использоваться для фиксации звуков, не существовавших в фонетике латинского языка. Фонетический строй французского языка продолжал изменяться, но при этом в графике XVI века сохранялись многие следы произношения периода средневековья. К тому же французская орфография периодически подвергалась релатинизации. Диалектная раздробленность французского языка и отсутствие чёткой литературной нормы только усугубляли ситуацию^[5]. Все эти противоречия в период распространения книгопечатания нуждались в разрешении.

В этом положении нормирование орфографии могло идти двумя разными путями: сохранять в написании некоторые следы старофранцузского и латыни или же приближать письмо к актуальному фонетическому строю. Соответственно, наметились две конкурирующие линии проектов орфографии : традиционная и реформистская ^{[6, 12],[12, 74-76]}.

Жоффруа Тори (1480-1533) французский учёный-гуманист, активно занимавшийся печатным делом. Деятельность Жоффруа Тори была направлена на улучшение графического облика французского печатного текста и приближение его к итальянским образцам ^{[12, 106-107],[10]}. Предложения по улучшению французской графики и орфографии изложены в двух трудах, которые несомненно принадлежат Жоффруа Тори: «Le champ fleury» (1529), «Reigles generales de Lorthographe du langaige francoys»^[6] (упоминаются в 1529, не опубликованы) ^[10]. Жоффруа Тори, по всей видимости, первым предложил использовать диакритики во французском (accent, cédille, apostrophe). Он применил предложенные им улучшения, опубликовав в 1533 году «Отрочество Клемана» (L'adolescence Clémentine) Клемана Маро.

Жак Дюбуа вслед за Жофруа Тори он исходил из необходимости упростить орфографию французского языка и приблизить её к произношению ^[7]. В то же время, он считал необходимым фиксировать латинское происхождение французских слов. Для этого он предложил новую систему письма, которая заключалась в следующем: над словом, записанном в приближенной к французскому произношению орфографии, записывался латинский этимон. Т.е. Жак Дюбуа фактически предлагал писать на двух языках одновременно ^{[11, 93-94]}. Некоторые предложения Жака Дюбуа прижились. Так, например, он предложил использовать апостроф в той функции, в которой он используется во французском языке и сегодня, а также accent aigu для обозначения закрытости гласного.

Пьер Раме (1515-1572) - французский учёный-гуманист^[7]. В 1527 году Пьер Раме издал «Грамматику», в которой изложил свой проект орфографии^[8]. По Раме, свойствами букв должна заниматься этимология, которая в свою очередь является частью грамматики. Пьер Раме использует понятие буквы для рассуждения не только о графике, но и о фонетике языка. Термин «буква» выступает в значении «единица членораздельной речи». Характерно, что Пьер Раме смешивает звуковую и графическую строны даже в определении буквы: «Что такое буква (lettre)? Это неделимый звук (son indivisible), например, в слове «bon» три буквы «b,o,n» ^{[16, 3][9]}.

Для Пьера Раме совершенно очевидно, что язык меняется на протяжении времени. При этом он убеждён, что графика должна отражать звучащую речь. Изменения в речи должны сопровождаться изменениями в орфографии ^{[16, 17]}.

Необходимость верно отражать звучащую речь на письме Пьер Раме выводит из функции письма, определение которой он почти дословно заимствует у Аристотеля: «письмо передаёт звуки, которые в свою очередь передают мысли»^[10]. Цель его предприятия - выправить письмо и упорядочить орфографию, присвоив каждой гласной свой знак (redresser nostre escripture et nous reigler une orthographe […] en attribuant a chacune voyelle son charactere). Акустические характеристики звуков Пьер Раме смешивает с процессами слогообразования: «согласная буква (lettre) не может создавать цельный звук (ung son entier), поэтому во всех названиях [согласных] есть гласный» ^{[16, 18]}.

Коротко основные предложения Раме, слегка модернизировав их, можно сформулировать следующим образом. Одной фонеме должна соответствовать одна графема и наоборот. Не должно быть конвенциональных сочетаний типа ille -[ij] , ch -[ʃ]. Не должно быть нечитаемых букв (как «l» в «oultre»). Эти требования последовательно применяются в его проекте как для согласных, так и для гласных и дифтонгов. Изложив свою систему, Пьер Раме предлагает его применение, печатая дальнейший текст «Грамматики» в два столбца - один в новой, другой в старой орфографии ^{[16, 57-110]}. Текст в новой орфографии занимает гораздо меньше места, что демонстрирует её преимущества.

В целом можно сказать, что Пьер Раме был последовательным теоретиком графически правильной орфографии. Недостатком предложенной Пьером Раме орфографии можно считать большое количество диакритических знаков, которые и служили для дифференциации звуков. Подобная система письма была неудобна для печати^[11].

Луи Мегрэ (1510-1558) — считается автором первого грамматического описания французского языка (Le tretté de la grammère françoise, 1550). Луи Мегре задумал свой проект орфографии ещё в тридцатые годы шестнадцатого века ^{[11, 95]}. Мегрэ пишет, что буквы - специальные значки (notes), которые фиксируют речь. Вслед за античными грамматиками он вводит понятие элемента (elemens de prononciation), который, как кажется, тождественен понятию звука (voix). Однако для него характерен всё тот же синкретизм буквы и звука: La letre est dÕcques la moindre partie de la voix cÕposée - Буквы должны передавать речь так же, как это делают звуки (les voix). Мегре даёт такое определение : «Буква - это обозначение элемента (note de l'element) и как бы образ произнесённого (image d'une voix formee)». Как звуки (les voix) составляют слово (vocable) при говорении, так буквы должны отражать его на письме. Поэтому порочно то написание, которое не отражает произношение ^[15][12]. Луи Мегрэ считал ненужным и абсурдным фиксировать на письме этимологию слова («они [защитники существующей орфографии] стараются оправдать ненужные буквы необходимостью указывать на происхождение слова, как будто боясь упрёков в неблагодарности» ^[15]).

Основными недостатками существующего письма Луи Мегре считал недостаточность (звуков больше, чем букв), избыточность (букв больше, чем звуков), использование одной буквы вместо другой (т. е. несоответствие между буквой и звуком). Причём последние два недостатка он считал более распространёнными и, следовательно, более серьёзными, чем первый.

Мегрэ призывал никогда не использовать те буквы, которые не читаются. В отражении происхождения слова на письме, по его мнению, не было никакой необходимости, этим должна заниматься этимология. Для различения омографов в лишних буквах также нет необходимости: их мы можем различать так же, как различаем омофоны в речи ^{[11, 100]}. Орфография должна меняться вслед за произношением. Мегрэ предложил три направления изменения орфографии:

1) убрать ненужные буквы,

2) перестать использовать «одну букву вместо другой», в т.ч. сохранять в написании слившиеся дифтонги,

3) ввести различения для качества звука (distinction nouvelle des lettres)^[13].

Проект Луи Мегрэ вызвал очередную волну жарких споров. Дю Белле благосклонно отнёсся к предложениям Мегрэ ^[11,112] и внёс свои предложения, которые в чём-то были более радикальны, в своём известном сочинении «Защита и прославление французского языка» («Défence et illustration de la langue française»). Однако не все были единодушны в том, что реформирование необходимо, высказывались и противоположные суждения. Так, например, Пелетье дю Ман считал, что умение писать правильно - признак образованности, поэтому нельзя допустить, чтобы образованный человек писал так же, как необразованный и что в «лишних» буквах много «изящества» ^{[11, 97-98]}. Подобные суждения высказывал и Гийом Дезотель, противник орфографии Мегрэ ^{[11, 107-108]}.

Язык начинает восприниматься как конвенциональная система уже в сочинениях об орфографии XVI века, то есть задолго до появления рационализма и «Грамматики Пор-Рояля». Тогда же осмысление проблем графики и орфографии заставляло задумываться, что же такое адекватное написание, что именно следует фиксировать и каким образом. Здесь неизбежно следовало задумываться о звуковой стороне языка. Хотя на этом этапе не проводится грань между «буквой» и «звуком», концепт «буквы» давал орфографистам терминологический инструментарий для осмысления звуковой стороны языка, возможность выделить из речевого потока минимальные единицы. Рассуждая о причинах возникновения некоторых несоответствий между звучанием слова и его написанием, орфографисты приходили к выводу о том, что в графическом облике слова могут существовать реликты некоторых фонетических явлений прошлого. Это значит, что уже были сделаны некоторые наблюдения относительно исторической изменчивости языка.

Философская грамматика

В «Грамматике Пор-Рояль» графемы служат для описания фонем. Поэтому фонетическая классификация звуков переплетается с рассуждениями об орфографии. Графика здесь трактуется в аристотелевском ключе: «звуки были использованы людьми в качестве знаков (signes) мыслей... затем были изобретены фигуры значения для этих звуков… Знаки письма могут рассматриваться двояко: либо как означающие просто звук, либо как помогающие нам представить то, что обозначает сам данный звук» ^[20][14].

Речевые знаки могут быть рассмотрены с двух сторон. Первая - то, чем они являются по своей природе, а именно как звуки и буквы. Вторая - их значение, а именно то, как люди используют их для обозначения своих мыслей ^{[20, 71]}.

Графический знак фиксирует фонему. С другой стороны, графический облик слова отсылает уже не к акустическому облику, а к понятию. Отсюда, согласно авторам грамматики, противоречие орфографии: конкретная графема (caractère) должна однозначно, экономно (один звук=одна графема) и единообразно передавать конкретный звук языка, но при этом слова должны отличаться друг от друга. При этом не предлагается радикальных реформистских проектов. Арно и Лансло считают вполне законным с помощью графики указывать на этимологию слов, сохраняя непроизносимые буквы ^{[20, 83]}. Арно и Лансло не склонны призывать к упразднению узуса, даже если он отчасти вступает в противоречие с требованиями здравого смысла. Эта сдержанная позиция с представлением о языке как о конвенциональной системе.

«Риторика» Бернара Лами

Бернар Лами 1640-1715 - философ, богослов, автор «Риторики» ^[14]. Обучалсе риторике в Манской коллегии, затем поступил в Институт Оратории (Maison d'Institution de l'Oratoire). В 1659 году Бернар Лами принял духовный сани начал обучение в королевской духовной Академии в Сомюре ^{[7, 26-32]}. Бернар Лами испытал влияние не только картезианства (и даже был сослан за распространение учения Рене Декарта), но и напрямую «Грамматики Пор-Рояль» ^{[7, 13][15]}. «Риторику» Лами отличает внимание к вопросам общей теории языка.

В рассуждении о звуках речи Лами демонстрирует удивительное знание анатомии ^{[7, 59-62, 160-173]}. В его рассуждениях о знаке присутствует та же дихотомия материального и нематериального, которая встречалась нам в «Грамматике Пор-Рояль». Можно, однако, заметить, что некоторые философские установки Лами отличают его воззрения от высказанного Арно и Лансло. Так, Лами пишет, что «речь не является произведением человека, и его умение говорить с лёгкостью доказывает мудрость Создателя». Примечательно, что, давая подробную характеристику артикуляции, Лами не всегда разграничивает звуки и графемы, приписывая буквам фонетические характеристики ^{[7, 164]}, что впрочем, как мы уже видели, характерно и для «Грамматики Пор-Рояль», и для более ранних грамматик, в том числе и античных. Графема продолжает быть концептом, который позволял представить отдельный звук речи, выделив его из речевого потока.

Лами не задаётся вопросом об идеальном алфавите, но считает эту задачу едва ли разрешимой: «...Органы речи способны так разнообразить произношение разных звуков, что потребовалось бы бесчисленное количество букв и целых алфавитов для их обозначения». Говоря более современным языком, конкретная графема не в состоянии отразить множества всех звукотипов ^{[7, 160]}. У Лами можно увидеть даже зачатки представлений о закономерных фонетических переходах в заимствованных словах или связанные с историческими изменениями языка, которые он интерпретирует, также опираясь на свои знания о звукообразовании ^{[7, 160]}.

Язык, по Лами, прежде всего должен удовлетворят некоторым эстетическим критериям. То есть эстетика и является предпосылкой к совершенствованию языка у «разумных» народов ^{[7, 170]}. Его интересуют явления, связанные с стремлением к «лёгкости произношения» (надо понимать, такие, как элизия во французском языке). Некоторые явления синтаксиса Лами также связывает с ритмическими соображениями, и небезосновательно (нельзя сказать une blanche robe вместо une robe blanche). В интерпретации языковых явлений у Лами превалирует понятие узуса. В общем можно сказать, что для Лами не слишком характерен логический подход грамматиков Пор-Рояля. Если Арно и Лансло искали за высказываниями, которые по-разному выражаются на разных языках, общие логические структуры («глубинные структуры» по Хомскому), то для Лами в центре внимание оказывается конкретный язык с только ему свойственным узусом. Может быть, поэтому Лами привлекал к анализу факты самых различных языков, включая грузинский. Для Арно и Лансло, которые дедуктивно выводили свойства «языка вообще», постулируя реализацию в каждом языке набора определённых логических структур, в общем-то не было интересно, как конкретная логическая структура реализуется в конкретном языке.

В целом можно сказать, что «Риторика» Лами, несмотря на охват фактов различных языков, с её эстетизмом носит скорее предписывающий, чем описательный характер. Он не склонен к установлению общих законов языка и тем более графики.

Заключение

В XVI веке пришло осознание того, что французский язык ничем не уступает латыни по своим возможностям, но одновременно с этим пришло стремление обработать язык, улучшить его. Предложения по улучшению зависели от установок авторов, от того, видели ли они преимущество французского языка в его своеобразии или же в его наследовании латинскому. В зависимости от этого предлагалось либо исправлять орфографию под существующие нормы произношения, либо же сохранять в написании слов те буквы, которые со временем перестали читаться, но служат для указания на этимологию слова. Интуитивно ощущавшаяся потребность в идеальной орфографии (т. е. такой, которая делает возможным преобразование цепочки графем в цепочку фонем и обратно без погрешностей) ^{[5, 150]} противоречила стремлению некоторых орфографистов подчеркнуть преемственность французского языка латинскому и сохранить следы этимологии в написании французских слов. Важным следствием этого этапа стало то, что, стремясь объяснить противоречие между фонетикой и графикой современного им французского языка, грамматисты осознали, что графика сохраняет некоторые отжившие явления. Таким образом они пришли к осознанию исторической изменчивости языка.

В XVI веке в трудах о французской орфографии были выражены те положения, которые будут развиты учёными эпохи Просвещения. Так, представление о языке как о конвенциональной системе ляжет в основу Грамматики Пор-Рояль.

^[1] Такого же типа что и, например, написание непроизносимого «h» в совр.франц. «homme» (от «hominus»).

^[2] Луи Мегрэ называл приверженцев первого подхода «les latins», а приверженцев второго - «les modernes». См. Краткую справку об этом http://base-agon.paris-sorbonne.fr/querelles/querelle-de-l-orthographe. Стоит, однако, отметить, что два эти подхода не были взаимоисключающими.

^[3]

Термин «графема» был предложен И.А.Бодуэном де Куртенэ. А.А. Зализняк отмечал, что графема функционирует как знак, тогда как фонема является односторонней единицей ^{[5, 140]}

^[4]

В наши задачи не входит подробный анализ всех сочинений той эпохи, посвящённых орфографии. Мы лишь наметим основные черты различных взглядов на письмо во Франции XVI века.

^[5]

Надо сказат ь, что некоторые изменения втот период предлагались и для латинской орфографии: так, Анри Эстьен предлагал à вместо диграфа æ ^{[9, 24-37, 26]}.

^[6]

При цитированиии здесь сохраняется орфография оригинала.

^[7] О Пьере Раме см. ^[13].

^[8] О влиянии Луи Мегрэ на Пьера Раме см. ^{[11, 151]}.

^[9]

Мы наблюдаем, что у французских грамматиков XVI века не было инструментария для того, чтобы говорить о фонетической стороне языка. Таким образом, именно сочинения по орфографии могут служить источником по фонетике определённого этапа развития языка, хотя и противоречивым ^[6].

^[10]

Точная цитата: «Touchant vostre seconde demande qu'il faille escripre comme lon parle cest le jumēnt des Grecs & Latins fonde sur la cause finalle de lescripture qui est messagere & truchemande de la voix comme la voix est de la pensee» ^{[16, 16]}. Ср. у Аристотеля: «То, что в звукосочетаниях - это знаки представлений в душе, а письмена - знаки того, что в звукосочетаниях» ^{[1, 93]}.

^[11]

Ф.Брюно считает, что предложения Раме не снискали успеха в силу своей радикальности ^{[11, 126-127]}.

^[12]

В чём-то похожие рассуждения можно найти у античных грамматиков, которые делили слово на элементы (elementum, στоιχεῖον). Понятие элемента отождествлялось с понятием буквы, поскольку обозначение минимальной единицы звучащей речи ещё не было выработано (о понятии элемента у античных грамматиков см. ^{[3, 187-204]}.

^[13]

Так, например, Мегрэ предлагает ввесте accent в его современном виде для обозначения [е] закрытого ^{[11, 103-104]}.

^[14]

Ср. у Аристотеля: «Произносимые слова являются символами переживаемого в уме, а написанные слова является символами произнесённых слов» (Aristot. De interpretatione. 16A, 1-6).

^[15]

Бернар Лами даже был сослан из Парижа за распространение картезинского учения среди своих студентов ^{[7, 37]}.