О специфике презентации понятийного аппарата М. М. Бахтина в начале 2000-х гг. (терминоведческий аспект)

Вишленкова Светлана Геннадьевна кандидат филологических наук доцент, кафедра иностранных языков и методик обучения, ФГБОУ ВО "Мордовский государственный педагогический институт имени М. Е. Евсевьева" 430007, Россия, республика Мордовия, г. Саранск, ул. Студенческая, 11А, каб. 124 Vishlenkova Svetlana Gennad'evna PhD in Philology   Docent, the department of Foreign Languages and Teaching Techniques, Mordovian State Pedagogical Institute named after M. E. Evseviev   430007, Russia, respublika Mordoviya, g. Saransk, ul. Studencheskaya, 11A, kab. 124 svetlana.vishlenkova@yandex.ru Другие публикации этого автора

Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-012-00341 А.

Проблема научной терминологии в творческом наследии ученого многоаспектна и представляет интерес для самых разных отраслей гуманитарного знания – от собственно терминоведения до интеллектуальной истории и методологии науки. Современная наука уделяет достаточно много внимания механизмам и нормам исторического перехода отдельных понятий в систему терминов [подробнее см.: 12, с. 55–56], рассматривая этот процесс не только в историко-лингвистическом, но и в социокультурном контекстах [см.: 15]. При всем интересе к лингвотерминоведческому аспекту научного тезауруса и понятийного аппарата любого выдающегося филолога при понимании того, чем и как отличается его индивидуальный научный дискурс от дискурса предшественников и современников, действуют общие законы и принципы, на основании которых формируется и развивается понятийный аппарат конкретной научной отрасли в конкретный исторический период, возникают влияющие на этот процесс факторы – от социокультурных, политических и идеологических до индивидуально-психологических и др.

Одновременно необходимо подчеркнуть, что восприятие терминологического аппарата ученого его современниками неизбежно имеет односторонний характер: используемые ученым понятия не всегда воспринимаются его эпохой как устоявшиеся научные термины, а их интерпретация может быть далека от того понимания, которое вкладывал в них создатель. Именно поэтому анализ восприятия понятийного аппарата мыслителя/ученого в период его жизни и на последующих этапах осмысления его идей и теорий становится важным элементом общего механизма описания той или иной научной концепции в границах ее современного понимания.

Можно предположить, что это утверждение относится, прежде всего, к гуманитарным наукам, в которых индивидуальное терминотворчество, нетрадиционное авторское толкование устоявшихся понятий и свобода их использования представляют достаточно частое явление, становясь одним из характерных признаков так называемых «интеллектуальных революций» [См.: 33].

История русской филологической терминологии насчитывает немалое число подобных революций, прежде всего, в практике XX века. Это и опыт русской «формальной школы» и связанных с нею Московского и Пражского лингвистических кружков, и московско-тартуской семиотической школы, и иных ответвлений русского структурализма и постструктурализма. Особый интерес, думается, представляет случай М. М. Бахтина, поскольку все более возрастающий авторитет выдающегося русского мыслителя и расширяющееся использование его идей, теорий и даже отдельных понятий мировым гуманитарным сознанием в последние полвека делает особенно актуальным вопрос об адекватных, научно обоснованных толкованиях его тезауруса, о создании специальных исследований, посвященных бахтинской терминологии. Вопрос об адекватности толкования любого из терминов М. М. Бахтина – вопрос принципиальный, поскольку касается не только содержательной интерпретации понятия, но и помогает довольно точно определить состояние и уровень науки или отдельных ее представителей, которые предпринимают попытку подобной интерпретации. То есть условный словарь бахтинских терминов превращается в зеркало, отражающее прежде всего состояние современного бахтиноведения.

Очевидно, что интерпретация бахтинской терминологии с неизбежностью становится частью любого исследования, касающегося личности и научного наследия М. М. Бахтина. В этом смысле от подобной необходимости несвободны даже авторы биографии ученого (С. С. и Л. С. Конкины, Н. А. Паньков), не говоря уже о тех, кто предметно занимался собственно бахтинским научным наследием и его отдельными аспектами (С. С. Аверинцев, Л. А. Гоготишвили, В. Л. Махлин, О. Е. Осовский, Н. А. Паньков, И. Л. Попова, Н. Д. Тамарченко и др.). На этом пути было сделано немало важных открытий, определивших общие тенденции интерпретации бахтинской терминологии. Особый интерес представляют попытки прочтения части бахтинских понятий в контексте лингвистических исследований, традиционно требующих, вне всякого сомнения, особой точности при обращении с терминологическим аппаратом [См.: 1; 5; 9; 10].

Несмотря на то, что исследователи до сих пор продолжают спорить о самой возможности адекватного терминологического описания научного языка Бахтина, ссылаясь на хорошо известное замечание М. Л. Гаспарова о «вызывающе неточном» его характере, в бахтиноведении имеется определенное число опытов представления отдельных элементов понятийного аппарата Бахтина с целью его терминологического освоения. Как отмечают в недавней работе современные исследователи бахтинского наследия, «погружаясь в смыслы бахтинской терминологии, можно констатировать ряд принципиальных моментов: будучи имплицитно связана с терминологией гуманитаристики рубежа XIX–ХХ вв., в своем формировании и развитии она проходит несколько этапов, соответствующих научным интересам М. М. Бахтина на определенном этапе. При этом вряд ли можно говорить о сложившейся терминосистеме, что объясняется многоаспектностью, противоречивостью, открытостью и незавершенностью самого процесса воплощения бахтинской мысли в конкретных текстах» ^{[11, с. 224]}.

Продолжая эту мысль, можно предположить, что каждому этапу развития бахтинских идей, отразившихся в его текстах, соответствует свой этап интерпретации его понятий. В свою очередь необходим и учет факторов влияния историко-культурного контекста на процесс формирования бахтинского тезауруса определенного времени. Нельзя не согласиться с сегодняшней точкой зрения, что «пребывание раннего Бахтина в пространстве философской проблематики в конце 1910-х – начале 1920-х гг. объясняет его близость тезаурусу немецкого неокантианства, что, впрочем, не отменяет достаточной оригинальности его русских терминологических конструкций в дошедших до нас фрагментах “К философии поступка” или “Автора и героя”. По аналогичной схеме происходит его переход на язык социологической поэтики в “Проблемах творчества Достоевского” или исторической поэтики – в работах о романе и рукописи “Рабле”» ^{[11, с. 224]}.

Интерес к терминологической составляющей научного наследия М. М. Бахтина проявляется достаточно давно. Так, споры вокруг понятия «полифонический роман» возникают чуть ли не с момента выхода «Проблем творчества Достоевского», т. е. на рубеже 1920–1930-х гг. Однако детальное осмысление терминологического аппарата ученого начинается только в самом конце 1980-х – середине 1990-х гг., когда усилиями В. Л. Махлина, Н. И. Николаева, К. Г. Исупова, О. Е. Осовского, Н. Д. Тамарченко и др. были предприняты первые попытки определиться с содержательным наполнением и качественными характеристиками основополагающих понятий бахтинской теории [подробнее см.: 26; 31]. Отметим при этом, что вектор интерпретации понятия у большинства упомянутых авторов был направлен на прояснение смыслового наполнения того или иного понятия, без осознанного акцентирования его сугубо терминологических особенностей. Этапным в этом смысле стало появление в конце 1996 г. первого из томов академического собрания сочинений М. М. Бахтина, комментаторы которого также столкнулись с проблемами прояснения и описания как бахтинского понятийного аппарата, так и с его пересекающимися терминологическими контекстами, на что указывали отечественные исследователи [см.: 7; 17; 18; 19; 20; 24; 25; 28; 30].

Свое место в истории освоения бахтинской терминологии занимает «Литературная энциклопедия». Изданная в самом начале 2000-х гг., она стала одной из примечательных вех на пути формирования новой российской филологии, российского литературоведения, целенаправленно избавляющихся от идеологических ограничений советского времени, осознанно осваивающих новые методы и технологии гуманитарного знания, в т. ч. западного, восстанавливающих академическую традицию и связи с дореволюционным российским литературоведением и литературоведением российского зарубежья. Как отмечал инициатор и главный редактор издания, известный литературовед А. Н. Николюкин, основной целью новой энциклопедии было максимально обновить и расширить понятийный аппарат современного литературоведения и связанных с ним гуманитарных дисциплин: «В Энциклопедию вошли термины и понятия теории и истории литературы; включены статьи, отражающие взаимосвязи науки о литературе со смежными областями гуманитарных знаний: культурологией, философией, эстетикой, лингвистикой, социологией и др. Впервые освещены многие термины и понятия, отсутствовавшие в русских энциклопедиях и справочниках, в том числе связанные с жанрами, течениями, школами, группами, кружками. Обширный слой понятий относится к истории литературы русского зарубежья, до недавнего времени не воспринимавшейся в качестве органической части русской культуры и литературы двадцатого столетия» ^{[21, с. 3]}. Очевидно, что активная работа с идеями и понятиями М. М. Бахтина на страницах энциклопедии полностью соответствовала данным установкам.

Оценивая характер работы авторов энциклопедии с бахтинским тезаурусом, мы можем выделить несколько уровней интерпретации его элементов. Прежде всего, речь идет о детальном описании ключевых понятий М. М. Бахтина, хорошо известных и в принципе прозрачных отечественному литературоведению, однако, за небольшим исключением, не становившихся объектом терминологического описания (полифония, карнавализация, большое время, хронотоп ^{[17; 19; 25; 36]}). Еще более важным представлялось включение в энциклопедию категорий и понятий, ранее не выступавших в качестве объекта литературоведческого словарного описания (мениппея, память жанра, смех ^{[18; 35; 38]}). Следует обратить внимание на представление в книге и терминов, которые к этому моменту в российском литературоведении переосмысливались на фоне бахтинских текстов, что раздвигало традиционные рамки их толкования (автор, авантюрное, авторская маска, комическое, пародия ^{[6; 14; 22; 27; 34]}).

Примечательной особенностью «Литературной энциклопедии терминов и понятий» стало появление статей, прямо или косвенно связанных не просто с именем, но с биографией М. М. Бахтина (аллоним, «Омфалос» ^{[37; 39]}); а также существенных для адекватного решения таких проблем, как «круг Бахтина» и «авторство спорных текстов» ^{[23; 5]}. Свидетельством четкого понимания преемственности новых подходов лучшим достижениям отечественного «энциклопедизма» стало воспроизведение ряда почти хрестоматийных статей «Краткой литературной энциклопедии», в т. ч. связанных прямо или опосредованно с идеями М. М. Бахтина (комическое, художественное время и художественное пространство ^{[14; 32]}).

Примером интеграции в активную терминологическую зону бахтинской теории понятия, ранее не подвергавшегося детальной интерпретации именно на уровне его понятийных особенностей, может служить статья «Память жанра» Т. Г. Юрченко. «Память жанра – понятие, сформулированное М. М. Бахтиным в книге “Проблемы поэтики Достоевского” (1963) в связи с исследованием жанровых истоков полифонического романа и имеющее непосредственное отношение к концепции жанра как «зоны и поля ценностного восприятия и изображения мира», – отмечает исследовательница, убедительно определяя место интерпретируемого феномена в литературоведческой концепции мыслителя» ^{[38, с. 715]}. Автор опирается на тщательно подобранные примеры из книги о Достоевском, что приводит к логическому выводу о ключевой роли данного феномена в формировании полифонического романа: «Именно таковым, по мысли Бахтина, явился возникший в эпоху кризиса мифологического сознания и адекватно отразивший особенности своего времени жанр мениппеи – один из истоков полифонического (см. Полифония) романа Достоевского» ^{[38, с. 716]}.

Обратим внимание на осмысленную открытость предлагаемого в статье подхода. Понятие представлено не только как элемент терминологического аппарата М. М. Бахтина, что безусловно важно, но и как неотъемлемая часть языка отечественной филологии второй половины XIX–XX в.: «Память жанра осмысляется Бахтиным как понятие исторической поэтики, ибо относится к истории жанра, позволяя связать воедино разные ее этапы. Она объясняет жизнь жанра в веках, будучи определяющей тождество жанра самому себе глубинной характеристикой, залогом единства жанра в многообразии его исторических форм» ^{[38, с. 716]}.

Еще одной особенностью формирования своего рода бахтинского корпуса понятий в рамках общего текста становится их неизбежная диалогичность. Очевидно, что без отсылок к той же «Памяти жанра» не могут обойтись статьи «Полифония» и «Меннипея», «Жанр» и «Роман».

Примером внутренней диалогизации бахтинской терминологии становятся и статьи историко-литературного и теоретико-литературного характера, для которых «бахтинская составляющая» является не единственным, но весьма важным смысловым элементом. Это касается прежде всего статей, посвященных категории «авантюрное» и понятию «авторская маска».

Понимание масштаба личности и новаторского вклада М. М. Бахтина в науку о литературе ХХ века привело к сознательному нарушению составителями энциклопедии ряда обычных норм и правил энциклопедического издания. В книгу был включен фрагмент статьи самого М. М. Бахтина о сатире, предназначавшейся для так и не вышедшего тома «Литературной энциклопедии» ^[2]. Соответственно, давний, но не потерявший своего значения для науки текст Бахтина оказался актуализирован новым контекстом и был восстановлен в изначально предполагавшемся статусе справочной статьи.

Не менее показательно появление статей, посвященных различным литературным кружкам и объединениям, например, «Омфалосу», известному шутливому литературному союзу, важность которого для истории российского литературного сознания 1910-х гг. во многом предопределяется участием в нем Н. М. и М. М. Бахтиных ^{[39, с. 693]}.

«Литературная энциклопедия терминов и понятий» не была ориентирована исключительно на бахтинский тезаурус. Элементы последнего были представлены в ряду с элементами понятийных аппаратов иных школ и направлений. В результате среди важных терминов Бахтина, нуждавшихся в подробном толковании, не оказалось бахтинских понятий, ориентированных на лингвистический пласт его теоретических разысканий, однако играющих, по убеждению современных исследователей ^{[5; 13]} важную роль в его литературоведческих текстах (металингвистика, речевой жанр, чужая речь, смеховое слово и др.). Впрочем, даже несмотря на имеющиеся лакуны энциклопедия, наглядно отражавшая уровень понимания и способности интерпретировать терминологический аппарат второй половины 1990-х гг., остается важнейшим источником и по истории отечественного бахтиноведческого терминоведения, и по истории изучения научного наследия Бахтина в первые десятилетия новой России.